Генеалогия законов военного времени

Поскольку Свод законов военного времени представляет собой альфу и омегу уложения о наказаниях в американском флоте, неплохо было бы спокойно и серьезно заняться вопросом его происхождения. Откуда он взялся? И как случилось, что один род оружия отечественной обороны республики управляется поистине турецким кодексом, почти любая статья которого, подобно дулу пистолета, выстрелом прямо в сердце сражает провинившегося насмерть? Как могло статься, чтобы в силу закона, торжественно утвержденного конгрессом свободных граждан — представителей свободных американцев, тысячи их соотечественников оказываются во власти самого деспотического произвола, и со стапелей нашей республики спускаются на воду абсолютные монархии, поднимающие «славные звезды и полосы» в качестве национального флага? В силу какой беспримерной аномалии, какой чудовищной прививки тирании на свободу могло случиться, что об этих законах военного времени вообще прослышали в американском флоте?

Откуда они взялись? Они не могут быть местным отпрыском политических институтов, основанных на Декларации независимости архидемократа Томаса Джефферсона [315]. Нет, они были ввезены из-за границы, а именно из Англии, законы которой американцы отвергли как тиранические, хотя в этом случае из всех ее законов сохранены самые жестокие.

Но это еще не все. Эти законы военного времени зародились в самое подходящее для них время, в тот период английской истории, когда пуританская республика уступила место реставрированной монархии; когда судья-палач Джеффрис [316] присудил такого защитника свободы, как Алджернон Сидней [317], к плахе, когда на троне восседал представитель рода, почитавшегося тогда иными проклятым богом, именно Стюарт; когда Стюарт также возглавлял флот, будучи Верховным лордом адмиралтейства. Первый — сын короля, которому отрубили голову за то, что он посягал на народные права, а второй — его собственный брат, ставший впоследствии королем под именем Иакова II [318] и сброшенный с трона за тиранический образ правления. Вот что лежит в основе Свода законов военного времени, и в этом происхождении несомненная разгадка их деспотического характера[54].

И разве ничего не говорит то, что люди, которые в демократические кромвелевские времена впервые показали другим народам крепость британского дуба и отвагу английского матроса; что в кромвелевские времена, когда английский флот наводил ужас на крейсера Франции, Испании, Португалии и Голландии и на корсаров Алжира и Леванта; в кромвелевские времена, когда Роберт Блейк очищал Ла-Манш и Ирландское море от судов голландского адмирала [323], оскорбительно поднявшего метлу на своей фок-мачте; разве ничего не говорит то, что в период, считающийся столь славным в истории английского флота, этот Свод законов военного времени не был известен?

Тем не менее признается, что какими-то законами блейковские матросы все же управлялись; но они, должно быть, были куда менее жестоки, чем те, которые изложены в кодексе, пришедшем им на смену. Ведь, согласно тестю Иакова II [324], историку гражданской войны в Англии, в английском флоте до введения нового кодекса было множество офицеров и солдат в высшей степени республикански настроенных. Более того, тот же автор сообщает нам, что первым делом его почтенного зятя, тогда еще герцога Йоркского, лишь только он занял должность Верховного лорда Адмиралтейства, было переименовать все военные корабли, которые продолжали носить на корме названия слишком демократические для его высокоторийских ушей.

Но если этот Свод законов военного времени был неизвестен в блейковские времена, а также в самый блестящий период британского флота при адмирале Бенбоу [325], какой вывод надлежит из этого сделать? А тот, что такие тиранические указы отнюдь не необходимы, даже во время войны, чтобы военный флот страны был на надлежащей высоте.

LXXII

«Здесь приведены все полезные постановления, касающиеся жизни на корабле, кои мудрые люди, путешествовавшие вокруг света, дали нашим предкам и которые составляют Книги науки о добрых нравах»

Морской кодекс

Современные обычаи американского флота таковы, что хотя никакого правительственного указа на этот счет не существует, однако во многих отношениях командиры его фактически облечены правом соблюдать или нарушать, как им заблагорассудится, некоторые из статей Свода законов военного времени.

Так, согласно Статье XV: «Никто из лиц, служащих во флоте, не имеет права ни ссориться с другим служащим во флоте лицом, ни применять по отношению к нему какие-либо слова, жесты или угрозы, заключающие в себе вызов или упрек, под страхом наказания, которое сочтет нужным применить к нему военно-полевой суд».

«Слова, заключающие в себе вызов или упрек»! Морские офицеры, ответьте мне! Не нарушали ли многие из вас тысячи раз этот закон и не ругали ли вы матросов, которые не могли вам ничего ответить в силу этой же самой статьи, употребляя выражения, которые не потерпел бы ни один человек на берегу, не бросившись душить обидчика? Знаю, что от шкипера на торговом судне порой приходится слышать брань куда хлеще той, которую употребляете вы, но вся разница в том, что шкипера не защищает Статья XV Свода законов военного времени.

Не для того, чтобы обличить его, и не для того, чтобы удовлетворить чувство мести, но лишь для того, чтобы проиллюстрировать свое утверждение, честно скажу, что капитан Кларет с «Неверсинка» не раз самолично нарушал этот закон.

Согласно Статье III, никто из офицеров или иных служащих во флоте не имеет права «притеснять, обманывать, употреблять непристойную брань, напиваться пьяным или предосудительно вести себя каким бы то ни было образом».

Так разрешите мне задать вам вопрос, морские офицеры, не нарушали ли многие из вас, и притом не однажды, этот закон? И, здесь опять же, в качестве иллюстрации, я должен привести как пример нарушителя, особенно по части ругани, того же капитана Кларета. Грешили в этом отношении еще четверо из лейтенантов, восемь кадетов и почти все матросы.

Можно было бы привести и другие статьи, обычно нарушаемые офицерами, между тем как все те, которые исключительно касаются матросов, соблюдаются с самой безжалостной неукоснительностью. А ведь те статьи, по которым матроса порют у трапа, не имеют ни на йоту большей законной силы, нежели те другие статьи, стесняющие офицеров и устаревшие в силу того, что с незапамятных времен перестали применяться. Другие же законы, жало которых направлено на одних матросов, соблюдаются или нарушаются по произволу командира корабля. Если справедливо то, что преступника удерживает от нарушения законов не суровость, а неизбежность наказания, как вредно должно отзываться на уважении к указам Конгресса это пренебрежение его постановлениями.

Но это еще не все. Нарушение закона офицерами сопровождается в целом ряде случаев притеснением матроса. При этом во всем морском кодексе, связывающем матроса по рукам и ногам различными статьями, а командира корабля облекающем юридической и административной властью над ним, в большинстве случаев совершенно дискреционной [326], нет ни единого пункта, предусматривающего какой-либо способ для матроса добиться удовлетворения, если он считает, что с ним поступили несправедливо. Да что говорить, как писаные, так и неписаные законы американского флота столь же лишены гарантий для массы моряков, как и Свод законов деспотической Российской империи.

Кто создал эту пропасть между американским командиром и американским матросом? Кто, в конце концов, командир? Существо, наделенное такими же страстями, как и мы сами, или непогрешимый архангел, неспособный даже на тень ошибки? Ужели матрос существо, настолько лишенное всех человеческих свойств и человеческого достоинства, что его остается лишь, связав по рукам и ногам, бросить на американский фрегат, предварительно лишив всех возможностей защищаться, даже когда пресловутый произвол командиров перешел в пословицу, хорошо знакомую всем на военном флоте: «Закон не для командиров писан»? Право, можно сказать, что командир с того момента, как нога его ступила на шканцы, забывает, что он гражданин, и, будучи сам почти неподсуден законам страны, обрушивается на других с юридической суровостью, невиданной на территории его родной страны. Держа Свод законов военного времени в одной руке и кошки о девяти хвостах в другой, он являет собой непристойную пародию на Магомета, насаждающего мусульманство с помощью меча и Корана.

Последние разделы Свода законов военного времени трактуют о морских военно-полевых судах, карающих за крупные преступления равно офицеров и матросов. Присяга, приносимая членами такого военно-полевого суда, — которому порой приходится решать вопросы жизни и смерти, — со всей определенностью запрещает им «когда-либо разглашать, за чтó голосовал и какое мнение высказал тот или иной член суда, если только этого не потребует от него в законном порядке трибунал».

Вот вам и Совет десяти [327] и Звездная палата [328]. Не забывайте также, что, хотя матроса и судит такой суд и решения последнего могут повлечь смертную казнь, судить этого матроса не привлекают равных ему — его товарищей-матросов. Между тем требование, чтобы человека судили ему равные, является основным принципом всякой цивилизованной юриспруденции. И не только судили бы ему равные, но еще и равные ему должны быть единогласны в принятом решении, между тем как в военно-полевом суде большинство голосов, поданных лицами, стоящими выше обвиняемого как по служебному, так и по общественному положению, считается вполне достаточным.

Как говорят, в английском флоте существовал закон, позволявший матросу апеллировать на решение командира — даже в сравнительно незначительных случаях — в вышестоящий трибунал или военно-полевой суд. Об этом как-то рассказал мне английский матрос. Когда я заметил ему, что такой закон должен быть изрядной палкой в колесах карательной деятельности командира, он рассказал мне следующую историю.

Марсовой, повинный в том, что напился пьяным, был послан на решетчатый люк, и вот-вот должен был подвергнуться порке. Но в последний момент он потребовал военно-полевого суда. Командир улыбнулся и приказал увести его вниз и посадить в карцер. Там он просидел несколько недель в кандалах, после чего, отчаявшись добиться освобождения, согласился на две дюжины плетей. «Что, не так уж выгодно получилось? — сказал командир корабля. — Нет, нет, вы хотели полевого суда, полевой суд вы и получите!». Когда наконец он предстал перед офицерским судом, последний присудил его к двумстам ударам. За что? За то, что он напился пьяным? Нет, за то, что он имел дерзость пожаловаться на власть, в поддержании которой те, кто судил и засудил его, были живейшим образом заинтересованы.

Не поручусь, что история эта соответствует действительности и что закон такой существует или когда-либо существовал в английском флоте; рассказ этот, однако, прекрасно иллюстрирует точку зрения матроса на подобного рода трибуналы.

Что можно ожидать от суда, деяния которого свершаются во мраке тайных судилищ испанской инквизиции? Когда тайна эта закрепляется присягой на Священном писании? Когда в суде заседает олигархия эполет, а плебей-марсовой, лишенный присяжных, стоит юридически безоружным перед этим трибуналом?

Принимая во внимание все вышеизложенное, особливо же то, что в ряде случаев степень наказания, к которому присуждается матрос, полностью оставлена на усмотрение суда, остается сказать, что американские законодатели жестоко опозорили себя, если, нимало не искажая истины, мы можем применить ко всем нижним чинам американского флота непогрешимый принцип сэра Эдуарда Кока [329]: «Одним из безошибочных признаков рабства является сокрытие или ненадежность закона». Но с еще большей готовностью можем мы подписаться под высказыванием сэра Мэтью Хэйла [330] в его «Истории обычного права», что «закон военного времени, не основанный на каких-либо твердых принципах, по существу не закон, а нечто, что соглашаются по нужде признать законом».

Мне могут возразить, и я это прекрасно понимаю, что весь характер этого морского кодекса сознательно приспособлен к боевым потребностям флота. Но, даже не касаясь серьезного и достаточно оправданного вопроса о правомерности даже в военное время — уже не с юридической, а с нравственной точки зрения — этого узаконивающего произвол кодекса, да разрешено будет спросить: почему закон этот имеет силу и в мирное время? Соединенные Штаты как государство существует уже свыше семидесяти лет, и в течение всего этого времени необходимость применения военно-морского кодекса в случае преступлений, влекущих за собой смертную казнь, та необходимость, на которую ссылаются, для того чтобы оправдать его, — возникала лишь в течение двух или трех лет.

Мне могут возразить, что самые суровые санкции в мирное время по молчаливому согласию не применяются. Но хотя это, возможно, и справедливо в отношении некоторых статей, однако нет никаких гарантий, что одна из них или даже все они не могут быть применены на законном основании. И не было недостатка в недавних примерах, иллюстрирующих дух этого кодекса даже в случаях, когда буква его во всей строгости не соблюдалась. Общеизвестный случай на американском бриге может послужить памятным примером, который может повториться в любой момент. Три матроса в мирное время были вздернуты на нок рея только потому, что, по мнению командира корабля, возникла необходимость их повесить. До настоящего времени вопрос, являлись ли они безусловно виноваты или нет, является спорным.

Как охарактеризуем мы такое действие? Вот что говорит по этому поводу Блэкстоун: «Если лицо, имеющее право судить по законам военного времени, применит их в мирное время и повесит или каким-либо другим образом подвергнет смертной казни кого-либо, это — убийство, ибо противоречит Великой хартии вольностей» [331].

Великая хартия вольностей! Мы, современные люди на суше, можем по справедливости гордиться гражданскими свободами, неизвестными нашим предкам; но более отдаленные наши пращуры, которым случилось быть моряками, могут гордо выпрямиться в своих гробах при мысли, что их законодатели были в свое время мудрее и человечнее теперешних. Сравните морские законы нашего флота с римскими и родосскими указами по морской части, сравните их с каталонским «Морским кодексом», сравните о законами ганзейских городов [332], даже с древними законами города Висби [333]. По последним мы можем убедиться, что в те дни на морях царила демократия. «Если он ударит, то должен получить удар за удар», — вот что говорили законодатели Висби о готландских морских капитанах.

Чтобы покончить со всем тем, что было сказано в предыдущих главах относительно суровости и исключительности законов в американском флоте и об огромной власти, которой облечены его командиры, добавим, что Белый Бушлат вполне отдает себе отчет в том, насколько ответственность командира корабля — идет ли речь о торговом или о военном флоте — неизмеримо больше, нежели ответственность одного человека по отношению к другому в любой иной обстановке. Он ничуть не забывает, что мудрость и гуманность требуют, чтобы, в силу особенности своего положения, командующий кораблем морской офицер был наделен степенью власти и свободы действий, недопустимой у какого-либо начальника на берегу. Но вместе с тем эти принципы, признаваемые всеми пишущими о морских законах, послужили без сомнения предлогом облечь современных командиров кораблей и военно-полевые суды властью, которая превосходит все пределы разумного и необходимого. Впрочем, это не единственный случай, когда правильные и полезные принципы — почти самоочевидные и непререкаемые — выставлялись для защиты положений, которые столь же самоочевидно ложны и вредны.

Так пусть будет здесь раз и навсегда объяснено, что не сентиментальная или умозрительная любовь к простому матросу; не романтическое убеждение, что последний отличается особым душевным благородством и преувеличенным великодушием, а еще менее — желание прослыть его другом побуждали меня высказывать в различных частях этого сочинения мой взгляд на грубое притеснение, от которого страдает матрос. Безразличный к тому, кто может оказаться заинтересованным в этом деле лицом, я хочу лишь, чтобы несправедливости были исправлены и правосудие отправлялось одинаково для всех.

И пусть не приводят мне уже раз упомянутое мною возражение, что общее невежество и развращенность каких бы то ни было людей достаточное основание для того, чтобы обходиться с ними тиранически. Тут все обстоит наоборот: всякий разумный и непредвзятый человек, знакомый с внутренней жизнью военного корабля, вынужден будет согласиться, что большинство беззаконий, творимых на нем, косвенно восходит к нравственно унизительному воздействию несправедливых, деспотических и коверкающих человека законов, под властью которых приходится жить матросу.

LXXIII