Посвящаю детям давней войны 22 страница

При слове «триумф» император немного огорчился, и это было заметно по стыдливому выражению его лица.

- Праздника я вам не испорчу, у тебя дома о нас все равно никто и никогда не узнает, - сказал Славен.

- А как вас встретят, когда вернетесь? Неужели не захотят увидеть плоды ваших трудов?! – оживившись, поинтересовался Евсистрат.

- Подвиги, совершенные на чужбине, у нас не очень-то и ценят, - спокойно вымолвил Бус, - Потому, что неясно, праведное мы дело делали или нет, и выяснить это некому. Иное дело победы, совершенные при защите родной земли, под стенами отчих городов. Такое долго помнится и передается от отцов к детям. А про нас запомнят лишь, что ходили куда-то на юг, а потом вернулись обратно. И все, и ничего более!

- И тебе не… - Евсистрат не мог подобрать нужного выражения, - Не грустно?

- А чего грустить?! Ведь наш народ – всего лишь раб Божий, мы – это рука нашего народа, а я – один лишь перст на ней. Я лишь исполнил волю Господню, и потому – я счастлив!

Храм Соломона пылал так, как мог пылать только он. Огненные столбы очень скоро выросли в разверзшееся среди небес огненное море, которое, наверное, можно было увидеть и с самого солнца. Жар стоял такой, что воины были вынуждены покинуть площадь и скрыться в относительно прохладных переулках, наблюдая оттуда за радостью ангела пламени. Нет, дерево так не горит, даже на огонь нефти этот пожар не был похож. Скорее – ядерный взрыв, вот что это было, но где людям того времени было увидеть даже небольшой ядерный взрыв. В огне плавилось железо, крошились и рушились камни, которые, согласно преданию, были принесены сюда демонами. Нет, не под силу человеку раздуть такой пожар! Хорошо, что его никто не пытался тушить, а то бы смельчак, чего доброго, мог бы и умереть от запредельного удивления, вызванного абсолютной неукротимостью бушующего пламени.

- Смотрите! – крикнул Ратмир, - А он и в самом деле – черный! Очищающий огонь прогнал чертей и показал нам эти стены такими, какие они есть на самом деле!

Храм действительно стал черным, но ненадолго. Став хрупкими, рассыпчатыми, как песочное тесто, камни не выдержали собственной тяжести и принялись рушиться с оглушительным грохотом, окутывая весь Иерусалим облаками известковой пыли. Эта пыль больно забивалась в нос и хрустела на зубах. С треском рухнули Золотые Ворота, которые в этой жизни так и не дождались обещанного в них стука.

Тем временем Земля неожиданно рванулась к Небу, а потом резко отпрянула от него, как будто совершив сладостный поцелуй. Следом за происшедшим странным явлением послышался дикий грохот, от которого у всех находившихся в городе отвратительно заложило уши, а Тит даже испугался, что его глаза этого не выдержат и безвозвратно лопнут. Когда известковая, пропитанная дымом пелена рассеялась, то на том месте, где некогда красовались циклопические башни Храма, виднелась лишь груда изуродованных и больше ни на что не годных руин. Лишь одна стена осталась торчать среди этого царства разрушения, эта раскаленная стенка отчаянно дрожала и трепетала, словно боялась разделить участь всего остального, что еще совсем недавно было с ней единой, и, казалось бы, вечной, плотью.

Пробираясь между ошалевшими домиками, русские воины двинулись в сторону Голгофы. На месте казни Спасителя они дружно встали на колени и принялись многократно читать молитву, единственную, которую знали – «Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». Молились долго и усердно, просили прощения за совершенные грехи вольные и невольные, молили Господа и о прощении за недавнее, ибо сами не знали, что же они свершили – величайший грех, или исполнение Его воли…

За молитвой застал их рассвет, за молитвой увидело их взошедшее в зенит солнце. Помыслы затянутых в волчьи шкуры людей были далеко от их суровых тел, от этого города с его великими руинами, да даже и от их любимой родины. Совсем недавно они смогли убедиться в непрочности, зыбкости всего того, что высится над земной поверхностью, пускай даже и задумывалось это высящееся на времена, равные седой вечности. Это чувство предавало силы их вере, делало слова молитвы тверже и пронзительней.

И лишь когда светило стало клониться к закату, русичи молча встали с колен, перекрестились, надели шлемы, взяли под уздцы своих коней, и тихо пошли прочь из этого города. Повсюду слышались пьяные крики, визжание женщин, грохот открываемых винных бочек. Должно быть, римляне решили всласть насладиться плодами победы, которую одержали совсем не они. Мимо них проползли два пьяных, потерявших шлемы легионеров, один из которых волок за спутанные черные волосы местную женщину. Но лица русских воинов остались тверды, как камень, выражая полное равнодушие ко всему, что творилось вокруг. И лишь когда они поравнялись с еще дымящимися руинами Храма, Ратмир не удержался, и взял в свои руки маленький кусочек отколовшегося камня. О, чудо! Камень рассыпался прямо на его ладони, словно то был всего-навсего комок мокрого песка. Удивление застыло на лице молодого воина, ведь кто-то думал, что смастерил из такого вот «песка» целую каменную вечность!

Два еврея, источая обильные слезы, с тоской и надеждой глядели на дымящиеся руины. В их глазах вырастали флюидные стены нового храма, точь-в-точь такого же, каким был старый, с такими же Золотыми Воротами, куда все-таки постучится обещанный Мессия. Их сердца трепетно ждали нового Соломона, Великого Восстановителя, а рассудок уже прикидывал, сколько для этой стройки потребуется камней, сколько извести, сколько дерева, какое количество людей будет необходимо для реставрации столь большой постройки. Их плечи уже чувствовали на себе тяжесть свежих, только что выпиленных из скалы квадратных камней. У Лазара на щеке сами собой возникли царапины, оставленные шершавым краем воображаемого камня.

- Ха – ха – ха! – рассмеялся Ратмир, без труда прочитав их мысли, - В песочек им поиграть захотелось!

Лазар бросил на Ратмира взгляд полный свирепой, неземной ненависти. Это было странно, ведь на римлян, у которых он откупался от плена и рабства, отдав при этом все свое богатство, ученик Нувха смотрел весьма любезно.

Один за другим русичи выходили из ворот Иерусалима, держа за поводья своих коней. Выйдя в чистое поле, они моментально седлали своих четвероногих друзей, и, поднимая облака пыли, неслись прочь, на север. Последним брел сам Славен. С каким-то невыразимым чувством оглядывал он покидаемый город, что-то странное творилось сейчас в его душе.

Вдоль стены двигалась сгорбленная, жалкая фигура. Ее можно было заметить далеко не сразу, ибо жизнь в этом теле уже не ощущалась, она улетела из него вместе с дымом Соломонова Храма. То был Нувх, и его подкошенные ноги, его согнутая до самой земли спина говорили о том, что он готовился умирать. Сам он чувствовал, будто из него вырвали сердце, и теперь ветер гонит по земле пустую оболочку точно так же, как гнал бы его снятые одеяния. Вчера римляне хотели взять его в рабство, и даже приготовили подобающий ошейник, но потом быстро сообразили, что такой раб все равно никому не нужен. Тогда решили убить его ударом копья, и уже занесли над ним безжалостное острие, но все-таки передумали, и, в конце концов, все равно отпустили на волю, дабы он умер сам, никого при этом не утруждая.

Нувх бормотал что-то малосвязанное и неосознанное, разглядывая невидящими и слезливыми глазами рыжее пятно на городских воротах. Однако в правой руке рабби скрывалось нечто опасное, совершенно не гармонирующее с уже почти мертвым телом.

Бус почувствовал сильнейший удар в спину, прямо под левую лопатку. Теплая струйка чего-то внутреннего, жизненного, с озорным щекотанием пробежала около хребта, затекла на поясницу.

- Эх, снял я с себя кольчужку, а ведь не надо было! Как жаль! – отрешенно подумал Бус, и его ноги подкосились.

Славен упал на покрытую кровавой росой землю внутри Иерусалима, прямо около городских ворот, через которые он так и не сумел выйти. Согнув колени и спину, он стал похожим на младенца в материнской утробе, и тут же ощутил себя таковым, услышав вой волков и свист вьюги, как в тот день, когда он явился на свет. Беспомощная, неспособная уже поднять саму себя, рука сделала вялое движение ко лбу воина, наверное, он хотел перекреститься.

- Бус, что с тобой! – закричал, что было силы, неожиданно обернувшийся Всеслав, но его слов Славен уже не услышал.

Всеслав огляделся по сторонам, и вскоре увидел бледное тело Нувха, лежащее неподалеку от Буса. Со всей силой он пнул его тяжелым кованым сапогом, и уже взялся за меч, но тут же понял, что уже никакая земная сила не способна наказать рабби, ибо тот уже мертв.

- Славена убили! – понеслось по всему полю.

Воины мигом застыли на месте и разом повернули вспять. Тем временем Ратмир закрывал синие, как небо, глаза своего вождя, которого он считал еще и своим учителем.

В память о тех днях в самой сердцевине Рима выросла арка Тита, на которой красуется изображение рабов, выносящих богатства из пылающего Храма. Камни этого архитектурного памятника хранят в себе память о радостной встрече победителя, о цветах и музыке, о лавровых венках. Не знают они лишь самого главного.

На берегу Волхова есть одна сопка, ничем не отличающаяся от десятков своих сестер. В ее холодных недрах лежат останки русского князя из ныне забытой династии Славенов, так никогда и не вошедшего в христианские сказания. Не вошел он и в древнерусские летописи, даже его дети знали о своем отце лишь то, что он сложил свою голову в далеких и темных южных землях…

Про ПОСЛЕДНИХ ГЕРОЕВ

На ухабах подпрыгивал бронетранспортер БТР-60ПБ. Внутри искрилась изморозь, и отвратительно воняло бензином. Что поделать, когда ассортимент военных изделий растет в геометрической прогрессии, невозможно все делать одинаково хорошо. Россия вырвалась в новую стихию, в космос, и все внимание было привлечено к нему. Самолеты и ракеты требовали сотен тысяч новейших изделий и материалов, производить которые промышленности прежде не приходилось. Каждый новый вид продукции – это бессонные ночи инженеров, мат-перемат в цехах, пачки выговоров и лишений премий. Аварии и неполадки до тех пор, пока новая технология не врастет в ствол производства, как прививка ветви яблони – в дичок. Потому промышленность не может производить все одинаково хорошо. Обязательно найдется «козел отпущений», на котором временно сэкономят. Соберут его не из лучшего, а из того, что похуже, что проще найти и дешевле смонтировать. Одним из «козлов отпущений» и стал БТР-60ПБ, с двумя бензиновыми движками, которые временами глушат друг друга, невероятно тесный. Идти на нем в бой – все одно, что отправляться туда с ведром бензина в руках. Правда, теоретически этот БТР имеет способность преодолевать водные преграды. Но лишь теоретически. Что же, остается лишь успокоиться на том, что во-первых, он – первый, а во-вторых – все равно превосходит многие заграничные БТРы.

Что же, бойцу выбирать себе оружие не положено, ему надлежит воевать на том, что ему выдали. И сейчас 23 бойца вжались в смрадное, похожее на гроб пространство машины. Командовал ими лейтенант Виталий Бубенин, начальник заставы со смешным названием «Кулебякины Сопки».

Мрачны были бойцы. Не в поселок за сигаретами и за водкой они ехали, и даже не на учения. Далекие выстрелы, звонко отражаемые броней, громко напоминали о цели их движения. А географически она именовалась почти никому в России не известным названием – остров Даманский. Островок – призрак, весной исчезающий под бурными водами реки Уссури, притока Амура, а зимой врастающий в лед до полной потери своих очертаний.

Да, в русском народе аж до конца 20 века пограничников уважали более других военных. Ведь пограничник смотрит в сторону чужих, отделенных от него лишь узенькой полоской земли. А они, даже если они и похожи на нас, все равно – чужие. А, значит, никто не знает, что у них на уме. Пока они далекими разноцветными пятнышками ползают по своей земле – то остаются просто людьми чужой страны. Но стоит кому-то из них ступить на полоску вспаханной землицы или, промочив ноги, перебраться через речушку – он уже нарушитель, объект действия погранвойск. Как же среди разнообразных нарушителей, которыми могут стать и заблудившиеся дурачки, и хитрые контрабандисты, распознать врага, жаждущего твоей земли и твоей жизни? Это возможно лишь тогда, когда он убьет кого-нибудь из твоих людей, а то и тебя самого. Война для пограничника начинается тогда, когда за его спиной еще улыбается мир, и начинается она обязательно со смерти…

Понятно, что служба пограничника зависит от места, то есть от стран и народов, обитающих по ту сторону границы. Хорошо на границе с Финляндией – кроме контрабандистов, семенящими шажками оттаскивающих канистры с водкой в страну озер, да заплутавших пьяных грибников там никого не встретишь. Похуже на европейских границах – там, говорят, шпионов иногда ловят, но редко. На азиатских границах – неважно, вооруженные бандиты попадаются, да и климат скверный. Но все эти границы не идут ни в какое сравнение с самой огромной во всем мире, с царицей всех границ – границей китайской. На другие границы с нее переводят, как на курорты – отдыхать и поправлять здоровье.

Здесь, конечно, хватает и контрабандистов, и бродяг, но их поимок никто даже не замечает, и высшая награда за них – устная благодарность. Главная опасность – это сам народ, живущий по ту сторону невидимой линии, его мысли, которые пока не в состоянии перешагнуть через преграду, но способны двинуть через нее одержимых ими людей. Время от времени по другую сторону границы собирались человеческие облака, и сотни глоток хором выкрикивали что-то свое, обращаясь в сторону немногочисленных русских пограничников, которых никто из крикунов даже не видел, но чье присутствие все они предполагали.

Пограничники сквозь бинокли рассматривали их одинаковые одежды, вроде бы одинаковые лица.

- Они – что муравьи, - говорил один боец другому, - Каждый из них – ничто, козявка. Ни ума, ни силы. Но все вместе они – это такая силища, какой на Земле еще никто не видывал!

- Как же так жить, зная, что ты – все одно, что букашка?!

- Они о том и не думают!

Никто на заставе не понимал, для чего они кричат? Ведь короткие китайские слова сливались в сплошной визг, сквозь который пробивалось лишь одно привычное русскому уху слово «хуй». Это вызывало общий смех пограничников, ведь никто из них не знал, что по-китайски оно означает – «красный» (цвет). А раз у китайцев многие слова имели прилагательное «красный», то и слово «хуй» повторялось невероятно часто. Много чаще, чем даже на русской заставе.

- И что мы должны от них услышать? – ворчал сержант Иван, - «Хуй» я и сам могу им крикнуть, и что из того? Я что, за ихнего Мао буду, что ли?!

Тут же он набрал в легкие побольше воздуха и крикнул означенное слово в китайскую сторону. На той стороне, видимо, ничего не поняли – ни то интонация другая нужна, ни то просто не расслышали.

Смысла китайской толкотни на ледяном амурском берегу, не мог понять даже командир. Хотят нас убедить в чем-то своем или напугать? Так ведь и дурачку ясно, что мы по-ихнему – не бельмеса, немцы в 1941 – и то по-русски на границе орали! Правда, китайцам русский выучить нелегко, как и нам – китайский, но это же не повод, чтоб каждый день нас даром смешить!

Сейчас Бубенин спешно припоминал все, что рассказывали ему про Китай. В училище и просто в разговорах с умными людьми, которые в китайцах что-то понимают. Выходило не густо. Виталий знал, что само слово Китай – русское и означает просто землю, которая за стеной, а сами китайцы именуют себя – «чина». Что же, не удивительно, есть же в Москве Китай-город, и построен он тогда, когда ни о каком Китае и слыхом не слыхивали. Еще знал он про странную китайскую веру, где поклонение младших старшим возведено в священнодействие, и толстые книги моральных наставлений там читают всю жизнь. Один дед, который воевал в Китае с японцами еще в 1905 году, рассказывал про поиски китайцами загадочного мирового постоянства, нашедший которое тут же становился бы бессмертным. Причем сами китайцы утверждают, что 12 человек так бессмертными и сделались.

Молодой Виталик, работавший тогда слесарем на заводе «Дальэнергомаш», в ответ на этот рассказ широко улыбнулся и спросил у старика:

- Вот бы их отыскать! Интересно-то как! Неужели – вправду?!

- Попробуй, отыщи! – усмехнулся дед, - Будь мудрецы, все это придумавшие – русскими, они бы такого не придумали. Потому, что 12 человек в России всегда отыскать можно. А вот в Китае – вряд ли, они среди всех китайцев все равно затеряются, что твои золотые зернышки в большущем амбаре!

- Неужто китайцев столько, что среди них люди теряются?

- Их больше миллиарда! – засмеялся дед, - То-то же!

Эх, были времена, когда еще то поколение живо, от которого мудрости можно было много больше черпнуть, чем от всех последующих поколений вместе взятых! Виталик перестал думать о китайских богах, и задумался только лишь про умопомрачительную цифру – миллиард! Ведь если представить себе даже миллиард песчинок – то это же целый морской пляж выйдет, а миллиарда людей вовсе не представить! Если столько народу по тайге пройдет – то, небось, вытопчут ее, дорогу своими ногами проложат. А если по горе, то и гору разровняют… А по нам как пройдут, так что с нами будет?

Он представил себе волну низкорослых людей, упрямо катившуюся по земле, сметающую все на ней стоявшее и жившее. Оглядывался кругом и представлял себе, что будут делать разные люди тогда, когда эта волна настигнет их? Наверное, закричат, завизжат, попробуют бестолково убегать, да только все равно – не спасутся. Вообще в жизни от малого числа страшных вещей бегством спастись можно, даже от злой псины, и то вряд ли убежишь, а тут – от китайцев!

Так он и решил поступать в военное училище. Чтоб научили ему чему-то более умному и полезному, чем спасаться бегством, которым все равно – не спасешься.

Мысли перебил неожиданный вопрос одного из солдат-первогодков, перебивший стук моторов.

- Мы победим? – спросил он.

- Конечно! – уверенно ответил лейтенант, - Вот смотри, китайцы сами называют свой народ поднебесным. А мы, русские – народ небесный! Потому мы и победим!

Солдат довольно закивал головой, а Бубенин вернулся к своим воспоминаниям.

В училище он узнал, что китайцев в истории уже громили. И не раз. И всегда – народы много меньшей численности, чем они. Не очень многочисленные японцы (большая часть их сил к тому же была на других фронтах), малочисленные монголы и крохотная горсточка маньчжуров. Русские тоже побеждали китайцев – в конце 17 века им не понравился Албазинский острог, сооруженный казаками, и они решили взять его штурмом. Против нескольких десятков казаков под командованием атамана Толбузина шло двухтысячное войско китайцев, и… Оно было разбито. После подошло еще одно китайское войско и взяло крепость в осаду, но, понеся большие потери – отошло. Потом вынуждены отступить были сами казаки – кончились провиант и боеприпасы, погиб командир. Но победа была бесспорной, и ее хватило для того, чтоб после целых четыре столетия китайцы в глубину русских восточных земель не ходили, хоть и не было в этих землях еще никакой пограничной стражи.

Одним словом, китайцы являли собой сплошные противоречия и парадоксы. Первый в мировой истории классик военной мысли Сунь Цзы, изобретение пороха, и… Бездарные командиры, видящие сражения чем-то вроде большой мясорубки, в которых большая численность давит меньшую, и на том всегда проигрывающие.

К сожалению, полковник Васильев пришел в их училище тогда, когда Виталик его уже заканчивал. Потому он не успел у него поучиться. А полковник был единственным, кто сумел объяснить такую неэффективность китайского войска. «Китайцы – большой народ, большой народ может порождать лишь большие армии. Но большая армия – это палка о двух концах. С одной стороны, она – страшна, но с другой – требует большого прокорма, требует много дорог, ибо на одной дороге завязнет в пробках. Ее легко обнаружить, а, значит – и окружить, особенно – на открытом месте, а на пересеченной местности она невольно разделится на отдельные части и так разобьет сама себя. Было бы разумно делить такую армию на множество самостоятельных отрядов, и, вводя их в бой, представлять им определенную самостоятельность. Но командиры в таких армиях обыкновенно не смеют и шагу ступить без приказа сверху, а сам командующий не может даже помыслить о самостоятельном применении частей своей армии. Вот вам отличное доказательство закона перехода количества в качество! Когда количество превышает меру, то качество оказывается порой – неожиданным. Тогда вдруг сильная сторона может стать - слабой, а слабая – сильной».

Что же, эти слова полковника успокаивали будущего пограничного командира. Но все-таки даже если и случится небывалое, и китайцы будут разгромлены с огромнейшим перевесом в потерях, все равно ему и его бойцам, вероятнее всего, предстоит погибнуть. Китайцы могут выставить против него людей много больше, чем у его бойцов имеется патронов, и тогда не спасет даже тот сугубо теоретический случай, когда противник будет целенаправленно, без сопротивления, в полный рост шагать на убой…

«Может, потом придет армия, прилетит авиация, и победа будет за нами, но мы если и увидим победу, то только лишь – с Неба, если с него вообще можно что-то видеть, когда ты – уже там…» - подумал командир и внезапно ухватился мыслями за слово «небо». «Да я же только что говорил об этом своему бойцу! Небеса – вот откуда надо ждать помощи, ведь мы – небесный народ! Мы не знаем, какой будет эта помощь, но все равно – надо ее ждать!»

Выстрелы тарахтели уже рядом. Сквозь смотровую щель Бубенин увидел ледяную страницу, украшенную, как ему сперва показалось, большущим красным иероглифом. И только потом он разглядел, что иероглиф этот рисовался из окровавленных людских тел. Большинство из них были, конечно, уже мертвы. Лишь некоторые сохраняли жизнь, вырывавшуюся огненными ручейками сквозь их автоматы.

- Приступить к боевому развертыванию! – приказал Бубенин.

Сейчас он вспомнил, что ближайшей к острову заставой командовал его однокашник Ваня Стрельников. Значит, кровавый иероглиф, расписывающий замерзшую реку – это то, что осталось от него и его людей, от их жизней?! Перед глазами выросло улыбающееся лицо Ивана…

Позднее от одного из чудом уцелевших подчиненных Стрельникова Виталий узнает, что тот смело шагнул в сторону чужих людей с неразличимыми лицами. Что творилось тогда в его душе, какие силы терзали в ней друг друга в смертельных объятьях? Ныне никому из живых это не известно, уцелевший лишь помнит отрывистое, жесткое дыхание своего командира. Тот сказал нарушителям то, что положено говорить по инструкции, это были не его слова, хоть и сказанные его устами. Последних же слов самого Стрельникова никто не запомнил – прежде никто не думал, что сегодняшний день сделается для него на Земле - последним. А потом всем было не до того, живых с каждой секундой становилось все меньше, а мертвых – все больше.

Бойцы выскользнули из тесной боевой машины, и в их легкие хлынул пропитанный изморозью зимний воздух. Выстроились в шеренгу, и тут же над их головами просвистели первые пули начавшегося боя. Пограничники залегли, и через мгновение палили очередями в продвигавшиеся в их сторону человеческие силуэты. Из обитателей чужой земли они сделались нарушителями, позже – врагами, а сейчас, во время боя, все сделалось проще – они стали просто целями.

В сторону пограничников, рассекая воздух, летели смертоносные плевки пуль и ручных гранат. Страх ушел, ушла и неуверенность в себе, души бойцов вошли в то состояние, когда они как будто разговаривали со смертью. На огненный вопрос – свинцовый ответ. Кто-то уже был облит кровью, лежал рядом со своим заснувшим оружием. Мертв он или жив – в бою не поймешь, но его молчание в беседе со смертью ощутимо, и сердце жаждет сказать за него, потому все тело и намертво прикрепленное к нему оружие действует быстрее.

Граната разорвалась недалеко от старшего лейтенанта Бубенина. Осколки посекли его тело, сознание заложило от свирепой взрывной волны. Но как только огненные круги и восьмерки перед глазами потухли, к Бубенину пришла новая мысль.

- За мной! В БТР! – крикнул он четырем ближайшим к нему подчиненным, и добавил оказавшемуся неподалеку сержанту Каныгину, - Ты командуешь здесь!

Машина откашлялась бензиновой мокротой и понесла бойцов прямо в сторону неприятеля. Одной рукой он крутил штурвал, другой стрелял из крупнокалиберного пулемета. Его подчиненные палили через амбразуры в бортах, покрывая лед зернами смерти. Нагромождение человеческих фигурок дрогнуло и бросилось врассыпную, завидев секущий все живое подвижный броневой островок. Бубенин не знал китайского, потому и не мог понять – вопят ли китайцы от ужаса, или что-то командуют, пытаются как-то сориентироваться. Надо отдать должное и китайцам – их уже почти неживые тела бросали гранаты прямо из-под колес машины, впечатывающих их в лед смертельной печатью. Одна граната повредила колесо, разом порвав баллон и уничтожив систему подкачки воздуха. Осколки другой разворотили пулеметный прицел, а ее взрыв еще раз контузил командира. «Посланцы» третьей гранаты разворотили систему охлаждения, из которой хлынула парящая вода.

Бубенин оглянулся на своих подчиненных. Двое из них напевали сквозь зубы что-то древнерусское, третий шептал какие-то старинные сибирские, должно быть – старообрядческие заговоры, а четвертый и вовсе произносил что-то монгольское. «Но ведь он – русский… Но – сибиряк. Казаки смешивались тут с монголами, и вот сейчас голос предков в нем и пробился», - мелькнула мысль у Бубенина. С его уст шепотом срывалось тоже что-то старинное, победоносное. Казалось, многие поколения переплавили свои жизни в пять живых мечей, вонзающих сейчас во врага огненные стрелы.

Машина сделалась непригодной к бою. Но на ледяном берегу он заметил однотипный БТР, не подававший признаков жизни. Должно быть, его оставили люди Стрельникова, лежащие теперь кровавыми буквами здесь. Они туда уже никогда не вернутся, не вернутся и на заставу, в свои дома… Так пусть их машина еще повоюет за них!

- Будем перебираться в ту машину! – крикнул он подчиненным.

Бросив не заглушенным свой БТР, они перебрались в транспортер погибших соседей. На его днище валялись ненужные в бою предметы, к которым бойцы, наверное, собирались вернуться живыми после боя. Губная гармошка, полевая сумка с какой-то книжкой, раскрытый маленький альбомчик с фотографиями далеких людей, еще не знающих, что хозяин альбома сейчас отдает последнее свое живое тепло уссурийскому льду. Отпечатки душ, уже бесконечно далеких, идущих воздушными тропами к Небесам. Может, они попросят там помощи, ведь русские – народ небесный?!

Оба капризных движка завелись мгновенно. Может, даже железо знает, когда капризы – вещь смертельная?! БТР помчался назад, в сторону противника, вновь распрямив свои огненные косы. Тем из парней, которые родились в деревне, сейчас казалось, будто и впрямь идет косьба страшной травы. И противник стал отодвигаться назад, оттаскивая прочь мертвые и еще шевелившиеся раненые тела. Одна из пуль попала в кого-то горластого, и тут же бегство противника ускорилось, из чего можно было заключить, что он был их командиром.

Резкие маневры, перекладывание руля то вправо, то – влево. Трещали худосочные кустики острова, и морда БТРа выныривала всякий раз там, где китайцы менее всего желали ее увидеть. Пространство БТРа было наполнено острым кровавым запахом, все люди внутри него были ранены. Но боль придет завтра, а сегодня дух боя, непрерывный разговор со смертью, снимал ее лучше всякого морфия. Машина мяла и секла противника до тех пор, пока не закончился боекомплект, и обессиленный пулемет не умолк.

- Сейчас подбираем со льда раненых и временно отходим! – приказал командир.

Машина понеслась обратно, и остановилась на том месте, где прижавшись ко льду застыли две человеческие фигуры в форме погранвойск. Бубенин резко затормозил, прикрыв раненых своей броней от огня противника. Бойцы принялись втаскивать их в спасительное пространство.

И тут же раздался резкий свист и взрыв снаряда 76-милиметровой пушки. Только в Советской Армии есть такая, как же она к китайцам попала? Впрочем, не об этом надо было думать – из машины фонтаном била окутанная паром вода. Опять – слабое место, система охлаждения. Моторы заглохли, ход потерян, бронированный гроб БТРа намертво прирос ко льду, подставив свои борта под пальцы вражеских снарядов.

Противник пока не показывался – видно, приходил в себя. Наверное, очухиваться ему придется долго. Сейчас говорила их артиллерия, посылая множество снарядов по пустым местам ледяного поля. Над машиной простирались молчаливые небеса, и в них сквозь амбразуры и смотровые щели смотрели сейчас бойцы. Неужто не помогут?!

«Велика Россия, а отступать некуда, за нами – Москва!» - набившая оскомину фраза из множества старых черно-белых фильмов про давнюю войну. Есть в ней картинность, лишний пафос. Во-первых потому, что Москва – не единственный город сердца России, и помещена она среди целого сплетения старинных городов, в числе которых она – и не самая древняя, и не самая русская (даже название у нее – финно-угорское). В этом мире никакой враг хозяином быть не может, и даже взяв Москву, он все одно рано или поздно потерпит поражение, что уже было в русской истории. Да и саму Москву взять не так просто, она слишком велика, чтоб ее штурмовать, много в ней всевозможных Кривоколпакских переулков, где противник неизбежно заблудится и найдет свою смерть.