На юных дев порою смурь находит

Как выяснилось, «Великая большая книга Смерти » была не так уж велика и определенно не очень много объясняла. Чарли перечитывал ее десятки раз, конспектировал, копировал, гонял поисковые системы, ища хотя бы что-нибудь из упомянутого в ней, но весь материал на двадцати восьми щедро иллюстрированных страницах сводился к следующему:

1. Поздравляем, вы избраны для работы Смертью. Это грязная работа, но кто-то должен ее делать. Ваша обязанность — изымать сосуды души у мертвых и умирающих и провожать эти души до следующего тела. Если не справитесь, мир накроет Тьма и править будет Хаос.

2. Некоторое время назад Люминатус, он же Великая Смерть, который допрежь поддерживал равновесие между светом и тьмой, прекратил свое бытие. С тех пор снизу пытаются восстать Силы Тьмы. Вы — единственное, что стоит между ними и уничтожением коллективной души человечества.

3. Для того чтобы сдержать Силы Тьмы, вам потребуется простой карандаш № 2 и календарь, предпочтительно — без картинок с котятами.

4. Вам будут поступать имена и числа. Числа — количество дней, за которые вам следует изъять сосуд души. Сосуды опознаются по алому сиянию.

5. Не рассказывайте никому о своей работе, не то темные силы и т. д.

6. При выполнении вами обязанностей Смерти люди могут вас не замечать, поэтому улицы переходите осмотрительно. Вы не бессмертны.

7. Не ищите себе подобных. Не колеблитесь при исполнении своих обязанностей, не то Силы Тьмы уничтожат все, что вам дорого.

8. Вы не вызываете смерть, вы не предотвращаете смерть, вы слуга Судьбы, а не ее агент. Смиритесь.

9. Ни при каких обстоятельствах не упускайте сосуд души, не то он попадет в лапы тех, кто снизу, а это очень плохо.

Прошло несколько месяцев, и вот Чарли снова остался в лавке наедине с Лили. Она спросила:

— Ну, ты достал карандаш № 2?

— Нет, у меня № 1.

— Ах ты мерзавец! Ашер, ку-ку — Силы Тьмы…

— Если мир без этого Люминатуса в таком шатком равновесии, что купи я карандаш с грифелем потверже — и мы все низвергнемся в бездну, может, нам самое время низвергнуться.

— Эй, эй, эй, эй, эй, — завела Лили, словно пыталась усмирить насмерть перепуганную лошадь.

— Это я могу быть нигилистом, это я так утверждаю свой модный статус, и я соответствующе для этого экипирована. А у тебя стояка на могилу быть не может — с этими твоими дурацкими костюмами с Сэвил-Роу.[34]

Чарли был горд тем, что она узнала в его костюме дорогой подержанный «Сэвил-Роу». Вопреки себе она училась ремеслу.

— Я устал бояться, — сказал он.

— Я противодействую Силам Тьмы, или как их там, и знаешь — мы с ними один на один.

— Тебе надо мне это рассказывать? В смысле, в книге же говорится…

— Лили, мне кажется, я не тот, про кого там говорится. Книга утверждает, что я не причиняю смерть, но уже двое умерли более-менее от того, что я сделал.

— Повторяю — ты должен мне это рассказывать? Как ты сам отмечал неоднократно, я — ребенок и я дико безответственна. Дико безответственна, да? Я никогда не слушаю внимательно.

— Ты одна знаешь, — сказал Чарли.

— И тебе уже семнадцать, ты не ребенок — теперь ты юная женщина.

— Не еби мне мозг, Ашер. Если будешь так говорить, я сделаю себе еще пирсинг, нажрусь Е до полного обезвоживания и стану как мумия, договорюсь по мобильнику до того, что сядут батарейки, а потом найду какого-нибудь костлявого бледного задохлика и буду ему отсасывать, пока не заплачет.

— Значит, будет, как по пятницам? — уточнил Чарли.

— Не твое дело, чем я занимаюсь в выходные.

— Я знаю.

— Вот и заткнись.

— Я устал бояться, Лили!

— Так перестань бояться, Чарли!

Оба отвернулись друг от друга — обоим стало неловко. Лили сделала вид, что тасует чеки за день, а Чарли — что роется в своем так называемом прогулочном саквояже, который Джейн звала «мужским ридикюлем».

— Извини, — произнесла Лили, не отрывая взгляда от чеков.

— Нормально, — ответил Чарли.

— Ты меня тоже.

По-прежнему не поднимая головы, Лили спросила:

— Но честно — надо мне обо всем этом рассказывать?

— Наверное, нет, — ответил Чарли.

— Это как бы тяжкое бремя. Как бы…

— Грязная работа? — усмехнулась Лили.

— Ну. — Чарли тоже улыбнулся — ему полегчало.

— Я больше не буду эту тему поднимать.

— Ничего. Клево, наверно.

— Честно? — Чарли не припоминал, чтобы кто-то считал его клевым.

Он был тронут.

— Да не ты. Вся эта лабуда со Смертью.

— А, ну да, — опомнился Чарли.

Есть! По-прежнему тысяча очков по шкале от нуля до клевизны.

— Но ты права, это опасно. Больше никаких разговоров о моем, э-э… хобби.

— И я больше не буду звать тебя Чарли, — сказала Лили.

— Никогда.

— Это ничего, — ответил Чарли.

— Сделаем вид, что этого не было. Отлично. Душевно поговорили. Возвращайся к своему плохо скрываемому презрению.

— Ашер, отъебись.

— Умница.

Наутро, когда он опять вышел на прогулку, его уже поджидали. Чарли на это рассчитывал и не разочаровался. Он заглянул в лавку — забрал итальянский костюм, который недавно к нему поступил, а также сигарную зажигалку, два года протомившуюся в витрине с антиквариатом, и пылающего фарфорового медведя — сосуд души какого-то очень давнего покойника. Затем выдвинулся на улицу и остановился прямо над ливнестоком. Помахал туристам на канатной дороге — вагончик как раз дребезжал мимо.

— Доброе утро, — бодро сказал он.

Любой посторонний решил бы, что Чарли приветствует новый день, поскольку рядом никого больше не было.

— Мы выклюем ей глаза, как спелые сливы, — прошипел из стока женский голос.

— Вытащи нас наверх, Мясо. Вытащи нас, чтобы мы лакали кровь из зияющей раны, когда разорвем тебе грудь.

— И твои косточки захрустят у нас на зубах, как леденцы, — добавил другой голос, равно женский.

— Ага, — согласился первый.

— Как леденцы.

— Ага, — вступил третий голос.

У Чарли по всему телу побежали мурашки, но он стряхнул их и постарался, чтобы голос не дрожал.

— Что ж, сегодня как раз недурственный денек, — сказал он.

— Я хорошо отдохнул и выспался на удобной кровати под пуховым одеялом. Ночевать в канализации не пришлось.

— Сволочь! — прошипел женский хор.

— Поговорим за перекрестком.

Углубившись в Китайский квартал, Чарли шагал по тротуару беспечно, помахивая тростью, костюм болтался в легком чехле у него через плечо. Пробовал насвистывать, но решил, что это слишком банально. Когда он добрался до следующего перекрестка, под мостовой уже сидели.

— Я высосу душу младенца через ее родничок прямо у тебя на глазах, Мясо.

— О, прекрасно! — сказал Чарли, стиснув зубы и стараясь не выказать ужаса.

— Она уже неплохо ползает, не пропустите завтрак — как только она доползет до своей резиновой ложечки, надает вам по задницам.

Из канализации донесся визг ненависти, за ним — шершавый шорох переговоров:

— Он не может так говорить? Он разве может так говорить? Он знает, кто мы?

— Сейчас налево сворачиваю, увидимся через квартал.

Молодой китаец в хип-хоповом прикиде посмотрел на Чарли и быстро шагнул вбок, чтобы не подцепить заразу безумия, которую наверняка нес в себе этот прилично одетый «ло пак».[35]

Чарли похлопал себя по уху:

— Извините, беспроводная гарнитура.

Китайский хипхопер отрывисто кивнул, будто и сам догадался: как бы это ни выглядело, он не поехал, а вовсе даже отвисает, как невструический мерзавец, так что не жми на газ, расколбас.

Он перешел дорогу на красный свет, прихрамывая под бременем подтекста.

Чарли зашел в химчистку «Золотой дракон», и человек за стойкой — мистер Ху, которого Чарли знал с восьми лет, — приветствовал его широкой и теплой судорогой левой брови. Таково было обычное приветствие старика, а для Чарли — недурной показатель, что старик еще жив. В длинном черном мундштуке, зажатом в деснах Ху, дымилась сигарета.

— Доброе утро, мистер Ху, — сказал Чарли.

— Прекрасный день, не так ли?

— Костюм? — ответил мистер Ху, глядя на костюм, который Чарли скинул с плеча.

— Да, сегодня только один. — Весь свой товар получше Чарли носил в «Золотой дракон», и в последние месяцы дела у химчистки шли неплохо.

Чарли доставались кучи одежды от наследников. Он также заказывал здесь перелицовку и подгонку: мистер Ху считался лучшим трехпалым портным на всем Западном побережье, а то и в мире. В Китайском квартале его так и звали — Трехпалый Ху, однако, сказать правду, на самом деле он обладал восемью пальцами: не хватало всего двух поменьше на правой руке.

— Портной? — спросил Ху.

— Нет, спасибо, — ответил Чарли.

— Это на перепродажу, не для меня.

Ху выхватил костюм из руки Чарли, пришпилил бирку и крикнул по-мандарински:

— Один костюм для Белого Дьявола! — после чего из задних комнат выскочила какая-то внучка, цапнула костюм и снова унеслась за шторку, не успел Чарли разглядеть ее лица.

— Один костюм для Белого Дьявола, — повторила она кому-то в недрах химчистки.

— Среда, — сказал Трехпалый Ху и сунул Чарли квитанцию.

— И вот еще что… — начал было Чарли.

— Ладно, вторник, — сказал Ху.

— Но скидка нет.

— Нет, мистер Ху. Я знаю, мне давно не требовалось, но скажите — у вас еще сохранилось ваше другое предприятие?

Мистер Ху закрыл один глаз и смотрел на Чарли, должно быть, целую минуту. И только потом сказал:

— Пойдем, — и исчез за шторкой, оставив за собой тучку сигаретного дыма.

Чарли шагнул следом за ним в мастерскую — шумный, влажный ад чистящих жидкостей, отжимных утюгов и деловито суетящихся работников — и вступил в отгороженный фанерой крохотный кабинет в недрах. Ху закрыл за ним дверь и запер — точно так же они осуществляли свою сделку двадцать с лишним лет назад.

Когда Трехпалый Ху впервые провел Чарли Ашера через стигийскую химчистку «Золотой дракон», десятилетний бета-самец был уверен, что сейчас его похитят и продадут в химчисточное рабство, зарежут и превратят в дим-сум либо заставят курить опий и драться сразу с полусотней кунгфуистов в одной пижаме (в десять лет у Чарли имелось крайне слабое представление о культуре соседей), однако, несмотря на ужас, его подхлестывала страсть, заложенная в генах миллион лет назад: тяга к огню. Да-да, именно хитроумный бета-самец впервые обнаружил огонь, и это правда — огонь у него тотчас же отобрал альфа-самец.

(Альфы прощелкали открытие огня, но, поскольку ни шиша не понимали про хватание горячего оранжевого конца палки, им приписывается изобретение ожога третьей степени.)

И все равно первоначальная искра лучилась в венах бет. Альфа-пацаны со временем переключались на девчонок и спорт, а беты по-прежнему занимались пиротехникой — вплоть до половозрелости, а то и дольше. Может, альфы и ведут за собой армии мира, но всякую срань все равно взрывают беты.

А что выдает поставщика фейерверков нагляднее всего, как не отсутствие важных пальцев?

Трехпалый Ху.

Когда Ху разложил на столе свой пухлый киот с товаром, юный Чарли почувствовал, что прошел сквозь адский огонь и прибыл наконец в рай, — и восторженно разжал кулак с комком потных долларов. Пока длинные столбики серебристого пепла с сигареты Ху осыпались на фитили смертельным снегом, Чарли наслаждался выбором. Он так разволновался, что чуть не напрудил в штаны.

И вот Чарли, в своей смертельной ипостаси вышедший тем утром из «Золотого дракона» с компактным свертком под мышкой, ощущал тот же восторг: как бы ни противоречило это его натуре, он снова кидался в брешь. Он направился к ближайшему ливнестоку и прокричал, помахав извлеченным из мешка светящимся фарфоровым медведем:

— Один квартал вбок и четыре вверх по улице. Вы со мной, курвы?

— Белый Дьявол совсем слетел с катушек, — сказала одиннадцатая внучка Трехпалого Ху Синди-Лу Ху, стоявшая за прилавком рядом со своим почтенным и перстуально обездоленным предком.

— А его деньги слетают к нам, — ответил Трехпалый.

Чарли засек этот переулок на прогулках в финансовый район. Переулок соединял улицы Монтгомери и Кирни и располагал всем, что потребно хорошему переулку: пожарными лестницами, мусорными контейнерами, разнообразными стальными дверями, размеченными граффити, крысой, двумя чайками, ассортиментом грязи, мужиком в отключке под картонкой и полудюжиной знаков «Парковка запрещена», три из них — с пулевыми дырками.

То был платонический идеал переулка, но от прочих в округе его отличало наличие двух отверстий сточно-канализационной системы, расположенных менее чем в полусотне ярдов друг от друга, — один в начале, другой почти в середине: таились они между мусорными контейнерами. Не так давно наметав глаз на ливнестоки, Чарли не мог этого обстоятельства не учесть.

Он выбрал то отверстие, которого не было видно с улицы, присел шагах в четырех и развернул пакет Трехпалого Ху. Вытащил восемь «М-80»[36]и где-то до полудюйма подрезал двухдюймовые запалы щипчиками для ногтей, которые носил на кольце с ключами.

— Детки! — крикнул Чарли в ливнесток.

— Вы со мной? Извините, не уловил, как вас зовут.

Он извлек из трости шпагу, положил у колена, затем выкопал из саквояжа фарфорового медведя и разместил его у другого колена.

— Ну, поехали, — крикнул он.

Из стока донеслось злобное шипение, и хоть Чарли считал, что внутри темно, там стало еще темнее. В черноте перемещались какие-то серебряные диски, словно в темном океане кувыркались монетки, только эти двигались парами: глаза.

— Отдавай, Мясо. Отдай, — прошептал женский голос.

— Приди и возьми, — ответил Чарли, стараясь побороть в себе худший за всю жизнь мандраж.

Будто позвоночник натирали сухим льдом, поэтому не дрожать у Чарли не получалось.

Тень из ливнестока начала растекаться по мостовой — где-то на дюйм, но Чарли заметил: сам свет будто изменился. Только ничего не менялось. Тень обрела форму женской руки и еще дюймов на шесть подползла к медведю. Тут-то Чарли и рубанул ее шпагой. Лезвие не ударилось о мостовую, но соприкоснулось с чем-то мягче — и раздался оглушительный визг.

— Говна кусок! — То был вопль не боли — то был вопль ярости.

— Никчемный, маленький… ты…

— Быстрый и мертвые, дамочки, — сказал Чарли.

— Быстрый и мертвые. Давайте попробуем еще разок.

Из отверстия вызмеилась новая рука слева, за ней другая — справа. Чарли оттолкнул медведя подальше от стока и выхватил из кармана зажигалку. Поджег запалы четырех «М-80» и швырнул их в дыру, пока тени еще тянулись по мостовой.

— Что это было?

— Что он кинул?

— Подвинься, не видно.

Чарли заткнул уши пальцами. «М-80» рванули, и он ухмыльнулся. Сунул шпагу в ножны, собрал вещи и побежал ко второму отверстию. В закрытом со всех сторон ливнестоке это будет сурово — жестоко даже. Ухмылка не сползала с лица Чарли. Он слышал хор воплей и проклятий — на полудюжине мертвых языков, и одни перекрывали другие, словно кто-то вертел ручку настройки коротковолнового приемника, ловившего как пространство, так и время. Чарли упал на колени и прислушался, стараясь держаться от ливнестока на расстоянии вытянутой руки. Слышно было, как они надвигаются под переулком, — он подманивал их собой. Чарли надеялся, что прав и наружу они вылезти не могут, но если б даже и вылезли, у него с собой шпага, а драться при свете солнца — это играть на его поле. Он поджег еще четыре «М-80» — фитили у них были подлиннее — и метнул одну в ливнесток.

— Так кто у нас Новое Мясо? — спросил он.

— Что? Что он сказал? — послышался голос из стока.

— Ни хера не слышу.

Чарли помахал фарфоровым медведем у дыры.

— Вам этого надо? — И кинул еще одну «М-80».

— Нравится? — крикнул он, швыряя третью шутиху.

— Будете знать, как об мою руку точить клювы, трепаные вы гарпии!

— Мистер Ашер, — раздался голос у него за спиной.

Чарли обернулся: над ним стоял полицейский инспектор Альфонс Ривера.

— О, здрасьте, — сказал Чарли и сообразил, что держит в руке зажженную «М-80».

— Простите, я секундочку, — сказал он и метнул шутиху в отверстие.

Тут все и взорвалось.

Ривера отошел на несколько шагов и сунул руку в карман — предположительно за пистолетом. Чарли запихал фарфорового медведя в саквояж и поднялся. Он слышал, как его снизу костерят и проклинают.

— Ебаный недотепа, — визжали темные силы.

— Я сплету корзинку из твоих кишок и понесу в ней твою голову.

— Ага, — вторил этому голосу другой.

— Корзинку.

— Мне кажется, этим ты уже грозила, — произнес третий.

— А вот и нет, — ответил первый.

— Заткнитесь нахуй! — завопил Чарли ливнестоку и посмотрел на Риверу, который уже вытащил табельный пистолет, хоть пока и не навел.

— Что, — спросил инспектор, — проблемы, э-э… с кем-то в канализации?

Чарли ухмыльнулся.

— Вы же ничего не слышите, правда? — Ругань не прекращалась, но сейчас орали на каком-то языке, где для правильного произношения, очевидно, требовалось много соплей.

На гэльском, немецком или еще каком.

— Я отчетливо слышу звон в ушах, мистер Ашер, от взрывов ваших отчетливо незаконных фейерверков, но помимо этого — нет, ничего.

— Крысы, — сказал Чарли, бессознательно вздергивая бровь, словно имея в виду:

«Ну что, ваши уши выдержат такую гору дурно пахнущей лапши?»

— Терпеть не могу крыс.

— Угу, — ровно ответил Ривера.

— Крысы точили клювы об вашу руку, и вы, очевидно, полагаете, что к дешевым антикварным безделушкам в форме животных тайную тягу испытывают тоже крысы?

— Так это вы слышали? — уточнил Чарли.

— Да-с.

— И вам, значит, непонятно?

— Да, — ответил полицейский.

— Но костюмчик славный. «Армани»?

— Вообще-то «Канали», — сказал Чарли.

— Но спасибо.

— Для бомбежки канализации я б надевать не стал, но каждому свое. — Ривера не двигался с места.

Стоял он у самого бордюра, шагах в десяти от Чарли, оружия не прятал. Мимо протрусил бегун — и по такому случаю наддал скорости. Чарли и Ривера вежливо ему кивнули.

— Так что? — сказал Чарли.

— Вот вы профессионал, куда вы с этим обратитесь?

Ривера пожал плечами:

— Вы же не слишком много рецептурных медикаментов принимали в последнее время, а?

— Хорошо бы, — ответил Чарли.

— Всю ночь пили, вас из дому выставила жена, рассудок ваш помутился от угрызений совести?

— Моя жена скончалась.

— Простите. Давно?

— Скоро год.

— Нет, это не поможет, — сказал Ривера.

— Душевные заболевания в роду имелись?

— Не-а.

— Теперь имеются. Поздравляю, мистер Ашер. В следующий раз можете воспользоваться.

— Будете меня скручивать? — спросил Чарли, думая о том, как объяснит это детским службам соцобеспечения.

Бедняжечка Софи, у нее папа — и зэка, и Смерть, в школе ей придется туго.

— Костюм на заказ, его непросто будет накидывать на голову, если вы меня скрутите. Я сяду в тюрьму?

— Со мной не сядете. Думаете, мне легче это объяснять? Я инспектор, я не арестовываю за то, что человек швыряет фейерверки и орет в канализационные люки.

— Тогда почему вы не прячете оружие?

— Мне так надежнее.

— Понимаю, — сказал Чарли.

— Вероятно, я вам показался отчасти неуравновешенным.

— Думаете?

— Так на чем мы остановились?

— Это весь ваш боезапас? — Ривера повел подбородком на бумажный кулек у Чарли под мышкой.

Чарли кивнул.

— Давайте-ка вы швырнете все это в канализацию, и мы с этим покончим.

— Не выйдет. Я понятия не имею, что они сделают, если к ним в руки попадут фейерверки.

Теперь настал черед Риверы воздеть бровь.

— Крысы?

Чарли швырнул кулек в отверстие. Снизу донесся шепот, но торговец постарался не показать Ривере, что прислушивается.

Тот уложил пистолет в кобуру и оправил лацканы пиджака.

— Так вы часто получаете такие костюмы? — спросил он.

— Раньше было реже. Сейчас много работы с наследствами, — ответил Чарли.

— Моя карточка у вас есть — позвоните, если будет что-нибудь длиной сорок, итальянское, шерсть от средней до тонкой, э-э… или шелк-сырец, тоже пойдет.

— Ага, шелк идеален для нашей погоды. Конечно, рад буду помочь вам немножко сэкономить. Кстати, инспектор, а как вы оказались в глухом переулке, в стороне от больших улиц, утром во вторник?

— Этого я вам сообщать не обязан, — с улыбкой ответил Ривера.

— Не обязаны?

— Нет. Всего хорошего, мистер Ашер.

— И вам того же, — сказал Чарли.

Значит, теперь за ним следят и под улицами, и на улицах. Иначе что тут делать инспектору отдела убийств? Ни «Великая большая книга Смерти », ни Мятник Свеж ничего не говорили про легавых. И как, по-вашему, все эти смертельные дела хранить в секрете, если у вас на хвосте фараон? Ликование Чарли от того, что он дал бой врагу — пошел наперекор своей природе, — улетучилось. Он не очень понимал, что здесь не так, но чутье подсказывало: он только что крупно облажался.

Под улицей Морриган переглядывались в изумлении.

— Он не знает, — сказала Маха, изучая свои когти, блестевшие нержавейкой в тусклом свете, что сочился Сверху.

На ее теле тоже начали проступать выпуклые перья с пушечным отливом, а глаза были уже не просто серебряными монетами — теперь в них читался ум хищной птицы. Некогда она серой вороной летала над северными полями сражений, опускалась на тех солдат, что умирали от ран, выклевывала из них души. Кельты называли отсеченные головы врагов Желудями Махи, но и понятия не имели, что ей наплевать как на их дань, так и на данайцев, ее подносящих, — ей нужны только кровь и души. В последний раз она видела у себя такие женские когти тысячу лет назад.

— Я по-прежнему не слышу, — пожаловалась сестра ее Немайн, оправляя иссиня-черные перья и шипя от наслаждения, когда острыми кинжалами когтей проводила себе по грудям.

У нее появились еще и клыки, что раздвигали теперь нежные черные губы. Ее работа была капать ядом на тех, кому суждено умереть. И не бывало воина яростнее, чем тот, кого коснулась капля яда Немайн, ибо ему нечего терять, он выходит на битву без страха, в таком неистовстве, что силою может помериться с десятерыми — и всех утащить с собою навстречу их року.

Бабд новообретенными когтями провела по стене стока, оставив в бетоне глубокие борозды.

— Обожаю. Я и забыла, что они у меня есть. Мы ведь запросто можем выйти, а? Хотите побыть Сверху? Я хочу побыть Сверху. Сегодня ночью мы все побудем Сверху. Вырвем Мясу ноги и станем смотреть, как он ползает в луже своей крови. Будет весело. — Бабд из них была крикуньей — говорили, что вопли ее на полях сражений обращают в бегство целые армии и солдаты сотнями шеренг умирают от страха. Она олицетворяла все яростное, неистовое и не очень сообразительное.

— Мясо не знает, — повторила Маха.

— Зачем нам терять преимущество и идти в атаку до срока?

— Потому что весело, — ответила Бабд.

— Сверху, а? Весело же? Я знаю, из его кишок можно сплести не корзинку, а шляпку.

Немайн брызнула ядом с когтей, и он зашипел, пенясь на бетоне.

— Надо сказать Орку. У него будет план.

— Насчет шляпки? — уточнила Бабд.

— Скажете, что придумала я. Шляпки он любит.

— Надо ему сказать, что Мясо не знает.

И троица дымом поползла по трубам к огромному кораблю — делиться новостями о том, что их новейший враг не знает, среди всего прочего, что он такое и что именно он навязал этому миру.