О тщеславии и о том, как опасно ночевать на дереве

Прошло несколько дней.

Семья начала привыкать к своему новому удивительному дому. Каждый вечер, как только заходило солнце, зажигались красивые лампочки. Муми‑папа обнаружил, что красные бархатные портьеры можно задергивать в случае дождя и что под полом имеется небольшой чуланчик с покатой крышей. Он находился возле самой воды, так что их еда хранилась в холодке. Но самое большое открытие заключалось в том, что под потолком висело множество картин, еще более красивых, чем та, первая, с березками. Их можно было поднимать и опускать сколько душе угодно. Больше всего семье муми‑троллей нравилась картина, изображавшая веранду из светлых бревен, потому что она напоминала им Муми‑дол. Собственно говоря, они были бы совсем счастливы, если бы не пугались всякий раз, когда странный смех обрывал их беседу. Иногда это было лишь фырканье. Кто‑то шипел на них, но никогда не показывался на глаза. Муми‑мама обычно ставила миску с едой в темный угол, где стояла бумажная пальма, и кто‑то съедал все до последней крошки.

– Во всяком случае, это кто‑то очень стеснительный, – объясняла мама.

– Это кто‑то чего‑то выжидающий, – возразила Мюмла.

Однажды утром Миса, Мюмла и фрекен Снорк расчесывали волосы.

– Мисе надо изменить прическу, – сказала Мюмла. – Ей не идет прямой пробор.

– И челка ей ни к чему, – добавила фрекен Снорк и стала начесывать шелковистые волосы. Она слегка оправила кончик хвоста и повернула голову, чтобы посмотреть, не свалялся ли пушок на спине.

– Наверное, приятно иметь такую гладкую шерстку? – спросила ее Мюмла.

– Очень, – ответила довольная фрекен Снорк. – Миса, а у тебя шерстка такая же гладкая?

Миса не ответила.

– У Мисы, наверное, такая же гладкая шерстка, – сказала Мюмла, закручивая волосы в узел.

– А может, ей пойдут мелкие кудряшки? – предположила фрекен Снорк.

Вдруг Миса топнула ногой.

– Старые трещотки! Надоели со своими челками и кудряшками! – закричала она со слезами на глазах. – Воображаете, будто все на свете знаете! А еще эта фрекен Снорк, у которой платья и то нет! Я бы никогда, никогда в жизни не стала ходить без платья. Я бы лучше умерла, чем стала ходить без платья! – И, разрыдавшись, бросилась бегом через гостиную в коридор.

Всхлипывая, она ощупью пробиралась в темноте, пока не застыла на месте от страха: она вспомнила о том, кто так странно смеялся в доме. Маленькая Миса перестала плакать и испуганно попятилась. Она шарила и шарила в поисках двери в зал. Но чем дольше она искала, тем ей становилось страшнее. Наконец она отыскала дверь и распахнула ее.

Но вбежала Миса вовсе не в зал, а в другую, незнакомую комнату. То было слабо освещенное помещение с множеством выставленных в ряд отрубленных голов на ужасно длинных, худых шеях. Все эти головы, поросшие необыкновенно густыми волосами, были повернуты к стене.

«Подумать только, если бы они глазели на меня...» – ужаснулась Миса.

Она была так напугана, что боялась шевельнуться и лишь завороженно смотрела на золотистые кудри, черные локоны и рыжие завитушки...

Между тем фрекен Снорк мучилась раскаянием в гостиной.

– Да не думай ты о ней, – посоветовала ей Мюмла. – Миса слишком обидчива.

– Но она ведь права, – пробормотала фрекен Снорк, взглянув на свой живот. – Я должна носить платье.

– Этого еще не хватало, – сказала Мюмла. – Вот насмешила!

– А сама‑то ты в платье! – возразила фрекен Снорк.

– Так это же я, – весело сказала Мюмла. – Послушай‑ка, Хомса, как, по‑твоему, нужно фрекен Снорк платье?

– Конечно, если ей холодно, – ответил Хомса.

– Нет, нет, вообще, – сказала фрекен Снорк.

– Или если пойдет дождь, – посоветовал Хомса, – но тогда разумнее обзавестись плащом.

Фрекен Снорк покачала головой. Постояв минутку в раздумье, она сказала:

– Пойду помирюсь с Мисой.

Она взяла карманный фонарик и вышла в коридор. Там никого не было.

– Миса! – тихонько позвала фрекен Снорк. – Знаешь, мне нравится твой прямой пробор...

Но Миса не отвечала. Фрекен Снорк увидела узкую полоску света, пробивавшуюся сквозь полуоткрытую дверь, и на цыпочках вошла туда. Там сидела Миса, и волосы у нее на голове были совсем другие.

Длинные золотистые локоны обрамляли ее озабоченное лицо. Маленькая Миса посмотрела в зеркало и вздохнула, затем взяла другие, не менее прекрасные волосы и натянула их на самые глаза, закрыв челкой лоб. Но и эти рыжие пышные волосы не украсили ее. Наконец дрожащими лапками она взялась за локоны, которые приберегла напоследок, так как они нравились ей больше всех остальных. Иссиня‑черные, как вороново крыло, они были украшены золотыми блестками, сверкавшими, словно слезинки. Затаив дыхание, Миса примерила новый парик. С минуту она внимательно рассматривала себя в зеркале. Затем так же медленно сняла волосы и уставилась в пол.

Фрекен Снорк бесшумно выскользнула назад в коридор. Она поняла, что Мисе лучше побыть одной.

Но обратно в зал фрекен Снорк не пошла. Она пошла дальше по коридору, потому что почувствовала манящий и сладковатый запах, запах пудры. Кружок света от карманного фонарика бегал вверх‑вниз по стенам и остановился наконец на магическом слове «Гардеробная».

– Платья! – прошептала фрекен Снорк. – Там платья!

Она нажала ручку двери и вошла.

– О! Какое чудо! – пролепетала она. – О, как прекрасно!

Платья, платья, куда ни кинешь взгляд, всюду платья. Они висели бесконечными рядами, сотнями, одно за другим: тяжелая сверкающая парча, легкие облачка тюля и лебяжьего пуха, набивной шелк разных цветов и черный, как ночь, бархат. Повсюду мерцали разноцветные блестки, перемигиваясь короткими вспышками, словно огни маяка.

Ошеломленная фрекен Снорк подошла ближе. Она ласкала платья, заключала их в объятия, зарывалась в них мордочкой, прижимала к груди. Платья шуршали, они пахли пылью и духами, окутывали ее мягкими складками. Внезапно фрекен Снорк выпустила платья из лапок и немного постояла на голове.

– Это чтобы успокоиться, – прошептала она про себя. – Мне надо успокоиться, иначе я умру от счастья. Платьев так много...

Перед обедом Миса грустила в углу зала.

– Привет! – сказала фрекен Снорк и уселась рядом. Миса искоса посмотрела на нее, но ничего не ответила.

– Я ходила по дому и искала себе платье, – рассказывала фрекен Снорк. – Нашла несколько сотен платьев и ужасно обрадовалась.

Миса издала звук, который мог означать что угодно.

– Может, и тысячу, – продолжала фрекен Снорк. – Я все смотрела и примеряла, и мне становилось все грустнее и грустнее.

– Неужели! – воскликнула Миса.

– Ну разве все это не удивительно! – сказала фрекен Снорк. – Понимаешь, их было слишком много. Мне никогда не успеть перемерить их и не решить, какое из них самое красивое. Я чуть не испугалась. Если бы там висело всего два платья, я бы выбрала самое лучшее.

– Это было бы куда легче, – согласилась обрадованная Миса.

– Поэтому я взяла и сбежала из гардеробной, – закончила фрекен Снорк.

Потом они помолчали, наблюдая, как Муми‑мама накрывает на стол к обеду.

– Подумать только, – сказала фрекен Снорк, – подумать только! Какая тут раньше жила семья! Тысяча платьев! Пол, который вращается, картины под потолком, гардероб, битком набитый вещами. Мебель из бумаги и искусственный дождь. Как, по‑твоему, выглядели прежние хозяева?

Миса вспомнила чудесные локоны и вздохнула.

А за спиной Мисы и фрекен Снорк, среди пыльного хлама, за бумажной пальмой поблескивали внимательные и блестящие маленькие глазки. Глазки презрительно разглядывали Мису и фрекен Снорк, а потом, скользнув по гостиному гарнитуру, остановились на маме, которая раскладывала по тарелкам кашу. Глазки еще больше потемнели, а мордочка насмешливо сморщилась.

– Обед подан! – закричала Муми‑мама.

Взяв тарелку с кашей, она поставила ее на пол под пальму. Все бросились к столу и уселись вокруг.

– Мама! – сказал Муми‑тролль и потянулся за сахаром. – Мама, ты не находишь...

Тут он осекся и выпустил из лап сахарницу, которая со звоном упала на пол.

– Глядите! – прошептал он. – Глядите!

Все обернулись и посмотрели.

Какая‑то тень отделилась от стены в темном углу. Что‑то серое и сморщенное прошаркало по полу гостиной, заморгало от солнечного света и затрясло седыми усами, враждебно оглядывая семью муми‑троллей.

– Я Эмма, – высокопарно представилась старая театральная крыса. – Я хочу только сказать, что терпеть не могу кашу. Уже третий день вы едите кашу.

– Завтра утром будет молочный суп, – робко пообещала мама.

– Я ненавижу молочный суп, – ответила Эмма.

– Может быть, вы, Эмма, посидите с нами? – предложил папа. – Мы думали, что дом всеми покинут, и поэтому...

– Дом, – прервала его Эмма и фыркнула. – Дом! Это вовсе не дом.

Она подобралась поближе к обеденному столу, но не села.

– Может, она сердится на меня? – прошептала Миса.

– А что ты сделала? – спросила Мюмла.

– Ничего, – пробормотала Миса, опустив глаза в тарелку. – Просто так мне кажется. Мне всегда кажется, что кто‑то на меня сердится. Будь я самой прекрасной мисой на свете, тогда все было бы иначе...

– Ну раз ты не самая прекрасная миса на свете, не о чем и говорить, – сказала Мюмла, продолжая есть кашу.

– Эмма, а ваша семья спаслась? – сочувственно спросила Муми‑мама.

Эмма не ответила, она смотрела на сыр... Потом схватила ломтик сыра и сунула его в карман. Ее взгляд блуждал по столу и остановился на блинчике.

– Это наш блинчик! – закричала малышка Мю. Она прыгнула на стол и уселась на блинчик.

– Это некрасиво, – упрекнула ее Мюмла и, столкнув сестру с блинчика, почистила его и спрятала под скатерть.

– Дорогой Хомса, – торопливо сказала Муми‑мама. – Сбегай и посмотри, не найдется ли в кладовке чего‑нибудь вкусненького для Эммы.

Хомса умчался в кладовку.

– Кладовка! – возмутилась Эмма. – Кладовка! Вы называете суфлерскую будку кладовкой! Вы называете сцену гостиной, кулисы – картинами, занавес – занавеской, а реквизит – дядей! – Она раскраснелась, и мордочка ее сморщилась. – Я рада! – кричала она. – Я очень рада, что маэстро Филифьонк – вечная ему память! – вас не видит! Вы ничего не знаете о театре, даже меньше чем ничего, у вас нет ни малейшего представления о театре!

– Там осталась лишь старая‑престарая салака, – сказал Хомса. – Если это, конечно, не селедка.

Эмма так и выхватила у него рыбку из лапы и с высоко поднятой головой прошаркала в свой угол. Она долго гремела там и, вытащив наконец большую метлу, принялась усердно мести.

– Что такое театр? – обеспокоенно прошептала Муми‑мама.

– Не знаю, – ответил папа. – Похоже, что нам следует этим поинтересоваться.

Вечером острый запах цветущей рябины заполнил зал. Птички порхали под самым потолком, охотясь за пауками, а малышка Мю повстречала на ковре в зале большого страшного муравья. Только теперь все заметили, что театр плыл уже в лесу.

Все пришли в сильное волнение. Забыв свой страх перед Эммой, они сгрудились у самой воды, разговаривая и размахивая лапами. Они привязали дом к большой рябине. Муми‑папа прикрепил канат к своей палке, а палку воткнул прямо в крышу чулана.

– Не смейте разрушать суфлерскую будку! – закричала Эмма. – Это, по‑вашему, театр или пароходная пристань?

– Вероятно, это и в самом деле театр, раз вы, Эмма, так утверждаете, – смиренно сказал папа. – Но никто из нас не знает, что это такое.

Эмма молча уставилась на него. Покачав головой, она пожала плечами, презрительно фыркнула и снова принялась мести пол.

Муми‑тролль стоял, разглядывая высоченное дерево. Рои пчел и ос кружились вокруг белых цветов, а ствол красиво изогнулся, образовав вместе с веткой колыбельку, вполне пригодную для какого‑нибудь малютки.

– Я буду спать ночью на этом дереве, – внезапно объявил Муми‑тролль.

– Я – тоже, – тотчас сказала фрекен Снорк.

– И я! – закричала малышка Мю.

– Мы будем спать дома, – решительно сказала Мюмла. – На дереве могут водиться муравьи, и если они тебя покусают, ты распухнешь и станешь толще и круглее любого апельсина.

– Но я хочу стать больше, хочу‑стать‑больше, хочу‑стать‑больше! – кричала малышка Мю.

– А теперь будь умницей! – наставляла ее сестра. – Иначе придет Морра и заберет тебя.

Муми‑тролль по‑прежнему стоял, разглядывая зеленую крону дерева. Здесь все напоминало Муми‑дол. Муми‑тролль потихоньку насвистывал, думая о веревочной лестнице.

Тотчас прибежала Эмма.

– Перестань свистеть! – закричала она.

– Почему? – спросил Муми‑тролль.

– Свистеть в театре – плохая примета, – тихо прошептала Эмма. – Даже этого вы не знаете.

Что‑то бормоча и постукивая метлой, она заковыляла в темноту. Они в растерянности смотрели ей вслед, и на какое‑то мгновение семейству муми‑троллей стало не по себе. А потом они обо всем забыли.

Вечером мама постелила Муми‑троллю и фрекен Снорк на дереве. Потом приготовила для них корзинку с завтраком.

Миса тоже взглянула на дерево.

– Хоть бы разок поспать на дереве, – сказала она.

– За чем же дело стало? – спросила Муми‑мама.

– Меня никто туда не приглашал, – уныло ответила Миса.

– Возьми перину, милочка, и полезай, – посоветовала мама.

– Нет, теперь мне больше не хочется, – сказала Миса и удалилась. Она уселась в углу и заплакала.

«Почему все так получается? – думала она. – Почему все так печально и сложно в моей жизни?»

А Муми‑мама так и не смогла уснуть всю ночь.

Она лежала, прислушиваясь к всплескам воды под полом, и испытывала смутное беспокойство. Она слышала, как Эмма шаркала взад‑вперед по сцене, что‑то бормоча себе под нос. В лесу выл какой‑то незнакомый зверь.

– Муми‑папа! – прошептала она.

– М‑м‑м... – просопел из‑под перины папа.

– Я что‑то волнуюсь.

– Все будет хорошо, вот увидишь, – пробормотал папа и снова заснул.

Мама лежала, вглядываясь в лес. Но постепенно и она заснула, и в зале воцарилась ночь.

Наверное, прошел целый час.

Серая тень скользнула по полу и замерла возле кладовки. Это была Эмма. Собрав все свои старческие силы, удесятеренные гневом, она вытащила палку из дырки в крыше чулана и бросила ее далеко в воду.

– Я им покажу, как разрушать суфлерскую будку! – бормотала Эмма себе под нос.

Мимоходом она схватила со стола банку с сахаром и, высыпав содержимое в карман, отправилась спать в свой угол.

Освобожденный от швартов, дом тотчас поплыл по течению. Переливающаяся гирлянда из синих и красных лампочек еще некоторое время мелькала среди деревьев. Но и она вскоре исчезла, и лишь луна молочным светом заливала лес.

ГЛАВА ПЯТАЯ