А помнишь, Миша, семьдесят второй.

И стадион, и сейшен в Лужниках….

Как двери вышибали головой,

Как фаны нас носили на руках…..»

Лето одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года…..Золотое лето советского футбола. Вспомните, золото на олимпиаде в Корее, Серебро на Евро в ФРГ. Это была лебединая песня советского футбола, которую он пропел более чем достойно…….

В июне, сдав экзамены за третий курс, наша рота неожиданно оказался в числе участников официального визита Командующего Ленинградской Военно-морской базы, которая в те годы по статусу приравнивалась к флоту, адмирала Самойлова в Хельсинки. За удовольствие надо платить и мы была экстренно преобразованы в роту почетного караула. Была пошита специальная форма и начались тренировки с карабинами. Весь май и начало июня вместо подготовки к экзаменам, мы, стоя на плацу, каждый напротив своего зеркало проводили различного вида экзерции, а руководили экзекуциями офицеры с кафедры морской пехоты. Жаркое питерское солнце, проникая в колодец бывшего дворца Миниха, ехидно над нами посмеивалась, а за тяжелыми, восемнадцатого века кладками стен, бурлила счастливая, полураздетая жизнь. Выход в город был закрыт, всё свободное и несвободное время мы добивались синхронных движений рук, одетых в белые перчатки…

Потом был переезд паромом в Кронштадт и посадка на учебный корабль «Смольный». Вместе с нами в столицу Финляндии направилось и гидрографическое судно «Иван Крузенштерн», на которое, к всеобщему негодованию, посадили штурманов и гидрографов, так и не подержавших в руках карабины.

А потом была первая заграница…..Парк «Лиинамяки» и комната страха, в которой после прохода гидрографов в зубах скелетов остались тлеющие бычки и задорный мат, несущийся с русских горок. Кока-Кола и журналы «Плейбой». Словом всё, чего нам так, наверное, не хватало в жизни, ограниченной тяжелыми стенами и железными воротами…….

А по вечерам, собираясь в столовой команды, расположенной в носу «Смольного», мы смотрели футбол….Двадцать второго июня сборная СССР проводила полуфинальную игру с итальянцами. Жаль, конечно, что не с немцами, которые в другом полуфинале играли с голландцами, будущими чемпионами Европы. Было душно и жарко, маленький телевизор дал весьма смутное впечатление о проходящем на поле, тем более, что слева, справа, сверху и снизу игру комментировали все, кому не лень. Иллюминаторы были распахнуты настежь, но духота не выпускала из своих объятий и её горячий пот перемешивался с ледяным от переживаний. Финны, неспешно прогуливавшиеся вдоль набережной и с любопытством поглядывающие на советские корабли, в ужасе шарахались, слыша вопли, доносящиеся из самого нутра корабля. А когда в перерыв вся наша разномастная толпа вылезла наверх курить, не прерывая обсуждения, к трапу подошёл второй полицейский наряд. Думаю весь тихий и спокойный Хельсинки содрогнулся, когда в ворота итальянцев, во втором тайме влетели два мяча. Боже, что творилось. Это надо было видеть, скачущих и обнимающихся пацанов и с недоумением взирающих на них почтенных бюргеров…….

Это было счастье, одно на всех, общее и бескорыстное……Боюсь, что последнее. Да, возможно, когда-нибудь, Россия выиграет чемпионат мира. Но объединит ли нас так эта победа, как та, в полуфинале? Разве можно забыть, как понявшие в чём дело финны, дружно скандировали вместе с нами «Победа!», то, как мы были одним целым, как верили и как ждали…….

Прошло много лет и заграница уже не диковинка, да и Коку-колу можно купит в любом магазинчике. Любых мировых звёзд можно пригласить в российский чемпионат, были бы деньги, но мне, почему-то, всё чаще и чаще вспоминается тот полуфинал, июнь восемьдесят восьмого и учебный корабль «Смольный», стоящий напротив президентского дворца……..

Экзамен по ОРЭ.

Не знаю, как в других военно-морских училищах, тем более гражданских вузах и прочих учебных заведениях назывался этот предмет и что о нём думали обучаемые, но у нас он назывался ОРЭ – основы радиоэлектроники и мы от него «вешались». Наверное, изучаемый предмет был по-своему интересен, и мы бы даже им увлеклись, возможно, стали бы неплохими специалистами и на пенсии могли бы подрабатывать в телеателье, но преподавательский состав кафедры сделал всё, чтобы наши прекрасные предположения рухнули, подобно снежной лавине, погребая под собой всё живое. Контингент на кафедре подобрался своеобразный. Там были очень толковые специалисты, пытающиеся научить юных лоботрясов хоть каким-то основам, но на наш третий факультет были назначены совершенно другие выходцы из училища имени Попова в званиях капитанов второго и первого ранга. Судя по всему, мы, как будущие минёры, не прошли по рейтингу, и лучшие преподаватели достались «флотской интеллигенции» - штурманам и гидрографам. Все попытки разобраться в схемах триггеров и резисторов, а также, сути волновых переходов, только заводили в тупик. Преподаватели на лекциях на нас просто не обращали внимания, находясь на своей волне, обильно сдобренной алкоголем. Это была сильно пьющая кафедра, а самые крупные специалисты по этой части преподавали именно нам. Наверное, судьба… Доходило до того, что мы спорили между собой, сколько раз за лекцию препод выйдет из аудитории, благо преподавательская была совсем рядом. Каждый раз нос возвращавшегося педагога был всё краснее, а запах алкоголя достигал всё более дальних рядов. Но учиться было легко. Контрольные, лабораторные, зачёты, всё шло на ура. Но мудрые старшекурсники, прошедшие эту школу, предупреждали, что экзамен по предмету будет страшен…Но кто думает о будущем, когда можно жить настоящим, так и мы, беззаботно двигались по времени и пространству, но с каждым поворотом суточной стрелки что-то неизъяснимо ужасное заползало в душу….

И вот, наступила очередная летняя сессия. Отличие курсанта военного училища от студента в том, что студент, получивший двойку, пересдает её в течение определённого времени в следующей сессии, а курсант садится в «академию». Когда все уезжают в каникулярный отпуск (летом на месяц, а зимой на две недели), он остаётся в училище в объединённой роте двоечников и в течение трёх суток готовится к пересдаче. Пересдал - его счастье, как говорится, «чемодан, вокзал, Ростов». Не пересдал – начинается новый отсчёт. А если двоек было несколько? Это и называлось академией, и последним экзаменом летней сессии был именно экзамен по ОРЭ…

Мы подготовились так, как смогли, разумеется. На преподавательском столе стоял трёхлитровый графин, наполненный пивом и растворённым в нём полукилограммом водки. Рядом лежали две пачки «Мальборо». Те, кто помнит восьмидесятые, наверное, согласится, что для 1987 года – это был неплохой набор. Нас в классе было двадцать пять, у нас не было ни одной двойки, и мы очень хотели домой….

Принимал экзамен капитан 1 ранга. К сожалению, забыл его фамилию и имя отчество, поэтому в дальнейшем буду называть его преподавателем. Это был достойный представитель сплочённый группы любителей алкоголя, существовавшей на кафедре «основ радиоэлектроники и радиоэлектронной борьбы». Зайдя в класс, он сразу потянулся к графину, олицетворяя собой известную флотскую мудрость, что «офицер в пьянстве замечен не был, но по утрам много и жадно пил холодную воду….». Выпил, поморщился, обвёл нас, стоящих в строю, недобрым взглядом и что-то буркнул. После этого открыл окно, распечатал «Мальборо» и закурил.

Экзамен начался….. Это было избиение. Даже сейчас, спустя четверть века, мне становится не по себе. Там было всё: мистика Эдгара По и густые тени фантазий Лафкрафта, животный ужас произведений Гоголя и частые звуки морзянки, отбивающей SOS….Класс получил восемь двоек! Когда мы выстроились после экзамена, преподаватель докуривал последнюю сигарету. Графин был пуст…

- Что, думаете всё продаётся? – глядя на нас, произнёс он, слегка покачиваясь на ногах. Вся его суровость, с которой он нас «пытал», весь тот азарт и блеск в глазах куда-то пропали. Перед нами стоял немолодой уже человек, отягощённый грузом проблем. Может быть, мне показалось, но в глазах его была жалость.

- Ничего, жизнь научит…

После этого он достал из кошелька купюру в двадцать пять рублей, положил под графин и вышел из класса. Стояла гробовая тишина, только муха, запутавшаяся в оконной раме, царапала по стеклу лапками, и этот звук тамтамами стучал в ушах. Восемь человек стали академиками….

Надо отдать должное кафедре. Двоечники пересдали с первого раза. Все, даже те, кто путал «Бабеля с Гегелем» и транзистор с резистором. А я с тех пор понял, что можно купить почти всё. Но купить – ещё не значит этим владеть…. Жизнь продолжалась, я перешёл на третий курс……

Ода весне

Сегодня вечером, направляясь за дочкой в детский сад, и полной грудью дыша стремительно шагающей по Питеру весной, я неожиданно для себя вернулся на двадцать пять лет назад, в апрель восемьдесят восьмого…. Небо сгущалось тучами, и начинал моросить дождь, один из первых, после бесконечной зимы. Всё было полно ожиданием чуда… что – то неуловимое носилось в воздухе, который хотелось вдыхать и не выпускать из себя. И идущие навстречу люди, чувствовали то же самое и улыбались. А я, курсант третьего курса Высшего Военно-Морского училища имени Фрунзе, прекрасным ленинградским вечером, когда все пахло весной и молодое двадцатилетнее тело было напряжено ожиданием пятичасовой свободы, стоял в строю увольняемых на противолодочном дворе и тоскливо наблюдал, как дежурный по минно-тральному факультету, капитан второго ранга Крыжанюк безжалостно изгоняет ожидаемых увольнения из списка счастливчиков. Восемь рот были выстроены по периметру двора в каре и стояли напротив больших железных ворот, за которыми кипела жизнь, почти неизвестная нам и, поэтому такая манящая. Форма одежды, нечищеная, на взгляд проверяющего обувь, да мало ли что. Ведь любому начальнику проще, когда подчиненные сидят взаперти, так спокойнее. Крыжанюк приближался все ближе и ближе, строй редел, вообще, он был очень своеобразным человеком и хорошего от него ждать не стоило. Все надежды и мечты таяли как ошмётки снега…

Неожиданно, в торжественно мрачную процедуру ворвался дикий кошачий крик. На середину двора выскочила кошка, преследуемая огромным котом. Нет, вряд ли она так уж хотела удрать, просто, играла по давно заведенным природой правилам. Поэтому, позволила схватить себя за холку и повалить на землю. Строй замер, около полутысячи пар глаз впитывали весенний апофеоз в исполнении животных, которым было абсолютно все равно где и в присутствии кого исполнять Оду Весне. Кошка извивалась и норовила укусить кота, но тот, не сдавался и, порой отбивая кошачью голову лапой, продолжал. Кошка, потихоньку сдавалась и тихо поскуливала, но в её голосе была радость. А кот, подняв морду к небу, издал душераздирающий вопль, улетевший навстречу заходящему солнцу…

- Открыть ворота! В город шагом, марш, - дежурный по факультету не смог больше никого изгнать из строя и больше задерживать, до двадцати трех сорока пяти времени оставалось все меньше и меньше…

И строй распался, чего на моей памяти никогда не было. Чёрные волны курсантов, одетых в бушлаты, аккуратно обходили маленький островок, чтоб не спугнуть и не помешать коту и кошке, которые продолжали исполнять свою весеннюю Оду!

Зал Революции…

Зал Революции, знаменитый ЗэЭр….Для скольких поколений фрунзаков (выпускников высшего военно-морского училища имени Фрунзе) и жительниц Ленинграда – Петербурга он был и остаётся культовым местом….Разве сможет кто-нибудь подсчитать, сколько половинок нашло в нём друг друга, сколько было разбито сердец, как много было сделано открытий и ошибок.

Он встретил меня в строгом величии сразу после возвращения с курса молодого бойца в августе восемьдесят пятого. Ленинград плавился от жары, а мы, привыкая к военной форме, и новой жизни, репетировали церемонию принятия присяги…Проходя по широкой картинной галереи мы попадали в огромный зал, где нас выстраивали поротно. Так мы знакомились друг с другом…

Потом, уже на первом курсе, когда выход в увольнение приравнивался к полёту на Луну, после ужина, по субботам и воскресеньям, мы робко заходили в Зал, который ещё не осмеливались фамильярно называть ЗэЭром и смотрели кино, в ожидании танцев. Годковщину на флоте никто не отменял и место для нас, неказистых, в мешковато сидящей форме находилось только у входа, где мы робко жались к стенам…У сцены, там, где когда-то, давным давно стоял макет брига «Наварин», ещё в том, Столовом Зале Морского Корпуса, вальяжно располагались «пятаки», пятый курс, наши «небожители». Им на пятки резво наступал четвёртый курс, на что пятый смотрел вальяжно и с пренебрежением. Середина была «оккупирована» третьекурсниками, которые незаметно и подсознательно пытались дрейфовать к сцене. Между первым и третьим курсами было место второго, который ещё не имел никаких прав, но уже не был бесправным. Нет, никто не устраивал скандала, если иерархия нарушалась, это было просто недопустимо. Правда, очень часто бывало, что одного или нескольких курсов не было в училище и тогда, мгновенно происходила ротация зон влияния. Однажды, будучи на втором курсе мы были у самой сцены….У девушек всё было так же…Девчонки школьницы робко жались к стенкам рядом с нами, а постарше и поцелеустремлённей пробивались вперед. Как правило, на сцене играла группа «Альбатрос», ни о какой дискотеке не было и речи. До сих ор, когда случайно, Боже, уже случайно, раздаются знакомые мелодии восьмидесятых, мне на память всегда приходит ЗэЭр….Балкон, расположенный на крыше столовой, фойе внизу… Там мы делали робкие шаги друг к другу, назначали свидания и целовались…

Только через год, я узнал про кафе «Кортик», расположенное внизу. Обычно первый курс туда не ходил. Прошло время и на третьем курсе, в «Кортике», я уже обмывал свои погоны главного старшины, украдкой разливая водку в пиалы из под мороженного. Но это было потом. Когда мне удавалось вырваться в Зал, я ходил и разинув рот смотрел на великолепную коллекцию картин, собранную ещё со времён Морского Корпуса… А потом, с книгами Колбасьева в руках пытался найти следы того Столового Зала, того Корпуса и тех людей, которые ходили и учились здесь. Иногда это удавалось.

На втором курсе, как глоток свежего воздуха – участие в самодеятельности, оркестр русских народных инструментов. После самоподготовки, в двадцать один час, я выходил из класса и шёл в ЗэЭр. Для меня не существовал вечерний распорядок дня и вечерняя поверка. Мне можно было приходить в роту после отбоя…Не все это поймут, наверное, но это был такой кайф! Я шёл по пустым, полутёмным коридорам и представлял, как они выглядели раньше, медленно проходил по галереи и входил в ЗэЭр. Читал на досках имена золотых медалистов и жалел, что после восемнадцатого года выбросили доски с именами георгиевских кавалеров…..

Третий курс, занятие танцами, девушки. И всё это там, в нём, в ЗэЭре…Там я встретил ту самую девушку, которую сам и потерял по собственной глупости. Мы еще несколько раз встретимся с ней, потом, в другой жизни и вспомним о нашей встрече, которую подарил нам ЗэЭр… Ещё будет сумасшедший и отчаянный полёт из Мурманска в Ленинград и наша последняя встреча…Это не забывается, это была первая любовь, которая, не смотря ни на что, всё равно – счастье….

Именно в ЗэЭре, будучи кандидатом в члены КПСС я выступил против недавно назначенного начальника училища контр-адмирала Ковальчука и оказался недостойным быть принятым в ряды КПСС после окончания кандидатского стажа и был снят с должности старшины роты. Именно в нём, в «день зачатия», за девять месяцев до выпуска, поменявшись с первокурсниками формой, мы приставали к девушкам с дурацким вопросом:

- Вам нужен муж, лейтенант?!

Выпуск…Флот. Первая встреча через десять лет. Снова ЗэЭр. Он изменился, но мы узнали друг друга. Я снова робко шёл по картинной Галереи к широко распахнутым воротам, где меня встречал он, Зал Революции, мой ЗэЭр. И я знаю, что кем бы и где бы я не был, я всегда вернусь к нему … И пусть я один из многих тысяч, для кого он стал родным, мне приятно думать, что он меня узнает и снова примет, как тогда, в восемьдесят пятом, почти двадцать восемь лет назад…

Диагональ (Парад)

Совсем недавно, чуть менее четверти века назад, во всех военных училищах страны, в самом конце лета, проводилось формирование парадных коробок. Страна жаждала зрелищ, а что могло быть более зрелищным, чем военный парад. Курсантов, вернувшихся из отпусков, ранжировали, переписывали и выстраивали в линии и шеренги. В «счастливчики», как правило, попадал второй и четвёртый курсы, хотя, бывали и исключения. В восемьдесят седьмом пришла и моя очередь занять своё место в парадном строю. Парад в год семидесятой годовщины Октября…

Три дня нас непрерывно перетасовывали как карточную колоду. Скажу честно, каждый, где – то в глубине души, мечтал о том, что окажется недостойным такой высокой чести. Хотя, мне, с моими ста восьмьюдесятью двумя сантиметрами, ловит было не чего. Поэтому, выходя на плац, я просто ждал, когда кончится этот аттракцион. Положительный момент, конечно же, был. На два с лишним месяца мы практически были освобождены от нарядов, чистки картошки, караулов и прочих прелестей военного быта. Но эта компенсация была такой незначительной…

Жили мы примерно так. После третьей пары возвращались в роты и получали оружие. Общее построение и выдвижение к Дворцу культуры имени Кирова, где на большом внутреннем дворе с нами и проводили экзерции. Пока было тепло в робах, потом – в шинелях. Процессом рулила кафедра морской пехоты в лице полковников Малышева, Рослякова и подполковника Коробка. Именно там, у ДК Кирова я начал понимать павловских гвардейцев, целыми полками, уходившими в Сибирь. Одиночная строевая подготовка, потом – в составах шеренг: одной, двух, трёх. За два месяца были «убиты» две пары ботинок. Подошв просто не было. Через три часа семьдесят четвёртый АК становился неподъёмным. Мы научились ходить, цепляясь локтями друг за друга, держать линию и резко выбрасывать голову направо и вверх. Много того, что потом, как не странно пригодилось в жизни. И вот что странно, никогда больше я не ощущал такого чувства спаянности, единства и мощи, как шагающая, подобно огромной сороконожки парадная коробка, когда локти зацеплены с локтями соседей, шею обжигает дыхание идущего сзади, а у тебя, весь мир сужается до затылка впередиидущего. И этот ровный, единый шаг. Уже нет сил, но ты поднимаешь ноги и идёшь вперед и испытываешь чувство гордости и причастности к этой великолепной и неудержимой машине, которой, кажется нет преград…. А где – то, с балкона Дворца, «чёрные полковники» следят за равнением и все мысли из головы вылетают от крика «Диагональ»! Если посмотреть сверху на проходящую коробку, то при идеальных условиях, наши бескозырки выстраивались в ровную диагональ, натянутую, как струна. Если кто – то «терял» ногу, диагональ мгновенно становилась ломаной линией и коробка возвращалась на исходную позицию. А потом в училище, ужин и самоподготовка, на которой все спали.

В конце октября начались ночные тренировки. ДК Кирова никуда не делся, но теперь, в двадцать один час открывались железные ворота противолодочного двора и парадный расчёт училища Фрунзе начинал движение на Дворцовую площадь. Это было яркое зрелище. Знаменная группа, оркестр и две коробки. Движение по набережной перекрывалось, и мы шли, сжимая в руках автоматы под оркестровые марши. На мосту лейтенанта Шмидта оркестр замолкал, звучала команда «Бросить ногу» и мы переходили не в ногу, успевая, втихушку покурить, выпуская дым внутрь шинели. На Дворцовой курить было категорически запрещено. А потом, почти до полуночи шёл парад, круг за кругом. С Невы задувал пронизывающий ветер, Монферанов столб качался, и мы всё думали о том, почему же он до сих пор не упал, тогда и парад, может быть отменили? А вокруг оцепленной площади толпился народ и смотрел на то, как мы кричим ура, равняемся и проходим. Иногда, до сих пор мне снится, как напротив нашей коробки останавливается парадный ЗИЛ, который мы сопровождаем глазами, вставленными в поворачивающую вслед за ней голову и оттуда, усиленное микрофоном, доносится сокращённое поздравление «… да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза, организатор и вдохновитель наших побед». И вслед за этим наше оглушительное «Ура»…. Кстати, кричать «Ура», это то же искусство. На тренировках нас долго учили делать это переливчато, волнами и накатами. После возвращения в училище, нас ждал ночной ужин. Зарядки на следующее утро не бывало и я старался быстро встать, застелить койку, одеться и снова свалиться на неё, чтобы поспать минут сорок, до построения на завтрак. Может быть, там и формировался характер, оптимизм и любовь к жизни? Кто знает…

Седьмого ноября для нас был праздник. Ноги сами несли в училище после прохождения и мы даже не сомневались, что минимум на год, от парадов освобождены. Заходя в железные ворота, мы ещё не знали, что пройдёт несколько месяцев и на базе моей роты, под визит Командира ленинградской военно – морской базы адмирала Самойлова в Финляндию, будет сформирована рота почётного караула, только вместо автоматов у нас будут карабины и что через два дня я окажусь в госпитале с воспалением легких, заработанным во время ночных тренировок. Всё это будет потом, а тогда, мы были счастливы. Прошли!

Встреча.

Июнь одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Сдана летняя сессия, сквозь четыре «галки» на левом рукаве голландки нагло пытается вылезти пятая… Через несколько дней выпуск и старшими в училище становимся мы, без пяти минут пятикурсники, или, попросту, пятаки. Впереди отпуск, а перед ним очередная практика в ставшем за четыре года родным Североморске. На погонах уютно пролегли лычки главного старшины. Что меня могло остановить в этот прекрасный вечер, неподалёку от Большого проспекта Васильевского острова? Весь мир лежал у моих ног, все девушки улыбались мне, проезжающие трамвая весело звенели в мою честь. И вдруг:

- Товарищ, главный старшина, Вы что ослепли или страх потеряли?

Солнце робко спряталось за облака, великолепие прекрасного ленинградского вечера шмыгнуло в ближайшую парадную. Прямо передо мной стоял какой-то невысокий, худой и неказистый капитан третьего ранга, единственными достоинствами которого был огромный аэродром белоснежной фуражки и красная повязка на левой руке с надписью «патруль».

- Виноват, товарищ капитан третьего ранга, не заметил, немного смущённо, но, ещё не утратив нарождающегося апломба «пятака», сказал я, искренне не понимая, как какой-то капитан третьего ранга может встать у меня на пути. Да в училище каперангов как собак нерезаных, а тут, почти «пятак», понимать надо….

Но капитан третьего ранга не понимал. Несколько раз оглянувшись, он потребовал у меня документы и увольнительную записку.

- У Вас, товарищ главный старшина, нарушение формы одежды, Вы не отдали воинское приветствие, Вы вообще, невоспитанный человек!

Из-за угла показались два патрульных, курсанты – сухопутчики. Пора было принимать решение, проблемы мне были не нужны.

- Ну, мы же с Вами фрунзаки, - начал было я, на что получил язвительный ответ:

- Вы всегда пижонами были, я ЧМУПС окончил (военно-морское училище имени Нахимова в городе Севастополе).

Остров не знает, мгновенно мелькнуло в голове и, начав разворачиваться в сторону ближайшей подворотни, я, немного надменно, бросил:

- ЧМУПС значит. Бывает. Не повезло, привет Севастополю, – быстро, что, конечно, было не солидно для моего тогдашнего статуса, нырнул во двор – колодец. За время учёбы нас столько раз ловили и училищные и гарнизонные патрули, столько стычек было с местным населением, что все проходные дворы и подворотни были знакомы. Уже через десять минут я проходил КПП родной системы….

Прошло чуть больше года и прекрасным, залитым заполярным солнцем днём, в полном парадном лейтенантском обмундировании, поднимался на борт большого противолодочного корабля «Адмирал Макаров», ошвартованного левым бортом у причала номер три города Североморска. Дежурный по кораблю, старший лейтенант Хайдуков, проводил меня в каюту старшего помощника командира корабля. Получив разрешение войти, я приложил правую ладонь к козырьку фуражки и только начал представляться, как слова буквально застряли в моем горле. Хозяин каюты медленно приподнимался из-за стола, не сводя с меня глаз. Практически одновременно у нас вырвалось такое военно-морское «бл……….». Старпомом на «Макарове» служил капитан третьего ранга Поливцев, год назад обучавшийся на Высших специальных офицерских классах ВМФ, именно тот, от которого, в бытность его начальником патруля, я ушёл….Тогда ушёл.

- Фрунзе значит? Бывает. Не повезло, привет Ленинграду……

Началась моя лейтенантская служба. Следующим утром произошла удивительная история с использованием средств пожаротушения не по назначению, «прославившая» меня на всю эскадру. А через неделю с небольшим, я уже шагал относить свой продатестат на гарнизонную гауптвахту, Лейтенантская жизнь налаживалась……

Учились два товарища.

На гидрографическом факультете высшего военно-морского училища им. М. В. Фрунзе учились два друга, которых звали Миша и Жора. Учились и служили не слишком хорошо, но красные дипломы по окончанию заработали. В связи с этим, тридцатого июня одна тысяча девятьсот девяностого года, на торжественном построении выпускного курса, они оказались в отдельной «коробке», составленной из отличников. Лейтенантские погоны, кортики и дипломы им должен был вручать председатель Ленсовета Анатолий Александрович Собчак. Курсанты были выстроены по ранжиру, дипломы сложены аккуратной стопкой на столе, рядом поблескивали кортики и первые офицерские погоны. Выпускники последний раз были одеты в форму номер три…

Всё было красиво и торжественно. Играл оркестр, на небе не было ни облачка, лёгкий ветерок с Невы оттенял жару. После торжественных речей началась церемония вручения погон. Напротив факультетских коробок были выставлены столы, к которым, услышав свою фамилию, подходили, чтобы вернуться в строй уже офицерами. Собчак улыбался, и, казалось, радовался с каждым выпускником. Стоящий рядом с ним офицер учебного отдела брал верхний в стопке диплом, читал фамилию, её обладатель подходил к Собчаку с докладом о своём прибытии. После чего, получив свои знаки отличия, возвращался в строй. Наконец прозвучало:

- Лейтенант Горбачёв.

Чеканя шаг, Михаил подошёл к Председателю Ленсовета, приложил руку к фуражке и чётко доложил:

- Товарищ Председатель Ленинградского Совета. Лейтенант Горбачёв. Представляюсь по случаю производства меня в офицеры.

Собчак улыбнулся и, вручая Мишке его регалии, спросил:

- Как Ваше имя, отчество?

- Михаил Сергеевич, товарищ Председатель Ленинградского Совета, - разнеслось над одиннадцатой линией. Собчак что-то пошутил. Он ещё не знал, кто подойдёт к нему следующим…

- Товарищ Председатель Ленинградского Совета. Лейтенант Буш. Представляюсь по случаю производства меня в офицеры.

- Джордж Буш? – улыбка была уже натянутой.

А Жора, улыбаясь, молодцевато ответил:

- Так точно, Георгий, по-английски - Джордж!

Как-то внезапно установилась тишина, тучей нависшая над собравшимися. Председатель Ленсовета вручал погоны Бушу и Горбачёву… Что-то было в этом апокалипсическое…..

- Они везде, - прошелестел шёпот. Собчак заметно побледнел, и было заметно, что его напрягают какие-то мучительные сомнения и раздумья. Кто знает, может быть в этот день он принял окончательное решение, чью сторону принимать, а Мишка и Жора внесли свою лепту в дело развала Советского Союза, до которого оставалось чуть больше года……