Успешное выступление в театре 3 страница
Иджи велела Культяшке оставаться в машине, а сама вышла и о чем-то заговорила с рыжеволосой. Из дома доносился восторженный визг собаки: она скакала и тявкала, приветствуя Иджи.
Через несколько минут женщина вернулась в дом и вынесла Иджи резиновый мячик. Когда она открыла дверь, собачка выскочила во двор и стала так вертеться и вилять хвостом, что, казалось, вот-вот умрет от восторга.
Иджи сошла с крыльца и сказала:
— Пошли, Леди! Ну, давай, девочка! — и подбросила мяч.
Маленький белый терьер подпрыгнул фута на четыре, поймал на лету мячик и, подбежав к Иджи, отдал ей. Иджи снова и снова кидала мяч, а Леди ловила его, прыгала и ловила. И вдруг Культяшка заметил, что у собачки только три лапы. Леди прыгала за мячом минут десять и ни разу не потеряла равновесия. Наконец Иджи позвала собачку в дом и попрощалась с рыжеволосой женщиной.
Она вела машину по узкой дороге вдоль реки.
— Культяшка, я хочу у тебя кое-что спросить.
— Да, мэм.
— Как ты думаешь, той собачке было весело?
— Да, мэм.
— Она счастлива, что живет на свете?
— Да, мэм.
— А тебе не показалось, что она себя жалеет?
— Нет, мэм.
— Так вот, ты мне все равно что сын, и я тебя всяким люблю. Ты это понимаешь?
— Да.
— Но знаешь, Культяшка, мне чертовски обидно думать, что мозгов у тебя не больше, чем у этой бедной глупой собачонки.
Он смотрел в пол машины.
— Понятно, мэм.
— И я больше никогда не хочу слышать, что ты что-то не можешь сделать. Ладно?
— Ладно.
Иджи открыла бардачок и достала бутылку виски «Грин Ривер».
— К тому же мы с твоим дядей Джулианом собираемся взять тебя с собой на следующей неделе. Будешь учиться стрелять из настоящего ружья.
— Правда?
— Правда.
Она отвинтила крышечку и сделала глоток.
— Черт подери, мы сделаем тебя лучшим стрелком штата, и пусть тогда кто-нибудь из этих пацанов попробует тебя победить. На-ка, глотни.
Культяшка вытаращился на бутылку.
— Я?
— Давай-давай, глотни. Только маме не говори. Мы ещё всем утрем нос.
Культяшка сделал глоток. В горло как будто хлынул горящий керосин, но он постарался не подать виду.
— Что это была за женщина? — спросил он чуть погодя.
— Друг.
— Вы здесь бывали раньше?
— Да, пару раз. Только маме не рассказывай.
— Ладно.
БИРМИНГЕМ, ШТАТ АЛАБАМА
Слэгтаун
30 декабря 1934 г.
Онзелла много раз говорила Артису, чтобы он никогда не ездил в Бирмингем. Но сегодня он все-таки поехал.
Около восьми вечера Артис спрыгнул с последнего вагона товарняка. Когда он вошел в здание вокзала, то просто рот открыл от удивления.
Да один этот вокзал больше Полустанка и Трутвилля вместе взятых! Бесконечные ряды массивных скамеек из красного дерева, разноцветная мозаика на полу и на стенах огромного зала.
Чистка обуви… Сандвичи… Сигары… Салон красоты… Журналы… Парикмахерская… Пышки и сладости… Сигареты… Виски… Кофе… Книжная лавка… Отутюжьте свой костюм… Сувениры… Прохладительные напитки… Мороженое…
Это был настоящий город, который вместе с полицейскими, проводниками, поездами и пассажирами расположился под стеклянным куполом высотой в семьдесят пять футов. Для семнадцатилетнего черного мальчишки в рабочем комбинезоне, который ничего ещё не видел в своей жизни, кроме Полустанка, это было настоящим потрясением. Казалось, внутри этого здания поместился целый мир, и ошеломленный Артис нетвердой походкой вышел из главного входа.
А потом он увидел чудо! Это был самый большой в мире рекламный щит высотой с двадцатиэтажный дом, десять тысяч золотых лампочек сияли на фоне черного неба: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВОЛШЕБНЫЙ ГОРОД БИРМИНГЕМ…
Да, он действительно был волшебным — он рос стремительнее всех других городов Юга, и теперь даже Питсбург называют Бирмингемом Севера.
Небоскребы возвышались со всех сторон, сталеплавильные заводы окрашивали небо в красные и пурпурные тона, улицы были забиты сотнями машин и трамваев, днем и ночью снующих во всех направлениях.
Артис брел по улице, как во сне. Он миновал привокзальную гостиницу, отель «Сен-Клер», где можно снять комнату на час, кафе «Эл энд Эн». Он заглянул в щель между планками жалюзи на окнах какого-то кафе, где сидели только белые, заказывая дорогие блюда, и понял, что там ему не место. Он прошел мимо гриль-бара «Красная вершина», перешел Радужный Мост, и после кафе «Мельба», ведомый каким-то внутренним чутьем, вышел на Четвертую авеню. И тут мир вокруг него резко изменился.
Наконец-то! Вот они, двенадцать кварталов, известные под названием Слэгтаун. Бирмингемский Гарлем Юга, место, о котором ом мечтал.
Мимо него двигались парочки, — разряженные, болтающие, смеющиеся, они шли по каким-то своим делам, и он отдался течению толпы, поплыл вместе со всеми, как барашек на гребне морской волны. Музыка вырывалась из окон и дверей, скатывалась по лестничным пролетам вниз и выплескивалась на улицу. Из верхнего окна выплывал голос Бесси Смит:[15]«О безнадежная любовь… О безнадежная любовь…»
Горячий джаз плавно сменился мягким блюзом, когда Артис поравнялся с Театром проказ — самым развеселым негритянским театром Юга. Там ставили только мюзиклы и классические комедии.
А люди все шли и шли… В следующем квартале пела и щебетала Этель Уотерс,[16]спрашивая всякую ерунду, вроде «Хватит ли одной руки, чтоб дурню ставить синяки?» и «Как, скажите, получилось, что я черной уродилась?» Из другой открытой двери Ма Рейни[17]выкрикивала: «Эй, Джейлор, ну что я такого сделала-то?»… А в клубе «Серебряная луна» народ отплясывал шимми под оркестр Арта Тейтема.
Вот он — субботний, вечерний Слэгтаун, всего в квартале от Бирмингема белых, которые даже не подозревают о существовании столь экзотического места, окрашенного сепией. Слэгтаун… Здесь служанка, работающая днем в богатом доме на Хайлэнд-авеню, к вечеру могла стать местной королевой; а рассыльные и чистильщики обуви превращались в законодателей моды ночного Слэгтауна. Вот они, с напомаженными, прилизанными волосами, золотые фиксы вспыхивают и мерцают, когда их счастливые обладатели проходят под разноцветными огнями реклам. Черные, желтые, мулаты, креолы, индейцы смешались перед ошеломленным Артисом, увлекая его за собой. Мужчины — все в светло-зеленых или темно-красных костюмах, двухцветных — желтых с коричневым — башмаках и краснобелых шелковых галстуках; дамы, улыбаясь кроваво-красными и оранжевыми губами, покачивая бедрами, прохаживаются в узких туфлях-лодочках и кутают плечи в рыжие лисьи меха…
Огни слепили его. БИЛЛИАРД ДЛЯ ДЖЕНТЛЬМЕНОВ ВОЛШЕБНОГО ГОРОДА… ГРИЛЬ-БАР НА СЕНТ-ДЖЕЙМС… БАРБЕКЮ «ГОЛУБЫЕ НЕБЕСА»… ШКОЛА ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВ АЛЬМЫ МЭЙ ДЖОЙС…
Мимо, мимо цирка, где счастье стоит так дешево — всего 10 центов… Через несколько домов в окнах танцзала для черных и желтых он увидел танцующие парочки: лениво обшаривая зал, прожектора обливали их жидким янтарем и бледным пурпуром. Артис свернул за угол, его подхватила толпа, и он отдался этой все нарастающей силе потока: мимо «Облаков радости» (магазин поношенной одежды), мимо кафе «Крошка Делила», биллиардного клуба «Пандора», зала коктейлей «Лестница к звездам», мимо театра «Отдых», где на этой неделе выступала Энда Мэй Хэррис в «Ревю — только для цветных». Рядом в театре «Гранд» афиши представляли Мэри Марбл и Крошку Чипс. Он миновал кафе «Маленькая Савойя», снова полюбовался на гибкие силуэты в окнах танцевального зала «Дикси Карлтон», где громадный зеркальный шар, вращаясь, разбрызгивал серебристые пятна света… Парам, отплясывающим фокстрот, не было никакого дела до черного мальчишки в рабочем комбинезоне, с широко распахнутыми глазами, которого людская волна несла мимо заведения «Рабочая пчелка» (вафли моментального электрического приготовления и свежайшие пирожные в любой час дня и ночи, ваши любимые горячие сандвичи с лучшим в городе кофе, сосиски с булочкой за 5 центов, гамбургеры, свинина, ветчина, сандвичи с швейцарским сыром — все по 10 центов…), мимо страховой компании Виолы Крамбль, которая специализируется на похоронных услугах (реклама в витрине взывает к потенциальным клиентам: «Берите от жизни все, пока вы молоды!»), мимо гостиницы «Де люкс», где сдаются комнаты парочкам на час-другой…
У входа в казино, разместившегося в самом высоком небоскребе города, за спиной Артиса пышногрудая красотка в атласном платье цвета спелой кукурузы и лимонно-желтом боа из перьев взвизгнула и хотела врезать сумочкой шустрому джентльмену, но промахнулась. Джентльмен засмеялся, Артис тоже захохотал и зашагал дальше, за толпой, по каким-то улицам. Он знал, что наконец-то попал домой.
«СЛЭГТАУН-НЬЮС»
Бирмингемская газета для цветных мистера Милтона Джеймса
6 мая 1937 г.
ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА
Мистер Артис О. Пиви был доставлен в Университетскую больницу в субботу поздно вечером с множественными ранениями, полученными, по словам его подруги, при попытке открыть весьма дорогую бутылку вина. Возраст и сорт вина неизвестны.
То ли у меня разыгралось воображение, то ли я действительно видел вечером в трамвае мисс Иду Дуайзер: она ехала в танцзал «Энсли», прихватив с собой Бэнни Апшоу только ради того, чтобы, протанцевав с ним несколько раз, доставить ему удовольствие наблюдать, как она уезжает домой с мистером Теннеси Уильямсом?
Должно быть, в любом популярном ансамбле Америки есть два-три мальчика из Бирмингема, и все благодаря нашему любимому знатоку в области музыкального образования профессору Фессу Уотли. Всем вам хоть сейчас на музыкальные подмостки. Не забудьте, наш старый друг Кэб Коллоуэй вскоре почтит наш волшебный город своим появлением.
Забавное меню ожидает на этой неделе поклонников духовной пищи в Театре проказ.
С ПОНЕДЕЛЬНИКА ПО ЧЕТВЕРГ
программа высшего сорта
ЭРСКИН ХОУКИНС — «Габриэль XX века»
в спектакле
«ОКОРОЧКА С ПЕРЦЕМ»,
а также
ВСЕВОЗМОЖНЫЕ
НЕГРИТЯНСКИЕ ШУТКИ
И РАЗВЛЕЧЕНИЯ
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери,
Бирмингем, штат Алабама
2 марта 1986 г.
Черпая деревянной ложечкой ванильное мороженое из стаканчика, миссис Тредгуд рассказывала Эвелин о временах Великой депрессии.
— Тогда многие умирали, кто от чего. Тяжело было. Особенно цветным, они и до депрессии жили в нищете. Сипси говорила, что половина Трутвилля погибла бы от голода и холода, если бы не Железнодорожный Билл.
Этого имени Эвелин ещё не слышала.
— Кто это — Железнодорожный Билл?
Миссис Тредгуд удивилась:
— Разве я вам не рассказывала про Железнодорожного Билла?
— По-моему, нет.
— Ну, в общем, он был знаменитым бандитом, цветным. Он на ходу забирался в поезда с правительственными запасами и скидывал с них еду и уголь, а на рассвете цветные, которые жили вдоль путей, быстренько все подбирали, пока их не застукали, и растаскивали по домам.
Думаю, его так и не поймали и даже не узнали, кто это. Грэди Килгор, железнодорожный детектив и большой друг Иджи, заходил в кафе каждый день, и Иджи не упускала случая подколоть его: «Я слыхала, старина Билл все ещё на свободе? Что это с вами, мальчики?» Он так злился! Ведь им пришлось по двадцать лишних человек охраны посылать с поездами, и все впустую. За любую информацию о бандите обещали пожизненный бесплатный проезд на железной дороге. Но все впустую. Иджи тогда чуть до инфаркта не довела Грэди своими насмешками, но они всегда оставались друзьями. Он ведь был членом этого их клуба… Клуба «Маринованный огурец».
— Как-как?
Миссис Тредгуд засмеялась:
— Клуб «Маринованный огурец» — сборище сумасбродов, а заправляли им Иджи, Грэди и Джек Баттс.
— Что это был за клуб?
— Ну, они заявляли, что это клуб для завтраков и общения, но на самом деле просто собирались закадычные друзья Иджи, какие-то железнодорожники, Ева Бейтс и Смоки Одиночка. И знаете, что они делали? Пили виски и врали напропалую. Смотрят тебе прямо в глаза и врут — просто так, удовольствия ради.
Так и развлекались — дурили голову всякими байками. Дурацкими, надо сказать, байками. Однажды Руфь вернулась из церкви, а Иджи сидит за столом со своими приятелями и говорит. «Руфь, ты не волнуйся, но, пока тебя не было, Культяшка проглотил пулю двадцать второго калибра».
Руфь просто в ужас пришла, а Иджи все не унималась: «Да ты успокойся, с ним все в порядке. Я водила его к доктору Хэдли, он влил в парня полбутылки касторки и сказал, что ничего страшного, только посоветовал нам быть осторожнее и следить, чтобы он ни к кому не поворачивался задом».
Эвелин засмеялась, а миссис Тредгуд продолжала:
— Сами понимаете, Руфь от этого клуба была не в восторге. Иджи считалась президентом и постоянно устраивала секретные сборища. Клео утверждал, что ничего секретного у них не было, просто вся компания резалась в покер.
Вообще-то этот пресловутый клуб и кое-что хорошее делал, но они бы ни за что в этом не признались.
Они не очень-то жаловали баптистского проповедника преподобного Скроггинса за то, что тот был трезвенник. И каждый раз, когда какой-нибудь забулдыга спрашивал, где тут можно купить виски или самогон, они направляли его к дому преподобного. Тот прямо бесился от ярости.
Сипси была единственным цветным членом клуба, потому что врать умела не хуже других. Например, она рассказывала, что одна женщина никак не могла родить, и Сипси дала ей столовую ложку нюхательного табака. Женщина так крепко чихнула, что ребенок выскочил из нее, как пробка из бутылки, и перелетел через спинку кровати аж на другой конец комнаты.
— О нет! — сказала Эвелин.
— О да! А ещё она рассказывала про свою подругу Лиззи из Трутвилля, у которой, когда она ходила беременная, была жуткая страсть к крахмалу, и она ела его целыми пригоршнями из коробки, а потом родила ребеночка, белого как снег и крепкого, как доска…
— Ох, ради Бога!
— А знаете, Эвелин, ведь это могло быть правдой. Я, например, знаю, что некоторые негритянки едят глину — наклонится, отковырнет кусочек и ест…
— Да быть того не может!
— Ну, милочка моя, что слышала, то и говорю. Впрочем, возможно, речь шла о кусках мела… Что-то забывать я стала. В общем, или мел, или глина.
Эвелин, улыбаясь, покачала головой:
— Ну, миссис Тредгуд, с вами не соскучишься!
Миссис Тредгуд подумала немного и сказала:
— Что ж, пожалуй, вы правы.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка»
1 декабря 1938 г.
В ПОЛУСТАНКЕ ВЫПАЛ СНЕГ
Какой подарок — настоящий снег! У меня такое впечатление, будто на прошлой неделе наш Полустанок перенесся на Северный полюс. Есть ли на свете зрелище красивее красных кустов остролиста[18]в снегу? Наверно, нет. И все же спасибо Господу, что снег у нас бывает раз в десять лет. Уилбур, моя вторая половина, полагая, что может водить машину в любую погоду, надумал прокатить свою старую охотничью собаку и застрял в кювете на Первой улице. Теперь, пока мы починим нашу колымагу, пройдет не меньше месяца, и, если вы увидите, что невысокая женщина голосует на дороге, не проезжайте мимо: это буду я.
Моя дражайшая половина и есть тот единственный в городе человек, которого понесло кататься на машине во время града — помните, это когда с неба сыпались куски льда размером с бейсбольный мяч? — после чего мы недели три меняли ветровое стекло. И ещё он — тот ненормальный, в которого попала молния, когда он во время грозы отправился в лодке удить рыбу. Поэтому, пожалуйста, если заметите, что погода снова портится, и увидите Уилбура, скажите ему, чтобы немедленно шел домой, а я заманю его в стенной шкаф и запру там. Боюсь, как бы его не подхватил торнадо и не унес куда-нибудь далеко и надолго… С кем же я тогда воевать буду?
До меня дошли слухи, что Железнодорожный Билл за неделю ограбил пять поездов. Я помчалась в салон красоты к Глэдис Килгор, и она сказала, что её муж Грэди, железнодорожный детектив, просто вне себя от ярости.
Кстати, на случай, если Железнодорожный Билл читает эту заметку… Не могли бы вы сбросить с поезда новенькую машину, прежде чем Грэди вас поймает? Мне просто позарез нужно!
Дот Уимс
КАФЕ «ПОЛУСТАНОК»
Полустанок, штат Алабама
1 декабря 1938 г.
Солнце едва поднялось над полями позади кафе, а Иджи уже трясла его и кричала:
— Вставай, Культяшка, вставай! Да посмотри же! — И поволокла его к окну.
Вокруг было белым-бело. У него даже рот открылся от удивления.
— Что это?
Иджи засмеялась:
— Снег.
— Вот это?
— Ну да.
Он учился в третьем классе, а настоящий снег видел первый раз в жизни. Спустилась Руфь в ночной рубашке и встала у них за спиной, удивленно глядя на улицу.
Через пять минут все трое выбежали из дома, уже одетые. Снега выпало всего на два дюйма, но они валялись, хохотали и кидались снежками. Слышно было, как по всему городу хлопают двери и восторженно вопят ребятишки. К семи утра Иджи и Культяшка слепили небольшого, толстого снеговика, а Руфь приготовила им снежный коктейль из молока с сахаром.
Иджи пошла проводить Культяшку до школы. Рельсов не было видно — насколько хватало глаз, земля была укрыта белым покрывалом. Культяшка был страшно возбужден, он носился кругами и два раза шлепнулся. Иджи решила отвлечь его, чтобы он хоть немного утихомирился.
— Я тебе не рассказывала, как мы со Смоки играли в покер с человеком по имени Сэм Первач?
— Нет. А кто это, Сэм Первач?
— Ты хочешь сказать, что никогда не слыхал о Перваче? Да это же лучший игрок в покер во всей Алабаме!
— Нет, мэм.
— Ну, в общем дело было так. Первач, я и Смоки засели тогда в Гейт-сити играть на всю ночь, и мне пошла карта. Я выигрываю час, второй, а Первач все больше злится. Ну что прикажешь делать? Ведь пока везет, бросить нельзя, это не по правилам. И чем больше я выигрывала, тем сильнее он бесился, а скоро и совсем потерял голову от ярости: вытащил пистолет, положил перед собой на стол и сказал, что убьет того, кто в следующий раз сдаст ему плохую карту.
Культяшка не сводил с Иджи глаз.
— И чья была очередь сдавать?
— В том-то и весь анекдот, что его очередь, а он забыл. И, представляешь, сам себе сдал две двойки. И знаешь, что он сделал? Схватил пистолет, взвел курок и застрелился, прямо там, за столом. Вот что значит до конца держать свое слово.
— Ничего себе! И вы сами это видели, своими глазами?
— Конечно. Две двойки, самые натуральные двоечки.
Культяшка шел, задумавшись, и вдруг заметил какой-то предмет, лежавший в снегу около рельс. Он подбежал и поднял его.
— Смотрите, тетя Иджи, это банка квашеной капусты, её даже не открыли.
И вдруг его словно мешком по голове огрели. Он вцепился в банку и придушенным голосом прошептал:
— Тетя Иджи, клянусь, это из тех консервов, которые Железнодорожный Билл сбросил с поезда. Как вы думаете? — Иджи осмотрела банку.
— Может, ты и прав, дружок, очень даже может быть. Положи-ка обратно, пусть её найдут те, кому она предназначена.
Культяшка осторожно, как священную реликвию, положил банку на то же место.
— Вот здорово!
Первый в жизни снег, а теперь вот банка, которую, возможно, сбросил сам Железнодорожный Билл. Не слишком ли много для одного дня? Они пошли дальше, и через несколько минут Культяпка сказал:
— Наверно, этот Железнодорожный Билл — самый смелый человек на свете, как думаете, тетя Иджи?
— Конечно, смелый.
— Но разве не самый-самый из всех, кого вы знаете?
Иджи подумала.
— Я бы не сказала, что самый-самый. Он смелый, это верно, но не самый.
Культяшка даже остановился.
— Да кто же может быть смелее Железнодорожного Билла?
— Большой Джордж.
— Наш Большой Джордж?
— Ага.
— А что он такого сделал смелого?
— Начнем с того, что меня с тобой сейчас бы не было, если б не он.
— Вы имеете в виду — сегодня?
— Нет, я имею в виду вообще. Меня бы сожрали свиньи.
— Да вы что!
— Да, сэр. Мне было года два, может, три, мы с Бадди и Джулианом болтались около загона со свиньями, и я свалилась прямо в корыто.
— Неужели правда?
— Ну да. Свиньи побежали прямо ко мне, а ты знаешь, они едят все подряд… Сколько угодно случаев, когда они пожирали детей.
— Правда?
— Конечно. В общем, я вылезла из корыта и бросилась бежать, но упала. Они меня почти догнали, как вдруг Большой Джордж прыгнул в загон и стал их расшвыривать. А свиньи были здоровенные, весом фунтов в триста каждая. Он хватал их и бросал на другой конец загона, как мешки с картошкой, и не подпускал ко мне, пока Бадди не пролез под оградой и не вытащил меня из загона.
— Правда?
— Правда. Ты видел, какие у Большого Джорджа шрамы на руке?
— Да.
— Это его тогда свиньи поранили. Но Большой Джордж ни слова папе не сказал — он понимал, отец убил бы Бадди за то, что тот водил меня к загону.
— Я этого не знал.
— Ну откуда ж тебе было знать!
— Ничего себе! А кто ещё самый смелый? Может, дядя Джулиан? Он на прошлой неделе подстрелил оленя с большими рогами. Для этого надо быть очень смелым.
— Ну, смелость смелости рознь, — сказала Иджи. — Чтобы убить беззащитное животное из ружья двадцатого калибра, большой храбрости не требуется.
— А тогда кто ещё смелый, кроме Большого Джорджа?
— Дай сообразить. — Иджи задумалась. — Кроме Большого Джорджа я бы назвала твою маму.
— Маму?
— Да, твою маму.
— Нет, я не верю. Почему? Она же всего боится, даже крошечного клопа. Что она такого храброго сделала?
— Кое-что сделала. Однажды она кое-что сделала.
— Что же?
— Не важно. Ты спросил, я ответила. Твоя мама и Большой Джордж — двое самых смелых людей из тех, кого я знаю.
— Правда?
— Честное слово.
Культяшка был потрясен.
— Это ж надо!
— Вот так-то. И я хочу, чтобы ты ещё кое-что запомнил. Человек — самое загадочное существо на земле и самое замечательное. Никогда не забывай этого. Слышишь?
Культяшка посмотрел на неё и твердо сказал:
— Да, мэм. Не забуду.
Они пошли дальше вдоль рельсов, а ярко-красный кардинал, сорвавшись с покрытого снегом дерева, взмыл вверх над белым горизонтом.
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери,
Бирмингем, штат Алабама
9 марта 1986 г.
Раньше в такие бесконечно долгие черные ночи Эвелин часто просыпалась в холодном поту и боролась с кошмарами: её преследовали видения смерти, трубок, ведущих к аппаратам в отделении реанимации, растущих в теле опухолей. Ей хотелось закричать, позвать на помощь Эда, который безмятежно спал рядом. Но она не кричала, а продолжала до утра лежать на дне пропасти, во тьме собственного ада.
Теперь, чтобы изгнать из мыслей холодное дуло и медленно спускаемый крючок, она закрывала глаза и заставляла себя услышать голос миссис Тредгуд, а если глубоко вздохнуть и сосредоточиться, то ей удавалось очутиться в Полустанке. Она шла по улице, заходила в салон красоты миссис Опал и почти ощущала, как ей моют волосы теплой водой, потом прохладной, потом холодной. После укладки она шла на почту навестить Дот Уимс, затем в кафе, к людям, которых так явственно себе представляла: к Культяшке, Руфи, Иджи. Она заказывала завтрак, а Уилбур Уимс и Грэди Килгор приглашали её за свой столик. Ей улыбались Сипси и Онзелла, а с кухни доносились звуки радио. Все спрашивали, как она поживает, и солнце всегда светило в окна, и всегда наступало завтра… Потом она все глубже и глубже погружалась в сон и все меньше думала о пистолетах.
Проснувшись сегодня утром, Эвелин поняла, что с нетерпением ждет поездки в приют. Как ни крути, но рассказы о кафе и Полустанке стали для неё куда большей реальностью, чем её нынешняя жизнь с Эдом в Бирмингеме.
Как всегда, её новая приятельница была в прекрасном настроении и искренне обрадовалась шоколадке «Херши» без миндаля, которую ей привезла Эвелин. Съев почти половину, миссис Тредгуд заговорила:
— Господи, хотела бы я знать, что стало со Смоки Одиночкой? И где он теперь, может, умер? Наверно, умер.
Я хорошо помню, как он первый раз появился в кафе. Я лакомилась жареными зелеными помидорами, а он постучал с черного хода и попросил поесть. Иджи ушла на кухню и скоро вернулась с этим бедным парнем. Он был ужасно грязный, весь в угольной пыли, и она велела ему пойти умыться. А потом пошла приготовить ему поесть и говорит: в жизни не встречала человека, который выглядел бы таким одиноким. Он сказал, что его зовут Смоки Филлипс, но Иджи окрестила его Смоки Одиночкой, и с тех пор каждый раз, когда видела его, она говорила: «Вот идет старый бродячий кот Смоки Одиночка».
Бедняга, у него, небось, и семьи-то никакой не было. Руфь с Иджи пожалели его, потому что он был какой-то полудохлый, и пустили жить в сарайчик за кафе. Порой его разбирала тяга к перемене мест, и два или три раза в год он куда-то исчезал, но рано или поздно все равно возвращался — пьяный, усталый, оборванный — и опять жил в своем сарайчике. У него вообще ничего не было, ни единой вещи, разве что вилка да ложка. Он носил их в кармане пальто, а открывалку затыкал за ленту на шляпе. Говорил: не хочу себя ничем обременять. По-моему, тот сарай за кафе был единственным местом, которое он мог назвать своим домом, и если бы не Руфь с Иджи, он наверняка бы умер с голода.
Но я все-таки думаю, Смоки возвращался по другой причине… По-моему, он был влюблен в Руфь. Правда, он никогда этого не говорил, но достаточно было видеть, какими глазами он на неё смотрит.
Знаете, я рада, что мой Клео умер первым. Мне кажется, мужчины не справляются с жизнью без женщины, потому-то многие так недолго живут после смерти своих жен. Они просто теряются. Жалко их. Возьмите хоть старика Данауэя. Месяца не прошло, как умерла его жена, а он уже бегает за каждой юбкой… Вот почему его пичкают успокоительными лекарствами: чтобы угомонился. Считает себя Ромео, можете представить? А сам похож на старого лопоухого индюка. Хотя кто я такая, чтобы насмехаться! Ведь совершенно не важно, как ты выглядишь, все равно найдется человек, который считает тебя самым прекрасным существом на свете. А что, может, ему и удастся подцепить кого-нибудь из здешних старушек…
УЛИЦА УЭСТ-МЕДИСОН
Чикаго, штат Иллинойс
3 декабря 1938 г.
Улица Уэст-Медисон в Чикаго ничем не отличалась от улицы Пратт в Балтиморе, от Главной Южной улицы в Лос-Анджелесе или от Третьей улицы в Сан-Франциско. Улица евангелических миссий, дешевых отелей и меблированных комнат, магазинчиков поношенной одежды, забегаловок с жирными ложками, ломбардов, винных магазинов и публичных домов, предназначенных для мужчин, которых снисходительно называют «разочаровавшимися».
Этот год в Чикаго отличался от других лет только тем, что Смоки Одиночка, который всегда гулял сам по себе, на этот раз обзавелся попутчиком. Честно говоря, он был совсем ещё зеленым, этот мальчишка, но ничего, решил Смоки, для компании сойдет. Они познакомились месяц назад в Мичигане.
Мальчишка был симпатичный, с совсем детским лицом. Путешествовал он в сером свитере поверх коричневой рубашки, в потрепанных коричневых штанах, а кожа у него была нежной, как попка ребенка. Молоко на губах ещё не обсохло, а уже влип в неприятности: в Детройте к нему прилепились какие-то парни, пытались изнасиловать. Ну он и спросил Смоки: ничего, если я немного с тобой покантуюсь?
Смоки ответил ему словами, которые слышал от одного старого бродяги: «Отправляйся-ка ты домой, сынок, пока ещё в силах. Беги от этой жизни, потому что стоит тебе разок поссать с товарняка на ходу, и все, считай, ты уже на крючке».
Но мальчишка пропустил это мимо ушей, как и сам он в свое время, и тогда Смоки решил: черт с ним, пусть остается.
А он оказался забавным, этот мальчишка. Чуть штаны с себя не стянул, так обшаривал карманы в поисках десятицентовика. Хотел посмотреть, как Салли Рэнд танцует «Белые птицы в лунном свете» — прочитал в афише и загорелся. Он так и не нашел ни цента, но билетерша в стеклянной будке пожалела его и пропустила бесплатно.
Ожидая конца представления, Смоки нашел четверть доллара и подумал, что теперь им хватит на два бифштекса по десять центов в гриль-баре. Им сегодня ещё не удалось поесть как следует, если не считать банки венских сосисок да нескольких заплесневелых крекеров. Смоки закурил сигарету, которую обнаружил в смятой сигаретной пачке: кто-то недоглядел и выбросил, и тут мальчишка вылетает из театра чуть ли не на крыльях.
— Ой, Смоки, как жалко, что ты не видел ее! Она самая красивая, самая замечательная женщина в мире! Это просто ангел, который спустился с небес!
Пока они ели, мальчишка без умолку тараторил об этой Салли Рэнд. После бифштексов им не хватило тридцати центов на комнату в отеле, и они отправились к Грант-парку в надежде переночевать в какой-нибудь из лачуг, которые бродяги ладили из толя, картона и остатков всякой рухляди. В случае удачи в парке можно было отыскать пустое жилье, и в ту ночь им повезло.