Бета-самец в естественной среде обитания

— Джейн, — сказал Чарли, — события последних недель убеждают меня, что жизни в известном нам виде угрожают некие гнусные силы или люди — неопределимые, но оттого не менее подлинные. Не просто угрожают, а намерены расплести самую ткань нашего бытия.

— И поэтому я должна питаться белой горчицей?

Джейн сидела за стойкой в кухне у Чарли и ела из пачки коктейльные сосиски «Маленькие копчушки», макая их в фирменный горшочек английской горчицы.

Малютка Софи сидела на означенной стойке в этой своей штуковине — помеси детского автомобильного сиденья, плетеной колыбельки и шлема имперского штурмовика.

Чарли расхаживал по кухне, для вескости подчеркивая очевидные замечания взмахами сосиской.

— Во-первых, тот мужик в палате Рэчел, который таинственно исчез с пленок.

— Это потому, что его там и не было. Смотри, Софи нравится белая горчица, как тебе.

— Второе, — продолжал Чарли, невзирая на упорное равнодушие сестры, — все это барахло в лавке, что светилось, будто радиоактивное. Не суй это ей в рот.

— О, боже мой, Чарли, Софи — натуралка. Смотри, как рвется к «Копчушке».

— И третье — этот парень Крик, которого вчера сбило автобусом на Коламбусе: я знал, как его зовут, и зонтик у него светился красным.

— Сплошное расстройство, — сказала Джейн.

— Я-то предвкушала, как буду растить ее в чисто девочковой команде — дам ей те преимущества, которых никогда не было у меня, а ты посмотри, как она сосиску обрабатывает. Этот ребенок — натурал.

— Вынь это у нее изо рта!

— Расслабься, все равно она ее съесть не сможет. У нее даже зубов нет. И никаких телепузиков к другому концу не приделано. Ух, чтоб выбросить эту картину из головы, мне потребуется здоровенная текила.

— Ей нельзя свинину, Джейн. Она еврей! Ты пытаешься превратить мою дочь в шиксу?

Джейн выхватила коктейльную сосиску изо рта Софи и осмотрела; оптоволокно слюней по-прежнему связывало продукт с крохотулей.

— По-моему, я такое больше не смогу есть, — произнесла Джейн.

— У меня всегда теперь перед глазами будет стоять видение: моя племянница отсасывает у махровой куклы неопределенного пола.

— Джейн! — Чарли выхватил у нее сосиску и метнул в раковину.

— Что?!

— Ты меня вообще слушаешь?

— Да, да — ты сказал, что какого-то парня сшибло автобусом и у тебя поэтому теперь ткань расплетается. И?

— И значит, они теперь хотят моей смерти.

— А что здесь нового, Чарли? Ты с восьми лет убежден, что они хотят твоей смерти.

— Хотели. Вероятно. Только теперь все взаправду. Может быть — взаправду.

— Эй, а эти «Маленькие копчушки» из говядины. Софи все-таки не фикса!

— Шикса!

— Как скажешь.

— Джейн, ты не помогаешь мне решить проблему.

— Какую проблему? У тебя проблема?

А проблема у Чарли была в том, что влачащийся хвост бета-самцового воображения изводил его хуже бамбуковых щепок под ногтями.

Альфа-самцы зачастую одарены великолепными физическими свойствами — габаритами, силой, скоростью, симпатичностью, — которые эволюция отбирает за миллионы лет в сильнейших из выживших, поэтому, в сущности, им и достаются все девчонки, а вот ген бета-самцов уцелел не тем, что выступал вперед и преодолевал препятствия, но тем, что предвидел их, а также избегал. Иными словами, когда альфа-самцы где-то гонялись за мастодонтами, бета-самцы, запросто вообразив, что кидаться с острой палкой на разозленный мохнатый, по сути, бульдозер — как-то опрометчиво, тусовались на стоянке и утешали горюющих вдов.

Когда альфа-самцы отправлялись покорять соседние племена — считать жезлы храбрости и забирать головы, — бета-самцы заблаговременно видели, что из-за притока рабынь в случае победы, дамы без партнеров неизбежно останутся в избытке: дам этих тут же бросят ради трофейных моделей помоложе — засаливать головы и досчитывать недосчитанные жезлы, — и некоторые найдут утешение в объятьях любого бета-самца, которому хватило соображаловки выжить. А в случае поражения — ну, тогда опять эта байда со вдовами. Бета-самец — очень редко самый сильный или самый быстрый, но раз он способен предвидеть опасность, его бывает гораздо больше, нежели соперника — альфа-самца. Мир ведут за собой альфы, но машинерия этого мира зиждется на подшипниках бет.

Проблема (проблема, то есть, Чарли) заключалась в том, что воображение бета-самца перед лицом современного общества стало избыточно. Это как клыки саблезубого тигра или тестостерон альфа-самца — воображения у бета-самца попросту намного больше, нежели полезно для дела. Стало быть, многие бета-самцы превращаются в ипохондриков, невротиков, параноиков — либо у них развивается пристрастие к порнухе или видеоиграм.

Потому что, хотя воображение бета-самца выработалось для того, чтобы означенный самец избегал опасности, оно еще предоставляет ему — как побочный эффект, только не наяву — доступ к власти, деньгам и ногастым феминам модели «модель», которые в реальности побрезгуют даже пнуть его в почки, чтобы смахнуть червячка с туфельки.

Богатая фантазийная жизнь бета-самца зачастую выплескивается в реальность почти гениальными самообманами. На самом деле многие бета-самцы — вопреки любым эмпирическим доказательствам — взаправду верят, что они — альфа-самцы и Создатель наделил их тайной усовершенствованной харизмой, которая, по замыслу внушая благоговенье, тем не менее совершенно незасекаема феминами, сотворенными не из углеродного волокна. Всякий раз, когда супермодель разводится с рок-звездой, бета-самец втайне ликует (или, точнее, на него накатывают валы ничем не подкрепленной надежды), и всякий раз, когда выходит замуж прекрасная кинозвезда, бета-самец чувствует, что возможность упущена. Весь город Лас-Вегас — пластиковое изобилие, сокровищ бери не хочу, вульгарные башни и коктейльные официантки с невероятными сиськами — выстроен на самообмане бета-самца.

И в том, как Чарли познакомился с Рэчел, немалую роль сыграл самообман бета-самца.

В тот февральский дождливый день пятью годами ранее, когда Чарли занырнул, спасаясь от ненастья, в «Там, где светло, чисто и книги»,[9]а Рэчел одарила его робкой улыбкой поверх стопки Карсон Маккаллерс,[10]которую раскладывала по полкам. Это потому, что он истекает мальчишеским обаянием, как быстро уверил себя Чарли, — хотя на самом деле улыбалась она скорее потому, что с него просто текло.

— С вас течет, — сказала она.

У нее были голубые глаза, светлая кожа и темные привольные кудряшки, обрамлявшие лицо. Она глянула на него искоса — но в самый раз, чтобы подстегнуть его воображение бета-самца.

— Ага, спасибо, — произнес Чарли, делая к ней шаг.

— Принести вам полотенце или что-нибудь?

— Не, я привык.

— С вас течет на Кормака Маккарти.

— Извините. — Чарли вытер рукавом «Кони, кони…»,[11]одновременно стараясь разглядеть, хорошенькая ли у нее фигурка под свободным свитером и грузчицкими штанами.

— Вы тут часто бываете?

Ответила Рэчел только через секунду. На ней висела бирка с именем, девушка раскладывала товар из металлической тележки и была вполне уверена, что уже видела в книжном этого парня.

Значит, он не глупости дает, а ума. Ну как бы. Она ничего не могла с собой поделать — она рассмеялась.

Чарли влажно пожал плечами и улыбнулся:

— Я Чарли Ашер.

— Рэчел, — сказала Рэчел.

Они пожали друг другу руки.

— Рэчел, как вы смотрите, если мы как-нибудь выпьем какого-нибудь кофе?

— Это как посмотреть, Чарли. Лучше сначала ответьте на пару вопросов.

— Конечно, — сказал Чарли.

— Если не возражаете, у меня тоже есть парочка. — Он соображал: «Какая вы голышом?» и «Скоро ли я смогу это узнать?»

— Ну прекрасно. — Рэчел отложила «Балладу о грустном кабачке» и отогнула первый палец.

— У вас есть работа, машина и где жить? И два последних пункта — не одно и то же? — Ей было двадцать пять, и некоторое время у нее никого не было. Она уже научилась фильтровать претендентов.

— Э-э, да, да, да и нет.

— Отлично. Вы гей? — Некоторое время у нее никого не было в Сан-Франциско.

— Я же вас зову кофе пить.

— Это ничего не значит. У меня бывали парни, которые осознавали, что они геи, только после нескольких свиданий. Выяснилось, что я специализируюсь на геях.

— Ух ты, да вы шутите. — Он оглядел ее с головы до пят и решил, что под мешковатой одеждой фигура у нее, должно быть, хороша.

— Я бы решил, что все происходит наоборот, однако…

— Правильный ответ. Ладно, я выпью с вами кофе.

— Не так быстро — а как же мои вопросы?

Рэчел подбоченилась и закатила глаза; вздохнула:

— Хорошо, валяйте.

— На самом деле у меня их нет, мне просто не хотелось, чтобы вы думали, будто я — легкая добыча.

— Вы позвали меня пить кофе через тридцать секунд после знакомства.

— Я виноват? Вы там стояли такая, сплошь зубы и глаза, — и волосы, причем сухие, — держали хорошие книжки…

— Спрашивайте!

— Как вы считаете, есть ли хоть малейшая вероятность, что после того, как мы узнаем друг друга получше, я вам понравлюсь? В смысле — вы можете такое вообразить?

Неважно, что он торопил коней — коварство ли то с его стороны или же неловкость: Рэчел была беззащитна перед его обаянием бета-самца минус харизма, и ответ у нее имелся.

— Ни малейшей, — соврала она.

— Мне ее не хватает, — сказал Чарли и отвел взгляд от сестры, как будто в кухонной раковине лежало такое, что очень и очень требовало пристального изучения. Плечи его сотряслись от всхлипа, и Джейн подошла к нему и обхватила его руками, а он тяжко осел на колени.

— Мне очень ее не хватает.

— Я знаю.

— Ненавижу эту кухню.

— Тут я с тобой, братишка.

Хорошая она сестра — точно хорошая.

— Я вижу эту кухню и вижу ее лицо — и не могу.

— Можешь. Сможешь. Это пройдет.

— Может, мне переехать?

— Делай как знаешь, но боль тоже путешествует очень запросто. — Джейн помассировала ему плечи и затылок, будто скорбь его была занемевшей мышцей, которую можно размять.

Через несколько минут он вернулся к жизни, начал функционировать — теперь он сидел за стойкой между Софи и Джейн, пил кофе.

— Ты, значит, считаешь, что я это все навоображал?

Джейн вздохнула:

— Чарли, Рэчел была центром твоей вселенной. Это знали все, кто вас, ребята, видел вместе. Твоя жизнь вращалась вокруг нее. Рэчел не стало, и у тебя как будто центр исчез, ничто не держит тебя на земле, ты весь колышешься и качаешься, оттого и какая-то нереальность. Вот только центр у тебя есть.

— Правда?

— Ты сам. У меня на горизонте нет ни Рэчел, никого подобного, но я же не иду юзом.

— То есть ты считаешь, что я должен зациклиться на себе, как ты?

— Наверное. Ты думаешь, я от этого стала хуже?

— А тебе не все равно?

— Это верно. Ты продержишься? Мне надо выскочить купить DVD по йоге. С завтрашнего дня занятия.

— Если у тебя занятия, зачем тебе DVD?

— Надо выглядеть так, будто я знаю, что делаю, или никто на меня не клюнет. Ты нормально?

— Нормально. Я просто не могу ни заходить в кухню, ни смотреть ни на что в квартире, ни слушать музыку, ни включать телевизор.

— Тогда порядок, веселись хорошенько. — И Джейн вышла из кухни, по дороге дернув младенца за нос.

Она ушла, а Чарли еще немного посидел за стойкой, глядя на малютку Софи. Странное дело — она одна во всей квартире не напоминала ему о Рэчел. Незнакомка. Она посмотрела на него — этими огромными голубыми глазами — как-то странно, стеклянно. Не с обожанием или изумлением, коих можно было ожидать, а скорее так, будто напилась и теперь сразу уйдет, вот только отыщет ключи от машины.

— Извини, — сказал Чарли, отвращая взгляд к стопке неоплаченных счетов у телефона.

Ребенок явно за ним наблюдал, вроде как спрашивая себя, у скольких махровых кукол ей придется отсосать, чтобы вышел приличный папаша, а не вот такое.

Но Чарли все равно проверил, надежно ли дочь пристегнута к креслицу, а затем отправился за нестиранным бельем — потому что вообще-то намеревался быть очень хорошим папашей.

Из бета-самцов почти всегда получаются хорошие папаши. Они скорее уравновешенны и ответственны, такого парня девчонка (если она уже решила обойтись без семизначного жалованья или умения прыгать в высоту на тридцать шесть дюймов) захочет сделать отцом своего ребенка.

Разумеется, она бы предпочла с ним для этого не спать, но когда вас выкидывают на обочину несколько альфа-самцов, одна эта мысль — вы просыпаетесь в объятьях того, кто будет вас обожать, пускай всего лишь в благодарность за секс, и останется рядом навеки, даже за тем рубежом, когда вы его рядом и терпеть уже не сможете, — даже эта мысль представляется вполне уютным компромиссом.

Поскольку бета-самец, каким бы он ни был, — верен. Из него получается великолепный муж, как и великолепный лучший друг. Он поможет вам переехать и будет приносить вам бульон, если заболеете. Всегда чуткий, бета-самец благодарит женщину после секса и часто бывает так же спор на извинения. На него прекрасно можно оставить дом, особенно если вы не особенно привязаны к своим домашним питомцам. Бета-самцу можно доверять: ваша подружка с бета-самцом, как правило, — в надежных руках, если, само собой, она не конченая прошмандовка.

(Хотя именно конченые прошмандовки, как показывает история, быть может, и несут ответственность за выживание гена бета-самцов, ибо сколь бы ни был верен бета-самец, он беспомощен пред натиском невоображаемых бюстов.)

Но пусть у бета-самца немалый потенциал стать замечательным мужем и отцом, навыки эти все равно следует осваивать.

Посему несколько недель после Чарли мало чем занимался — только сидел дома и заботился о крохотной незнакомке. На самом деле она была пришелицей — некоей кушающе-какающей машиной капризов, — и он мало что понимал про ее биологический вид. Но ухаживая за ней, разговаривая с ней, не спя из-за нее ночами, купая ее, глядя, как она засыпает, и попрекая ее за отвратительные вещества, коими она сочилась и бурлила, он начал влюбляться.

Однажды утром, после особенно активной ночи маршировок с кормлением и переодеванием, он проснулся и обнаружил, что она лежит и балдежно пялится на мобильку над своей колыбелью; заметив его, малютка улыбнулась. Это все и решило. Как прежде ее мама, она проложила жизненный курс Чарли всего одной улыбкой. И, как и с Рэчел в то промозглое утро в книжном, душа его осветилась. Причудливость, зловещие обстоятельства смерти Рэчел, красное свечение предметов в лавке, темная крылатая дрянь над крышами — все это пересело на заднее сиденье, подальше от нового света его жизни.

Он не понимал, что она любит его безусловно, и потому, вставая среди ночи ее покормить, надевал рубашку, причесывался и проверял, не дурно ли пахнет изо рта. И в следующую же минуту после того, как его оглоушило нежностью к дочери, в нем зародился глубинный страх за ее безопасность, который через несколько дней расцвел целым садом паранойи.

— Тут какой-то мир «Нерфа»,[12]— заметила Джейн, принеся из лавки счета и чеки на подпись Чарли.

Все острые углы квартиры тот оклеил пенорезиной, укрепив ее монтажной лентой, на все розетки поставил пластиковые заглушки, на все ящики повесил замки с защитой от детей, установил новые датчики дыма, угарного газа и радона и активировал в телевизоре микросхему родительского контроля, отчего сам теперь был вынужден смотреть лишь маленьких зверюшек или уроки азбуки.

— Несчастные случаи — причина детской смертности номер один в Америке, — сообщил Чарли.

— Но она еще даже не научилась переворачиваться на животик.

— Хочу быть готов. Я много читал, и везде говорится, что сегодня ты их кормишь грудью, назавтра просыпаешься — а их уже выгоняют из колледжа. — Он менял подгузник на кофейном столике: израсходовал целых десять подтирок, если Джейн не сбилась со счета.

— Сдается мне, это метафора. Знаешь, того, как быстро они растут.

— Ну все равно, поползет — и кирдык.

— А чего б тогда не сделать ей большой костюм из пенорезины — всяко проще, чем весь мир обивать. Чарли, тут страшно. Сюда ведь и женщину не приведешь — она решит, что ты чокнутый.

Чарли смотрел на сестру долгую секунду, ничего не говоря, — просто замер с одноразовым подгузником. Ножки дочери остались скрещены у него в пальцах.

— Когда будешь готов, то есть, — поправилась Джейн.

— В смысле, я же не говорю, что ты сюда непременно должен привести женщину.

— Это хорошо, потому что я и не собираюсь.

— Нет, конечно. Я и не говорила. Но тебе надо выходить из квартиры. Во-первых, тебя ждет лавка. Рэй превратил кассовый компьютер в службу знакомств, а школьная инспекторша уже заглядывала три раза — искала Лили. И я не могу вести там учет и всем управлять, Чарли, да еще и на работу ходить. Папа оставил тебе дело не просто так.

— Но за Софи некому присматривать.

— У тебя в этом же доме живут миссис Корьева и миссис Лин, пусть кто-нибудь из них присмотрит. Черт, да я сама буду с ней сидеть несколько часов вечером, если это поможет.

— Вечером я спускаться не буду. По вечерам там все радиоактивное.

Джейн шмякнула пачку бумаг на кофейный столик рядом с головкой Софи и, отступив на шаг, скрестила руки на груди.

— Воспроизведи в голове то, что ты сейчас сказал, будь добр.

Чарли воспроизвел, затем пожал плечами.

— Согласен, похоже, будто я спятил.

— Появись в лавке, Чарли. Всего на несколько минут — воду попробовать, приструнишь Лили и Рэя, хорошо? А я ее допоменяю.

Джейн втиснулась между тахтой и кофейным столиком, вытеснив брата с дороги. По пути она смахнула грязный подгузник на пол, где тот и раскрылся.

— О, боже мой! — Джейн затошнило, и она резко отвернулась.

— Еще одна причина не есть черную горчицу, правда? — сказал Чарли.

— Вот сволочь!

Брат попятился.

— Ладно, я пошел. Ты точно справишься?

— Иди! — Джейн услала его мановеньем одной руки — другой она зажимала нос.

Тьма нагличает

— Эй. Рэй! — сказал Чарли, сходя по лестнице на склад.

На ступеньках он всегда старался шуметь как можно больше и обычно выпаливал громкое и заблаговременное «эгей», дабы предупредить работников, что он идет. Сам он успел сменить несколько мест, прежде чем занялся семейным бизнесом, и по опыту знал: крадучее начальство никто не любит.

— Эй, Чарли, — ответил Рэй.

Он прикрывал позиции — сидел на табурете за стойкой.

Сильно под сорок, высокий, лысоватый; по миру он перемещался, не поворачивая головы. Не мог. Шестью годами ранее, служа в полиции Сан-Франциско, Рэй шеей поймал пулю группового насильника — тогда-то он и сумел в последний раз оглянуться через плечо без зеркала. Жил он на щедрую городскую пенсию по нетрудоспособности, а на Чарли работал в обмен на бесплатное проживание в квартире на четвертом этаже; таким образом их финансовые отношения не попадали ни в какие бухгалтерские книги.

Он развернулся на табурете лицом к Чарли.

— Эй… э-э… мне хотелось сказать, это, насчет твоей ситуации. В смысле, утраты. Рэчел всем нравилась. Это… если я могу чем-то…

После похорон Чарли видел Рэя впервые и неловкости вторичных соболезнований еще не преодолел.

— И так тебе спасибо, что взял на себя мои смены. Над чем трудишься? — Чарли отчаянно пытался не глазеть по сторонам на всяческие предметы, пылавшие вокруг тускло-красным.

— А, это. — Рэй развернулся и отъехал от стола, чтобы Чарли увидел монитор, с которого лыбились ряды азиатских девиц.

— Называется Отчаявшиеся-Филипины-точка-ком.

— Это здесь ты познакомился с мисс ДавноТебяЛюблю?

— Ее не так зовут. Лили наболтала? У этой малявки проблемы.

— Ну, это ж малявки, сам знаешь, — сказал Чарли, неожиданно заметив у входа почтенную даму в твиде: она разглядывала горку с антиквариатом.

В руках у дамы была фарфоровая лягушка, пылавшая тускло-красным.

Рэй кликнул по одной фотографии — открылась личная информация.

— Ты погляди на эту, босс. Говорит, тащится от гребли шестерками. — Он снова крутнулся на табурете и поиграл бровями.

Чарли отвлекся от дамы с пылающей лягушкой и посмотрел в монитор.

— Это вид спорта, Рэй.

— Ни фига. Смотри, тут говорится, что в колледже она была кормчей. — Рэй снова поиграл бровями и предложил Чарли пятерню для хлопка.

— И это в гребле есть, — ответил тот, ни на гран не просветив экс-полицейского.

— Это такой человек в лодке, который сидит на корме и орет, куда грести.

— Правда? — разочарованно протянул Рэй.

Женат он был три раза, и все три жены слиняли из-за его неспособности выработать взрослые навыки общения. Рэй реагировал на окружающий мир с полицейской кочки, и, хотя многих женщин такая реакция поначалу привлекала, все рассчитывали, что рано или поздно это свое мировоззрение он, приходя домой, станет вешать в чулан, как табельное оружие. А он не вешал. Когда Рэй вышел на работу в «Ашеровское старье», Чарли потратил два месяца на то, чтобы отучить его покрикивать на покупателей:

«Проходим, проходим, нечего тут разглядывать».

Очень много времени Рэй проводил в разочаровании от самого себя и рода человеческого в целом.

— Но, старина, — это же гребля! — сказал Чарли, чтобы хоть как-то его приободрить.

Несмотря на свою неуклюжесть, экс-полицейский ему нравился. По сути Рэй был парень хороший, добрый и верный, трудолюбивый и пунктуальный; а самое главное — лысел он быстрее Чарли.

Рэй вздохнул:

— Может, другой сайт поискать? Как называется слово, когда у тебя требования еще ниже, чем у «отчаявшейся»?

Чарли немного почитал на открытой странице.

— У этой женщины магистерская степень по английской литературе в Кембридже, Рэй. И посмотри только на нее. Она же роскошная. И ей девятнадцать лет. Чего ей отчаиваться?

— Эй, погоди-ка. Магистерская степень в девятнадцать — да эта девка для меня слишком умная.

— Нет, не умная. Она врет.

Рэй развернулся на табурете к Чарли так резко, словно его ткнули в ухо карандашом:

— Не может быть!

— Рэй, посмотри на нее. Она выглядит, как азиатские модели для «Кальмарных Угощений с Кислым Яблоком».

— У них есть и такое?

Чарли показал куда-то в витрину слева.

— Рэй, позволь представить тебе Китайский квартал. Китайский квартал, это Рэй. Рэй, Китайский квартал.

Экс-полицейский смущенно улыбнулся. В двух кварталах выше по улице располагался магазин, где торговали одними сушеными деталями акул: в витринах красовались портреты ослепительных китаянок с акульими селезенками и глазами в руках, — модели улыбались так, словно им только что вручили награду Киноакадемии.

— У последней, с кем я тут познакомился, в личных данных и впрямь было несколько ошибок и упущений.

— Например? — Чарли наблюдал за твидовой дамой с пылающей лягушкой.

Дама приближалась к кассе.

— Она, в общем, сказала, что ей двадцать три, пять футов ростом и весом сто пять фунтов, и я подумал:

«Ладно, с изящненькой можно развлечься». А оказалось — сто пять кило.

— Так ты не этого, что ли, ожидал? — уточнил Чарли.

Дама приблизилась, и он улыбнулся, ощущая, как внутри нарастает паника. Она собиралась купить лягушку!

— Пять футов — и двести тридцать фунтов. Она же сложена как почтовый ящик. Ну, это я, может, и пережил бы, но ей оказалось даже не двадцать три — ей шестьдесят три. Ее мне пытался продать кто-то из внуков.

— Прошу прощения, это не продается, — сказал Чарли даме.

— Так выражаются, это правда, — продолжал Рэй, — но ведь не бывает людей, которые бы кому-нибудь продавали свою бабушку.

— Почему это? — спросила дама.

— Пятьдесят баксов, — сказал Рэй.

— Неслыханно, — произнесла дама.

— На ней же написано — десять.

— Нет, полтинник за ту бабушку, с которой встречается Рэй, — поправил Чарли.

— А лягушка не продается, мэм, простите. Она дефектная.

— Тогда почему она у вас на полке? Почему на ней ценник? Я не вижу в ней никаких дефектов.

Очевидно, она и впрямь не видела, что дурацкая фарфоровая лягушка в руках у нее не только светилась — она принялась пульсировать. Чарли дотянулся через стойку и выхватил лягушку из рук дамы.

— Она радиоактивная, мэм. Извините. Ее нельзя покупать.

— Я с ней не встречался, — сказал Рэй.

— Я просто полетел на Филиппины, чтобы с нею познакомиться.

— Никакая она не радиоактивная, — сказала дама.

— Вы пытаетесь задрать цену. Прекрасно, даю вам за нее двадцать.

— Никак нельзя, мэм, опасно для общества, — произнес Чарли, стараясь напустить на себя озабоченность и прижимая статуэтку к груди так, словно защищал покупательницу от лягушкиной смертоносной энергии.

— К тому же она откровенно нелепа. Как вы можете отметить, на банджо у этой лягушки всего две струны. Это же издевательство. Давайте мой коллега покажет вам наших мартышек с цимбалами. Рэй, будь добр, покажи девушке, пожалуйста, мартышек. — Чарли понадеялся, что «девушка» завоюет ему лишние очки.

Дама попятилась от стойки, прикрываясь сумочкой, как щитом.

— По-моему, я вообще ничего у вас покупать не хочу, извращенцы.

— Эй! — возмутился Рэй таким тоном, будто на посту здесь был один извращенец, и при этом — не он.

И тогда она это сделала — спорым квикстепом шагнула к полке с обувью и подхватила с нее пару красных «всезвездных „конверсов“» двенадцатого размера.[13]Они тоже пылали.

— Тогда мне это.

— Нет. — Чарли швырнул лягушку через плечо Рэю, который едва успел ее поймать, чуть при этом не уронив.

— Эти тоже не продаются.

Твидовая дама попятилась к двери, пряча кроссовки за спиной. Чарли двинулся на нее по проходу, норовя схватить «конверсы».

— Отдайте.

Едва толкнувшись попой в дверь, дама вскинула голову — зазвенел колокольчик на притолоке, — и Чарли сделал свой ход — резкий обманный маневр влево, кинулся вправо, дотянулся ей за спину и цапнул кроссовки за шнурки, равно захватив и полную горсть твидовой задницы в придачу. Протанцевал обратно к стойке, швырнул кроссовки Рэю, затем развернулся к твидовой, бросая ей вызов, как борец сумо.

Та же по-прежнему стояла в дверях, явно не понимая, в ужасе она или же ей отвратительно.

— Вас всех здесь нужно пересажать. Я сообщу о вас в Бюро по улучшению бизнеса и в местную торговую ассоциацию. И вы, мистер Ашер, можете передать мисс Северо что я еще вернусь. — С этими словами она вылетела за дверь и пропала.

Чарли повернулся к Рэю.

— Мисс Северо? Лили? Она приходила к Лили?

— Школьный инспектор, — ответил тот.

— Заходила пару раз.

— Мог бы предупредить.

— Не хотел терять клиента.

— Так Лили…

— Выскакивает черным ходом, когда ее видит. Еще ей хотелось проверить у тебя, что все записки насчет прогулов Лили — не туфта. Я за тебя поручился.

— Все, Лили возвращается в школу, а я выхожу на работу.

— Здорово. Сегодня звонок был — наследство на Тихоокеанских высотах. Много хорошей женской одежды. — Рэй постукал листиком бумаги по стойке.

— Я для такого не очень квалифицирован.

— Я займусь, только сначала нам нужно многое наверстать. Переверни, будь добр, табличку «Закрыто» и запри дверь, а?

Рэй не пошевелился.

— Ну да, только… Чарли, ты уверен, что готов вернуться на работу? — И он повел подбородком на лягушку и кроссовки.

— А, это. Мне кажется, с ними что-то не так. Ничего странного не замечаешь?

Рэй присмотрелся.

— Не-а.

— Или вот: когда я отнял у нее лягушку, она сразу кинулась к кроссовкам явно не своего размера?

Рэй взвесил истину против славной сделки, которая у него тут сложилась, — бесплатная квартира, «черный» доход и начальство, которое по сути своей было приличным парнем, пока не случилось 51/50,[14]— и сказал:

— Да-а, что-то в ней было не то.

— Ага! — сказал Чарли.

— Вот бы еще где-нибудь раздобыть счетчик Гейгера.

— У меня есть, — ответил Рэй.

— Правда?

— Ну да. Сбегать?

— Потом, — сказал Чарли.

— Только запри дверь и помоги мне тут кое-что собрать.

Еще час Рэй наблюдал, как Чарли перемещает явно случайный набор предметов из лавки на склад, по ходу внушая Рэю, что никогда, ни при каких обстоятельствах не следует выставлять это и кому бы то ни было продавать. Затем Рэй принес счетчик Гейгера, по дружбе выменянный на огромную теннисную ракетку без струн, и проверил всю кучу, собранную Чарли. Предметы, разумеется, оказались инертны, как грязь под ногами.

— И ты не видишь никакого сияния, никакой пульсации в этой куче? — спросил Чарли.

— Извини. — Рэй покачал головой, несколько смущаясь от того, что приходится такое наблюдать.

— Но все равно хорошо, что ты на работу вышел, — добавил он, стараясь приободрить босса.

— Может, и хватит на сегодня? Сходи проверь малышку, а утром позвонишь насчет этого наследства. Я все тут сложу и надпишу, чтоб Лили не продавала и не меняла ни на что.

— Хорошо, — ответил Чарли.

— Но и не выбрасывай. Я с этим еще разберусь.

— Ну, босс, еще бы. До завтра.

— Ага, спасибо, Рэй. Когда закончишь, можешь идти домой.

Чарли вернулся в квартиру, всю дорогу наверх поглядывая на руки — не осталось ли красного сияния от кучи, — но все казалось в норме. Он услал домой Джейн, выкупал Софи и на сон грядущий почитал ей несколько страниц из «Бойни номер пять»,[15]после чего сам лег пораньше и спал урывками.

Наутро очнулся в некоем тумане и сразу же подскочил на кровати — распахнув глаза и колотясь сердцем: на тумбочке лежала записка. Еще одна. Потом он заметил, что на сей раз почерк не его, а номер — очевидно, телефонный, и вздохнул. Это встреча, которую ему назначил Рэй. Чарли сам положил записку на тумбочку, чтобы не забыть.

«М-р Майкл Мэйнхарт , — гласила записка; и ниже: — Высококачественная женская одежда и меха ».

Последнее слово два раза подчеркнуто. Номер — местный.

Чарли взял листок — под ним обнаружилась еще одна страничка из блокнота: имя на ней было то же самое, теперь уже почерком самого Чарли, а под ним — цифра 5. Он не помнил, чтобы писал такое.

Тут у окна его спальни на втором этаже проскользило что-то крупное и темное, но, когда Чарли посмотрел в окно, это что-то уже пропало.

На Заливе лежало одеяло тумана, и с Тихоокеанских высот огромные оранжевые башни моста Золотые Ворота торчали из туманного сугроба, как морковки из физиономий уснувших снеговиков-двойняшек. На Высотах же утреннее солнце уже расчистило небеса, и повсюду гоношились работники — прибирали дворы и сады вокруг особняков.

Приехав к Майклу Мэйнхарту, Чарли первым делом обратил внимание, что на него никто не обратил внимания. Во дворе работали двое парней — Чарли помахал им на ходу, но те в ответ махать не стали. Затем почтальон, спускавшийся с обширного крыльца, согнал его с дорожки на росистую траву, даже не попросив прощения.

— Прошу прощения! — саркастически обратился к нему Чарли, однако почтальон был в наушниках и слушал нечто такое, что вдохновляло его трясти башкой, подобно голубю, клюющему амфетамины, посему он скакал себе дальше.

Чарли собирался крикнуть ему вслед что-нибудь насмерть умное, но передумал: хотя о почтовом служащем, устроившем кровавую баню, он слыхал много лет назад,[16]коль скоро выражение «дойти до почты» относилось к чему бы то ни было, помимо выбора средства пересылки сообщений, ему казалось, что судьбу лучше все же не испытывать.

Вчера совершенно посторонняя дама назвала его «извращенцем», сегодня спихнул с дорожки гражданский служащий… Город все больше напоминает джунгли.

Чарли нажал на кнопку звонка и отступил вбок от двенадцатифутовой двери с витражом в свинцовом переплете. Минуту спустя до него донеслось легкое шарканье и за стеклами показался миниатюрный силуэт. Дверь медленно распахнулась.

— Мистер Ашер, — произнес Майкл Мэйнхарт.

— Спасибо, что пришли.

Старичок утопал в костюме в мелкую ломаную клетку, который, наверное, купил лет тридцать назад, будучи покорпулентнее. Он пожал Чарли руку, на ощупь стариковская кожа напоминала старую бумажку от китайского пельменя — остывшую и чуть присыпанную мукой. Чарли постарался не вздрогнуть, входя в величественную круглую залу, облицованную мрамором, где витражи доходили до потолка в сорока футах над головой, а плавная лестница вздымалась до площадки, уводившей к верхним крыльям дома. Чарли, бывало, задавался вопросом, каково это — жить в доме с крыльями. Как тут найти ключи от машины?

— Сюда, пожалуйста, — произнес Мэйнхарт.

— Я покажу, где моя супруга держала одежду.

— Соболезную вашей утрате, — машинально сказал Чарли.

Он уже десятки раз ездил в особняки усопших.

«Ты же не стервятник, — говаривал его отец. — Всегда хвали товар; может, тебе он покажется барахлом, а для хозяина в нем — вся душа. Хвали, но не желай. Можно и выгоду получить, и по пути не уронить ничьего достоинства».

— Срань господня, — вымолвил Чарли, заходя вслед за стариком в чулан размерами со всю свою квартиру. — То есть… у вашей супруги был изысканный вкус, мистер Мэйнхарт.

Перед ним простирались ряды дизайнерской одежды от кутюр — все, от вечерних платьев до вешалок в два этажа с трикотажными костюмами, распределенными по цвету и уровню официальности; пышная радуга шелков, льна и шерсти. Кашемировые свитера, пальто, накидки, пиджаки, юбки, блузы, белье.

Чулан был устроен в форме буквы Т, в центре — большой туалетный столик с зеркалом, а в крыльях (даже чулан тут с крыльями!) — аксессуары: туфли с одной стороны, ремни, шарфы и сумочки — с другой. Целое крыло туфель — итальянских и французских, ручной работы, из кож тех животных, что раньше жили счастливо и без пятен на коже и репутации. По бокам туалетного столика размещались зеркала в полный рост, и Чарли поймал в них отражение себя и Майкла Мэйнхарта: он сам — в подержанном сером костюме в тонкую полоску, Мэйнхарт — в своей ломаной клетке не по размеру, этюд в черно-серых тонах, в сем цветущем саду нагой и безжизненный.

Старик подошел к креслу у столика и сел, скрипнув и засопев.

— Полагаю, вам на оценку потребуется время, — сказал он.

Чарли стоял посреди чулана, озирался еще секунду и лишь потом ответил:

— Это зависит, мистер Мэйнхарт, от того, с чем вы желаете расстаться.

— Со всем. До последней нитки. Самого духа ее я здесь не вынесу. — Голос его прервался.

— Хочу, чтобы ничего не было. — Он отвернулся от Чарли в обувное крыло, стараясь не показывать, что готов сорваться.

— Понимаю, — сказал Чарли, не понимая.

Что тут еще сказать? Эта коллекция была совершенно не про него.

— Ничего вы не понимаете, молодой человек. Вы не можете понять. Эмили была всей моей жизнью. Я вставал по утрам ради нее. Ходил ради нее на работу, создал для нее бизнес. По вечерам мчался домой, чтобы рассказать ей, как прошел день. Ложился с ней спать и видел о ней сны. Она была моей страстью, моей женой, моим лучшим другом, любовью всей моей жизни. И вдруг однажды ее не стало, и вся жизнь моя сразу отменилась. Как вам такое возможно понять?

Но Чарли понимал.

— У вас есть дети, мистер Мэйнхарт?

— Два сына. Приехали на похороны и опять разъехались по домам, к своим семьям. Предложили сделать все, что смогут, но…

— Ничего не смогут, — сказал Чарли.

— Никто не может.

Теперь старик поднял на него взгляд — лицо его обратилось в утрату и пустыню, как морда мумифицированного бассета.

— Я просто хочу умереть.

— Не говорите так, — сказал Чарли, потому что говорить так принято.

— Это у вас пройдет. — Сказано это было потому, что ему самому все так говорили.

И теперь Чарли явно бросался чепуховыми штампами.

— Она была… — Голос Мэйнхарта зацепился за острый край всхлипа.

Сильный человек, как-то вдруг оборенный своей скорбью, стыдился ее показать.

— Понимаю, — сказал Чарли, думая о том, что Рэчел по-прежнему жива у него в сердце: когда он оборачивается в кухне что-нибудь ей сказать, а ее нет, у него спирает дыхание.

— Она была…

— Понимаю, — снова перебил его Чарли, стараясь облегчить старику жизнь, ибо знал, каково тому сейчас.

«Она была смыслом, порядком и светом, а теперь ее нет, и темной свинцов<