День второй (вечер): Маячная гора (ее подножие)

Вы находитесь на дороге, по сторонам которой растут древние баньяны; в воздухе стоит запах нима, над вами проплывают по небу орлы. Старая Судейская дорога – длинная и пустынная, имеющая репутацию пристанища проституток и сутенеров – спускается от вершины горы к начальной мужской школе Святого Альфонса.

Рядом со школой вы увидите беленую мечеть, построенную во времена султана Типу. Согласно местной легенде, в ней предавали пыткам христиан из Валенсии, заподозренных в симпатиях к британцам. Мечеть является предметом юридического спора школьных властей с местной мусульманской общиной – обе стороны претендуют на владение землей, на которой она стоит. Исповедующим ислам ученикам школы разрешается покидать каждую пятницу классы, чтобы посвятить в этой мечети один час намазу, – при условии, что они представят письменные ходатайства своих отцов или – если отцы их работают в Заливе – опекунов мужского пола. От находящейся перед мечетью автобусной остановки можно доехать автобусом-экспрессом до Деревни Соляного Рынка.

Вблизи мечети расположены по крайней мере четыре лотка, с которых пассажирам автобусов продают сок сахарного тростника, а также приготовленные по-бомбейски бельпури и чармури.

Без десяти девять громкий дребезг школьных звонков уведомил всех, что утро нынче не простое – Утро Мучеников, тридцать седьмая годовщина дня, в который Махатма Ганди пожертвовал своей жизнью ради того, чтобы могла жить Индия.

В тысячах миль отсюда, в самом сердце страны, в холодном Нью-Дели, президенту предстояло вот-вот склонить голову перед священным вечным огнем. И звонки, отдававшиеся эхом по всему величавому готическому зданию начальной школы Святого Альфонса – по всем его тридцати шести классам со сводчатыми потолками, двум надворным уборным, лаборатории химии и биологии, а также трапезной, в которой завершал завтрак кое-кто из священников, – известили школу о том, что и ей пора сделать то же самое.

Сидевший в учительской мистер Д’Мелло, заместитель директора школы, сложил газету – шумно, как пеликан складывает крылья. Бросив ее на сандаловый стол, мистер Д’Мелло не без труда – мешал живот – поднялся на ноги. Он был последним из преподавателей, еще остававшимся в учительской.

Шестьсот двадцать три мальчика, вытекая из классов, выстроились в длинную шеренгу, которая начала продвигаться к Сборной площади. И спустя десять минут они образовали геометрический узор, частую решетку, в центре которой возвышался флагшток.

Рядом с флагштоком стоял старый деревянный помост. А рядом с помостом встал мистер Д’Мелло и, набрав в легкие воздуху, крикнул:

– Вни-ма-нннье!

Ученики замерли. Бум! Это их ступни ударили в землю площади. Утро изготовилось к торжественной церемонии.

Почетный гость ее спал. С верхушки флагштока свисал государственный триколор, обмяклый и какой-то жеваный, нисколько не интересующийся устроенным в его честь торжеством. Старый школьный служитель, Альварец, дернул за синий шнур, и неподатливая тряпица уважительно напряглась.

Мистер Д’Мелло махнул флагу рукой, и легкие его снова раздулись:

– Са-лююют!

Деревянный помост начал звучно потрескивать – это по ступенькам его поднимался отец Мендонза, директор начальной школы. По знаку мистера Д’Мелло он откашлялся в фонивший микрофон и приступил к произнесению речи о величии юной жизни, отданной за свою страну.

Вереница черных ящиков разносила, усиливая, подрагивавший голос директора по площади. Мальчики слушали речь как завороженные. Иезуит говорил о том, что кровь Бхагата Сингха и Индиры Ганди оплодотворила землю, на которой они сейчас стоят, и гордость переполняла их.

Мистер Д’Мелло, натужно щурясь, вглядывался в маленьких патриотов. Он знал – весь этот вздор может в любое мгновение прийти к концу. Тридцать три года, проведенные им в школе для мальчиков, позволили ему постигнуть все тайны человеческой природы.

Директор школы подбирался, запинаясь, к главной части своей утренней речи.

– Вы, разумеется, знаете, что в День Мучеников правительство снабжает все школы нашей страны билетами, которые позволяют ученикам смотреть в следующее воскресенье, в «День бесплатного кино», любые фильмы, – сказал он.

Площадь словно пронизал электрический ток. Мальчики даже дышать перестали.

– Однако в этом году… – тут голос директора школы дрогнул, – «Дня бесплатного кино», к сожалению, не будет.

Миг – ни звука. Затем вся площадь испустила громкий, мучительный, неверящий стон.

– Правительство совершило ужасную ошибку, – продолжал, желая объяснить, в чем дело, директор школы. – Ужасную, ужасную ошибку… Оно попыталось направить вас в Дом Греха…

Мистер Д’Мелло не понимал, о чем, собственно, талдычит директор. Пора уже было покончить с речью и вернуть щенков в классы.

– Я не могу найти слов, которые позволят описать вам… это кошмарное недоразумение. Мне очень жаль. Я… мы…

Мистер Д’Мелло уже искал взглядом Гириша, но тут его внимание привлек беспорядок, возникший на дальнем краю площади. Ну вот, неприятности начались. Заместитель директора сумел спуститься, преодолевая сопротивление своего живота, с помоста, а затем с неожиданным проворством пронизал ряды мальчиков и вскользнул в опасную зону. Школьники оборачивались, привставая на цыпочки, чтобы посмотреть, как он продвигается на зады площади. Правая рука его подергивалась.

Бурой расцветки собака поднялась на площадь с раскинувшихся внизу спортивных площадок и теперь скакала за спинами мальчиков. Некоторые из них, несомненные смутьяны, негромко посвистывали и прищелкивали языками, пытаясь подманить ее поближе.

– Немедленно прекратить! – Д’Мелло, уже хватавший ртом воздух, топнул ногой, норовя припугнуть собаку. Но забалованное животное ошибочно приняло приближение толстяка за новую потачку. Учитель бросился к собаке, и та отпрянула, однако, едва он остановился, чтобы перевести дыхание, снова прыжками понеслась к нему.

Мальчики уже гоготали не таясь. Волны смуты гуляли по площади. В громкоговорителях вихлялся голос впадавшего в отчаяние директора школы.

– …вам не следует выходить из рамок приличия… «День бесплатного кино» – это привилегия, а не право…

– Камнем ее! Камнем! – крикнул кто-то Д’Мелло.

И охваченный паникой учитель подчинился. Хрясь! Камень попал собаке в живот. Она завизжала от боли – учитель увидел в ее глазах укор: какое вероломство! – а затем бросилась наутек, вниз по ступенькам, к спортивным площадкам.

Живот мистера Д’Мелло стянул приступ тошноты. Бедное животное ранено. Обернувшись, он увидел море ухмыляющихся мальчишеских лиц. Это обладатель одного из них подстрекнул его бросить камень в собаку. Мистер Д’Мелло бросился к ним, наугад сцапал какого-то мальчишку, с миг помедлил, дабы убедиться, что это не Гириш, и наотмашь ударил его, дважды.

Войдя в учительскую, мистер Д’Мелло увидел, что преподаватели школы сгрудились у сандалового стола. Одеты все они были почти одинаково: цветные, в мелкую клетку, рубашки с короткими рукавами, коричневые или синие расклешенные брюки; впрочем, имелось среди них и несколько женщин в персиковых либо желтых сари – полистерол и хлопок.

Мистер Роджерс, преподаватель биологии и геологии, зачитывал вслух программку «Дня бесплатного кино», напечатанную в местной каннадаязычной газете:

Фильм первый: «Спасем тигра».

Фильм второй: «Значение физических упражнений».

Фильм третий: «Преимущества национальных видов спорта» (особое внимание в нем уделяется «каббади» и «хо-хо»).

Безмятежное переворачивание страницы, а затем настоящая бомба:

Куда отправится ваш сын или дочь в «День бесплатного кино» (1985):

Мужская средняя школа Святого Милагреса. Фамилии от А до Н: кинотеатр «Белый жеребец»; фамилии от О до Я: кинотеатр «Бельмор».

Мужская средняя школа Святого Альфонса. Фамилии от А до Н: кинотеатр «Бельмор»; фамилии от О до Я: кинотеатр «Говорящий Ангел».

– Половина нашей школы! – От волнения в голосе мистера Роджерса проступили свистящие нотки. – Половина нашей школы в «Говорящем Ангеле»!

Молодой мистер Гопалкришна Бхатт, всего год как вышедший из учительского колледжа в Белгауме, имел обыкновение присоединяться в подобных случаях к общему хору. Вот и теперь он фаталистически поднял вверх руки:

– Какое недоразумение! Послать наших детей в такое место!

Мистер Пандит, старший преподаватель языка каннада, при виде подобной наивности своих коллег язвительно усмехнулся. Это был низкорослый мужчина с серебристой гривой волос и пугающими воззрениями.

– Да какое там недоразумение? У них же все продумано! «Говорящий Ангел» подкупил гнусных политиканов Бангалора, всех до единого, чтобы они направили наших мальчиков в Дом Греха!

Учителя разделились на два лагеря: одни полагали случившееся недоразумением, другие – заговором, имеющим целью развращение юношества.

– А что думаете вы, мистер Д’Мелло? – спросил молодой мистер Бхатт.

Вместо ответа мистер Д’Мелло вытянул из-под сандалового стола плетеный стул и повлек его к открытому окну в дальнем конце учительской. Утро стояло солнечное, из окна открывался вид на голубое небо, округлые холмы, пустынный простор Аравийского моря.

Небо слепило глаза светлой голубизной, идеальной для медитации. Несколько совершенной формы облачков, подобных желаниям с гарантией исполнения, плыли по его лазури. Нисходя к горизонту и опадая к белым гребешкам волн Аравийского моря, небесный свод окрашивался во все более глубокие тона. Мистер Д’Мелло принял красоту этого утра в свое смятенное сознание.

– Так как же, мистер Д’Мелло, недоразумение это или нет?

Гопалкришна Бхатт, подпрыгнув, уселся на подоконник и заслонил собой море. Весело болтая ногами, молодой человек озарил старшего коллегу улыбкой, в которой недоставало одного зуба.

– Единственное недоразумение, какое с нами случилось, мистер Бхатт, – ответил заместитель директора, – пришлось на пятнадцатое августа тысяча девятьсот сорок седьмого года, когда мы решили, что этой страной должна править народная демократия, а не военная диктатура.

Молодой учитель закивал:

– Да, да, как это верно. Но ведь всегда можно ввести чрезвычайное положение, сэр, – разве оно чем-то хуже?

– И этот шанс мы тоже упустили, – ответил мистер Д’Мелло. – А теперь они убили единственного политика, который знал, как исцелить нашу страну.

Он снова закрыл глаза, дабы сосредоточиться на образе пустынного берега и тем изгнать из своего сознания мистера Бхатта.

Однако мистер Бхатт сказал:

– В утренней газете упомянуто имя вашего любимца, мистер Д’Мелло. На четвертой странице, вверху. Вам есть чем гордиться.

И прежде, чем мистер Д’Мелло успел остановить его, мистер Бхатт зачитал следующее:

Городской «Ротари-Клуб» назвал имена победителей Четвертого ежегодного конкурса англоязычных ораторов.

Тема: «Наука – благо или проклятие рода человеческого?»

Первая премия: Хариш Паи, мужская средняя школа Святого Милагреса («Наука как благо»).

Вторая премия: Гириш Раи, мужская средняя школа Святого Альфонса («Наука как проклятие»).

Заместитель директора школы вытянул газету из рук своего младшего коллеги.

– Мистер Бхатт, – пророкотал он, – я множество раз повторял всем вам: любимчиков среди моих учеников у меня нет.

Он снова закрыл глаза, однако мирное состояние разума уже покинуло его.

«Вторая премия» – эти слова вновь уязвили мистера Д’Мелло. Весь позапрошлый вечер он трудился с Гиришем над этой речью – над ее содержанием, манерой произнесения, позой, которую мальчику надлежало принять, подойдя к микрофону, над всем! И всего лишь вторая премия? Глаза его наполнились слезами. Что ж, в наши дни мальчикам полезно привыкать к поражениям. Но тут в учительской поднялся шум, и мистер Д’Мелло, даже не разомкнув век, понял: появился директор и теперь преподаватели подхалимски вьются вокруг него. Сам же мистер Д’Мелло так и остался сидеть, хоть и знал, что покой его будет недолгим.

– Мистер Д’Мелло, – услышал он подрагивающий голос. – Какое ужасное недоразумение… половина наших мальчиков останется в этом году без дарового кино.

Директор взирал на него, замерев у сандалового стола. Мистер Д’Мелло скрипнул зубами. Он свирепо сложил газету, неторопливо поднялся на ноги, неторопливо повернулся лицом к учительской. Директор промокал платком лоб. Отец Мендонза был человеком очень высоким и очень лысым, хоть голую макушку его и прикрывали скудные пряди сильно напомаженных волос. Большие глаза директора таращились сквозь толстые стекла очков, огромное чело с поблескивавшими на нем бисеринами пота напоминало древесный лист, покрывшийся после полива каплями.

– Могу ли я кое-что предложить, отче?

Рука директора замерла, оставив носовой платок прижатым ко лбу.

– Если мы не поведем мальчиков в «Говорящего Ангела», они сочтут это признаком нашей слабости. И хлопот с ними у нас лишь прибавится.

Директор покусал губы:

– Да, но… опасности… эти ужасные афиши… невыразимая словами греховность…

– Я все устрою, – веско произнес мистер Д’Мелло. – И позабочусь о соблюдении дисциплины. Даю вам слово.

Иезуит обнадеженно закивал. А перед тем как покинуть учительскую, взглянул на Гопалкришну Бхатта и сказал – с благодарностью в голосе, не услышать которую было попросту невозможно:

– Вам придется сопровождать моего заместителя, когда он отправится с мальчиками в «Говорящего Ангела»…

Слова отца Мендонзы эхом звучали в голове Д’Мелло, пока он шел к своему классу, чтобы начать наконец свой утренний урок. «Моего заместителя». Он знал, что был не первым, кого иезуит избрал на этот пост. И давнее оскорбление по-прежнему уязвляло его – даже по прошествии немалого времени. Пост принадлежал ему по праву старшинства. Тридцать лет он преподавал в школе Святого Альфонса язык хинди и арифметику, тридцать лет поддерживал в школе порядок. Однако отец Мендонза, приехавший из Бангалора с прикрывавшими лысину напомаженными власами и шестью чемоданами, набитыми «современными» идеями, заявил, что ему требуется человек «тонкий». И мистер Д’Мелло, у которого имелась пара глаз и зеркало (дома), немедля понял, что означает это слово.

Он был человеком тучным, доживавшим последние из своих «средних лет», он дышал через рот, и ноздри его уже заросли густым волосом. Главным украшением его тела было массивное брюхо, тугой узел плоти, чреватый внезапной остановкой сердца – и далеко не ею одной. Шагая, Д’Мелло вынужден был оттопыривать зад, наклонять вперед голову, морщить нос, подбирая его к наморщенному же лбу, отчего казалось, будто он злобно косится по сторонам. «Людоед, – хором кричали мальчишки, завидев его. – Людоед, людоед, людоед!»

В полдень он усаживался у своего любимого окна в учительской и съедал морского окуня под соусом карри, которого приносил в школу в кастрюльке из нержавеющей стали. Коллегам Д’Мелло запах карри не нравился, и потому питался он в одиночестве. А покончив с едой, неторопливо относил кастрюльку во двор, к раковине общего пользования. Мальчики, игравшие во дворе, при его появлении замирали. Поскольку о том, чтобы склониться к раковине, нечего было и думать (брюхо, ничего не попишешь), ему приходилось наполнять кастрюльку водой и поднимать ее ко рту. Он несколько раз подряд прополаскивал рот, изрыгая шафрановые струи. И каждый раз мальчики визжали от счастья. Когда же он возвращался в учительскую, они сбегались к раковине, чтобы полюбоваться кучкой собравшихся у отверстия стока тонких рыбьих костей, похожих на отложения, из которых еще вырастет когда-нибудь коралловый риф. Трепет и отвращение смешивались в голосах мальчишек, когда они принимались скандировать в унисон, все громче и громче: «Людоедлюдоедлюдоед! »

«Главное затруднение, сопряженное с избранием мистера Д’Мелло в мои заместители, состоит в том, что он питает чрезмерную склонность к отходящему ныне в прошлое насилию над учениками», – писал в правление ордена иезуитов молодой директор школы. Мистер Д’Мелло сек учеников слишком часто и слишком подолгу. Бывало, он писал что-нибудь на классной доске, а левая рука его уже тянулась к тряпке, предназначенной для вытирания оной. Дописав же, мистер Д’Мелло поворачивался и запускал тряпкой в задний ряд, и сидевшие там ученики с визгом ныряли под стол, опрокидывая при этом скамейку.

Числилось за ним и кое-что похуже. Отец Мендонза в подробностях изложил правлению рассказанную ему пугающую историю. Однажды, это случилось много лет назад, сидевший в первом ряду, прямо перед мистером Д’Мелло, маленький мальчик заговорил с одноклассником. Учитель никакого замечания ему не сделал. Просто сидел, наливаясь гневом. И вдруг – так об этом рассказывали – мозг его словно заволокло мглой. Он сорвал мальчика со скамьи, поднял его перед собой и понес в дальний конец классной комнаты, а там запер несчастного в шкаф. И до конца урока мальчик бил кулаками в дверь шкафа. «Я задыхаюсь!» – кричал он. Удары кулаков в дверь становились все громче и громче, потом все тише и тише. Когда же дверь наконец открыли – целых десять минут спустя, – воздух класса наполнился вонью мочи, а мальчик выпал из шкафа на пол недвижным кулем.

Да и в прошлом мистера Д’Мелло имелись темные пятна. Шесть лет обучался он на священника в Валенсийской семинарии, а потом вдруг покинул ее, разругавшись с начальством. Если верить слухам, он оспорил священную Догму, заявив, что в такой стране, как Индия, политика Ватикана в отношении контроля рождаемости решительно нелогична, – и потому ушел, махнув рукой на потраченные впустую шесть лет жизни. По другим же сведениям, он оказался вольнодумцем, пренебрегавшим регулярными посещениями храма.

А затем настал день, когда школу посетила христианка из самой Британии, щедро жертвовавшая средства на поддержку осуществлявшихся в Индии достойных начинаний. В то утро отец Мендонза с особым усердием напомадил еще сохранившиеся на его голове пряди волос. Он упросил мистера Пандита сопровождать вместе с ним британскую леди во время осмотра школы. Преподаватель языка каннада с превеликой учтивостью рассказывал иностранке о славной истории школы Святого Альфонса, о ее выдающихся выпускниках, о роли, которую она сыграла в насаждении начал цивилизации в этом варварском уголке Индии, бывшем некогда дикой пустыней, перенаселенной слонами. Отец Мендонза начал уже склоняться к мысли о том, что мистер Пандит и есть самый тонкий человек, какого только можно сыскать в этой части света. И вдруг иностранка завизжала, да как! Она в ужасе растопырила перед собою пальчики. На последней скамье класса, за спинами попискивавших от смеха учеников, возвышался Джулиан Д’Эсса, отпрыск владельцев кофейной плантации, выставив всем напоказ свои причиндалы. Мистер Пандит бросился, разумеется, к безумному негодяю, но вред, и вред непоправимый, был уже нанесен. Иезуит увидел, как заграничная благотворительница пятится прочь от него с полными ужаса глазами, как если бы он-то и был эксгибиционистом.

В тот вечер отцу Мендонзе позвонил из Бангалора, дабы утешить его, один из старейших членов правления ордена иезуитов. Не узрел ли наконец «реформатор» истину? Современные, касающиеся образования идеи хороши лишь в Бангалоре, а не в таком застойном болоте, как Киттур, лежащий в милях, милях и милях от цивилизации.

«Для того чтобы руководить школой, в которой учатся шесть сотен юных животных, – сказал старейший член правления рыдавшему молодому директору, – вам без настоящего людоеда не обойтись».

И через два месяца после его появления в школе Святого Альфонса отец Мендонза вызвал в свой кабинет мистера Д’Мелло. Другого выбора у меня нет, сказал отец Мендонза, и попросил мистера Д’Мелло стать его заместителем. Для управления такой школой, как эта, необходим, заявил иезуит, человек, подобный мистеру Д’Мелло.

«Остановись на минуту, – сказал себе Д’Мелло. – Переведи дыхание». Еще немного, и он войдет в класс – с объявлением войны. Пока все складывалось хорошо, до задней двери он добрался без помех. Взять их врасплох. О том, что Мендонза передумал насчет «Говорящего Ангела», все они, надо полагать, уже знают. Мальчики, разумеется, решили, что школьное начальство попросту струсило. И сейчас опасность достигла высшей точки – равно как и возможность преподать им урок, который они запомнят навсегда.

В классе было тихо – слишком тихо.

Д’Мелло вошел на цыпочках. В последнем ряду, где сидели обычно рослые болваны-переростки, целая стая их слиплась в безмолвную груду, рассматривая журнал. Д’Мелло постоял, нависнув над ними. Журнал был обычным, понятно каким журналом.

– Джулиан, – негромко произнес Д’Мелло.

Отроки испуганно обернулись, журнал полетел на пол. Джулиан встал, ухмыляясь. Он был самым рослым, самым переростком из переростков. Перевернутый треугольник волос дыбился под его расстегнутой на груди рубашкой, а когда он закатывал рукава и напрягал мышцы, Д’Мелло видел бицепсы, вспухавшие бледными толстыми трубами. Поскольку Джулиан Д’Эсса был наследником династии кофейных плантаторов, выгнать его из школы никакой возможности не было. А вот наказывать – сколько угодно. Маленький демон смотрел на Д’Мелло с развратной улыбкой. И в ушах Д’Мелло зазвучал голос Д’Эсса, подстрекавший его к самому худшему: «Людоед! Людоед! Людоед! »

Он за воротник вытянул мальчишку из-за стола. Хрясь! – воротник оторвался. Трясущийся локоть Д’Мелло замер – прижавшись к щеке мальчишки.

– Убирайся из класса, животное… и встань за дверью на колени…

Вытолкав Джулиана в коридор, он постоял, прижав ладони к коленям и переводя дух. Потом поднял журнал и на виду у всего класса выдрал из него несколько страниц.

– Вот, значит, какое чтение вы предпочитаете, э? Да вам еще и «Говорящего Ангела» подавай? Хотите полюбоваться афишами на его стенах, этими Фресками Порока?

Д’Мелло прошелся по классу, локоть его подергивался, голос гремел:

– Даже прокаженные стыдятся заходить в «Говорящего Ангела»! Накрывают головы одеялами и, дрожа от срама, суют свои три рупии кассирам. Внутренние стены кинотеатра оклеены плакатами фильмов разряда Х, в которых изображаются все разновидности бесстыдства. Смотреть такие фильмы – значит растлевать и души свои, и тела!

И он запустил журналом в стену. Мальчишки полагают, что он боится их? Нет! Он не из этих «новомодных» учителей, которых натаскивают в Бангалоре и Бомбее! Он питается насилием, ест его на десерт! Поскупишься на розгу, погубишь ребенка.

Мистер Д’Мелло упал в свое кресло. Дышать было нечем. Тупая боль распускала в груди длинные корни. И все же он ощутил удовлетворение, увидев, что речь его потребное действие возымела. Мальчишки сидели, и ни один из них даже пикнуть не смел. Воротник, оторванный у Джулиана перед всем классом, заставил их притихнуть. Однако мистер Д’Мелло понимал – это вопрос времени, всего лишь вопрос времени. В свои пятьдесят семь лет он никаких иллюзий относительно природы человека уже не питал. Похоть снова воспламенит сердца этих юнцов, посеяв в них жажду бунта.

Он приказал им открыть учебники по хинди. Страница 168.

– Кто прочитает стихотворение?

Класс молчал, поднялась лишь одна рука.

– Читай, Гириш Раи.

С первой скамьи встал мальчик в больших, как у комика, очках. Густые волосы его разделял посередке пробор, на маленьком лице теснились прыщи. Учебник ему не требовался, стихотворение он знал наизусть.

Нет, произнес цветок,

Не бросай меня, произнес цветок,

На постель целомудренной девы,

В свадебный экипаж,

На площадь Веселой Деревни.

Нет, произнес цветок,

Брось меня на пустом пути,

Которым идут герои,

Чтобы гибнуть за свой народ.

Мальчик сел. Класс молчал, посрамленный на миг чистотой его произношения, звуками чуждого языка.

– Ах, если бы все вы походили на этого ученика, – негромко произнес мистер Д’Мелло.

Впрочем, он не забыл о том, что его любимец осрамился на конкурсе «Ротари-Клуба». Приказав классу по шесть раз переписать стихотворение в тетради, он две, а то и три минуты не смотрел в сторону Гириша. А затем пальцем поманил его к себе.

– Гириш… – Голос его дрогнул. – Гириш… почему ты не занял на конкурсе первое место? Как мы сможем добраться до Дели, если ты перестанешь получать первые премии?

– Простите, сэр… – произнес мальчик. И понурился от стыда.

– Гириш… в последнее время ты получил их так много… что-нибудь произошло?

На лице мальчика отобразился испуг. И мистер Д’Мелло запаниковал.

– Кто-то донимает тебя? Кто-то из мальчиков? Д’Эсса ничем тебе не грозил?

– Нет, сэр.

Д’Мелло обвел взглядом рослых мальчишек, сидевших в заднем ряду. Повернул голову направо, чтобы взглянуть на жестокую улыбку Д’Эсса. И заместитель директора школы принял решение.

– Гириш… завтра… я не хочу, чтобы ты ходил в «Говорящего Ангела». Ты пойдешь в «Бельмор».

– Но почему, сэр?

Мистер Д’Мелло гневно выпрямился.

– Что значит «почему»? Потому что я так сказал, вот почему! – взревел он.

Весь класс оторвался от тетрадей – мистер Д’Мелло кричит на своего любимца?

Гириш Раи покраснел. Казалось, он того и гляди заплачет, и сердце мистера Д’Мелло смягчилось. Он улыбнулся, похлопал мальчика по плечу:

– Ну-ну, Гириш, не плачь… Остальные мальчишки меня не волнуют. Пусть таскаются в «Говорящего Ангела» хоть каждый день, пусть читают журналы. Они развращены, им ничем уже не поможешь. А ты – другое дело. Тебя я туда не пущу. Иди в «Бельмор».

Гириш кивнул, вернулся к своему месту на передней скамье. Он все еще с трудом сдерживал слезы. Сердце мистера Д’Мелло таяло от жалости: он говорил с бедным мальчиком слишком резко.

Когда урок закончился, он подошел к передней скамье, постучал по ней пальцем:

– Гириш, у тебя есть какие-либо планы на вечер?

Какой ужасный день, какой ужасный. Мистер Д’Мелло шел по проселочной дороге, тянувшейся от школы к его дому в поселке учителей. Страшное «хрясь» камня снова и снова отдавалось эхом в его голове… и глаза несчастного животного…

Он возвращался домой с томиком стихов под мышкой. Рубашку его покрывали теперь брызги красного карри, кончики воротника изогнулись, точно сожженные солнцем листья. И каждые несколько минут он останавливался, чтобы распрямить ноющую спину и отдышаться.

– Вам нездоровится, сэр?

Мистер Д’Мелло обернулся: его нагонял Гириш Раи с огромным ранцем цвета хаки на спине.

Несколько ярдов учитель и ученик прошагали бок о бок, потом мистер Д’Мелло остановился, указал вперед:

– Ты видишь это, мальчик?

На середине пути от школы к дому учителя стояла кирпичная стена с широким проломом посередине. И сама она, и пролом провели здесь многие годы, на этой дороге вообще мало что изменилось с тех пор, как тридцать лет назад мистер Д’Мелло перебрался сюда, чтобы поселиться в отведенной ему, молодому учителю, квартире. За проломом различались на другой дороге, соединявшейся с этой, три фонарных столба, и вот уж почти двадцать лет мистер Д’Мелло каждый вечер останавливался у пролома, чтобы вглядеться в них. Двадцать лет он смотрел на эти столбы, пытаясь разрешить все одну и ту же загадку. Как-то утром – два десятка лет назад – он, проходя мимо пролома, увидел, что на всех трех столбах написаны мелом одни и те же слова:

«Смерть Натану К.»

Он пролез в пролом, подошел к фонарным столбам, потер зонтом надписи, пытаясь разгадать их тайну. Что они означали? Мимо катил тележку с овощами какой-то старик. Д’Мелло попытался выяснить у него, кто такой Натан К., однако зеленщик только пожал плечами. И Эрнст Д’Мелло стоял в окутавшем деревья тумане и терялся в догадках.

На следующее утро надписи исчезли. Кто-то намеренно стер их. А придя в школу, он просмотрел в газете колонку некрологов и глазам своим не поверил – той ночью в Гавани убили человека по имени Натан Ксавье! Поначалу он думал, что столкнулся с каким-то планировавшим убийство тайным обществом. Затем его одолела тревога еще более темная. А что, если эти слова написали китайские шпионы? Годы прошли, а загадка так и осталась неразрешенной, и он вспоминал о ней всякий раз, как проходил мимо пролома.

– А вы не думаете, сэр, что это были пакистанские шпионы? – спросил Гириш. – Что они-то и убили Натана К.?

Мистер Д’Мелло только крякнул. Он понял, что ему не следовало делиться этим воспоминанием с Гиришем. Понял, что каким-то образом принизил себя. Учитель и ученик пошли дальше.

Мистер Д’Мелло смотрел, как лучи закатного солнца падают, пробивая листву баньяна, на землю, оставляя на ней лужи света, подобные лужицам воды, которые оставляет вышедший из ванны ребенок. Он взглянул в небо и невольно прочитал вслух строчку из написанных на хинди стихов: «Золотая рука солнца, ласкающая облака…»

– Я знаю это стихотворение, сэр, – сообщил тоненький голос. И Гириш Раи прочитал остаток строфы: – «…подобна руке любовника, ласкающей любимую».

Они шли.

– Так ты не равнодушен к поэзии? – спросил Д’Мелло. И, прежде чем мальчик ответил, открыл ему еще одну свою тайну. В юности он хотел стать поэтом – национальным, никак не меньше, новым Бхарати или Тагором.

– Так почему же вы не стали, сэр?

Учитель рассмеялся:

– Может ли, о мой ученый друг, человек жить одной лишь поэзией в этой дыре, именуемой Киттуром?

Загорались один за другим фонари. Почти уж настала ночь. Мистер Д’Мелло различил вдали освещенную дверь своего жилища. Подходя к дому, оба молчали. Он и отсюда слышал вопли маленьких негодяев. Интересно, что они ломают теперь?

Гириш Раи смотрел на него.

Мистер Д’Мелло стянул с себя рубашку, повесил ее на прибитый к стене крючок. Мальчик смотрел, как заместитель директора, оставшийся в одной лишь майке, медленно опускается в кресло-качалку, стоявшее посреди его гостиной. Две девочки в одинаковых красных платьицах носились по комнате кругами, вопя во все горло. Старый учитель не обращал на них никакого внимания. Какое-то время он вглядывался в мальчика и пытался понять, почему, впервые за время работы в школе, пригласил в свой дом ученика.

– Почему мы отпустили пакистанцев, сэр? – вдруг выпалил Гириш.

– О чем это ты, мальчик? – Д’Мелло наморщил сразу и нос, и лоб, прищурился.

– Почему в шестьдесят пятом мы позволили пакистанцам уйти от нас? Они же были в наших руках. Вы однажды упомянули об этом в школе, но ничего не объяснили.

– Ах, это! – Мистер Д’Мелло радостно хлопнул себя ладонями по бедрам.

Еще одна из его любимых тем. Великий срам 1965 года. Индийские танки вошли в предместья Лахора, а наше правительство выбило у них из-под гусениц землю. Какой-то чиновник получил взятку, и танки были отозваны.

– С тех пор как скончался Сардар Патель, страна покатилась под откос, – сказал он, и мальчик кивнул.

– Мы живем среди хаоса и коррупции. Нам осталось только одно – делать нашу работу, а потом возвращаться домой, – сказал он, и мальчик кивнул.

Учитель удовлетворенно вздохнул. Он был сильно польщен: за все проведенные им в школе годы еще ни один ученик не чувствовал себя столь же оскорбленным, как и он сам, колоссальным промахом 65-го года. Поднявшись из кресла, он снял с книжной полки томик стихов на хинди.

– Только верни его, ладно? И в безупречном состоянии. Без клякс и пометок, – сказал он, и мальчик кивнул.

Гириш украдкой оглядывал дом, удивляясь бедности, в которой жил учитель. Стены гостиной были голы, если не считать подсвеченного изображения Святейшего Сердца Иисуса. Но и на этой картине шелушилась краска, а по стенам комнаты шныряли обнаглевшие гекконы.

Пока Гириш листал сборник стихов, девочки в красных платьях поочередно повизжали ему в уши, а затем с воплями умчались в другую комнату.

Женщина в просторном зеленом платье, расшитом белыми цветами, принесла мальчику стакан с чем-то сладким и красным. Взглянув ей в лицо, мальчик смутился и не смог ответить на ее вопросы. Она показалась ему совсем молодой. Должно быть, мистер Д’Мелло женился очень поздно, подумал мальчик. Наверное, в молодости он был слишком застенчив и не решался даже приблизиться к женщинам.

Д’Мелло нахмурился, придвинулся к Гиришу:

– Почему ты улыбаешься? Что тебя развеселило?

Гириш покачал головой.

Учитель продолжил свою речь. Он говорил о том, от чего все еще закипала его кровь. Когда-то Индией правили три иноземные державы: Англия, Франция и Португалия. Ныне на смену им пришли три порожденные ею самою мерзости: Предательство, Посредственность и Подлость.

– Проблема кроется здесь, – он постучал себя по ребрам, – в звере, который сидит внутри нас.

И Д’Мелло начал рассказывать Гиришу то, чего никому еще не рассказывал. Неведение по части истинной природы школьников он сохранял лишь в течение первых трех месяцев своей учительской жизни. В те его ранние дни, признался Д’Мелло, он, бывало, заходил после уроков в школьную библиотеку, чтобы почитать сборник стихотворений Тагора. Он внимательно прочитывал страницу за страницей, по временам останавливаясь, закрывая глаза и представляя себе, что и ему выпало счастье жить в пору борьбы за свободу – в те священные годы, когда человек мог прийти на митинг и увидеть, как Ганди крутит свое колесо, как Неру выступает перед толпой.

Когда же он покидал библиотеку, в голове его роились образы Тагора. В этот час, напитавшийся электричеством от садившегося солнца, кирпичная стена школы обращалась в длинную ленту чеканного золота. Вдоль стены поднимались в небо баньяны, в их темных глубоких кронах мерцали, подобно серебряным ожерельям, крошечные листья, как будто деревья перебирали, погрузившись в медитацию, бусины четок. Мистер Д’Мелло замирал на месте. Вся земля, казалось ему, выпевала строки Тагора. Потом он шел вдоль спортивных площадок, разбитых в котловане, что находится рядом со школой. И в грезы его грубо вторгались растленные вопли.

– Что за крики несутся оттуда по вечерам? – как-то раз наивно поинтересовался он у коллеги.

Старый учитель ссыпал в эту минуту щепоть табака на краешек нечистого носового платка. Втянув его носом, старик ухмыльнулся:

– А это они там заголяются. Только и всего.

– Заголяются?

Многоопытный преподаватель подмигнул ему:

– Только не говорите мне, что в вашей школе такого не делали…

Впрочем, взглянув в лицо Д’Мелло, он понял: и впрямь не делали.

– Это самая древняя из школьных игр, – пояснил старый учитель. – Сойдите вниз, посмотрите сами. Мне не хватит слов, чтобы описать ее.

На следующий вечер Д’Мелло сошел вниз. Пока он спускался по ступенькам лестницы, крики становились все более громкими.

А на следующее утро он вызвал всех участников игры – всех, даже пострадавших в ней, – к себе в кабинет. И спросил нарочито спокойным тоном:

– По-вашему, здесь у нас что – высоконравственная, руководимая католиками школа или публичный дом?

В то утро он здорово всех их побил.

А закончив, обнаружил, что правый локоть его подергивается.

На следующий вечер спортивная площадка безмолвствовала. Он же, чтобы оградить себя от зла, цитировал вслух Тагора: «Где головы подняты ввысь и разум избавлен от страха…»

Несколько дней спустя он, проходя мимо спортивных площадок, заметил, что его правый локоть снова подрагивает. С площадок поднимался прежний, уже знакомый ему, черный вой.

– Тогда-то чешуя и отпала от глаз моих, – сказал мистер Д’Мелло. – И иллюзий относительно человеческой природы у меня не осталось.

Мистер Д’Мелло озабоченно вгляделся в Гириша. Мальчик пытался растворить в красном напитке широкую улыбку.

– Они ведь не делали этого с тобой, не правда ли, Гириш, – когда ты вечерами играл с ними в крикет? Не заголяли?

(Мистер Д’Мелло уже предупредил Д’Эсса и его переразвитых головорезов: если они сунутся с этим к Гиришу, он заживо сдерет с них шкуру. И тогда они узнают