Глава первая. работорговля

Работорговля! Все знают, что значит это страшное слово, которому не должно быть места в человеческом языке.

Позорная торговля людьми долгое время с большой выгодой для себя производилась европейскими странами владевшими колониями за океаном. Прошло уже много лет после запрещения работорговли. Однако она все еще ведется, и притом в крупных размерах, — главным образом в Центральной Африке. В XIX веке некоторые государства, именующие себя христианскими, еще не поставили свою подпись под актом о запрещении работорговли.

Многие полагают, что купля-продажа живых людей безвозвратно канула в прошлое, что больше ее не существует. Это заблуждение, и читателям необходимо это знать чтобы глубже понять вторую часть нашего повествования. Пусть все знают, что в Африке ведется охота на человека, грозящая обезлюдить весь материк. Пусть все узнают, какие варварские набеги делаются по сие время для того чтобы поставлять даровую рабочую силу — невольников в некоторые колонии, как полыхают огнем разграбленные деревни, сколько льется крови при таких набегах и кто извлекает из них прибыль.

Начало торговли невольниками-неграми было положено в XV веке, и вот при каких обстоятельствах она возникла. Изгнанные из Испании мусульмане обосновались по другую сторону пролива[57]— на африканском побережье. Португальцы, которые в то время захватили это побережье, ожесточенно преследовали их. Некоторая часть беглецов была захвачена преследователями и доставлена в Португалию. Пленников обратили в рабов. Это были первые африканские рабы в Западной Европе с начала нашей эры.

Но пленные мусульмане в большинстве своем принадлежали к состоятельным семействам. Родственники пытались выкупить узников и предлагали много золота. Португальцы отказывались от самого богатого выкупа. Куда девать иностранное золото? Рабочая сила для нарождающихся колоний куда нужнее. Короче говоря, Португалии требуются рабы, а не золото.

Не получив возможности выкупить пленных родственников, богатые мусульмане предложили обменять их на большое количество африканских негров, которых было очень легко добыть. Португальцы приняли столь выгодное предложение. Так было положено начало торговле рабами в Европе.

В конце XVI века эта гнусная торговля получила широкое распространение, она не противоречила варварским нравам той эпохи. Все государства покровительствовали работорговле, видя в ней верное средство быстрой колонизации своих отдаленных владений в Новом Свете.

Черные рабы могли жить и работать в таких местах, где европейцы, не привычные к тропическому климату, гибли бы тысячами. Поэтому специально построенные суда регулярно стали поставлять в американские колонии большие партии рабов-негров. Международная торговля людьми разрасталась, и вскоре на африканском побережье появились крупные агентства. «Товар» недорого стоил на своей родине и давал огромную прибыль.

Но как бы ни были нужны, со всех точек зрения, основанные заморские колонии, это не могло оправдать бесчеловечной торговли. Многие великодушные люди подняли свой голос, протестуя против купли-продажи людей. Во имя гуманности требовали они от европейских правительств закона об отмене рабства негров.

В 1751 году во главе аболиционистского движения стали квакеры. Это произошло в той самой Северной Америке, где сто лет спустя вспыхнула война за отделение Юга от Севера, одним из поводов к которой служил вопрос об освобождении негров. Четыре северных штата — Виргиния, Коннектикут, Массачусетс, Пенсильвания — провозгласили отмену рабства и дали свободу черным невольникам, доставка которых на территорию этих штатов стоила им больших денег.

Но компания, начатая квакерами, не ограничивалась пределами нескольких северных штатов Нового Света. И по другую сторону Атлантического океана (особенно во Франции и Англии) усилились нападки на защитников рабства и привлечение сторонников правого дела.

«Да погибнут скорее колонии, чем принцип!» - таков был благородный лозунг, прозвучавший по всему Старому Свету, и он приобрел действенную силу в Европе, вопреки крупным политическим и экономическим интересам, связанным с этим вопросом. Толчок был дан.

В 1807 году Англия запретила торговлю рабами в своих колониях, и Франция последовала ее примеру в 1814 году. Две могущественные нации заключили договор о запрещении работорговли, который был подтвержден Наполеоном во время Ста дней[58].

Однако это была чисто теоретическая декларация. Невольничьи корабли по-прежнему бороздили моря и выгружали в колониальных портах свой груз «черного дерева».

Нужны были более практические меры, чтобы положить конец этому злу. Соединенные Штаты в 1820 году, Англия в 1824 году приравняли работорговлю к пиратству и объявили, что с работорговцами будут поступать как с пиратами. Это означало, что пойманным с поличным работорговцам угрожает немедленная казнь. Франция вскоре примкнула к этому договору. Но южные американские штаты, испанские и португальские колонии не присоединились к акту об отмене рабства негров. С большой выгодой для себя они продолжали торговать черными невольниками, несмотря на то что право досмотра кораблей получило международное признание. Впрочем, этот досмотр обычно ограничивался проверкой документов подозрительных судов.

Однако закон об отмене рабства негров не имел обратной силы. Закон запрещал приобретать новых рабов, но старым невольникам он не возвратил свободы.

Англия первая подала пример. 14 мая 1833 года была издана декларация об освобождении всех негров в британских колониях, и в августе 1838 года шестьсот семьдесят тысяч черных невольников получили свободу.

Десятью годами позже, в 1848 году, французская республика освободила рабов в своих колониях — всего двести шестьдесят тысяч негров.

В 1859 году война, вспыхнувшая между федералистами и конфедералистами Соединенных Штатов, закончила дело уничтожением рабства негров, и во всей Северной Америке черные невольники получили свободу.

Итак, три великие державы завершили это гуманное дело. Ныне работорговля производится лишь в испанских и португальских колониях и на Востоке для удовлетворения хозяйственных потребностей в турецких и арабских владениях. Хотя Бразилия не освободила своих прежних невольников, однако она не допускает появления новых, и дети негров рождаются в ней свободными людьми.

Но во Внутренней Африке не прекращаются кровопролитные войны. Туземные царьки продолжают охотиться на людей, и в результате этих междоусобий целые племена попадают в рабство.

Невольничьи караваны следуют по двум направлениям: первый путь лежит на запад, к португальской колонии — Анголе, второй — на восток, к Мозамбику. Только небольшая часть несчастных невольников добирается живой до этих конечных пунктов следования караванов. Отсюда уцелевших отправляют кого на остров Кубу, кого на Мадагаскар, кого в арабские или турецкие провинции в Азии, в Мекку или в Маскат.

Английские и французские сторожевые суда не могут помешать этой торговле: при огромной протяженности береговой линии трудно установить бдительный надзор.

Возникает вопрос: так ли уж велик размах этого гнусного экспорта?

Да, очень велик. По самым осторожным подсчетам не менее восьмидесяти тысяч рабов приводят на побережье, и это, видимо, только десятая часть туземцев, уцелевших после избиения.

Там, где происходила эта омерзительная бойня, остаются лишь вытоптанные поля, дымящиеся развалины опустевших селений. Там реки несут по течению трупы и дикие звери завладевают всей местностью.

Ливингстон, идя по следам этих кровавых набегов, не узнавал провинций, в которых он побывал несколькими месяцами раньше. Его свидетельство подтверждают все остальные путешественники — Грант, Спик, Бертон, Камерон, Стенли, — посетившие лесистое плоскогорье Центральной Африки — главную арену кровавых войн туземных царьков. То же зрелище безлюдья, опустошения и разгрома являют собой некогда цветущие селения в районе Больших озер, во всей обширной области, поставляющей «черный товар» на занзибарский рынок, в Борну, и в Феццане, и южнее — вдоль берегов Ньяссы и Замбези, и западнее — в районе верховий Заира, который пересек отважный Стенли. Неужели работорговля в Африке прекратится лишь тогда, когда будет уничтожена вся черная раса. Неужто африканским неграм уготована та же судьба, какая постигла австралийских туземцев.

Но рынки испанских и португальских колоний закроются когда-нибудь, их больше не будет — цивилизованные народы не могут дольше допускать работорговлю!

Да, конечно, и ныне, в 1878 году, мы должны увидеть как освободят всех рабов, которыми еще владеют люди в христианских государствах. Тем не менее еще долгие годы мусульманские страны будут, вероятно, продолжать этот торг, который сокращает население африканского континента. В эти страны теперь и направляется наибольшая часть вывозимых из Африки невольников; число туземцев, оторванных от родины и отправленных на восточное побережье, превосходит ежегодно сорок тысяч. Задолго до египетской экспедиции негры Сеннаара тысячами продавались неграм Дарфура, и наоборот. Даже генерал Бонапарт закупил немало негров, из которых он набрал солдат и составил из них отряды наподобие мамелюков. Прошло уже четыре пятых XIX века, а работорговля в Африке не уменьшилась. Даже наоборот.

И действительно, исламизм благосклонно относится к работорговле. Ведь нужно было, чтобы черный раб заменил в мусульманских странах прежнего белого невольника. И работорговцы любого происхождения занимаются этой отвратительной торговлей в широком масштабе. Они доставляют таким образом добавочное население угасающим расам, которые обречены на вымирание, так как не трудятся и поэтому не возрождаются. Эти рабы, как во времена Бонапарта, часто становятся солдатами. У некоторых народов верховья Нила они составляют половину войск африканских царьков. При этих условиях их участь немногим хуже участи свободных людей. Но если раб не становится солдатом, он превращается в ходячую монету, даже в Египте и в Борну офицерам и чиновникам платят этой монетой. Гийом Лежан рассказывает об этом как свидетель-очевидец.

Таково состояние работорговли в настоящее время.

Нельзя замалчивать постыдное снисхождение к торговле людьми, какое проявляют многие представители европейских держав в Африке. Ведь это неоспоримый факт: в то время как патрульные суда крейсируют вдоль африканских берегов Атлантического и Индийского океанов, внутри страны, на глазах у европейских чиновников, широко развернулся торг людьми. Здесь идут один за другим караваны захваченных невольников, в определенные сроки происходят массовые избиения, во время которых убивают десять негров, чтобы одного обратить в рабство.

Так обстоят дела в Африке и по сей день.

Теперь будет понятно, почему Дик Сэнд с таким ужасом воскликнул:

— Африка! Экваториальная Африка! Страна работорговцев и рабов!

И он не ошибся.

Это действительно была Африка, где неисчислимые опасности грозили ему самому и всем его спутникам.

Но в какую часть африканского континента необъяснимая роковая случайность забросила их? Несомненно в западную, и это отягощало положение. Скорее всего «Пилигрим» потерпел крушение именно у побережья Анголы, куда приходят караваны работорговцев из внутренних областей Экваториальной Африки.

Действительно, это было побережье Анголы, тот край, который несколько лет спустя ценой неимоверных усилий пересекли Камерон на юге и Стенли на севере. Из этой обширной территории, состоящей из трех провинций — Бенгелы, Конго и Анголы, — в то время была исследована только прибрежная полоса — она тянется от Нурсы на юге до Заира на севере. Два важнейших населенных пункта на этом побережье служат портами. Это — Бенгела и Сан-Паоло-де-Луанда, столица колонии, принадлежащей Португалии.

Внутренние области Экваториальной Африки в то время почти не были исследованы. Лишь немногие путешественники отваживались углубляться в эти места. Сырые и жаркие края, где свирепствует лихорадка, где живут дикари, из которых иные до сих пор являются людоедами, непрестанные войны между племенами — вот что представляет собой Ангола, одна из самых опасных областей Экваториальной Африки. Подозрительное отношение работорговцев ко всякому чужаку, пытающемуся проникнуть в тайну их бесчестной торговли, еще больше усложняет задачу путешественников, предпринявших поход в Анголу.

Тюккей в 1816 году поднялся вверх по течению Конго, за водопады Иеллала. Но ему удалось пройти не более двухсот миль. В такой небольшой экспедиции невозможно было сколько-нибудь серьезно изучить страну, однако она стоила жизни большей части ее участников.

Тридцать семь лет спустя доктор Ливингстон прошел от мыса Доброй Надежды до верховья Замбези. Отсюда в ноябре 1853 года со смелостью, которая осталась непревзойденной, он пересек Африку с юга на северо-запад, переправился через Куанго — один из притоков Конго — и 31 мая 1854 года прибыл в Сан-Паоло-де-Луанда. Ливингстон проложил первую тропинку в неизведанных дебрях обширной португальской колонии.

Восемнадцать лет спустя двое отважных исследователей пересекли Африку с востока на запад. Преодолев неслыханные трудности, оба вышли на побережье Ангола: один — в южной, другой — в северной его части.

Первым этот переход совершил лейтенант английского флота Верней-Ловетт Камерон. В 1872 году возникли предположения, что экспедиция американца Стенли, высланная на поиски Ливингстона в область Больших озер терпит бедствие. Лейтенант Камерон вызвался отправиться по следам Стенли. Предложение было принято. Камерон выступил в поход из Занзибара; его сопровождали доктор Диллон, лейтенант Сесиль Мерфи и Роберт Моффа, племянник Ливингстона. Перейдя Угого, они встретили печальный караван: верные слуги несли тело Ливингстона к восточному берегу. Камерон все же продолжал свое путешествие к западу, поставив себе целью во что бы то ни стало пересечь материк от океана к океану. Через Унияниембе, Угунду он дошел до Кагуэле, где нашел дневники Ливингстона.

Камерон переплыл озеро Танганьику, одолел горы Бамбаре, переправился через Луалабу, но не мог спуститься вниз по течению этой реки. Затем он посетил области, опустошенные недавними войнами, обезлюдевшие после набегов работорговцев: Килембу, Уруа, верховье Ломане Улуду, Ловале, прошел через Кванзу и девственные леса в которые Гэррис завел Дика Сэнда и его спутников. Энергичный лейтенант Камерон увидел, наконец, волны Атлантического океана. Это путешествие от Занзибара до Сан-Фелиппе в Бенгеле длилось три года и четыре месяца и стоило жизни двум спутникам Камерона — доктору Диллону и Роберту Моффа.

На этом пути открытий американец Генри Стенли вскоре сменил англичанина Камерона. Известно, что этот неустрашимый корреспондент газеты «Нью-Йорк геральд», отправившийся на поиски Ливингстона, нашел его 30 октября 1871 года у Уджиджи, на берегу озера Танганьика.

Путешествие, удачно совершенное во имя человеколюбия, Стенли решил продолжить в интересах географической науки и подробно исследовать берега Луалабы, с которыми в первое путешествие ознакомился лишь мельком. Камерон еще странствовал в дебрях Центральной Африки, когда Стенли в ноябре 1874 года выступил из Багамойо на восточном побережье. Через год и девять месяцев, 24 августа 1876 года, он покинул опустошенный эпидемией оспы Уджиджи и после семидесятичетырехдневного перехода достиг Ньянгве, большого невольничьего рынка, где уже до него побывали Ливингстон и Камерон. В Ньянгве Стенли был свидетелем ужаснейшего кровавого набега отрядов занзибарского султана на области Марунгу и Маниуема.

Отсюда Стенли предпринял исследование берегов Луалабы и прошел до самого ее устья. В его экспедицию входили сто сорок носильщиков, нанятых в Ньянгве, и девятнадцать лодок. С первых же шагов отряд Стенли должен был сражаться с людоедами из Угусу. Лодки пришлось тащить на руках, чтобы обойти непроходимые пороги реки. У экватора, в том месте, где Луалаба изгибается к се-веро-северо-востоку, пятьдесят четыре лодки, в которых было несколько сот туземцев, напали на маленькую флотилию Стенли; ему удалось обратить их в бегство.

Затем отважный исследователь поднялся до второго градуса северной широты и установил, что Луалаба не что иное, как верховье Заира, или Конго, и, следуя по ее течению, можно выйти к берегу океана. Этот путь Стенли и выбрал. Дорогой ему почти каждый день приходилось отбивать нападения прибрежных племен. 3 июня 1877 года во время перехода через пороги Массаса погиб один из его спутников Фрэнсис Покок. 18 июня лодка Стенли, подхваченная потоком, понеслась прямо к водопаду Мбело, и только каким-то чудом он спасся от смерти.

Наконец 6 августа Генри Стенли прибыл в селение Ни-Санда, находившееся в четырех днях пути от берега океана. Через два дня он был в Банца-Мбуко. Здесь его ждали припасы, посланные навстречу экспедиции двумя торговцами из Эмбомы; в этом маленьком прибрежном городке Стенли, наконец, разрешил себе отдохнуть. Трудности и лишения перехода через весь африканский материк, отнявшего у Стенли два года и десять месяцев жизни, преждевременно состарили этого еще молодого человека (ему было тридцать пять лет). Зато течение реки Луалабы было исследовано им до Атлантического океана. Было установлено, что наряду с Нилом, главной северной артерией Африки, и Замбези, главной восточной ее артерией, на западе африканского континента течет третья в мире по величине река, длиною в две тысячи девятьсот миль. Река эта, носящая в разных частях своего течения названия — Луалаба, Заир и Конго, — соединяет область Больших озер с Атлантическим океаном.

Экспедиции Стенли и Камерона прошли вдоль северной и южной границ Анголы. Сама же область в 1873 году, то есть в то время, когда «Пилигрим» потерпел крушение, была еще почти не исследована. Об Анголе знали только то, что она представляет собой главный невольничий рынок на западе Африки и что центрами работорговля в ней являются Бихе, Касонго и Казонде.

И в эти— то гибельные места, затерянные в сотне миль от океанского побережья, Гэррис завлек Дика Сэнда и его спутников: женщину, измученную горем и усталостью, умирающего ребенка и пятерых негров, обреченных стать добычей алчных работорговцев.

Да, это была Африка, а не Южная Америка, где ни туземцы, ни звери, ни климат ничем не угрожали путникам, где между хребтом Анд и океанским побережьем протянулась благодатная полоса земли, где разбросано множество поселений, в которых миссионеры гостеприимно предоставляют приют каждому путешественнику. Как далеко были Перу и Боливия, куда буря, наверное, принесла бы «Пилигрим», если б злодейская рука не изменила его курс, и где потерпевшие крушение нашли бы столько возможностей возвратиться на родину.

Но они очутились в Африке, в страшной Анголе, да еще в самой глухой ее части, куда не заглядывали даже португальские колониальные власти. Они попали в дикий край, где под свист бича надсмотрщиков тянулись караваны рабов.

Что знал Дик об этой стране, куда забросила его измена? Очень немногое. Он читал сообщения миссионеров XVI и XVII веков, читал о путешествиях португальских купцов, которые ездили из Сан-Паоло-де-Луанда по Занру. Наконец, он был знаком с отчетом доктора Ливингстона о его поездке 1853 года. Этих немногих сведений было достаточно, чтобы человеку, менее мужественному, чем Дик, внушить ужас.

Действительно, положение было страшное.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Гэррис и Негоро

Два человека сошлись в лесу в трех милях от места ночлега отряда, руководимого Диком Сэндом. Свидание это было заранее условлено между ними.

Эти два человека были Гэррис и Негоро. В дальнейшем читатель узнает, как встретились на побережье Анголы прибывший из Новой Зеландии португалец и американец, которому по делам работорговли часто приходилось объезжать эту область Западной Африки.

Гаррис и Негоро уселись у корней огромной смоковницы, на берегу быстрого ручья, струившего свои воды между зарослями папируса.

Они только что встретились и теперь рассказывали Друг другу о случившемся за последнее время.

— Итак, Гэррис, — сказал Негоро, — тебе не удается завлечь еще дальше в глубь Анголы отряд «капитана» Сэнда — ведь так они называют этого пятнадцатилетнего мальчишку.

— Нет, приятель, дальше затащить их не могу, — ответил Гэррис. — Хорошо еще, что мне удалось заманить их на сотню миль от побережья! Последние дни «мой юный друг» Дик Сэнд не спускал с меня глаз. Его подозрения сменились уверенностью. Честное слово…

— Еще сотня миль, Гэррис, и эти люди наверняка попали бы в наши руки. Впрочем, и так мы постараемся не упустить их.

Гэррис пожал плечами.

— Куда они денутся? — сказал он. — Понимаешь, Негоро, я вовремя унес ноги! Я читал во взгляде «моего юного друга» горячее желание послать мне полный заряд свинца прямо в грудь, а надо тебе сказать, я совершенно не перевариваю сливовых косточек, которые отпускают в оружейных лавках по двенадцать штук на фунт.

— Понятно! — сказал Негоро. — У меня самого счеты с этим юнцом.

— Что ж, у тебя теперь есть возможность уплатить ему по всем счетам сполна и даже с процентами! В первые дни похода мне нетрудно было выдавать Анголу за Атакамскую пустыню — я ведь был там однажды. Но потом малыш Джек стал требовать «резиновых деревьев» и птичку-муху; его мамаше понадобилось хинное дерево, а. верзиле кузену — светящиеся жуки. Честное слово, я истощил всю свою изобретательность! После того как я сумел, правда с великим трудом, уверить их, что перед ними не жирафы, а страусы, я уж не знал, что и придумать. Да и «мой юный друг», как я заметил, больше не верил моим объяснениям, особенно после того как мы напали, на следы слонов. А тут еще откуда ни возьмись гиппопотамы! Понимаешь, Негоро, гиппопотамы и слоны! В Америке они так же неуместны, как честные люди в бенгелской каторжной тюрьме. Затем старого негра угораздило найти под деревом цепи и колодки, сброшенные, очевидно, каким-то бежавшим невольником. И наконец, где-то невдалеке зарычал лев. Согласись сам, не мог же я их уверить, что это мурлычет домашняя кошка! Мне оставалось только вскочить в седло и ускакать.

— Понимаю, — ответил Негоро. — И все же я предпочел бы, чтобы они забрались еще хоть на сотню миль в глубь страны.

— Я сделал все, что мог, милейший, — возразил Гэррис. — Кстати сказать, хорошо, что ты шел в почтительном отдалении от нас. Они как будто догадывались о твоем присутствии. И знаешь, там была одна собачка— Динго… Она как будто не особенно расположена к тебе. Что ты ей сделал? — Пока еще ничего, — ответил Негоро, — но в скором времени обязательно всажу ей пулю в башку.

— Такой же гостинец и ты получил бы от Дика Сэнда, если б он заметил тебя на расстоянии выстрела. Я должен признаться, «мой юный друг» — замечательный стрелок. И в своем роде он молодчина.

— Каким бы молодцом он ни был, Гэррис, он дорого заплатит за свою дерзость, — ответил Негоро; лицо его выражало неумолимую жестокость.

— Хорошо, — прошептал Гэррис, — видно, ты, мой дорогой, остался таким же, каким я тебя знал. Путешествия не испортили тебя!

После минутного молчания американец снова заговорил.

— Кстати, Негоро, — сказал он, — когда мы с тобой так неожиданно встретились недалеко от места крушения корабля, у устья Лонги, ты успел только попросить меня завести этих милых людей как можно дальше в глубь воображаемой Боливии. Но ты ни словом не обмолвился о том, что делал последние два года. А два года в нашей бурной жизни — долгий срок, приятель. С тех пор как старый Альвец послал тебя из Кассана во главе невольничьего каравана, о тебе не было никаких вестей. Признаться откровенно, я думал, что у тебя были неприятности с английскими патрульными судами и что в результате тебя вздернули на рее.

— Чуть-чуть не кончилось этим, Гэррис.

— Ничего, не беспокойся, Негоро. Виселицы тебе все равно не миновать.

— Спасибо!

— Что поделаешь, — ответил Гэррис с философским равнодушием. — Это неизбежный риск в нашем деле. Раз уж занимаешься работорговлей на африканском побережье, не рассчитывай на мирную и безболезненную кончину. Значит, тебя поймали?

— Да.

— Англичане?

— Нет. Португальцы.

— До или после сдачи груза?

— После, — ответил Негоро после некоторого колебания. — Португальцы теперь делают вид, что они против работорговли, после того как очень недурно на ней нажились. На меня донесли, следили за мной, поймали меня…

— И приговорили?

— К пожизненному заключению на каторге в Сан-Паоло-де-Луанда.

— Тысяча чертей! — воскликнул Гэррис. — Каторга! Совершенно неподходящее место для таких людей, как мы с тобой. Мы ведь привыкли к жизни на вольном воздухе! Пожалуй, я предпочел бы виселицу.

— Повешенный бежать не может, тогда как с каторги…

— Тебе удалось бежать?

— Да, Гэррис. Ровно через пятнадцать дней, после того как меня привезли на каторгу, мне удалось спрятаться в трюме английского корабля, отправлявшегося в Окленд, в Новую Зеландию. Бочка с водой и ящик с консервами, между которыми я забился, снабжали меня едой и питьем в продолжение всего перехода. Я ужасно страдал в темном, душном трюме. Но нечего было и думать выйти на палубу, пока судно находилось в открытом море: я знал, что стоило мне высунуть нос из трюма, как меня тотчас же водворят обратно и пытка будет продолжаться, с той лишь разницей, что она перестанет быть добровольной. Кроме того, по прибытии в Окленд меня сдадут английским властям, а те закуют меня в кандалы, отправят обратно в Сан-Паоло-де-Луанда или, чего доброго, вздернут, как ты выражаешься. По всем этим соображениям я предпочел путешествовать инкогнито.

— И без билета, — со смехом воскликнул Гэррис. — Фи, приятель, и тебе не стыдно? Ехать «зайцем», да к тому еще на готовых харчах.

— Да, — вздохнул Негоро, — но тридцать дней провести взаперти в тесном трюме…

— Ну все это уже позади, Негоро! Итак, ты поехал в Новую Зеландию, в страну маори? Но ты ведь там не остался. Как же ты ехал обратно? Опять в трюме?

— Нет, Гэррис. Сам понимаешь, там у меня была только одна мысль: вернуться в Анголу и снова взяться за свою прибыльную торговлю.

— Да, — заметил Гэррис, — мы свое ремесло любим… по привычке.

— Однако я полтора года…

Негоро вдруг прервал рассказ. Схватив Гэрриса за руку, он стал напряженно вслушиваться.

— Гэррис, — сказал шепотом, — мне послышался какой-то шорох в зарослях папируса!

— Посмотрим, что там такое, — прошептал Гэррис, хватая ружье и готовясь стрелять.

Они поднялись, настороженно озираясь и прислушиваясь.

— Ничего нет, это тебе почудилось, — сказал Гэррис. — Просто ручеек вздулся после дождей и журчит сильнее, чем обычно. За эти два года ты, приятель, отвык от лесных шумов. Но это не беда, скоро ты опять привыкнешь. Ну, рассказывай дальше о своих приключениях. А затем мы потолкуем о будущем.

Негоро и Гэррис снова сели у подножия смоковницы, и португалец продолжал прерванный рассказ:

— Полтора года я прозябал в Окленде. Когда корабль прибыл, я сумел незаметно выбраться из трюма и выйти на берег. Но карманы у меня были пусты, хоть выверни, — ни единого доллара. Чтобы не умереть с голоду, мне пришлось браться за всякую работу…

— Да что ты, Негоро! Неужели ты работал, словно какой-нибудь честный человек?

— Работал, Гэррис.

— Бедняга.

— И все это время я искал способ выбраться из этого проклятого места. А случай все не представлялся. Наконец в Оклендский порт пришло китобойное судно «Пилигрим».

— То самое, что разбилось у берегов Анголы?

— То самое. Миссис Уэлдон с сыном и кузеном Венедиктом вздумали отправиться на нем в качестве пассажиров. Мне нетрудно было получить службу на корабле: ведь я бывший моряк, служил вторым помощником капитана на невольничьем корабле. Я пошел к капитану «Пилигрима», но матросы ему были не нужны. К счастью для меня, судовой кок только что сбежал. Плох тот моряк, который не умеет стряпать. Я отрекомендовался опытным ноком. За неимением лучшего капитан Гуль нанял меня. Спустя несколько дней «Пилигрим» отчалил от берегов Новой Зеландии…

— Но, — прервал его Гэррис, — насколько я понял из слов «моего юного друга», «Пилигрим» вовсе не намеревался плыть к берегам Африки. Каким же образом судно попало сюда?

— Дик Сэнд, вероятно, до сих пор этого не понимает, — ответил Негоро, — и вряд ли вообще когда-либо поймет. Но тебе, Гэррис, я охотно объясню, как это произошло, а ты, если хочешь, можешь повторить мой рассказ своему «юному другу».

— Как же, не премину! — с хохотом сказал Гэррис. — Рассказывай, приятель, рассказывай!

— «Пилигрим», — начал Негоро, — направлялся к Вальпараисо. Нанимаясь на судно, я думал только добраться до Чили. Ведь Чили на полпути между Новой Зеландией и Анголой, и я приблизился бы на несколько тысяч миль к западному побережью Африки. Но в пути обстоятельства изменились. Через три недели после выхода из Окленда капитан Гуль и все матросы погибли во время охоты на кита. На борту «Пилигрима» осталось только два моряка: молодой матрос Дик Сэнд и судовой кок Негоро.

— И ты вступил в должность капитана судна? — спросил Гэррис.

— Сначала у меня мелькнула такая мысль. Но я видел, что мне не доверяют. На корабле было пятеро негров, все пятеро — силачи, и притом свободные люди. При этих, условиях мне все равно не удалось бы стать хозяином на борту. По зрелом размышлении я решил остаться на «Пилигриме» тем, кем был, то есть судовым коком.

— Значит, это чистая случайность, что корабль прибило к берегам Африки?

— Нет, Гэррис, — возразил Негоро, — случайной была только наша с тобой встреча: твои торговые дела привели тебя как раз в то место побережья, где потерпел крушение: «Пилигрим». Перемена же курса судна и его появление у берегов Анголы — дело моих рук! Твой «юный друг» — сущий младенец в мореходстве: он умел определять место своего корабля в открытом море только при посредстве: лага и компаса. И вот в один прекрасный день лаг пошел ко дну. А в другую не менее прекрасную ночь я подложил под нактоуз железный брусок и тем отклонил стрелку компаса. «Пилигрим», подхваченный сильной бурей, сбился с курса… Дик Сэнд не мог понять, почему так затянулся наш переход. Впрочем, на его месте стал бы в тупик самый опытный моряк. Мальчик и не подозревал, что мы обогнули мыс Горн, но я, Гэррис, я видел его в тумане. Вскоре после этого я убрал железный брусок, и стрелка компаса приняла нормальное положение. Судно, гонимое сильнейшим ураганом, стремглав понеслось на северо-восток и разбилось у африканского берега, как раз в тех местах, куда я хотел попасть.

— И как раз в это время, — подхватил Гэррис, — случай привел меня на этот берег, — словно нарочно, чтобы встретить тебя и послужить проводником твоим симпатичным спутникам. Они были уверены в том, что находятся в Америке, и мне легко было выдать Анголу за Нижнюю Боливию… Между ними и в самом деле есть некоторое сходство.

— Да, они действительно приняли Анголу за Боливию. Так же как твой «юный друг», Дик Сэнд, принял за остров Пасхи остров Тристан-да-Кунья.

— Подобную ошибку сделал бы и всякий другой на его месте, Негоро.

— Знаю, Гэррис. Я воспользовался этой ошибкой Дика Сэнда. И благодаря этому миссис Уэлдон и ее спутники ночуют под открытым небом в сотне миль от берега, в Экваториальной Африке, куда я и хотел их завести.

— Но теперь-то они знают, где находятся.

— Какое это имеет сейчас значение?! — воскликнул Негоро.

— Что ты собираешься сделать с ними? — спросил Гэррис.

— Что сделаю, то и сделаю, — ответил Негоро. — Расскажи-ка мне сначала, как поживает наш хозяин Альвец. Ведь я не видел старика больше двух лет.

— О, старый пройдоха чувствует себя как нельзя лучше! — ответил Гэррис. — Он очень обрадуется тебе.

— Он по-прежнему живет в Бихе? — спросил Негоро.

— Нет, приятель, вот уж год, как он перевел свою «контору» в Казонде.

— И дела хорошо идут?

— О да, тысяча чертей! — воскликнул Гэррис. — Дела идут хорошо, хотя с каждым днем торговать невольниками становится все труднее, особенно на этом побережье. Португальские власти с одной стороны, английские сторожевые суда — с другой всячески препятствуют вывозу рабов. Только в одном месте, на юге Анголы, в окрестностях Моссамедеса, можно более или менее спокойно грузить черный товар. Поэтому теперь все бараки до отказа набиты невольниками, мы ожидаем корабли, которые переправят их в испанские колонии. Об отправке груза через Бенгелу и Сан-Паоло-де-Луанда говорить не приходится, губернатор и чиновники не хотят и слышать об этом. Старый Альвец подумывает о том, чтобы переселиться во внутренние области Африки. Он намерен снарядить караван в сторону Ньянгве и Танганьики, где можно выгодно обменять дешевые ткани на слоновую кость и рабов. Пока неплохо идет торговля с Верхним Египтом и Мозамбиком — он снабжает невольниками Мадагаскар. Но я боюсь, что придет время, когда работорговлей нельзя будет заниматься. Англичане с каждым днем укрепляются во Внутренней Африке. Миссионеры залезают все глубже и ополчаются против нас. Ливингстон — разрази его гром — закончил исследование области озер и теперь направится, говорят, в Анголу. Да еще говорят, что какой-то лейтенант Камерон намерен пересечь весь материк с востока на запад. Опасаются также, как бы не вознамерился проделать то же самое и американец Стенли. Все эти исследователи могут сильно повредить нам, Негоро, и если бы мы хорошенько понимали свои интересы, ни один из этих незваных гостей не вернулся бы в Европу и не стал бы рассказывать о том, что он имел дерзость увидеть в Африке.

Услышь кто-нибудь беседу этих негодяев, он мог бы подумать, что тут разговаривают два почтенных коммерсанта, сетуя на заминку в торговых делах, вызванную кризисом. Кому пришло бы в голову, что речь у них идет не о мешках кофе, не о бочках сахара, а о живых людях. Торговцы невольниками уже не отличают справедливого от несправедливого, у них нет ни чести, ни совести, нравственное чувство совершенно отсутствует, а если оно и было у них когда-нибудь, то давно они растеряли его участвуя в страшных зверствах работорговли.

Гэррис был прав в своих опасениях, так как цивилизация постепенно проникает в дикие области по следам тех отважных путешественников, имена которых неразрывно связаны с открытиями в Экваториальной Африке, Такие герои, как Дэвид Ливингстон прежде всего, а за ним Грант, Сник, Бертон, Камерон, Стенли, оставят по себе неизгладимую память как благодетели человечества.

Из разговора с Негоро Гаррис узнал, как тот жил последние два года, и с удовольствием отметил, что бывший агент работорговца Адьвеца, бежавший из каторжной тюрьмы в Луанде, нисколько не изменился, ибо по-прежнему был способен на любое преступление. Гэррис не знал только, что именно задумал его сообщник в отношении потерпевших крушение на «Пилигриме». Он спросил Негоро:

— А теперь скажи, как ты собираешься разделаться со своими бывшими спутниками?

Негоро ответил, не задумываясь. Видно было, что план давно созрел в его голове:

— Одних продам в рабство, а других… Португалец не докончил фразу, но угрожающее выражение его лица говорило яснее слов.

— Кого ты собираешься продать? — спросил Гэррие.

— Негров, которые сопровождают миссис Уэлдон, — ответил Негоро. — За старика Тома, пожалуй, не много выручишь, но остальные четверо — крепкие молодцы, и на рынке в Казонде за них дадут хорошую цену.

— Правильно, Негоро! — сказал Гэррис. — Четверо эдоровяков негров, привычных к работе, не похожи на этих животных, которых доставляют из Внутренней Африки! Само собой разумеется, что их можно продать с большой выгодой. Негр, родившийся в Америке, — редкий товар на рынках Анголы. Но, — продолжал он, — ты забыл сказать мне, не было ли на «Пилигриме» наличных денег?

— Пустяки! Мне удалось прикарманить всего несколько сот долларов. К счастью, у меня есть кое-какие виды на будущее…

— Какие, дружище? — с любопытством спросил Гэррис.

— Разные, — отрезал Негоро.

Казалось, он сожалел о том, что сболтнул лишнее.

— Остается, значит, прибрать к рукам этот ценный товар? — заметил Гэррис.

— Разве это так трудно? — спросил Негоро.

— Нет, дружище. В десяти милях отсюда на берегу Кванзы стоит лагерем невольничий караван, который ведет араб Ибн-Хамис. Он ждет только моего возвращения, чтобы пуститься в путь в Казонде. Караван идет в сопровождении отряда туземных солдат, достаточно многочисленного, чтобы захватить в плен Дика Сэнда и его спутников. Если «моему юному другу» придет мысль направиться к реке Кванзе…

— А если ему не придет такая мысль? — перебил Гэрриса Негоро.

— Наверноепридет! — ответил Гэррис. — Мальчик умен, но не подозревает об опасности, которая подстерегает его там. Дик Сэнд, конечно, не захочет возвращаться к берегу той дорогой, по какой мы шли. Он понимает, что неминуемо заблудится в лесу. Поэтому он будет стремиться дойти до какой-нибудь реки, впадающей в океан, и попробует спуститься вниз по течению на плоту. Другого спасения для его отряда нет. Я знаю мальчика, он именно так и поступит.

— Да… пожалуй, — сказал Негоро после недолгого раздумья.

— Ну какие там «пожалуй» — непременно так сделает! — воскликнул Гэррис. — Я так уверен в этом, словно «мой юный друг» сам мне назначил свидание на берегу Кванзы.

— Значит, нам следует немедленно пуститься в путь, — сказал Негоро. — Я тоже знаю Дика Сэнда. Он не потеряет напрасно ни одного часа, а мы должны опередить его.

— Что ж, в путь так в путь!

Гэррис и Негоро уже собрались уходить, как вдруг опять услышали тот же подозрительный шорох в зарослях папируса, который и раньше обеспокоил португальца.

Негоро замер на месте, схватив Гэрриса за руку. Вдруг донесся приглушенный лай, и из зарослей выбежала большая собака. Шерсть ее была взъерошена, пасть широко раскрыта. Она готова была броситься на людей.

— Динго! — вскричал Гэррис.

— О, на этот раз он не уйдет от меня! — ответил Негоро.

И в ту секунду, когда собака бросилась на него, португалец вырвал у Гэрриса ружье, вскинул его к плечу и выстрелил.

Раздался жалобный вой, и Динго исчез в густом кустарнике, окаймлявшем речку. Негоро поспешно спустился к самой воде.

Капельки крови запятнали несколько стеблей папируса, и кровавая полоса протянулась по прибрежной гальке.

— Наконец-то мне удалось рассчитаться с этим проклятым псом! — воскликнул Негоро. Гэррис молча наблюдал эту сцену.

— Как видно, Негоро, — сказал он, — собака давно точила на тебя зубы.

— Точила, Гэррис. Ну теперь она от меня отстанет.

— А почему она так ненавидит тебя, приятель?

— У нас с ней старые счеты, — уклончиво сказал Негоро.

— Старые счеты? Какие же? — переспросил Гэррис. Негоро не ответил. Гэррис решил, что португалец скрыл от него какие-то прошлые свои похождения, но не стал о них допытываться.

Через несколько минут сообщники уже шли вниз потечению ручья, направляясь через лес к Кванзе.