И береги их, ладно? Ты знаешь о ком я. Они – единственные кто тебя поддерживают, ты никому кроме них не нужен.

Держись и не раскисай.

P.S. Твои ноги не чешутся, забудь об этих глупостях.

Всегда твой, Чайка».

Он действительно был таким сильным, каким мне всегда казался, подумал я, и отложил все листы в сторону. Я не стал показывать это никому, мне казалось, что даже мне не стоило это читать. Читать чужие письма – нехорошо, вроде бы так учила мама?

А потом я сделал то, ради чего сюда и приехал. Из внутреннего кармана своего пиджака я достал аккуратно свернутую рукопись. Ту самую, которую Чайка не успел закончить. Я положил «Холодный плен» к остальным его листам, замотал все резинкой. А потом положил на место и подвинул шкаф обратно к стене.

— Это твое. — прошептал я.

Было еще одно место, куда бы мне хотелось заглянуть прежде, чем уехать отсюда навсегда. Я спустился к ним в гостиную и сказал:

— Пойдем, Чехов.

Таня посмотрела на меня. И я не смог не добавить:

— Если хочешь, пошли с нами.

***

Я волновался так, словно опаздывал на какую-то уж очень важную встречу. Я не знал, зачем я туда иду. Просто.

Я шел впереди. Посадка заросла, поэтому пробираться через эти кусты было непросто. А потом тропинка снова выросла, как тогда, в детстве. Для меня пропал и Чехов, и Таня, я шел один, а где-то рядом должен был плестись и Чайка. Он рассказывал мне всякие истории, говорил о том, что у него появилась парочка крутых идей для новых рассказов. А я отвечал, что это замечательно.

— Например, история о том, как безумец приходил на чьи-то похороны и хохотал, — говорил Чайка, — представляешь, что бы чувствовали родственники погибшего? А тот чувак все смеялся бы.

— Жутковато.

Мне и вправду показалось, что он действительно идет рядом, я на секунду перенесся в тот день, когда все произошло.

У меня болело сердце. Последнее время оно болит только тогда, когда я сильно волнуюсь, а сейчас я не волновался. Я просто сходил с ума.

Мы вышли на поляну, в конце которой лежала бесконечная железная дорога, уходящая вдаль. Мне захотелось уйти, убежать оттуда к чертям, но я понимал, что второго раза не будет, мне не нужно будет переживать это еще раз, поэтому я медленно поплелся к тому месту, где все произошло. Все внутри горело и кричало. Вспомнился тот сон, где поезд двигался прямо на меня. Вспомнился его отвратительный, сводящий с ума, скрежет. Но здесь было тихо, я слышал свое дыхание и стук сердца.

Я сел на землю и закурил.

И что теперь? Я не знал, что будет теперь, я просто смотрел вперед, а перед глазами вспыхивали картинки, напоминающие о том вечере, изменившем мою жизнь, жизнь Чайки, жизнь отца, жизнь матери. Как какая-то железяка могла так круто все обернуть?

Глупо, но я ненавижу поезда.

И все.

Я просто сидел там и курил. Затем поднялся, посмотрел на Таню, она плакала.

— Нам пора. – сказал я Чехову.

Он приобнял Таню, чтобы хоть как-то ее успокоить и согласно кивнул.

И больше я сюда никогда не возвращался.

Глава ?

Я произнес всего два слова, когда стоял напротив его могилы. Два слова, хотя простоял там четыре часа. Я хотел сказать что-нибудь такое, что было бы понятно только мне и ему, именно над этим я и думал.

Но ничего.

Ни одной мысли.

Я впервые пришел к нему, надеясь выговориться, но получилось так, что я просто стоял там и курил.

Я сказал:

— До вечера.

А потом просто ушел. Ушел, понимая, что ненавижу себя за то, что не смог сказать ничего другого.

Но ему было все равно.

Тот Чайка давным-давно мертв, скорее всего, тело его уже давным-давно сгнило, а душа…а ее никогда и не существовало.

Я шел домой и уничтожал в себе желание вернуться, чтобы поговорить. Но зачем? Я не знал. Но вернуться хотелось больше всего на свете. Вернуться, чтобы побыть с ним рядом, чтобы посмотреть на его фото, чтобы сказать парочку теплых слов, которых он все равно не услышит, ЗАТО УСЛЫШУ Я!

Пожалуйста, вернись.

Но я не вернулся.

Эпилог

Она аккуратно срывала рисунки со стен и складывала их в небольшой пакет. Жаль, думала она, жаль, что придется их выбросить, красивые все-таки. Она смотрела на последний оставшийся рисунок на стене. Подпись говорила о том, что здесь нарисован какой-то Чайка, или, может, это имя автора? Женщина бережно отклеила последний рисунок со стены, положила его к остальным, а потом осмотрелась. Слишком тихо. Когда с рисунками было покончено, она стала обыскивать шкафчики. Их было два. В первом она нашла стопку блокнотов и листиков с рисунками, несколько зажигалок, пачку красного «Винстона» и парочку простых карандашей. Все это она сгребла и кинула в тот же пакет. В другом шкафу она нашла что-то странное. Там лежала груда опрятно сшитых между собой желтых, прошедших сквозь время, листов. Надпись гласила «Холодный плен». Времени разбираться во всем этом не было. К тому же, думала она, здесь еще много живых пациентов, или как они любят, чтоб их называли — жильцов.

Заправив простыню, поправив подушку, она взяла пакет набитый всякими странными бумажками, и вышла из палаты.

— Ой…— произнесла она, врезавшись в какого-то мужчину, стоявшего в двери. — Вы что-то…— она подняла голову, взглянув на свою «преграду» и расслабилась.

— Можно? – спросил он, потянувшись за пакетом.

Женщина, казалось, потеряла сознание, однако все еще держалась на ногах.

— Вы? Разговариваете? Как? Почему же вы…

— Вы разрешите?

Медсестра покорно, все еще находясь в очень странном состоянии, отдала пакет и попыталась выйти из палаты.

— Вы разговариваете! – прикрикнула она. — Нужно рассказать Антону Павловичу!

Она отдала пакет, а сама куда-то побежала. Герасим вошел в пустую палату, подошел к окну и сел за стол.

Шел снег.

Герасим вытащил из пакета пачку и зажигалку, достал одну сигарету, подкурил и глубоко затянулся. Он просто сидел там, выдыхая дым в открытую форточку. Не знаю, о чем он думал, пусть это останется его секретом. Когда сигарета дотлела, Герасим выбросил ее, закрыл окно, а потом встал. Он взял пакет в правую руку, а левой задвинул шторы на окне.

— Удачи. – прошептал он, и вышел из палаты, захватив пакет с рисунками и другими вещами.

Рассказы