Шестой рассказ от 25 декабря 2015 года. Выпуск 6 январь/февраль

Короткая история о любви
Энгин Акьюрек

«Я нарисую – цвет не выгорает.
Я полюблю – любовь не умирает.»
(Юнус Эмре)

Пролог

Кому посвящают самые восторженные слова?
Разве слова, запечатлевшие на листе бумаги формата А4 победы и лучшие качества определенного человека, превращают его в героя? Он со скоростью света проникает в самые потаенные уголки нашего сердца и обустраивается там, даже если он не завоевывал континенты и не подавлял бунты с особой жестокостью, у нас внутри уже звучит восторженная мелодия завтрашнего дня, переполняя нас до краев.
Герои не ставят перед собой цель стать героями. Разве одни лишь походы и завоевания сделали из Наполеона того, кем он был? Если герой живет только ради геройства, то он в итоге будет лишь с вызовом позировать для фотопортретов в иллюстрированном издании. Или, как в «Супер Марио», он будет стараться собрать побольше золотых монет, имея достаточные технические возможности, и даже три жизни, но при этом так и не сумеет затронуть сердца и души людей.

Так кому же посвящают самые восторженные слова?

Современная жизнь напихала в нас, как в карманы, всякой всячины, и мы, краснощекие, пышущие здоровьем, пребываем в состоянии безудержного удовольствия, словно объелись пекмеза. Как Меджнун одержим поисками Лейлы его сердца, так и мы всем телом, сердцем и душой жаждем «лайков», которые нам раздают в социальных сетях, и они способны превратить нас в своеобразных Менджунов, обреченных на слепоту. Мы распыляем так называемые слова любви во все стороны, как отблески трескучего пламени от газовых горелок, отапливающих наши дома. Мы планируем свое будущее в соответствии с количеством собранных «лайков». Швейцарские ученые, об открытиях которых мы читаем на последних страницах газет, так и не открыли формулу любви. И плата за это – слезы деревьев, на стволах которых мы вырезаем сердечки карманными ножами. Наука тут беспомощна, беспомощен даже гений, создавший атомную бомбу. Маститые ученые так и не открыли фундаментальную частицу, способную зажечь наши сердца. К сожалению, пока нет такого исцеляющего слова, оправдывающего нашу душевную лень, отсутствие в нас любви и стремления к самопожертвованию, слова, которое можно было бы класть под язык утром и вечером, как лекарство. Либо ученые так ленивы, либо это мы привыкли жить в кредит, имея возможность в любое время взять 9-месячную отсрочку по оплате. Разве в этом мире, где каждый клеймит все, что было до него, перевелись великие поэты, способные отыскать музу для вдохновения?

Завязка

Годы в лицее... Не спрашивайте, какой точно год… в сознании, так или иначе, сразу всплывает стандартная картина. Ну, если вы так уж любопытны, я вам скажу… Это были годы, когда любимую девушку нельзя было найти в темных водах ни одной из социальных сетей. Годы, которые наводят на воспоминания о юности и возмужании, годы, которые зрелые мужчины не очень любят вспоминать, и чаще проклинают, разглядывая фотографии того времени.

Я где-то в среднем классе лицея… Мехмет – мой самый близкий друг, не удивляйтесь, что я назвал его так, ведь мы действительно были друг другу ближе кровных братьев, хоть мы и не резали себе правые руки и не давали кровной клятвы. Мы с Мехметом учились в одном классе. Я знаю, что когда рассказываешь историю, следует описать душевное состояние героев, представляющих страну тех лет, какими мы и были. Мехмет, мой брат по духу, был по характеру очень замкнутым. Не могу сказать, что я непрестанно щебетал, как птичка, но именно я всегда рассказывал о происшедших событиях, если было нужно. Если вы живете по соседству в одном районе, вы не можете спать спокойно, если ваши соседи голодны. Наше с Мехметом добрососедство проявлялось так же и в лицее, особенно на уроках математики. Мы всегда старались друг для друга, помогали друг другу и исхитрялись получать самые высокие оценки, к изумлению всех одноклассников, пока учителя не почувствовали неладное.
Мы всегда много смеялись. Со смехом лучше всего проводить время. Наперекор тем, кто требовал от нас серьезности, мы доказывали, что новые улыбки невозможно изобрести в лабораторных условиях. Мы понятия не имели, кто и почему считал это нашим недостатком; смущение и самоуверенность придут в нашу жизнь только через несколько лет.
Играя в «Уличного бойца» (Street Fighter), мы так хорошо натренировались, что наше самодовольство вылилось в чувство национальной гордости, в порыве которой Мехмет воскликнул: "В эту игру играют люди во всем мире, а нам нет равных!" Затем, чтобы еще добавить нам уверенности, мы взялись за пульты и индийский боец Дхалсим* встал в боевую стойку в поддержку угнетенного азиата.
Мне очень повезло, что у меня был такой друг, как Мехмет. Когда человек учится делиться малым с другими, будущее кажется более чем радужным.
Мы всегда поверяли друг другу все наши секреты. Мы по-детски подшучивали над нашими слабостями. Но когда мы разговаривали с девочками в клетчатых юбках, мы превращались в серьезных мужчин. Мы говорили о любви просто, как о любви, не придавая ей никакого другого значения. Мы говорили о ней, когда для этого была причина, и вовсе без причины.

Эпилог

Я знаю, что слово «эпилог» порождает ожидания, мы просматриваем текст, стремясь узнать, каково же окончание истории.
После зимних каникул в нашем классе появилась новая девочка. Ее звали Бильге**. Она грациозно шла к своему месту в противоположном ряду. Она была «мудрой», я же в ее присутствии чувствовал себя полным дураком, осознавая лишь то, что я был одурманен запахом ее волос, ее походкой, когда она входила в класс, ароматом ее духов, от которого она казалась старше своего возраста.
Моему сердцу, разбитому на восемь осколков, понадобилась всего четверть секунды, чтобы разобраться в своих чувствах, и я сказал себе: «Я влюблен в нее, черт возьми!»
Это была платоническая любовь, когда смотришь на нее издалека, не можешь спать, пишешь письма, репетируешь, как будешь с ней говорить, чтобы, в конце концов, так никогда и не осмелиться заговорить с ней. Пожалуй, школьные годы лучше всего подходят для платонической любви. Наблюдать за тем, в кого влюблен, отдаленно сравнимо с истинами, которые я вычитаю годами позже в книгах серьезных философов. Быть человеком – это проблема, особенно в нашем современном мире, где все является проблемой...
Влюбившись, я смеялся уже гораздо реже. На переменах я тайком наблюдал за ней, не поворачивая головы, а когда она не смотрела в мою сторону, я смотрел на нее во все глаза. Несмотря на то, что прошел уже месяц, я все так же держался на расстоянии, а наши краткие разговоры были так серьезны, будто на нас двоих была возложена миссия спасения этого мира. Мне не хотелось объяснять свое состояние моему кровному брату Мехмету; но, стараясь навести мосты близости с «мудрыми» глазами Бильге, я мог себя нечаянно выдать. Все перевернулось с ног на голову. Все запахи и звуки смешались. Тулумба*** стала для меня соленой на вкус, а суп сладким, как шербет.

Под конец недели выпал снег. На выходных я вылепил снеговика и, глядя ему в глаза, начал репетировать, как я буду говорить с ней в понедельник. Бывают в жизни дни, которые запоминаются навсегда. Для меня таким днем стал понедельник. Традиционная речь директора в начале новой недели, как мы строем пошли в класс, сразу же воцарившееся непревзойденное верховенство математики и присутствие Бильге, которая была еще красивее. Я решил, что поговорю с ней после звонка, до начала урока литературы. Прошли годы, но в моей памяти сохранилось все, о чем говорилось на том уроке математики, каждое слово, каждая формула… до мельчайших подробностей. Если бы меня попросили написать формулу любви, я бы сделал это в считанные секунды. Все фибры моей души и тела с рвением помогали мне найти те значения «Х», которые соответствовали неизвестному чувству любви, завладевшему мной.
Когда зазвенел звонок, мой самый лучший друг Мехмет схватил меня за руку и сказал:
«Дружище, пойдем-ка, съедим по колбаске!»

«Я не хочу колбасок», ответил я.

«Ну, тогда по бутерброду с суджуком****», – сказал он, видимо, намереваясь завонять чесноком мою самую романтическую встречу в Бильге.

«Я не голоден».

«А-а-а, брат, что же ты упрямишься? Ну-ка, давай, пойдем!»

Я хорошо знал моего лучшего друга Мехмета. Он никогда не бывал так настойчив. За этой его напористостью скрывалось что-то другое.

«Брат, мне нужно с тобой поговорить».

За свою короткую жизнь я усвоил одну важную вещь. Если кто-то говорит вам: «Нам надо поговорить», не рассчитывайте услышать что-то приятное.

«Брат, я до сих пор тебе не говорил, но я влюбился по уши.»

Некоторые предложения вообще нет необходимости произносить. Пока звуки, запутавшиеся в голосовых связках, вылетят в пространство и вернутся туда, откуда они вышли, вы уже понимаете, что вам хотят сказать.

«Ни слова больше!» – сказал я, словно составляя предложение длиной в несколько страниц.

«Даже не спросишь, в кого?»

«В Бильге?»

«А от тебя ничего не утаишь!»

«Да, не утаишь.»

«А я столько усилий приложил, чтоб ты ни о чем не догадался...»

Иногда человеку хотелось бы не знать...

«А-а-а…». На некоторые вопросы нет ответа.

Мир вокруг нас бескрайний. Мы знаем, что однажды исчезнем навсегда в его бездонном колодце, поэтому хотелось бы прожить короткий период нашей невинности где-то в Средневековье.

«Брат, ты так красиво умеешь говорить, может, спросишь у нее, нравлюсь ли я ей?»

Мехмет, видимо, очень долго откладывал момент, когда придется попросить меня о помощи. Очевидно, он так же старательно репетировал дома сцены объяснения, как и я. Я хранил молчание. Долгое время я не мог даже взглянуть на Бильге. Мое молчание и то, что я никак не прокомментировал новость о его любви, показались моему лучшему другу подозрительными, потому он больше не заговаривал на эту тему. Мы с ним словно подписали договор, состоящий из одной-единственной статьи – найти способ вырвать Бильге из своего сердца.
Со временем цвета и вкусы постепенно встали на свои места. И хоть я все еще чувствовал горечь, соленое стало даже солонее, а сладкое – чересчур сладким, чуть ли не приторным.

И снова понедельник. Мы на уроке физкультуры. Поскольку мы не были большими спортсменами, мы делали зарядку, а потом начали выполнять упражнения на растяжку, во время которых я вдруг оказался лицом к лицу с Бильге. Делая растяжку, она коснулась моей руки, и мне показалось, что она потянула за струны, идущие из моего сердца. Я не мог смотреть ей в глаза.

«Мы с тобой поссорились, что ли?» – спросила она. Моя рука обмякла, как ватная.

«Не-е-ет…» – ответил я. И этот мой ответ опять, словно растянулся на несколько страниц.

Урок закончился. Прежде чем снять мой красный спортивный костюм, я ощутил прилив жара к ушам.

«Я тебя люблю, дурачок!» – сказала она.
Встряхнув волосами и коснувшись ими моего лица, от чего душа моя ушла в пятки, она, не оглядываясь, пошла в класс. В эту самую минуту я, одетый в красный спортивный костюм, получил от жизни свой первый урок.

На следующей неделе я сказал ей: «Я люблю другую».
Хотел бы я забыть тот день, но думаю, это был понедельник.

Некоторое время спустя, по всему лицею поползли слухи. Жертва, принесенная мной ради моего самого близкого друга, стала главной темой в лицейской «желтой» газете. Первокурсники провозгласили меня героем. Я испытывал глубочайшее уважение и признательность ко всем. Я больше не был обычным лицеистом, как все… я был рок-звездой, а мое появление в лицее приветствовалось не менее пышно, чем приезд маршала.

Спустя годы, мы, смеясь, вспоминали об этом случае с моим самым близким другом Мехметом.

«А сейчас ты бы смог сделать то же самое?» – спросил он.

«Я не стремился тогда стать героем.» – ответил я.

В коридорах лицея я чувствовал себя армейским командиром, въезжающим в город верхом на коне, и видел восхищение в глазах моего лучшего друга Мехмета.
Я сказал: «Я просто прирожденный герой».
И залился густым румянцем…

Комментарии:
*Дхалсим – индийский мастер таинственного единоборства в стиле «Йога», один из персонажей компьютерной игры «Уличный боец II»
**Бильге – имя в переводе с турецкого означает «мудрая, умная, благоразумная»
***Тулумба – заварные пирожные, жаренные в масле и пропитанные сиропом
****Суджук – сыровяленая колбаса.

Отдельное СПАСИБО Марице и всем-всем поклонницам Энгина, которые переводят его рассказы на английский, болгарский и другие языки, благодаря которым и мы может прочитать их!!!

Рассказ от 01.03.2016 г.

Молчание

Энгин Акьюрек

Был зимний день. Анкара превратилась в ледышку. Дул сильный ветер, громко завывая. Снег покрыл улицы мягким белым покрывалом. Края крыш были похожи на кружева на свадебном наряде невесты – истинное олицетворение невинности. Я поставил кипятить чай, но еще оставался в постели, пытаясь досмотреть мой сон. Я натягивал одеяло на голову, стараясь еще поспать, но от этого раскрывался сзади. С улицы донесся шум. По соседству звучала симфония приглушенных, невнятных голосов. Сонный, я прижался к запотевшему окну, и увидел причину, заставившую голоса утихнуть. Умер отец Селима, одного из моих лучших друзей. Люди пересказывали это друг другу и замолкали. Я выскочил на улицу без ботинок и пальто. Окрик моей матери заставил меня вернуться назад, и одеться, как полагается.
Я пошел к Селиму домой. У входной двери было много обуви – свидетельство того, что в доме что-то происходит. В тот момент я понял, что там собрались люди со всего района. Казалось, все обули то, что попалось под руку. Некоторые второпях обулись в летние тапочки, спеша разделить со своими соседями боль от смерти близкого человека. Я подумал: "Ну вот, мама, теперь они скажут: "Пришел в дом к покойнику, вырядившись в ботинки и пальто". С мыслями о том, что об этом скажут другие, я пробрался к дому умершего. Я позвонил в дверь. Мне открыла маленькая девочка. Эта хрупкая малышка заставила меня почувствовать смерть еще острее. Она показала мне комнату, где был Селим. Я вошел туда. Селим вместе с другими детьми из нашего района пытался облегчить скорбь молчанием. В соседней комнате мать Селима и несколько пожилых тетушек оплакивали умершего. Напротив была еще одна комната. Там сидели дяденьки постарше и другие соседи, пристально и неотрывно глядя на ковер. Они реагировали на смерть молчанием. Каждый нашел себе фрагмент узора на ковре, который принадлежал только ему.
Я сказал: "Мои соболезнования, Селим."
"Спасибо." – ответил он.
Я понятия не имел, что еще можно сказать перед лицом смерти. И, как все остальные, я склонил голову и попытался найти узор на ковре, который бы в полной мере отражал состояние моей души. Принесли чай. Всеобщие рыдания и причитания прервались на стаканчик чая. Мы с соседскими детьми захотели принять вызов смерти отказом от еды. Мы решили, что не проглотим ни кусочка, и таким образом выступим против смерти силой наших детских сердец. Конечно же, мы поняли друг друга, даже не отрывая взгляд от пола, и голос скорби заглушил урчание в наших животах. В какой-то момент одна добрая тетенька поставила перед нами курабье и печенье. Это была настоящая пытка для нас, как для человека, старающегося побороть плотские желания, но мы не хотели утратить нашу победу, поддавшись первому же соблазну. Нам налили чаю. Селим поднял голову и сказал: «Угощайтесь, ребята». В тот миг, Селим, только что потерявший отца, стал нашим отцом. Я забыл, кто первым начал большое обжорство, но я помню, как мы набросились на еду, словно на жертву, отталкивая руки друг друга. Когда в теле человека живет маленький ребенок, достаточно мимолетной улыбки в подходящий момент, чтобы разбудить этого ребенка. Селим засмеялся. Мы набили рты печеньем и курабье, и он сделал то же самое, пытаясь задавить смех. Несмотря на постулаты психологии, Селим был просто ребенком. Наше смущение длилось недолго, и мы залились смехом. Добрая тетенька принесла еще чаю и сказала Селиму: "Тише, сынок, постыдись. Сегодня умер твой отец", и объяснила, как правильно себя вести перед лицом смерти. Но он продолжал смеяться, и я сказал: "Селим, ты не хотел бы пойти подышать воздухом?" Наши лица сияли, и это была наша детская победа над смертью. Не говоря никому ни слова, мы выскользнули незаметно, и, крадучись, как воришки, схватили нашу одежду и выбежали на улицу. Мы помчались по улице, не зная, куда и зачем бежим. Мы бежали за Селимом. Устав от быстрого бега, мы рухнули на землю. Мы знали, что сегодня сделаем все, что попросит Селим. Я спросил: "Ну, что теперь будем делать?" Селим посмотрел на нас грустными глазами, словно велел идти за ним, и сам пошел вперед. Сначала мы пошли в компьютерный клуб. Одним махом мы проложили себе дорогу к компьютерным играм, разогнав младших детей. Мы начали играть за компьютерами. Все позволяли Селиму выигрывать. Мы еще не доросли до того возраста, когда разрешается играть в бильярд, но притворились непонятливыми и пошли туда. Мы даже не представляли себе, как чувствовал себя Селим в ту минуту.
Нельзя знать все. Так лучше. Устав от игры в пул за большим столом размером почти как мы сами, мы снова вышли на улицу. Нас остановил какой-то ребенок.
"Брат Селим, все в доме спрашивают о тебе."
"Ладно, иди домой, я уже иду." – сказал Селим. Он хотел пережить боль утраты с нами. Несмотря на холод и пар изо рта, мы пошли по улицам Анкары. Мы были его лучшими друзьями, что для детей означает – как братья. Мы гуляли по окрестностям. Беспричинные улыбки на наших лицах согревали душу в холодную погоду. Это был самый естественный способ для нас согреться. От одной улыбки среди холода и снега на крышах могут распуститься цветы. Пока мы так гуляли, улыбаясь, прохожие укоризненно смотрели на Селима, словно говоря: "Разве так ведут себя дети, у которых умер отец?"
Вдруг мы увидели дядю Селима. Заметив, что он улыбается, дядя нахмурил густые брови, да так грозно, что снег на краях крыш превратилась в лед.
"Как тебе не стыдно? Что за дела у тебя могут быть сейчас на улице? Сегодня умер твой отец", – сказал он, подкрепляя каждое сказанное слово движением бровей. Селим молча склонил голову. Возможно, он искал на снегу тот узор, который был на ковре.
"Я уже иду домой, дядя". Селим говорил почти беззвучно, но от его тихого голоса защемило сердце, и мы из детей внезапно превратились во взрослых мужчин. Селим стал солдатом, Хакан женился, а у Вели оказалась куча детей. Теперь мы шли по улице, как взрослые мужчины. Каждый из нас поделился с остальными тем, как он переживает горе. Только Селим говорил о чем-то приятном. Его дядя должен был подготовить похороны, поэтому он свернул в переулок. Селим остановился, посмотрел на нас и сказал: "Не хочется домой". Мы послушали Селима и правильно сделали. Мы пришли в какое-то незнакомое место, и начали рассказывать разные небылицы. Если вы попробуете закрыть глаза и мысленно вернуться в свое детство, чтобы выбрать оттуда не память пару фраз, я не знаю точно, какими бы они были, но вам бы точно понравилось то, что мы говорили Селиму. Мы проголодались. На последние копейки, которые завалялись у нас в карманах, мы купили газировки и чипсов. Каждый рассказывал о своей любимой девушке, а когда уж слишком завирался о любви, мы опять начинали смеяться. Но холод в Анкаре не так безобиден, как детская ложь. Мы смотрели по сторонам, чтобы убедиться, что никто из соседей не видел нас. Мы боялись, что кто-то мог нас увидеть или услышать, поэтому даже чипсы старались открывать бесшумно. Когда Селим начал говорить о девушке, в которую он был влюблен, мы верили всему, что он говорил. Мы хотели верить ему. В наших глазах Селим превратился в Керема или в Меджнуна. Нам пришлось взять на себя роль лгунов, и просто ради удовольствия мы рассказывали наши выдуманные истории, попивая газировку из бутылки. Селим поставил бутылку себе на голову, глядя на облака, а затем опустил голову и грустно посмотрел на нас, но его глаза смеялись. Может быть, когда он смотрел на облака, он увидел своего отца. Может быть, отец улыбался ему с небес. Точно так же, как Селим улыбался нам. Когда мы снова заговорили, он молчал. Он просто улыбался. Я что-то сказал. Не важно, что я говорил. Важно то, что мы были вместе, пытаясь преодолеть боль. Мы были детьми, и, сидя на холодном камне, мы хотели оставаться детьми. Каждому из нас хотя бы раз в жизни хотелось навсегда остаться ребенком. Я думаю, что даже те, у кого было трудное детство, повзрослев, готовы проглотить любую пилюлю, лишь бы снова стать детьми. Может быть, это мое детство, но если бы вы вот так же сидели все вместе на холодном камне и пили газировку, вы бы, наверное, подумали так же. Вели, самый тихий мальчик среди нас, сказал: "Обжоры, как вы сегодня утром набросились на печенье!" Мы все снова засмеялись, но на этот раз еще и надавали друг другу пинков. От смеха у меня изо рта аж чипсы повылетали. Я поставил бутылку с газировкой на голову и сказал: "Ваше здоровье!" Селим смотрел на облака. У него в глазах были слезы. "Тихо! Замолчите!". Мы сразу притихли и бросились спрашивать наперебой: "Селим, как ты, все в порядке?" В этот день Селим был нашим отцом, братом, нашей совестью, частью наших сердец.
"Да заткнитесь же вы, черт возьми!!! Сегодня мой отец умер!"

Май 2016

ЗАПАХ

Энгин Акюрек

Много лет назад

Запах начал распространяться по всей моей школьной сумке из тетрадки, лежавшей рядом с автоматическим карандашом с грифелем 0,7. Когда у кого-то есть школьная сумка, то и его голова становится похожа на магазин канцтоваров. Чтобы выяснить источник запаха, мне понадобилось ровно столько же времени, сколько ребенку в красной школьной форме для заучивания таблицы умножения. Сколько будет девятью семь или почему от умножения на ноль все превращается в ноль – тогда это было далеко за гранью нашего понимания. Запах от тетради настолько заполнил мою сумку, что она показалась мне почти чужой. Этот запах, захвативший всю мою сумку, а через нее и меня, исходил от ароматизированного ластика, принадлежащего Айче, у которой были такие зубы, словно их погрызли мыши. Запах, источаемый страницами моей тетради, создал мир запахов ребенка, который пытается делать уроки за столом у себя дома. Взаимосвязь между ароматом ластика и собственно процессом стирания воспринималась скорее, как сама Айча, а не как некая философия. Стирание – это в определенной мере сокрытие. Я, как филателист, начал собирать свои воспоминания, связанные с ароматом, исходящим от тетрадки. Это положило начало пристрастию, которое станет самым прекрасным в мире хобби. Стирая неправильно поставленные запятые, я столько всего написал. Ластик Айчи, девочки с «погрызенными мышью» зубами, стал самым мощным в мире записывающим устройством. Может быть, именно поэтому все, что я пытался стереть из жизни, обретало свой собственный запах. Попытка что-либо стереть была сверхчеловеческим актом, ведь в жизни нет места для орфографических ошибок. Возможно, я бы даже и не вспомнил лицо Айчи через столько лет, но все, чем мы делились в те школьные годы, въелось в мою память своим запахом, делая меня обычным человеком...

Годы спустя…

Я очень увлеченно и сосредоточенно просматривал книги, которые продавались хуже всех в книжном магазине. Я чувствовал себя так, словно был в супермаркете, а не в книжном магазине, и это – литературное путешествие между стеллажами. Когда я уже собрался перейти к стеллажу с турецкой литературой, я вдруг почувствовал, что моя куртка и руки запахли духами. На самом деле, это больше напоминало то, как пахнет духами от человека, чем собственно их аромат. Я посмотрел по сторонам, размышляя, не исходил ли этот аромат от той девушки, которая стояла у стеллажа с книгами о личностном развитии. Чем быстрее я шел, тем сильнее ощущался запах. Казалось, что я сам с каждым выдохом источал аромат парфюмерной композиции. Почему этот аромат, вызвавший у меня обонятельную ассоциацию с большими сердечками, сосредоточился вокруг моего тела? Выйдя из книжного магазина, я пошел в туалет в кафе через дорогу. Я захотел вымыть лицо и руки, чтобы избавиться от этого запаха. Умываясь, я взглянул себе в глаза в зеркале, и снова плеснул воды на лицо. Мне показалось, что это сон. Когда кто-то постучал в дверь, я вернулся к реальности от первого же стука и вышел, даже не вытираясь, освобождая туалет для другого человека. Я ревниво посмотрел на мужчину, с которым встретился в дверях туалета, потому что он просто не мог не почувствовать запах, исходящий от моего тела. Необходимость поделиться ЕЕ запахом с этим человеком опять вернуло понятие «ревность» в мою жизнь. Я быстро пошел, крутя носом и обнюхивая себя, чтобы выяснить, откуда именно из моего тела струился этот запах. Я знал, что должен как можно скорее избавиться от этого запаха, приняв душ. Как только файл памяти откроется, мир может превратиться в парфюмерный котел.
В то время как мой нос, уже устав принюхиваться, поменялся местами со ртом, один из моих друзей, на которого я обычно наталкиваюсь в самые нелепые моменты, сказал: «Что случилось, брат?».
Воспользовавшись уклончивым речевым клише, я сказал: «Я в порядке, а ты?»
«И я, брат. Если ты не занят, давай выпьем чаю».
«Я пойду домой.»
«Всего лишь по стаканчику чаю, дружище.»
«От меня ничем не пахнет?»
«Ты имеешь в виду, не пахнет ли потом?»
«Разве ты не чувствуешь никакого запаха от меня?»
«Не-е-ет».
Три «е» в слове «нет», которые не имеют никакого соответствия в турецком языке, только еще больше меня запутали. Я думаю, что нюхательные клапаны его носа с горбинкой были напрочь забиты.
«Ты говоришь, что не чувствуешь от меня никакого запаха?»
«Не-е-ет.»
После того, как мы с ним разошлись, уже без запаха, я вернулся в книжный магазин. На самом деле, я знал, что мне нужно делать. Мне нужны были три вещи, но я больше всего хотел просмотреть ассортимент отдела, где продавались ароматизированные ластики. Яркие разноцветные ластики и резинки в форме мультяшных персонажей, которых я не знал, пахли, как моющее средство. Пока я водил носом над ластиками, я поймал на себе взгляд маленькой девочки. Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, я наконец отыскал ластик с запахом, похожим на ластик Айчи, купил вместе с ним еще тетрадь и карандаш, и только тогда ушел из книжного магазина.
Стол, карандаш в руке, и чистый лист белой бумаги ... Хотя душистый ластик и не был актером, играющим главную роль, он вполне осознавал важность того, как и где будет использоваться. Запах, который стал для меня ощутимым, как часть меня, следовал за движением моих рук и волос. Я начал описывать источник аромата, нашу встречу, наше первое «здравствуй» ...
ЗДРАВСТВУЙ!
ЗДРАВСТВУЙ!
Я выпил только полстакана чаю, а исписал уже много страниц. Гармония, созданная красивыми фразами, выплескивалась из самых потаенных уголков моего сознания. Пока я писал, ароматизированный ластик Айчи был «понижен в должности» от ведущего актера до статиста. Мне не хотелось стирать ничего из того, что я написал. Все написанное мной соответствовало реальности. Когда я писал о ее запахе, я описывал все виды цветов, не используя при этом ни единой запятой.
ЗДРАВСТВУЙ!
Я продолжал писать с невинностью, заданной приветствием. У меня не было словаря, чтобы писать плохие предложения. Пока я писал, я чувствовал, что запах, окружающий мое тело, постепенно ослабевал. Мои глаголы пропитались ароматом базилика, и безжалостность и бунтарство сказуемого уступали превосходству подлежащего.
ЗДРАВСТВУЙ!
Я подчеркивал это слово, как самое прекрасное в мире слово для выражения любви. Я знал, что у некоторых слов есть собственный запах, и в покоях легендарных поэтов царили такие божественные ароматы, которые не может воссоздать ни один из парфюмерных брендов.
Я даже не пил чай, который был у меня на столе, потому что я уже описал чаепитие. То, что прочно укрепилось в нашей памяти, может быть гораздо сильнее всего остального. Даже звон чайной ложки в стакане был более эффективным, чем индикаторы модема, показывающие время и место. Мое лицо озарилось широкой, как круассан, улыбкой. Это была улыбка, словно затаившаяся между губами и зубами и ожидающая возможности вырваться на волю со смехом. Когда я поднял голову, я поймал взгляд того моего друга, с которым случайно встретился ранее. Моя улыбка соскользнула с моих зубов обратно внутрь меня. Обращаясь ко мне, он сказал с насмешкой:
«Брат, разве ты не собирался идти домой?»
«Мне захотелось чаю.»
Пробурчав: «Угу», он уселся передо мной. И, как будто этого было еще мало, он сказал:
«Можно и мне стаканчик?»
Потом, когда он встал и сказал: «Братишка, что случилось, ты что, искупался в женских духах? Ты весь ими пропах», я снова «разогрел» свою старую улыбку и сказал: "Не-е-ет."

Старушка

(Энгин Акьюрек)

С изобретением огнестрельного оружия мужество было безвозвратно утрачено. (1) С запуском поисковика Google исчезли за ненадобностью купоны на покупку энциклопедий. Эти устаревшие вместилища знаний, которые мы покупали за 180 купонов (2) начали желтеть в картонных коробках. Прежние иллюстрированные источники информации покинули наши гостиные и отреклись от нас. Информация, которую теперь можно найти даже в телефонах, словно пачкает нам руки, как зловонный мусоровоз из Мальтепа. Клинки в ножнах тем временем покрываются ржавчиной.

Мимо нас промчался автомобиль, вздымая облако пыли. Улыбаясь, как всегда, Хакан беззвучно, одними губами перечисляя количество нулей в цене этой машины, сказал: «Ты видел эту машину? Это же дизель!» Как хорошо было по дороге в школу поболтать о чем-то своем, что было нам интересно. Дорога была пыльной, на нас были нарядные ботинки, купленные специально на Байрам. Разговоры о машинах по пути словно покрывали асфальтом нашу пыльную дорогу. Дорога, по которой мы шли, была обычным пустырем между отдельными постройками. Пустырь для нас означал мяч, игру. Мы с Хаканом переглянулись. Такими взглядами обычно обмениваются те, кому хочется погонять мяч. Хакан уже заметил мяч, и, одновременно отбрасывая свой портфель в сторону, помчался на пустырь, как будто ожидая, что я забью гол. Когда вы выкрикиваете «Метин, Али, Фейяз!» (3) это все равно, что вы кричите «Гол!». Я бросился за ним играть в футбол. Перевязав мой школьный галстук на руку, как повязку у капитана команды, я с головы дал пас мячом Хакану. Наши вспотевшие подмышки и шеи наполняли воздух запахом подростков. На втором уроке, наш учитель географии мог бы по нашим лицам преподавать географию стран мира. Потное лицо Хакана могло бы с успехом выступать в роли африканских пустынь, а я мог бы заменить собой самые жаркие точки в атласе мира. Мы даже не знали, с кем играли в футбол; каждый был озабочен лишь тем, чтобы ударить по мячу, который ему передали. Это было больше похоже на метание дротиков, чем на игру в футбол. Мы были счастливы, ощущая физический комфорт от того, что не пошли на первый урок. Но эта расслабленность никак не была связана с тем, что первым уроком у нас была физика. Просто удовольствие от прогула урока в обмен на удовольствие от игры на пыльном пустыре. И еще одна правда заключалась в том, что передача мяча друг другу считалась для нас чем-то не менее официальным, чем справка о месте жительства, так как мы были из одного района. Отметины от пинков ногами на моих брюках были печатью от детей из других районов. Набегавшись за мячом, я съежился у стены, истекая потом. Я словно нанизывал четки во рту языком из капель, стекавших из носа. Мне так сильно хотелось пить, что я даже не заметил, как ко мне подошла старушка. Когда человеку хочется пить, вся жизнь вокруг будто замирает.
«Сыночек...» - позвала она меня. Когда я поднял голову, я увидел глаза, глядящие на меня с сочувствием, и старое тело.
«Да, тетушка», - ответил я.
«Сынок, пожалуйста, ты только не подумай, что я попрошайка».
Ее утверждение, что она не нищенка, определенным образом указывало на то, что ей было что-то от меня нужно. Муж старушки умер в прошлом году, а ее непутевый сын растранжирил всю ее пенсию. Она доживала свой век в богадельне и нуждалась в помощи даже такого истекающего потом маленького ребенка, как я. То, что старушка мне рассказала, подняло целое цунами на моем изнывающем от жажды языке. Мне стало грустно. Оказывается, людей, которые испытывают жажду, так легко расстроить. Старушке нужны были деньги на лекарство. Я был учеником, и та сумма денег, которая у меня была на обед, не могла даже создать эффект плацебо, не говоря уже о том, чтобы оплатить ее лекарство. Я крикнул: «Хакан!» Хакан поднял голову, взглянул на нас, все понял и сразу же пошел ко мне. Обнимая меня, старушка неутомимо и без тени смущения пересказывала свою историю Хакану, будто черпая силы во мне. И словно наших мокрых от пота лиц было не достаточно, наши глаза тоже увлажнились из-за того, что она нам рассказала. То ли мы были слишком сентиментальными, то ли старушка создала в нашем воображении сцену в духе Кемалеттина Туджу (4)… Мы с Хаканом опять переглянулись. На этот раз, я снова «отдал ему пас». Мы должны были помочь старушке; по крайней мере, мы должны купить ей лекарство. Я уже позабыл о жажде. Пот остудил мое тело, и мне даже показалось, что на улице стало прохладнее. Мы с Хаканом «перебрасывались взглядами», пытаясь сообразить, что мы могли бы сделать, но нам не удавалось забить гол в этом после-футбольном матче, который мы играли взглядами. Хакан, взяв меня за руку, сказал: «Иди, принеси из дома свою копилку, а я принесу деньги, которые накопил мой брат» То, что он сказал, произвело на меня эффект «Робина Гуда», и я ответил: «Хорошо». Впрочем, была одна проблема. Первым уроком была физика, а моя мама хранила мою копилку в гостиной, которая была самой центральной частью дома. Хакан улыбнулся с той серьезностью, которой от него вряд ли кто-либо ожидал. Он словно уже решил эту проблему, потому что сказал: «Мы скажем нашим родителям, что мы забыли домашнюю работу. Таким образом, ты сможешь добраться до своей копилки, а я смогу забрать припрятанные сбережения моего брата». Почему я не смог придумать такой простой план? На пару секунд мной овладела ревнивая обида оттого, что я не в состоянии решать такие простые проблемы.
«Тетушка, вы подождите здесь, мы скоро вернемся» – сказал я. Старая женщина, усаживая свое старое тело на камень, посмотрела на нас, всем своим видом давая понять, что она готова ждать вечно.
Последним взглядом старушки словно были смазаны наши пятки, и мы помчались по домам. Я принес свою копилку, а Хакан стащил деньги своего брата. Не видать нам в будущем добра за то, что мы украли детские сбережения! По пути назад Хакана осенила новая идея. Наша соседка сестра Незрин была медсестрой, которая работала в больнице на соседней улице. Мы могли бы повести старую тетушку в клинику на лечение. То был однозначно день Хакана, но идея предварительно разбить копилку, разменять монеты на купюры и сложить все деньги в конверт мне первому пришла в голову. Мы взяли старушку, ожидающую нас на камне, под руки, и пошли с ней в клинику. Можно сказать, что эта покорная старая женщина была олицетворением самого молодого голоса нашей совести.
Пока Хакан разговаривал с сестрой Незрин, я положил деньги в конверт, который мы купили в магазине канцтоваров, и отдал конверт старушке. Старушка была растрогана до слез, и это словно еще раз разбило мою копилку. Хакан, высунув голову из окна клиники, крикнул: «Иди сюда!» Клиника была похожа на открытку времен второй мировой войны с орущими младенцами и больными свинкой детьми, ожидающими своей очереди. Сестра Незрин сказала нам, что очередь очень большая, поэтому придется немного подождать. Тем не менее, она не забыла спросить, почему мы не в школе. Когда мы вышли из клиники, мы не увидели в саду нашей старушки. Мы поискали в туалете, в коридоре, даже на пустыре, где истекали потом. Мы подумали, что старушке стало стыдно, и поэтому она не хотела, чтобы ее обижали. Мы были плохими детьми. Мы смутили ее. Мы были бессовестными детьми, укравшими деньги у наших братьев и сестер; а те, кто ворует копилки в детстве, в будущем ста<