Глава 2. бпк «адмирал макаров».

Был замысел странно порочен,

Но всё-таки, жизнь подняла

В тумане, туманные очи и два лебединых крыла.

И всё-таки, тени качнулись,

Пока, догорала свеча.

И всё-таки, струны рванули,

Бессмысленным счастьем звуча…...

Г. Иванов

1990-1992

Города: Североморск, Мурманск, Рослsяково, Ленинград, Санкт-Петербург.

Беломор.

3 августа 1990 года офицерский состав большого противолодочного корабля (БПК) «Адмирал Макаров» пополнился свежеиспечённым лейтенантом, назначенным на должность командира ракетной противолодочной группы. Корабль был ошвартован правым бортом к третьему причалу, ярко светило солнце, сопки были изумрудно-зелёными, а небо голубым. Позади было училище, диплом, безумный выпускной банкет и первый, уже не каникулярный, отпуск. Впереди была целая жизнь….

Первую неделю с корабля удалось сойти только пару раз, правда, утешало то, что почти четыре дня мы провели в море. Никто мной особо не интересовался и ничему особо не обучал. Возникало чувство какой-то ненужности и бесполезности. Но это только казалось. Постепенно, словно присматриваясь, корабельный организм включал меня в свой состав. Появлялось понимание, первые проблемы и первые решения. Подошло время и первого наряда.

Уже 12 августа заступил вахтенным офицером на трапе. Если кому-то показалось нечто романтическое при слове «вахтенный офицер», поспешу разочаровать. Суть наряда заключалась в организации пропускного режима. На сутки заступает три офицера (мичмана) и три старшины (матроса), которые по четыре часа, чередуясь, стоят около трапа, один с пистолетом, а другой с автоматом. Если честно, достаточно скучно, а зимой невероятно холодно. Но, как говорится, кто на что учился.

Прослужив на корабле целых девять дней, я ощутил себя если не морским волком, то, по крайней мере, человеком бывалым. Поэтому, стоя на трапе, курил аккуратно, папиросой внутрь, готовый мгновенно её скомкать и уничтожить в случае необходимости (вообще-то, на посту курить было не положено). На флагмане БПК «Адмирал Исаченко», ошвартованным на том же третьем причале, только левым бортом и стоящим, соответственно, напротив «Макарова», все засуетились, забегали, раздалась команда «Смирно» и с корабля на трап вышел комбриг, капитан 1 ранга Доброскоченко. Папироса мгновенно оказалась в левой руке, указательный палец готов был затушить тлеющий огонёк, а остальные ликвидировать «гильзу». Правая рука была приложена к козырьку для отдачи воинского приветствия, а левая, с папиросой, немного отведена за туловище. Сам себе я казался воплощением находчивости и военно-морской смекалки. Комбриг уходил по плавпирсу в сторону берега, угроза вроде бы миновала, но вдруг он обернулся и, глядя на меня, спросил: «Лейтенант, что ты куришь?». Честно говоря, этот вопрос сбил меня с толку. Если бы он прозвучал «зачем?», то хитроумный план был бы приведён в действие и, сделав удивлённые глаза, я отпирался бы до конца. А так…….

«Беломор, товарищ капитан 1 ранга», - ответил я, недоумевая.

Комбриг в прыжке развернулся на месте.

«Какой такой Беломор!», - раздался его рык, спугнувший чаек и заставивший ретироваться с корня причала группу спустившихся было по нему офицеров.

«Вторая фабрика, Урицкого, Ленинград», - только и успел сказать я. Матрос, стоявший в наряде вместе со мной, начал пятиться назад, глядя на меня, как на прокажённого, на «Исаченкове» все замерли.

Помню ураган, огромные глаза и усы комбрига, его крики, правда, слова не отложились, они просто взорвали мир вокруг. Помню лицо командира, экстренного вызванного к трапу. Не довелось видеть торнадо, но, наверное, это было что-то похожее. На следующий день, после осмотра и проворачивания оружия и технических средств, я уже шёл на другой конец Североморска, чтобы отнести на гауптвахту свой продовольственный аттестат, а четырнадцатого августа, на двенадцатый день своей офицерской службы, уже «сидел». Так начиналась жизнь, в которую я не раз влюблялся и в которой не раз разочаровывался, но она всегда была и, надеюсь, останется желанной и интересной.

Узбэки.

В сентябре 1990 года на БПК «Адмирал Макаров» проходила плановая замена торпедного оружия. Так как с кораблём мы были ровесники, то погрузочного устройства торпедного аппарата уже не было в принципе. Ещё хорошо, что в наличии была торпедная тележка, правда, одна, вместо двух, которую мы таскали корабельной стрелой с борта на борт. Торпеда вынималась из трубы аппарата с помощью гаечного ключа, засунутого в хвостовое оперение, к которому был привязан прочный шкерт. По команде, рывками, матросы вытягивали торпеду на тележку, подворачивая торпедный аппарат, потому что тележка была одна, а труб целых пять. Грузилась торпеда по-другому. Её клали на тележку и подворачивали аппарат, чтоб голова самонаведения смотрела в загружаемую трубу. Валик весла упирался в хвостовое оперение и матросы, опять же по команде, аккуратненько её туда проталкивали. Ко всему привыкаешь, и когда во время приема на Балтике новенького БПК «Адмирал Чабаненко» приходилось грузить боезапас с помощью имеющихся новеньких механизмов, обеспечивающих и ручной и полуавтоматический режимы, так и хотелось перейти на весло, что мы иногда и делали. Кстати, получалось гораздо быстрее.

Комбриг поднялся к нам на борт в тот момент, когда веслом мы заталкивали четвёртую торпеду, и сразу направился к нам. Так уж повелось на флоте, что личный состав боевой части-3, минно-торпедной, где мне и довелось служить, зовут румынами. Существует огромное количество версий, почему это так, возможно, опишу всё, что знаю, в отдельном очерке. Итак, мои румыны толкали веслом торпеду, а она не очень-то и хотела лезть в аппарат. Покосившись на меня и что-то буркнув на мой доклад, по любимому алгоритму любого начальника, комбриг похлопал по мокрой от пота спине матроса и добродушно спросил: «Устал, румын, тяжелая работа?». К нему повернулся старший матрос Нуреддинов и честно ответил: «Товарищ капитан 1 ранга! Я нэ румын. Я узбэк!». Командир корабля чуть не свалился за борт. Свита комбрига едва сдерживалась, чтобы откровенно не расхохотаться. Мне почему-то припомнилась гауптвахта. Комбриг покраснел и засопел. Нуреддинов, поняв, что сказал что-то не то, начал втягивать голову в плечи. Наконец, Доброскоченко сказал: «Ну, что ж. Везде будут румыны, а на Макарове – узбэки». Сказал и пошёл в сторону трапа. Погрузка продолжилась. Но « узбэком» я был еще целых два года, пока в составе экипажа БПК «Адмирал Чабаненко» не улетел в Калининград. Но это была уже совсем другая история……

За пивом. Четвертной

Знаете ли вы, какое это счастье – Большой Сход? Особенно, если вы ничего не накосячили в предыдущую неделю и ваши же матросы не совершили очередной «подвиг», после которого ничего не остаётся, как нянчится с ними, объясняя им всю их неправоту и уча любить Родину. А если от предыдущего Большого Схода прошло уже почти полтора месяца.… Но, вы понимаете. Итак, с восемнадцати ноль – ноль пятницы до шестнадцати сорока пяти воскресенья, Советский Союз, в лице своего законного представителя – Краснознамённого Северного Флота, отказывается от всяческих на тебя посягательств. А учитывая то, что эпоха мобильных телефонов застряла по пути к нам где – то в районе Альдабарана, то свобода была поистине безграничной. Самое сложное, в такой ситуации, как распорядится неожиданно свалившимся на голову счастьем.

В районе девятнадцати часов, в один из пригожих сентябрьских деньков девяностого года, когда и осень вроде бы кончилась, зима ещё не началась, а лета не было вовсе, мы с Серёгой Авраменко и Андреем Хайдуковым стояли у североморского морвокзала и думали, чем заняться. Жена Хайдукова ещё не вернулась из Калининграда, Серёгина, вообще, еще не приехала из Севастополя, а я был не женат. То есть, никто и нигде нас не ждал, поэтому, загрузившись в такси, мы поехали в Мурманск, пить пиво. А почему бы и нет? По дороге. Чтоб не терять времени зря, мы тормознули у какого – то магазинчика в Росляково и купили какую – то еду, а роль вино водочного магазина уже давно выполняли таксисты. Возможно, это и послужило причиной дальнейших наших приключений.

В «Панораме» и «69 параллели» мест не было. Время, между тем, неумолимо отсчитывало время, сокращая Большой Сход.

- Куда теперь, - лениво протянул водила.

- В аэропорт, - как самый старший из нас, принял решение Хайдуков.

- Куда полетим, - спросил Серега.

- Да в Питер, два лаптя по карте. Андрюха, знаешь куда там, ты один питерский.

- А то…

Ближайший самолет на Ленинград улетал под утро. Москва не принимала. За стенами начиналась метель, почему – то хотелось спать.

- Ну и что делать будем?

- А сколько у нас денег?

- Оба, и чего ждём?

- Девушка, ближайший самолет – куда?

- На Ригу, удивленно глядя на нас пробормотала полусонная девушка в окошечке кассы.

- Дайте три, туда и обратно.

- Хорошо, только вы поторопитесь, регистрация заканчивается.

- А то!

Пытаясь что – то увидеть в иллюминаторе, я спросил Хайдукова:

- Хай, а ты что, Ригу знаешь?

- Нет, но что мы, не разберемся что ли? Охота время терять и до утра ждать?

- То же верно.

Ночная Рига встретила нас не уютно. На нашу группу никто не обратил внимания, хотя, как и в каждом аэропорту, группу «бомбил» мы вычислили сразу. Все претворялись, что не понимают по-русски, и, демонстративно, говорили только на своём. Обратный билет у нас был на самолёт, вылетающий, почти через сутки…. Тогда, Хайдуков сделал гениальный ход. Он достал из кармана двадцатипятирублевую купюру и громко сказал:

- Кто понимает по-русски!

По-русски понимали все. Нам оставалось только выбирать варианты предложенной культурно – развлекательной программы….

Почти через тридцать часов, усталые, но довольные, мы поднимались на борт «Макарова». Большой Сход был использован на всю катушку и пива мы напились вволю…

А потом, много лет спустя, в совершенно другой жизни, случайно, перебирая документы, я заметил, что из под обложки партбилета что – то торчит. Там лежала два четвертных. Я смотрел на них и вспоминал…. Многое и разное. Потом, я положил их обратно. Так они и существуют вместе, символы ушедшей эпохи и нашей бесбашенной юности…

Восемьдесят пятые ракеты.

В первой половине января девяносто первого года, в самый разгар полярной ночи, большой противолодочный корабль «Адмирал Макаров» волею судьбы и вышестоящего командования был переведен с родного третьего причала, от которого до выхода в город было не более десяти минут неторопливой ходьбы, на «другой берег», ужасно далёкий двадцать первый причал. Берег то был конечно тот же, но расстояние до обитаемого мира стало составлять много миллионов парсеков, несмотря на вживую наблюдаемые огни «большой земли». Отныне с существующей на планете цивилизацией нас связывал только дежурный буксир, несколько раз в сутки, и то, при условии благоприятной погоды и незакрытого рейда, совершавший свои неспешные барражирования от первого причала до стоящих на рейде крейсеров и нас, оставшихся одними во Вселенной. Честно говоря никто особо не удивился, когда сразу же после нашей швартовки и ухода страховавшего буксира, рейд был закрыт. Надолго, почти навсегда. Конечно, существовала пешая дорога, по которой даже ходил автобус, от расположенной где-то в соседней галактике базы оружия до Североморска, но мы так и не смогли найти эту остановку. Один раз мы решили дойти пешком, благо расстояние казалось совсем небольшим. Тот, кто ходил по Заполярью в середине января, абсолютно не представляя дороги, наверное, меня поймёт. Через три часа, радуясь тому, что остались живы, все мокрые от растаявшего снега, который забился везде, куда только мог попасть, мы вернулись на корабль, счастливые от того, что сумели его отыскать…..

Нас ставили в завод, а потом, сразу, в док. Советский союз ещё планировал боевые службы…В тиши и стороне от людских и начальствующих глаз, не отвлекаясь на всякую ерунду вроде личной жизни и прочих гражданских несуразиц, мы выгружали боезапас. Сдавали топливо и чистили цистерны. Цистерны из под мазута….Это песня, отдельная история, то, что не будет забыто мною никогда…..

Торпеды, бомбы и снаряды мы выгрузили ещё в старом месте базирования. Основной задачей было снять зенитные и противолодочные ракеты. «Штормовские» ракеты мы выгрузили очень быстро и пришла пора моих любимых противолодочных восемьдесят пятых, ласково называемых на всех флотах нашей необъятной родины «аэродинамическими уродами». Процесс выгрузки восьми ракет занял время от подъёма флага и далеко за полночь. Сначала нам привезли ловители с другого проекта, которые абсолютно не хотели крепиться на нашей палубе, и контейнер загрузочного устройства было не установить. Когда, наконец, мы его установили, оказалось, что замёрзли передние крышки пусковых контейнеров. Вся эта весёлая кутерьма проводилась при пронизывающем ветре, плавпирс покачивало, кроме сухого снега, расстреливающего шрапнелью, на лица постоянно швыряло мокрую воду из Кольского. Все прожектора корабля и плавкрана били на группу сумасшедших, шестой час приплясывающих на баке. Из-за искусственного электрического освещения, реальный мир терял контуры, перспектива искажалась, исчезли тени. Творил полный сюрреализм, в котором заплутали бы Сальвадор Дали вместе с Малевичем, даже если бы шли, взявшись за руки. Пар изо ртов уже не вылетал, а колом застревал в горле, вылетая осколками битого льда при каждом кашле. Сопли и слёзы, градом катящиеся из глаз создавали невиданные узоры и застывая ручейками разной конфигурации на телогрейках и канадках создавали нечто футуристическое. Сначала мы время от времени бегали греться, потом прекратили, когда поняли, что лучше быть замороженным постоянно, чем слегка отогревшись, проходить через этот ад снова. И как не странно мне тогда казалось, расчёты работали. Боже, какой мат слышало это спрятавшееся за стеной электричества небо, какие проклятия даже тем, о ком и чём не имел раньше ни малейшего понятия. Но они не слышали стонов и не видели плача и ни одного сбежавшего в относительную теплоту надстройки. Когда мы заканчивали с последней, то были уже одним целым, грязным и промерзшим, покрытым льдом, как черти. Это было новое для меня чувство единства, воли и желания победить…..

Когда, отправив последний ракетовоз и приведя материальную часть в исходное, мы сидели все вместе в столовой команды и пили обжигающий чай из железных кружек, медленно отогреваясь, меня вдруг пронзила резкая боль под самым носом, забывшая забыть и про отмороженное тело и раскалывающуюся голову. Рот наполнился соленым привкусом крови, заливающим его сверху….Усов не было, не было и кожи под ними. Одно сплошное кровавое пятно, след от которого держался года полтора, пока не исчез окончательно.

И до сих пор, мне часто снятся корабли, ледяной ветер и команда по громкой - «по местам стоять, противолодочный бозапас по левому борту выгружать….». И я выгружаю………

ГВПП-100.

Третьего августа одна тысяча девятьсот девяностого года, сгибаясь под тяжестью двух огромных чемоданов, набитых военной формой, я поднялся на борт большого противолодочного корабля «Адмирал Макаров», входящего в состав 170 бригады противолодочных кораблей седьмой оперативной эскадры Северного Флота. Североморск ласково жмурился в лучах яркого солнца, бросающего свои лучи с безоблачного неба, сопки искрились изумрудами, а из лениво плескавшейся воды высовывались мордочки тюленей, с усов которых стекали капли мазута. Стоя на бочках и медленно поворачиваясь из-за своей огромной парусности, Кольский перегораживали тяжёлые туши авианесущих крейсеров «Киев» и «Баку» и растянутоэллегантный корпус «Кирова». Мимо Сального плёлся буксир и зачем–то гудел что есть мочи, пытаясь пофорсить перед крейсерами.

На послеобеденном построении я был представлен экипажу корабля и более подробно, мичманам и матросам своей, минно-торпедной боевой части. Первый день пролетел быстро и незаметно, размещение, ознакомительные беседы, получение зачётных листов, всё быстро, тем более, что корабль для меня был новый и, несмотря на небольшие его размеры, пришлось поплутать. После ужина командир боевой части старший лейтенант Донченко сообщил мне «радостную» новость, что ему надо срочно до утра сойти на берег, но в поддержку мне он оставляет опытного старшего мичмана, который мне во всём поможет. Так я остался один. Реально один, потому что из всех лейтенантов, будущих «лебедей», я явился первым, на корабле никого не знал, кроме старшего мичмана Фёдоровича, который был достаточно пожилым человеком, что-то около сорока лет, и предпочитал большую часть времени не вылезать из своей каюты.

Первая вечерняя поверка на вертолётной площадке прошла достаточно спокойно, матросы не бурели и присматривались ко мне. Тогда срочники служили по три года, и многие были моими ровесниками, а некоторые даже старше…Тем более, не прошло и полугода, как корабль вернулся с боевой службы в Средиземном море, а я в их глазах был всего лишь лейтенантом, так, зеленью подкильной. И, возможно, в чём-то они были даже правы……

Отбой тоже прошёл мирно, а вот утром……Моя трёхместная вторая каюта располагалась практически над вторым же кубриком, где был размещён личный состав боевой части. В шесть часов утра четвёртого августа я был в кубрике, чтоб обеспечить выход личного состава на физзарядку. Народ не наглел, кто-то быстро, а кто-то нарочито медленно и с неохотой собирались и тянулись к выходу. И тут я заметил, что один матрос демонстративно продолжает спать. Это был командир отделения электриков ПЛО старшина второй статьи Чачуа Бадри Алвазурович. Надо же, сколько лет прошло, а до сих пор помню… Это был атлет под два метра с огненно рыжими волосами. На моё требование встать он лениво процедил сквозь зубы: «Да пошёл ты на …, ….летёха»….Мне показалось, что мир застыл, и движение Земли прекратилось. Всё, чем я жил свою, совсем ещё небольшую, сознательную жизнь, проваливалось в бездонную пропасть из-за одного, первого же встречного матроса….Что было делать? Можно было сбросить его с койки, но не факт, что я бы справился, мог нарваться. Уйти за подкреплением в лице старших офицеров означало то же самое. Это унижение шлейфом бы тянулось за мной всю мою службу, даже если бы мне удалось перевестись на Тихоокеанский Флот, да и службы уже бы не было…..Выход был один: победить или умереть……Кстати, как потом оказалось, вся эта цепь сложных рассуждений уложилась в доли секунды, потому что практически сразу после тирады в свой адрес я уже подавал команду дневальному. Надо пояснить, что дневальный в кубрике № 2 одновременно исполнял обязанности вахтенного по взрывопожаробезопасности, потому что непосредственно рядом с кубриком находилась носовая электростанция, бомбовый погреб и, вообще, много чего. Рядом с местом несения им службы стоял подключённый к пожарной магистрали ГВПП-100 – генератор высокократной пены переносной.

- ГВПП-100 к действию изготовить! – бешено заорал я.

- Есть изготовить, товарищ лейтенант, - пролепетал дневальный, надевая ранец с генератором на спину.

Взяв пеногенератор в руки, я повторил приказание встать. После очередной ухмылки уже более спокойно я сказал:

- Подать воду, - после чего повернул рычаг генератора……

Наверное, это хорошо, что генератор давно не проверялся и не заправлялся. Надолго его не хватило, но даже этого времени было достаточно, чтоб залить полкубрика, отбросить Чачуа к переборке, сохранившей после этого очертания его головы, и смыть его с койки. Сопротивляться он не мог, залитый пеной, задохнувшийся, с выпученными глазами… Матросы с криками «Убили!» ломились наверх….А я стоял над телом Чачуа и думал о том, что, если меня даже посадят, то жизнь прожита не зря. Ведь я не сдался и не предал свою мечту… Бедолагу выписали из госпиталя практически сразу после моей отсидки за «Беломор». Мы с ним поговорили и поняли друг друга. Конфликтов у нас не было, свою проверку на «вшивость» я прошёл….

Жизнь продолжалась…..

Р.С. Справочный материал: