Притвориться мертвым на уроке французского языка

16 апреля 2007 г. в середине урока французского языка сту­денты услышали первые посторонние звуки. Это были назойливые хлопки. Студенты прекратили разговоры. «Наверно, какие-то строительные работы», — сказал один из них. Затем грохот усилился. Из соседнего класса донеслись чьи-то стоны. Седая преподавательница французского языка Джоселин Кутюр-Новак славилась своей улыбчивостью. Но теперь она напряглась и сказала: «Это же не то, о чем я думаю, а? »

Именно в этот момент со своего места встал новичок ее класса в Технологическом университете Вирджинии в Блэксбурге по имени Клэй Виоланд . Он четко знал, что надо де­лать дальше, но внезапно обнаружил, что не может вспомнить имя преподавательницы. Это было странно, но не остановило его. «Вы, — сказал он, — придвиньте стол к двери». Кутюр-Новак сде­лала, как было приказано. Затем Виоланд повернулся к окну. Он знал, что необходимо выбраться из кабинета.

Но вдруг он увидел оружие. Поворачиваясь, Виоланд заметил, как в дверном проеме появилась полуавтоматическая винтовка. В комнату вошел Чо Сунь Хви , исполненный зло бы на весь мир, молчаливый молодой человек, который превратит Этот день в день самого кровавого расстрела в истории США, убив 32 человека, а потом покончив с собой. Он с легкостью оттолкнул придвинутый к двери стол. Видя это, Виоланд автоматически изменил план действий: «Я направлялся к окну, ведь мы находились всего-навсего на втором этаже. Но, увидев в дверях оружие, я просто застыл».

Потом Виоланд, основной специализацией которого были ме­ждународные дела, а второй — музыка, рухнул под свой стол. Он не стал сворачиваться в клубок или закрывать голову руками, он просто лег на бок в относительно уязвимом положении и неесте­ственно согнул руку. Затем он замер: «Мое сознание само пере­ключилось в этот режим. Я помню, как подумал, что сначала он будет стрелять в движущихся людей. Я помню, что считал движение ключевым фактором».

Пока Виоланд лежал под столом, прикрыв лицо согнутой ру­кой, Чо открыл огонь. «Он начал методично и хладнокровно рас­стреливать людей. Стрельба была ритмичной, как будто он делал паузы между выстрелами, переходя от человека к человеку. По­сле каждого выстрела я думал: ну вот, следующая пуля будет мо­ей. После некоторых выстрелов я слышал либо короткий или дол­гий стон, либо кряхтенье, либо тихий вскрик какой-нибудь из де­вочек», — вспоминает Виоланд.

Подобно большинству жертв катастрофических ситуаций, он не имеет представления о том, сколько длились его мучения. «Я не знаю, пять минут или два часа это длилось», — сказал он мне в бе­седе, состоявшейся через пять недель после расстрела. Но в ка­кой-то момент Чо покинул комнату, и звуки выстрелов начали удаляться. С той же самой уверенностью, с какой он падал на пол, Виоланд знал, что Чо еще вернется. Он не понимал, откуда взя­лось это знание, ведь раньше он никогда не попадал в такие ситуа­ции. Он не был охотником или солдатом. Ему было всего 20 лет, и он вырос в фешенебельном вашингтонском пригороде, городке Потомак, штат Мэриленд. У него были длинные, растрепанные, как это теперь модно, каштановые волосы, и он играл в рок-груп­пе. Но голос, звучавший в его голове, казалось, уже когда-то про­ходил через все эти испытания.

Гипноз

При определенных условиях внутри горящих самолетов, тонущих судов или даже на импровизированных полях сражений многие люди просто перестают двигаться. Наступает решающий момент, а они не предпринимают ровным счетом ничего. Они отключают­ся, внезапно теряя силу и волю. Люди впадают в состояние такой прострации непроизвольно, и это состояние — одна из самых важных и занимательных моделей поведения в репертуаре чело­веческих реакций на катастрофы. Такое поведение наблюдается гораздо чаще, чем паника. (Некоторые исследователи называют этот паралич «негативной паникой», потому что в определенных аспектах он полностью ей противоположен.) Кроме того, это яв­ление гораздо более распространено, чем героизм, о котором мы будем говорить в следующей главе. Если вы гадаете, каким обра­зом можете повести себя во время катастрофы, данная глава мо­жет оказаться для вас самой информативной частью книги. Ведь хотя такой паралич — самая распространенная модель поведения во время катастроф, он остается и одним из самых неправильно понимаемых явлений.

В первой половине 1980-х гг. молодой психолог Гордон Гэллап-младший выращивал в своей лаборатории в Университете Тулейн цыплят для использования в базовых учеб­ных экспериментах. В один прекрасный день в дверь лаборатории заглянул один из студентов-старшекурсников и задал вопрос, на следующие 25 лет полностью изменивший тему исследований Гэллапа: «Скажите, а вы видели когда-нибудь загипнотизированную курицу? »

Гэллап попросил студента войти. Молодой человек показал ему фокус, которому научился еще в детстве. Он схватил цыплен­ка и прижал его голову к столу. Поначалу птица пыталась сопро­тивляться, в истерике размахивая крыльями и издавая громкие крики. Гэллап даже немного занервничал. Но потом, через 5—10 секунд, цыпленок внезапно успокоился и затих. Студент убрал руку, но птица осталась лежать в том же положении. Цыпленок не двигался, но продолжал нормально дышать. «Подумать толь­ко! Казалось, цыпленок оказался под гипнозом, — вспоминает Гэллап. — Он находился в каком-то кататоническом состоянии. Я не мог поверить своим глазам!»

Гэллап немедленно отправился в библиотеку, чтобы изучить феномен «гипноза животных». Выяснилось, что это явление заво­раживало людей на протяжении уже нескольких столетий. Сред­невековые монахи «заколдовывали» таким способом черных дроздов, сов, орлов и павлинов. В академическом разрезе эта тема впервые была затронута в 1646 г. в труде иезуитского священника и ученого. Но к данному явлению продолжали относиться как к обычному фокусу. В XIX в. мальчишки на юге Франции «заколдо­вывали» индюков, чтобы поиздеваться над местными фермерами. Маленькие хулиганы засовывали головы индюков им под крыло и несколько раз покачивали вперед и назад, оставляя на птичьих дворах такие натюрморты из парализованных страхом птиц.

Гэллап обнаружил, что в состояние паралича можно ввести любое живое существо. Фактически ему это удавалось со всеми животными, с которыми он проводил эксперименты: «Данный феномен был документально зафиксирован в экспериментах с ра­кообразными, амфибиями, лягушками, ящерицами, змеями, пти­цами и даже млекопитающими, начиная с диких кабанов, коров и приматов и заканчивая крысами и кроликами». Казалось, любое животное подчиняется мощнейшему инстинкту, заставляющему полностью отключаться в моменты предельного страха. Для этого всего лишь надо убедиться в том, что живое существо боится и чувствует безвыходность своего положения. Чем больший страх оно испытывало, тем дольше времени оставалось в «заморожен­ном» состоянии. Но почему?

Сегодня Гэллап работает в Государственном университете Нью-Йорка в Олбени, где ведет исследовательскую работу и пре­подает эволюционную психологию. Я посетила его там весной 2007 г., через два дня после расстрела в Технологическом универ­ситете Виргинии. Ученый был одет в черную майку, джинсы и бе­лые кроссовки. Он установил старый слайд-проектор, чтобы по­казать мне снимки одного из первых загипнотизированных им цыплят, а также изображение своего сына, стоящего рядом с обездвиженной коровой. На экране мелькали слайд за слайдом с парализованными ящерицами-гекко, кроликами и голубыми кра­бами из дельты Миссисипи.

Вот что нам известно о животных, находящихся в состоянии паралича: снижается частота сердцебиения и температура тела, учащается дыхание, а тело перестает чувствовать боль. Глаза, как правило, самопроизвольно закрываются, но когда они остаются открытыми, животное смотрит вперед расфокусированным взгля­дом. Зрачки глаз расширяются. Время от времени тело охватывает дрожь, подобная той, которая наблюдается у страдающих болез­нью Паркинсона. Но все это время мозг находится в сознатель­ном состоянии, усваивая всю возможную информацию о проис­ходящем вокруг.

Шотландский миссионер Дэвид Ливингстон описал в своих работах ощущения, испытываемые во время пара­лича. В середине 1800-х гг., будучи на охоте в Южной Африке, он выстрелил во льва с расстояния около 30 футов и ранил его. Пока Ливингстон перезаряжал ружье, лев бросился на него, вцепился зубами в плечо и сбил на землю:

Страшно рыча мне прямо в ухо, он начал трясти меня, как терьер пойманную крысу. Шок вызвал у меня ступор, подобный тому, в который, наверно, впадает мышь после того, как ее в пер­вый раз тряхнет кошка. В результате всего этого я оказался в со­стоянии полусна, где не было чувства боли или ощущения страха, хотя я полностью осознавал все, что со мной происходит.

Другие охотники оттащили льва, и вскоре он умер от ранений. Ливингстон получил перелом руки, а на его предплечье остались 11 аккуратных ран от зубов зверя.

Может показаться, что впадать в расслабленное и спокойное состояние, в то время как тебя, словно любимую игрушку, жует лев, — не лучший выход. Стороннему наблюдателю такой паралич может казаться очень похожим на полное поражение, будто па­рализованное животное просто впало в шоковое состояние или отказалось от борьбы за жизнь. Но это будет слишком несправед­ливо по отношению к жертве. Потратив несколько десятилетий на изучение этого феномена, Гэллап проникся огромным уважением к стратегии паралича. Животные, впадающие в паралич, повышают свои шансы на вы­живание во время определенных типов атак. Но почему? Как от­каз от борьбы может помочь сохранить жизнь? Разве такое пове­дение не будет приводить к неминуемой смерти? Объяснение, как и в случае прочих наших реакций на страх, уходит корнями в об­ласть эволюционной адаптации. У льва окажется больше шансов выжить и передать свои гены потомству, если он не будет пожи­рать больных животных или гниющую падаль. Многие хищники полностью теряют интерес к добыче, не оказывающей сопротив­ления. Нет борьбы, нет и аппетита. Это такой первобытный спо­соб избежать пищевого отравления. А животные, на которых охо­тятся хищники, научились пользоваться этим шансом на выжива­ние, симулируя смерть или болезненное состояние. Конечно, этот прием не дает стопроцентной гарантии выживания, и множество животных гибнет именно таким образом. Но когда нет другого выхода, такая стратегия может быть вполне оправданной. Пара­лич, равно как и героизм, может обладать большей адаптивно­стью, чем могло бы показаться на первый взгляд.