Часть вторая. коническая скала 6 страница
В купе ночного экспресса Мадрид — Барселона находились адмирал Вильгельм Канарис и группенфюрер[37]СС Герман Фегелейн. Они прибыли в Испанию неделю назад и теперь покидали эту страну.
Генерал Франсиско Франко и его зять министр иностранных дел Испании Рамон Серрано Суньер, с которыми Канарис и Фегелейн вели переговоры, на вокзал не явились. Гостей доставил к поезду офицер личной охраны Франко, усадил в вагон и тотчас ушел.
Вся эта секретность — скажем в скобках, что оба немца прибыли в Испанию с чужими паспортами, — объяснялась просто: Красная Армия наносила все более мощные удары по противнику. Активизировались и войска союзников. И вот испанский диктатор, прежде широко афишировавший свои тесные связи с Гитлером, круто изменил тактику. Он и сейчас радушно принимал эмиссаров нацистского фюрера, помогал немцам всем, чем только мог. Но, навещая его, Канарис и Фегелейн уже вынуждены были сохранять инкогнито.
Адмирал Канарис привез Франко личное послание Гитлера. Тот уже в который раз напоминал генералу о решениях, принятых на Андайской конференции[38], и спрашивал, когда же наконец каудильо сдержит данное ему, Гитлеру, слово и официально вступит в войну па стороне держав оси.
Франко понимал: Канарис приложит все силы, чтобы склонить Испанию к открытому участию в войне. Он ждал атак. И атаки последовали. Адмирал настаивал, убеждал — словом, добросовестно выполнял возложенную на него миссию. Но диктатор, хорошо его знавший, чувствовал: глава абвера недоговаривает. Возможно, он держался бы иначе, не будь рядом Фегелейна. А тот ни на шаг не отходил от Канариса.
В чем же дело? Прожженный интриган Франко терялся в догадках. Он обратился за консультациями к шефу военной разведки Испании генералу Вигону, беседовал со своим зятем и другими членами кабинета, но так ничего и не выяснил.
Перед самым отъездом Канарису все же удалось под благовидным предлогом отделаться от спутника и побыть с Франко наедине. Состоялась обстоятельная беседа. Франко было сообщено, что мощь Германии и ее союзников огромна и что новое оружие, которое уже изготовлено и вот-вот будет пущено в дело, позволит воздействовать непосредственно на территорию Америки, не говоря уж об Англии. Цель — вывести из войны обе эти страны, принудить их подписать мир и тогда бросить все силы против самого главного и опасного врага — Советского Союза.
Адмирал подчеркивал: фюрер мудр и прозорлив, многое говорит за то, что его замыслы должны осуществиться. Но с другой стороны, в ходе воины уже было столько неожиданностей!.. Не следует недооценивать врагов, и в особенности врага номер один — Россию. Короче, определенные круги в Германии считаются с возможностью поражения… А к нему надо тщательно подготовиться, чтобы поражение не стало катастрофой. Задача — сохранить цвет нации, государственные активы, важнейшие архивы и документацию. Для ценностей и бумаг будут сооружены тайные хранилища — эта работа уже начата. Что же касается людей, то им следует подготовить убежища в странах, где у власти друзья немцев. Имеются в виду некоторые государства Южной Америки, Африки, Европы. В их числе, разумеется, Испания. По этой причине и по ряду других определенные круги полагают, что Франсиско Франко окажет Германии значительно большую услугу, если не будет форсировать события и сохранит официальный нейтралитет. Отдельные же испанские дивизии могут продолжать сражаться в составе германских войск, как это делалось до сих пор…
Диктатор выслушал все это очень внимательно. Когда Канарис закончил, он с чувством пожал руку своему давнему другу и покровителю. Он целиком согласен с каждым словом адмирала. Тот, как всегда, мыслит широко, видит перспективу.
В заключение Франко сказал, что адмирала Канариса просит пожаловать к себе генерал Вигон.
Состоялось и это свидание. Руководитель военной разведки Испании заявил, что хочет сделать подарок адмиралу. Речь идет об удивительном изобретении, которое, как он надеется, сослужит хорошую службу немецким друзьям.
Вскоре два офицера внесли и поставили на стол тяжелый клетчатый саквояж. Вигон раскрыл его. В саквояже был серебристый цилиндр с переключателями, шкалами, измерительными приборами и подобием маленького экрана.
Затем из саквояжа был извлечен конверт с чертежами устройства и описанием работы.
Канарис внутренне усмехнулся. Люди из испанской резидентуры абвера еще семь месяцев назад тайно скопировали и переправили в Германию чертежи этого изобретения!
Между тем Вигон нетерпеливо следил за адмиралом, знакомившимся с подарком. Наконец Канарис отложил бумаги, протянул генералу обе руки. Друзья сердечно обнялись.
— Где вы думаете использовать это? — спросил Вигон, глазами показывая на прибор.
— Надо подумать. — Канарис неопределенно повел плечом. — Так сразу и не решишь…
Вигон понимающе кивнул.
— Конечно, на это нужно время, — заметил он. И вдруг добавил: — Прошу учесть, устройство особенно хорошо действует под водой.
Не было ли в словах Вигона намека? Канарис испытующе взглянул на собеседника. А тот окончательно огорошил гостя.
— Советую вам, — небрежно проговорил Вигон, укладывая цилиндр в саквояж и защелкивая замки, — советую передать эту штуку на испытание Артуру Абсту.
Канарис не знал, что и думать. Для всех непосвященных Абст уже несколько лет как исчез. Где он, чем занимается, знали лишь несколько человек из числа ближайших помощников адмирала. Выходит, это не было секретом и для Франко! Более того, сейчас в словах Вигона прозвучал явный намек на то, что испанцам известно и о похищении чертежей прибора, и о том, что прибор уже создан немцами и испытывается у Абста. Вот какой подтекст имел этот сердечный подарок. Франко убедительно доказал, что и он не прост, пальца в рот ему не клади!
А поезд мчался и мчался, приближаясь к западному побережью страны. Там, не доезжая сотни километров до Барселоны, в укромной бухте Террахоны, Канариса и его спутника ждала германская подводная лодка.
Фегелейн сидел в глубине купе, у окна. Перед ним высилась стопка иллюстрированных журналов, которые он просматривал и швырял на пол. Группенфюрер непрерывно курил и ловко сплевывал в открытое окно.
Канарис устроился ближе к двери. Стюард поставил перед ним бутылку мадеры. Но шефу абвера было не до вина. Мысленно он находился далеко отсюда, в оккупированном вермахтом городе Смоленске, где вот-вот должны были убить Гитлера.
Всю последнюю неделю Канарис только об этом и думал. И каждый час увеличивал напряжение. Время, когда радио разнесет по миру ошеломляющую весть, приближалось…
Канарис нервничал. В который раз перебирал он в памяти этапы распрей, борьбы внутри вермахта и партии… Это могло показаться странным: борьба среди единомышленников! Ведь генералы, верхушка партии и СС, короли промышленности и денежные тузы — все они исповедовали одну и ту же веру. Одинаковой была и цель: Германия должна владычествовать на земле, все остальное либо будет служить ей, либо обречено на уничтожение. И тем не менее борьба не только не утихала, но год от года становилась все непримиримее, яростнее. Борьба за власть, за место на самой верхушке. Борьба за благосклонность фюрера и борьба против самого Гитлера, когда обстановка осложнилась и над рейхом сгущались тучи…
Итак, с чего началось? Кто подал мысль убить Гитлера, если того потребуют обстоятельства?
Канарис беспокойно задвигался на своем диване, передернул плечом.
Да он же, сам Гитлер. Именно он, и никто другой!
Канарис вспоминает. 30 июля 1934 года. С рассветом по всей Германии гремят выстрелы. Людей, указанных в списках, безжалостно убивают на улицах, в домах, прямо в постелях — всюду, где бы их ни застали. Перепуганные обыватели забились в щели, не смея высунуть носа.
В Берлине действует Геринг, в Мюнхене — сам Гитлер. Уничтожены Грегор Штрассер, Юлиус Шлейхер, десятки других руководителей СА[39].
Гитлер берет на себя наиболее ответственную часть операции. Он направляется на виллу своего “старинного друга и сподвижника” начальника штаба СА Эрнста Рема.
“Кто идет?” — спрашивают при входе.
“Телеграмма из Мюнхена”, — изменив голос, отвечает Гитлер.
Дверь отпирается. Сопровождающие фюрера эсэсовцы разряжают пистолеты в хозяина дома.
Несколькими часами позже мощный пропагандистский аппарат нацистов объявил стране: руководители штурмовиков предали дело фюрера, устроили заговор и готовили путч. Однако фюрер с прозорливостью гения расстроил их планы. Изменники уничтожены. В стране мир и спокойствие. Слава фюреру!
В Германии многие верили этому. Но уж Канарису-то было известно, что истошные вопли прессы и радио относительно путча — чистейшая ложь. Просто Гитлеру, Герингу и Гиммлеру потребовалось убрать тех из своих бывших коллег, нужда в которых миновала…
Разумеется, все это не осталось в тайне. Разве спрячешь такое? И вот теперь, когда пришло время, метод Гитлера заговорщики обратили против него самого.
Фегелейн завозился на диване, отбросил очередной просмотренный журнал, взял новый. В руках у него оказался толстый иллюстрированный еженедельник. Генерал уселся поудобнее, раскрыл его и счастливо улыбнулся. Он так и замер с журналом перед глазами.
Канарис, искоса наблюдавший за спутником, с профессиональным любопытством заглянул ему через плечо. Он и раньше догадывался, что ищет Фегелейн в ворохе журналов и газет, и теперь с удовлетворением отметил, что не ошибся. Группенфюрер рассматривал фото, на котором был запечатлен момент бегов: ипподром, кричащие люди, пестрые флаги и — лошади, приближающиеся к финишу. Впереди мчался огромный вороной жеребец. Он распластался в воздухе, казалось, готовый вырваться из тонких, будто игрушечных, оглобель: вытянутая мощная шея и маленькая сухая голова, распушенный по ветру хвост. Ездок, изо всех сил натягивавший вожжи, почти лежал на качалке.
Рассматривая рысака, Фегелейн вздыхал от удовольствия, покачивал головой, причмокивал. Потом, скосив глаз и убедившись, что за ним не следят, быстрым движением вырвал страницу со снимком и запрятал ее в карман.
Канарис брезгливо поджал губы. Боже, как ненавидел он и презирал этого человека! Врожденная, интуитивная неприязнь аристократа к плебею смешивалась с чувством страха от сознания опасности, всегда грозившей со стороны Фегелейна, и завистью к выскочке, чья карьера выглядела фантастической даже по меркам гитлеровской сатрапии.
— Прохвост, — пробормотал адмирал.
Еще не так давно ни Канарис, ни другие вельможи третьего рейха и не подозревали о существовании Германа Фегелейна. Впрочем, многие из них, посещавшие знаменитую скаковую конюшню Кристиана Вебера, старого члена НСДАП[40], ловкого дельца и ярого почитателя Гитлера, вероятно, видели там расторопного конюха, умевшего на диво вычистить лошадь, красиво вывести ее на смотр, а при случае — и проскакать по манежу.
Это и был Фегелейн.
Позже он стал жокеем, участвовал в крупных скачках, на которых собиралась берлинская знать, даже брал кое-какие призы.
Здесь Фегелейн, за всю свою жизнь не прочитавший ни единой книги и едва способный поставить подпись в платежной ведомости, показал себя тонким политиком: он стал ухаживать за некоей девицей по имени Гретель. Девица не имела ни капиталов, ни титулованных родителей. Какие же необыкновенные достоинства обнаружил в ней конюх и жокей?
Вскоре это выяснилось. Все ахнули, когда сопровождаемая Фегелейном Гретель появилась в ателье нацистского “фотографа номер один” Макса Гофмана.
Ассистентка фотографа нежно поцеловалась с Гретель, затем облобызала и самого Фегелейна.
Ассистентку звали Ева Браун. Недавно она стала любовницей фюрера. Гретель была ее сестрой.
Сияющий Фегелейн покинул фотографию. Сопровождаемый завистливыми взорами, он бережно вел под руку сокровище, ниспосланное ему провидением.
У Гретель — бурный темперамент. Она действует не покладая рук. Фегелейн принят в НСДАП, вступает в СС. О нем толкуют, пишут в газетах. Как говорится, на глазах изумленной публики он шагает, нет — скачками взбегает по лестнице карьеры! И вот уже он — генерал СС и доверенный сотрудник всесильного Гиммлера.
Так вышел в люди Герман Фегелейн.
В совместной с Канарисом поездке он выполнял весьма деликатную миссию. Официально Фегелейн был назначен участвовать в переговорах с Франко, ибо Гитлер поручил это абверу и РСХА[41]. Фактически же рейхсфюрер СС и глава полиции безопасности Генрих Гиммлер послал его с единственной целью — не спускать с Канариса глаз. В последнее время Гиммлер стал пристально наблюдать за “черным адмиралом”, ибо заполучил весьма важную информацию. Фегелейн должен был добиться, чтобы его (а значит, и Гиммлера) Канарис посвятил в сокровенную тайну абвера. Этой тайной были управляемые торпеды, Абст и его логово.
Еще неделю назад Фегелейн не знал, как приступить к делу. А позавчера выполнил трудное поручение своего свирепого патрона.
В тот день он только что пообедал, как вдруг позвонил германский посол в Мадриде фон Шторер. Он сообщил: на имя Фегелейна получена срочная шифровка.
Через полчаса, запершись в одной из комнат посольского особняка, Фегелейн приступил к изучению длинных колонок цифр, едва уместившихся на нескольких листах бумаги. Дело двигалось медленно, хотя за последние годы генерал значительно преуспел в грамоте. Трудность заключалась в том, что документ был зашифрован особо сложным кодом, ключ к которому имели лишь двое — Гиммлер и он.
И вот над столицей Испании ночь, все в посольстве отправились на покой, а Фегелейн, закончив работу, сидит за столом, бледный, с остановившимися глазами. Впервые жалеет он, что покинул конюшню. Среди лошадей было не в пример покойнее. А здесь… В самом деле, страшно подумать, что произойдет с ним, если Гитлера уберут! Случись такое — и он погиб. Да и рейхсфюреру СС не поздоровится. Почему же так спокоен Гиммлер в своем письме? Фегелейн трижды перечитал его, но не нашел и намека на то, что шеф нервничает.
Часы на столе мелодично отзванивают полночь. Пора в постель. Надо выспаться, чтобы встать со свежей головой.
Фегелейн тяжело поднимается с кресла, лист за листом сжигает шифровку, тщательно перемешивает пепел и спускает его в канализацию…
Утром у него был продолжительный разговор с Канарисом. Вот запись.
Фегелейн. Здравствуйте, адмирал. Хорошо выспались?
Канарис. Вы пришли спросить меня об этом?
Фегелейн. Да… Но не только…
Канарис. Тогда не тяните.
Фегелейн. Ладно. Так вот, это случится завтра.
Канарис. Что именно?
Фегелейн. То, что задумали в Смоленске ваши единомышленники, уважаемый адмирал.
Канарис. Я все еще не понимаю.
Фегелейн. Ах, все еще не понимаете! Тогда поясню. Я имею в виду акцию фон Трескова.
Канарис. Пожалуйста, продолжайте.
Фегелейн. Значит, вы все признаете?
Канарис. Я силюсь понять, к чему вы клоните.
Фегелейн. Так. Силитесь понять… Месяц назад вы побывали в Смоленске. Это правильно?
Канарис. Разумеется. Я провел там неделю.
Фегелейн. Вы ездили по делам службы?
Канарис. В Смоленске состоялось совещание работников абвера. Кстати, вашему шефу хорошо известно об этом.
Фегелейн. Ему известно и другое.
Канарис. Вы говорите загадками, любезный Фегелейн.
Фегелейн. Уж если о загадках, то вы ими битком набиты, адмирал. Что это за штука — мастичная взрывчатка?
Канарис. Вон вы о чем!.. Что ж, это занятная штука. Она вроде замазки — прикрепи ее куда угодно, хоть к тулье вашей шляпы. Затем включается крохотный кислотный взрыватель и… дело в шляпе! Ну-ну, я пошутил! Она не действует против моих друзей. Мы вернемся в Берлин, и я охотно покажу ее вам. Хотите с ней познакомиться?
Фегелейн. Сдается мне, что познакомиться с ней можно не только в Берлине, но и еще кое-где. Скажем, в Смоленске! Или я ошибаюсь?
Канарис. Ошибаетесь, любезный Фегелейн. Вы так далеки от истины!..
Фегелейн. Но вы сами доставили ее в этот город!
Канарис. Снова ошибаетесь.
Фегелейн. Нет, черт возьми, не ошибаюсь. Вы вручили ее не то начальнику штаба армейской группы “Центр” генералу фон Трескову, не то одному из ваших людей — Гансу фон Донани или Фабиану фон Шлабрендорфу.
Канарис. Вы битком набиты ложью, любезный Фегелейн. Фантазер, каких свет не видывал.
Фегелейн. Ладно, не будем препираться. Не это главное.
Канарис. Я вижу — главное впереди?
Фегелейн. Да, и вы знаете это. Ведь фюрер уже два дня как в Смоленске!
Канарис. Он инспектирует там войска.
Фегелейн. А то, что фюрер завтра возвращается в Растенбург, вам тоже известно?
Канарис. Нет, я полагал, фюрер задержится в Смоленске. Впрочем, ему, вероятно, виднее.
Фегелейн. Так вот, он не задержится. Он летит завтра. И мне поручено передать вам, что с ним ничего не стрясется — ни по дороге на аэродром, ни в самолете, ни на пути с аэродрома в ставку. Короче, он благополучно прибудет в “Вольфшанце”[42].
Канарис. С фюрером неотлучно находятся адъютанты Брандт, Хейцлинге и другие. Да и фон Белов, кажется, с ним. Это надежные люди. Как всегда, самолет будут вести Бауэр и Битц[43]. В эскорт назначены истребители из дивизии “Кондор”. Что же может случиться с фюрером?
Фегелейн. Дивлюсь вашей выдержке, адмирал. Нервы у вас, как у макленбургского тяжеловоза.
Канарис. Приятно слышать. В тяжеловозах вы разбираетесь.
Фегелейн. Вот вы как обо мне!.. Уж вы не упустите случая подколоть меня… Но хотел бы я видеть, как вы запляшете, когда взрывчатку извлекут из самолета и целехонькой преподнесут фюреру… Бог мой, да вы смеетесь! Вас не страшит все то, что случится завтра? Простите, адмирал, можно подумать — вы спятили!
Канарис. Ладно, ладно, садитесь на место. Садитесь, и поговорим, Фегелейн. Вот так. Вчера вы получили шифровку? Большую шифровку из Берлина?
Фегелейн. Да.
Канарис. Задание?
Фегелейн. Да.
Канарис. Должны добиться, чтобы я показал вам “1-W-1”? Пронюхали, что я собираюсь туда? Вы из-за этого предприняли весь ваш шантаж?
Фегелейн. Да.
Канарис. Хорошо. Сообщите Гиммлеру, что я возьму вас с собой. Готовьтесь к отъезду.
Фегелейн. Это не все.
Канарис. Ого, вы ненасытны. Ну?
Фегелейн. Что за тяжелый Клетчатый саквояж внесли в вагон вслед за вами? Я любопытен, как женщина, и мне все кажется…
Канарис. Здесь нет никакого саквояжа.
Фегелейн. Э, бросьте! Вот он, у двери… А, черт! Куда он девался?
Канарис. Здесь не было никакого саквояжа.
Фегелейн. Ладно, ладно. Пока я был занят журналами, кто-то выволок его из купе. Ведь так? Что ж, ваша взяла. Провели меня, а теперь ухмыляетесь. Не рано ли?..
В пункт назначения поезд прибыл в середине дня. Канарис и Фегелейн немедленно проследовали в отель, где им были приготовлены комнаты.
Будто сговорившись, они заперлись в своих номерах и тотчас включили приемники. Обедали и ужинали они тоже у себя, боясь пропустить важное сообщение. Но Берлин передавал обычную информацию и музыку. А это означало, что Гитлер жив и невредим — весть о его гибели мгновенно разнеслась бы в эфире.
Ночью Канарис покинул отель.
Он вернулся под утро, принял ванну и лег в постель. Через несколько часов должно было начаться утомительное путешествие, перед которым следовало отдохнуть.
Но сон не приходил. Канарис ворочался в кровати, вспоминая все то, что удалось узнать.
Итак, Смоленск, середина дня. Над полуразрушенным городом воют сирены. Воздушная тревога загоняет людей в подворотни, подвалы и погреба. По опустевшим улицам мчится вереница автомобилей. Это Гитлер в сопровождении эскорта следует на аэродром.
Здесь уже стоит готовый к вылету самолет. В воздухе барражируют истребители. Короткая церемония прощания — и Гитлер поднимается в самолет. За ним следует свита. Адъютант генерала фон Трескова обер-лейтенант Фабиан фон Шлабрендорф, скрывая волнение, протягивает пакет адъютанту Гитлера — Брандту, прося передать его одному из офицеров “Вольфшанце”. Он объясняет: в пакете две бутылки старого коньяка, до которого приятель большой охотник. Брандт берет пакет и скрывается в самолете.
Три часа дня. Ревут моторы. Самолет идет на взлет, отрывается от земли, ложится на курс.
В переданном Шлабрендорфом пакете — взрывчатка. Капсула химического взрывателя раздавлена. Бомба сработает через полчаса.
Самолет давно скрылся из глаз, а те, что посвящены в тайну пакета, не покидают аэродром, томятся в ожидании.
Полчаса прошло.
Еще полчаса.
И еще столько же.
Короткая радиограмма: самолет Гитлера приземлился на аэродроме близ Растенбурга, фюрер проследовал в ставку.
У генерала фон Трескова стучат зубы от страха. Он переглянулся с адъютантом. Тот понял. И вот из Смоленска уходит в воздух второй самолет. В нем только один пассажир — обер-лейтенант Фабиан фон Шлабрендорф. Он прибывает в “Вольфшанце”, разыскивает Брандта и забирает пакет, который адъютант фюрера уже собрался передать по назначению.
На календаре — 13 марта 1943 года.
Канарис шумно переводит дыхание. Слава всевышнему, все обошлось.
Вообще-то он был убежден: Генрих Гиммлер не осмелится поднять на него руку. “Верный Генрих”, как называет Гитлер рейхсфюрера СС и своего ближайшего сподвижника, на самом деле не такой уж верный. И если Гиммлеру удалось проникнуть в тайну заговора против особы фюрера, то в свою очередь и Канарису кое-что известно о “первом эсэсовце” рейха. Причем он, Канарис, конечно же, намекнул об этом своему старому сопернику и недругу. А Гиммлер достаточно хорошо знает, с кем имеет дело, чтобы оставить без внимания это грозное предупреждение.
В дверь стучат.
Канарис включает свет, спустив ноги с кровати, нашаривает туфли. Кто бы это мог быть? Наверное, Фегелейн со своей очередной провокацией.
Он отпирает.
На пороге — командир подводной лодки, той самой, которая должна доставить адмирала к Абсту.
Почему он здесь? Моряк не должен был появляться в отеле!
Офицер протягивает бумагу.
Это радиограмма. Гитлер приказывает Канарису и Фегелейну немедленно прибыть в “Вольфшанце”.
— Хорошо, — говорит Канарис, — приготовьтесь, снимаемся в полдень.
Он ковыляет к кровати, чувствуя, как слабеют колени.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Карцов лежал в кровати, занимавшей добрую половину тесного каменного закутка. Рядом стоял Глюк и кормил его с ложечки мясным бульоном, горячим, крепким. Чашка быстро опустела.
— Больше нельзя, — наставительно сказал Глюк. — Можешь подохнуть, если обожрешься.
И он ушел, заперев за собой дверь.
Абст пока не появлялся.
Трижды в сутки Глюк приносит еду, кофе. Почти не разговаривает. Задал несколько вопросов: возраст, профессия, долго ли пробыл в воде…
Счет времени Карцов ведет так: три приема пищи — следовательно, прошли сутки; вновь завтрак, обед и ужин — еще сутки долой.
Маленькая лампочка, подвешенная под самыми сводами, горит все время; свет ее чуть пульсирует.
Карцев сыт, отдохнул, полностью экипирован — на нем такой же вязаный свитер, брюки и шапочка, что и у Глюка. Одежду тоже принес рыжебородый — бросил на койку, показал рукой: одевайся! Вспомнив что-то, ушел и вернулся с парой войлочных туфель — швырнул их под ноги Карцеву и молча стал у двери.
Карцов натянул брюки, с трудом просунул голову в узкий воротник свитера, надел туфли.
Глюк сел на кровать, поднял штанину на левой ноге.
— Пощупай, — распорядился он, шлепнув себя по голени, — пощупай и определи, что здесь было, если ты действительно врач.
Карцов опустился на корточки, осторожно коснулся толстого иссиня-белого колена своего стража.
— Не здесь. — Глюк покрутил головой. — Ниже бери.
Руки Карцова скользнули к икроножной мышце, исследовали голень.
На кости было утолщение. Пальцы тщательно ощупали кость, промяли мышцы.
— У вас был перелом, — сказал Карцов. — Косой закрытый перелом, скорее всего, обеих костей. А лечили вас плохо: большая берцовая кость срослась не совсем правильно… Я не ошибся?
Глюк промолчал.
— Когда это случилось? Лет пять назад?
— Шесть…
Все это происходило вчера, на третий день пребывания Карцова в гроте.
А сегодня, тотчас после завтрака, Глюк вывел пленника из пещеры. За дверью их ждал радист.
И вот они идут узким извилистым коридором. Лампочки, подвешенные на вбитых в скалу крючьях, едва светят, надо зорко глядеть под ноги, чтобы не оступиться.
Провожатые останавливаются у овальной двери. Глюк тянет за железную скобу. Дверь открывается.
Большая пещера. Вверху обилие сталактитов, стены сравнительно гладкие, пол в центре покрыт брезентом, под которым угадывается что-то мягкое.
Посреди пещеры подобие стола, возле него несколько складных табуретов и шест с поперечиной. А на шесте нахохлился серый какаду — настоящий, живой!
Карцову чудится: вот попугай встрепенется, захлопает крыльями, прокричит “Пиастры, пиастры!” — и в пещере появится колченогий Сильвер…
Но попугай неподвижен. А вместо героя “Острова сокровищ” к столу подходит Абст.
Он вышел откуда-то сбоку, кивком показал Карцову на табурет, сел сам.
Лязгнула дверь: конвоиры ушли.
Протянув руку, Абст пододвигает попугаю блюдечко с кормом, перекладывает на столе книги. Так проходит около минуты.
— Ну, — говорит Абст, подняв голову и оглядывая Карцева, — как чувствуете себя?
— Спасибо, хорошо.
— Сколько вам лет?
— Двадцать девять.
— Двадцать девять, — повторяет Абст. — Кажетесь вы значительно старше. Много пережили? Что же с вами случилось?
Карцов может быть опознан только по голосу: противник не видел его лица. Поэтому он ведет себя соответственно. На корабле союзников рядом с нацистским диверсантом находился человек, истерически выкрикивавший английские и русские слова. Теперь же перед Абстом спокойный, рассудительный мужчина, чья речь нетороплива и тиха, немецкий язык безупречен.
— Я бы хотел спросить… — Карцов с любопытством разглядывал пещеру. — Где я нахожусь?
— Вы у друзей. — Абст простодушно улыбается.
— Это я понимаю. Но кому я обязан спасением? Я уже совсем было потерял надежду, и вдруг… Что это за грот?
— Скоро узнаете. Всему свое время. А пока спрашиваю я. Итак, вы назвались врачом?
— Я невропатолог.
— И вы немец?
Задав последний вопрос, Абст видит: тень пробежала по лицу сидящего перед ним человека. Покоившиеся на коленях руки задвигались, пальцы так сжали друг дружку, что побелели фаланги.
Он повторяет вопрос.
— Да, я немец, — тихо отвечает Карцов. — Но я мирный человек и никогда…
— Как вас зовут?
Готовясь к беседе, Карцов решил, что возьмет фамилию и имя своего школьного друга. Он отвечает:
— Ханс Рейнхельт.
— Хорошо, — говорит Абст. — Итак, Ханс Рейнхельт, в какой части Германии вы жили? Назовите город, улицу, номер дома. Укажите близких, соседей. Меня интересует все.
— К сожалению, о Германии я знаю лишь по рассказам отца и учебникам истории и географии.
— Значит, вы немец, но жили за границей?
— Да.
— Эмигрант?
— Сын эмигранта.
— Хорошо, — повторяет Абст. — Назовите страну, ставшую вашей второй родиной.
Карцов выдерживает паузу.
— Говорите же!
— Я из России.
— Из России? — все так же невозмутимо продолжает Абст. — Даже родились там?
Карцов кивает.
— Немцами были и отец ваш и мать?
— Да.
— И они живы?
— Мать умерла. Отец был жив.
— Был жив… Как это понять?
— Его мобилизовали в русскую армию. Где он, жив ли, мне неизвестно.
— А сами вы? — Абст кончиком языка проводит по нижней губе. — Тоже служили в их армии? Или служите?
— Простите! — Карцов встает. — Простите, но я не знаю, с кем веду разговор. Вы хорошо владеете языком. Лучше даже, чем я. Но вы не похожи на немца. Да и откуда взяться немцам здесь, за тысячи миль от границ Германии!.. Где я нахожусь? Что вы сделаете со мной?
— Что я сделаю с вами? — Абст осторожно поглаживает попугая, поправляет цепочку на его лапке. — Это зависит только от вас. От того, насколько вы будете откровенны в своих признаниях.
— Но в чем я должен признаться?!
— Расскажите, как вы здесь очутились.
— Но…
— Не теряйте времени.
Карцов отказывается. Он уже сказал достаточно. С ним могут делать все, что угодно, но он не раскроет рта, пока не узнает, к кому он попал, что за люди его допрашивают.
Проговорив это, он замолкает. Он ждет, чтобы Абст принудил его отвечать. Тогда все, что он скажет в дальнейшем, прозвучит убедительнее.