Хозяйка Тома и ее воззрения на жизнь

– Итак, Мари, – сказал Сен-Клер, – для вас скоро наступят блаженные времена. Наша практичная, деловитая кузина снимет с ваших плеч бремя домашних забот, и вы будете наслаждаться жизнью. К церемонии передачи ключей можно приступить сейчас же.

Это было сказано за завтраком спустя несколько дней после приезда мисс Офелии.

– Пожалуйста, – проговорила Мари, томно склоняя голову на руку. – Кузина не замедлит убедиться, что мы, хозяйки, – сущие рабыни у себя в доме.

– Правильно! Она откроет не только эту, но и много других полезных истин, – подтвердил Сен-Клер.

– Можно подумать, что мы держим невольников исключительно ради удобства, – продолжала Мари. – А на самом деле куда спокойнее было бы немедленно отделаться от них.

Евангелина подняла на мать свои большие глаза и спросила в простоте душевной:

– А зачем же ты их держишь, мама?

– Сама не знаю. Вероятно, только затем, чтобы доставлять себе лишние мучения. Это мой крест. Я уверена, что они – главная причина всех моих болезней. И таких ужасных негров, как у нас, больше ни у кого нет.

– Перестаньте, Мари, вы просто сегодня не в духе, – сказал Сен-Клер. – Это неверно. Возьмите, например, няню – чудеснейшая женщина! Что бы вы стали делать без нее?

– Няня лучше других, – согласилась Мари. – Но она такая эгоистка, просто ужас! Впрочем, негры все этим отличаются.

– Да, эгоизм – серьезный недостаток, – сдержанно проговорил Сен-Клер.

– Ну разве это не эгоистично с ее стороны так крепко спать по ночам? – воскликнула Мари. – Она прекрасно знает, что когда у меня бывают приступы мигрени, за мной нужен уход, нужно подходить ко мне каждый час, а попробуйте разбудите ее! Это стоит таких трудов, что, например, сегодня утром я чувствую себя совершенно разбитой.

– Мама, а разве она не дежурила около тебя несколько ночей подряд? – спросила Ева.

– Откуда ты это знаешь? – встрепенулась Мари. – Она жаловалась тебе?

– Нет, няня не жаловалась, она просто рассказывала, как ты себя плохо чувствовала последнее время.

– Почему вы не посадите вместо нее Джейн или Розу хотя бы на одну-две ночи? – сказал Сен-Клер. – Няне надо отдохнуть.

– И вы можете предлагать это? – возмутилась Мари. – Благодарю вас за внимание, Сен-Клер! Мои нервы так натянуты, что я просто не перенесу, если меня будут касаться чьи-то другие руки. Когда бы няня действительно заботилась обо мне, она бы спала более чутко. Ах, как я завидую людям, у которых есть преданные слуги! – И Мари тяжко вздохнула.

Мисс Офелия слушала внимательно и строго; судя по ее крепко сжатым губам, она не хотела вступать в этот разговор, не уяснив себе предварительно собственной позиции.

– Няня, в сущности, не так уж плоха, – говорила Мари. – Характер у нее ровный, она почтительна, но этот эгоизм! Она только и знает, что терзаться о своем муже. Когда я вышла за Сен-Клера и переехала сюда, мне, конечно, пришлось взять няню с собой, но ее мужа мой отец не мог отпустить. Он кузнец и, естественно, человек нужный в хозяйстве. Я еще тогда говорила, что им нечего надеяться на совместную жизнь. Надо бы, конечно, выдать няню за кого-нибудь другого, а я не настояла на этом и глупо сделала. Воздух отцовской усадьбы мне вреден, и я не смогу туда ездить. Няня прекрасно это знала и все-таки, несмотря на все мои уговоры, не захотела найти себе другого мужа. Она страшно упрямая, только никто этого не замечает, кроме меня.

– У нее есть дети? – спросила мисс Офелия.

– Да, двое.

– Она, вероятно, тоскует по ним?

– Не стану же я держать их здесь! Они такие чумазые и отнимают у нее массу времени. Но няня до сих пор не может с этим примириться и отказывается выходить замуж. Дайте ей волю, и она завтра же уедет к мужу и не посмотрит, что ее хозяйка совсем слабая и больная. Они все такие эгоисты, все без исключения!

– Прискорбный факт, – сухо сказал Сен-Клер.

Мисс Офелия бросила на него быстрый взгляд и подметила, что он вспыхнул и язвительно скривил губы, стараясь подавить раздражение.

– Няня всегда была моей любимицей, – снова заговорила Мари. – Заглянули бы ваши северные служанки в ее платяной шкаф! Сколько у нее всяких нарядов – и шелк и муслин! Даже батистовое платье есть. Я иногда по целым дням отделываю ей какой-нибудь чепец, перед тем как взять ее в гости. Она понятия не имеет, что такое плохое обращение. Секли ее не больше одного-двух раз за всю жизнь. Кофе и чай она пьет каждый день, и даже с сахаром. Это, конечно, сущее безобразие, но Сен-Клер хочет, чтобы слуги у нас были наравне с господами, и они живут в свое удовольствие. Мы их развратили, и отчасти это наша вина, что они такие эгоисты и ведут себя, как избалованные дети. Я уж устала говорить об этом Сен-Клеру.

– А я устал слушать, – сказал Сен-Клер, берясь за утреннюю газету.

Ева, красавица Ева, сидела, устремив на мать не по-детски серьезный взгляд своих синих глаз. Потом она тихонько подошла к ней сзади и обняла ее за шею.

– Что ты, Ева? – спросила Мари.

– Мама, позволь мне поухаживать за тобой… Ну, хоть одну ночь. Я не буду тебя раздражать и не засну. Я часто не сплю по ночам, лежу и думаю…

– Что за вздор, Ева! – воскликнула Мари. – Какой ты странный ребенок!

– Ну позволь, мамочка! – И Ева робко добавила: – Знаешь, няня, должно быть, нездорова, она все время жалуется на головную боль.

– Вот еще выдумки! Твоя няня не лучше других! Негры все такие: чуть что – голова заболит или палец уколют, – и они уже разохались. Им нельзя потакать, ни в коем случае нельзя! На этот счет я держусь твердых правил. – Она обратилась к мисс Офелии: – Вы сами убедитесь, насколько это необходимо. Позвольте негру хоть раз пожаловаться на какое-нибудь пустяковое недомогание, и все кончено – с ним не оберетесь хлопот. Я, например, никогда не жалуюсь на плохое самочувствие. Никто не знает, какие страдания мне приходится испытывать. Но я считаю своим долгом сносить их молча и сношу без единого слова жалобы.

Мисс Офелия так широко открыла глаза, выслушав это неожиданное заявление, что Сен-Клер не выдержал и расхохотался.

– Стоит мне только намекнуть на свое плохое здоровье, и Сен-Клер не находит ничего лучшего, как смеяться надо мной! – тоном мученицы проговорила Мари. – Придет день, когда он пожалеет об этом. – И она прижала платок к глазам.

Наступило молчание, довольно неловкое. Наконец Сен-Клер поднялся, взглянул на часы и сказал, что ему нужно уйти по делам. Ева выскользнула из комнаты следом за ним. Мисс Офелия и Мари остались наедине.

– Сен-Клер всегда такой, – сказала последняя, резким движением отнимая платок от лица, как только преступник, на которого этот платок должен был воздействовать, скрылся из виду. – Он не отдает себе отчета, он не понимает, не может понять, как я страдаю все эти годы!

Мисс Офелия не знала, что полагается говорить в таких случаях.

Пока она раздумывала над этим, Мари вытерла слезы, оправила перышки, словно голубка после дождя (если такое сравнение дозволительно), и перешла к беседе на хозяйственные темы, посвящая мисс Офелию в тайны буфетов, кладовых, чуланов, комодов и прочих хранилищ, которыми последняя должна была отныне заведовать. Посвящение это сопровождалось таким количеством советов и наставлений, что у другого человека, менее делового и методичного, давно бы голова пошла кругом.

– Ну, кажется, я все вам рассказала, – закончила Мари. – Теперь, когда у меня начнутся приступы мигрени, вы прекрасно обойдетесь без моей помощи. Да, вот еще Ева… за ней нужен глаз да глаз.

– По-моему, Ева прекрасная девочка, – сказала мисс Офелия. – Лучше, кажется, и быть не может.

– Ева очень странный ребенок. У нее столько всяких причуд! Она ни капельки на меня не похожа. – И Мари вздохнула, сожалея о столь прискорбном факте.

Мисс Офелия подумала: «И слава богу!», – но благоразумно оставила эту мысль при себе.

– Ева любит общество прислуги. Некоторым детям это даже полезно. Я, например, всегда играла дома с негритятами, и ничего плохого в этом не было. Но Ева держится с ними, как с равными! Я ничего не могу с ней поделать, а Сен-Клер, кажется, поощряет ее чудачества. Вообще он потакает всем в доме, кроме собственной жены.

Мисс Офелия по-прежнему хранила глубокое молчание.

– Прислугу надо держать в строгости, – продолжала Мари. – Я с детства знала, как с ней обращаться. А Ева способна избаловать всех негров без исключения. Что будет, когда она сама станет хозяйкой, просто не представляю! Я не сторонница жестокого обращения с неграми, но они должны знать свое место. Ева не умеет поставить себя с ними. Ей этого никак не втолкуешь. Вы сами слышали – ведь она предлагала дежурить около меня по ночам, чтобы дать няне выспаться. Вот вам пример, на что эта девочка способна, если ее не сдержать вовремя.

– Ваши негры, как-никак, люди, – резко сказала мисс Офелия, – им тоже требуется отдых.

– Ну разумеется! Но няня всегда найдет время поспать. Я такой сони в жизни не видывала! Она ухитряется дремать сидя, стоя, за шитьем – когда и где угодно. В этом отношении за няню можно не беспокоиться. Но зачем носиться со слугами, будто это какие-то тропические цветы или драгоценный фарфор! – И, сказав это, Мари томно опустилась на широкий, весь в мягких подушках диван и протянула руку к изящному хрустальному флакончику с нюхательными солями.[29] – Должна вам признаться, кузина, что мы с Сен-Клером часто расходимся во взглядах, – продолжала она жеманным голоском. – Сен-Клер никогда не понимал меня, не отдавал мне должного. Я думаю, что это и подорвало мое здоровье.

Мисс Офелия, которая, подобно всем уроженкам Новой Англии, обладала немалой долей осторожности и больше всего на свете боялась вмешиваться в чужие семейные дела, почувствовала, что сейчас ей именно такая опасность и угрожает. Поэтому она придала своему лицу выражение полной безучастности, вытащила из кармана длинный-предлинный чулок, который был у нее всегда наготове против наваждений дьявола, имеющего привычку улавливать людей в свои сети в ту минуту, когда руки у них ничем не заняты, и яростно заработала спицами. Ее плотно сжатые губы говорили яснее ясного: «Вы не вырвете из меня ни одного слова. Я ни во что не желаю вмешиваться». Но Мари это не смутило. Наконец-то нашелся человек, с которым можно поговорить, человек, которому следует рассказать все! И, подкрепляя себя время от времени нюхательными солями, она продолжала:

– Когда мы с Сен-Клером поженились, я принесла ему в приданое и капитал и негров, и никто не может лишить меня права распоряжаться моей собственностью. У Сен-Клера есть свое имущество, свои слуги, пусть поступает с ними как угодно, но ему этого мало – он вмешивается в мои дела. Я не могу примириться с такими дикими взглядами на жизнь, а уж что касается его отношения к неграм, так это для меня совершенно непонятно. Он с ними больше считается, чем со мной и даже с самим собой. Они вертят им, как хотят, а ему хоть бы что. Ведь у нас в доме их никто не смеет ударить, кроме него самого и меня. А вы понимаете, к чему это приводит? Сен-Клер пальцем их не тронет, что бы ни случилось, а я… где уж мне! Разве от меня можно требовать такого напряжения сил? Вы ведь знаете, что такое негры – это дети, настоящие дети.

– Я, слава богу, понятия о них не имею, – отрезала мисс Офелия.

– Поживете здесь, будете иметь понятие, и вам это дорого обойдется. Что может быть хуже негров? Они глупые, неблагодарные, беспечные, как дети!

Откуда только у Мари брались силы, когда она заводила разговор на эту тему! От ее былой томности не осталось и следа.

– Разве господь не сотворил всех людей одинаковыми? – спросила мисс Офелия:

– Ну что вы! Такие слова смешно слушать! Негры принадлежат к низшей расе. Сен-Клер старается мне внушить, будто няня так же тяжело переживает разлуку с мужем, как переживала бы я, если б нам пришлось жить врозь. Но какое же тут может быть сравнение! Няня неспособна на глубокие чувства, а Сен-Клер не желает этого понять. Его послушать, так получается, будто няня любит своих замарашек не меньше, чем я люблю Еву!

Боясь, как бы не сказать чего-нибудь лишнего, мисс Офелия умолкла и быстро заработала спицами, и будь ее собеседница хоть чуточку понаблюдательнее, она поняла бы всю многозначительность этого молчания.

– Надеюсь, теперь вы понимаете, какой челядью вам придется командовать? Порядка у нас в доме нет, слуги делают все, что им заблагорассудится, и ни в чем не встречают отказа. Я, конечно, стараюсь держать их в узде по мере своих слабых сил и иной раз пускаю в ход плетку, но меня это так утомляет! Вот если б Сен-Клер поступал, как все…

– То есть?

– То есть посылал бы наших негров в каталажку или куда-нибудь еще, где их наказывают плетьми. Другого выхода нет! Вы сами убедитесь, что с такими негодяями, бездельниками нужна строгость и строгость.

– Старая песня! – сказал Сен-Клер, входя в комнату. – Но вы только подумайте, кузина, – с этими словами он лег на кушетку, – мы подаем нашим слугам такой благой пример, а они почему-то продолжают бездельничать!

– Да, на вас, рабовладельцах, лежит огромная ответственность, – сказала мисс Офелия, – и я ни за какие сокровища в мире не согласилась бы стать на ваше место. Невольников надо учить, с ними надо обращаться, как с разумными существами.

В эту минуту во дворе послышался веселый смех. Сен-Клер поднялся с кушетки, отдернул шелковую штору и тоже рассмеялся.

– Что там такое? – спросила мисс Офелия.

Во дворе на дерновой скамейке сидел Том; в петлицах его куртки торчали веточки жасмина, а весело смеющаяся Ева надевала ему на шею гирлянду из роз. Сделав свое дело, девочка, словно воробушек, вспорхнула Тому на колени и снова залилась веселым смехом.

– Какой ты смешной, дядя Том!

А Том улыбался своей маленькой хозяйке спокойной, доброй улыбкой и был, видимо, не меньше ее доволен всем этим.

– Огюстен, как вы допускаете подобные вещи! – воскликнула мисс Офелия.

– А что тут плохого? – удивился Сен-Клер.

– По-моему, это просто ужасно!

– Вот вы какие, северяне! Я не раз замечал, насколько сильно в вас отвращение к неграм. Признайтесь, кузина, что это так! Вы относитесь к ним с брезгливостью, будто перед вами жаба или змея, и в то же время заступаетесь за них. Вас возмущает жестокое обращение с неграми, но иметь с ними дело – нет, об этом вы даже думать не можете! Отправить их куда-нибудь с глаз долой, в Африку, а там пусть с ними возятся миссионеры![30]Ну, скажите, прав я или нет?

– Да, – задумчиво проговорила мисс Офелия, – пожалуй, вы правы.

Жизнь Тома складывалась так, что ему как будто не на что было пожаловаться. Ева упросила отца отдать ей нового кучера в полное ее распоряжение, и когда девочку надо было сопровождать на прогулку, Тому разрешалось бросать все другие дела и следовать за мисс Евой. Сен-Клер придавал большое значение внешнему виду своих слуг, и Том был одет хоть куда: костюм тонкого сукна, с белоснежными манжетами и воротничком, касторовая шляпа, лакированные сапоги. На конюшне ему почти ничего не приходилось делать, всю работу выполнял его помощник, ибо хозяйка заявила, что она не потерпит, если от ее кучера будет пахнуть лошадьми.

Однажды в воскресное утро Мари Сен-Клер, одетая по-праздничному, стояла на веранде, застегивая бриллиантовый браслет. Шелк, кружева, драгоценности – всем этим она собиралась блеснуть в церкви. По воскресеньям Мари проявляла особенное благочестие. Сколько грации, сколько изящества было в этой тонкой фигурке, окутанной, словно облаком, кружевной мантильей! Какая плавность движений! Мари чувствовала себя необычайно элегантной и была в прекрасном расположении духа. Мисс Офелия являла собой полную противоположность ей. Не подумайте, что у мисс Офелии не было такого же роскошного шелкового платья, такой же шали и такого же тонкого носового платка, – нет, контраст создавался ее угловатостью и чопорностью, что особенно резко подчеркивало изящество молодой женщины, стоявшей рядом с ней.

– Где Ева? – спросила Мари.

– Она задержалась на лестнице поговорить с няней.

Послушаем, о чем же Ева разговаривает с няней, стоя на лестнице.

– Няня, душечка, у тебя опять болит голова?

– А вы не беспокойтесь, мисс Ева, господь с вами! Ведь у меня теперь голова изо дня в день болит.

– Я рада, что ты поедешь в церковь, няня! – И девочка обняла ее. – Возьми мой флакон, будешь нюхать дорогой.

– Ваш золотой флакон с драгоценными камешками? Да что вы, мисс Ева, разве можно!

– Можно, можно! Тебе он понадобится, а мне нет. Мама всегда нюхает соли, когда у нее болит голова, и тебе тоже полегчает. Ну, сделай мне такое удовольствие, возьми!

– Чего она только не придумает, моя крошечка! – воскликнула няня.

А Ева сунула флакон ей за пазуху, расцеловала ее и помчалась вниз по ступенькам.

– Почему ты задержалась?

– Я дала няне свой флакон с солями, пусть возьмет его с собой в церковь.

– Ева! – Мари сердито топнула ногой. – Отдать свой золотой флакон няне! Когда ты наконец поймешь, что можно делать и чего нельзя! Сию же минуту возьми его назад!

Ева грустно повесила голову и побрела в дом.

– Мари, оставьте ребенка в покое. Пусть поступает, как хочет, – сказал Сен-Клер.

– Кузен, вы поедете с нами в церковь? – спросила мисс Офелия, круто поворачиваясь к нему.

– Нет, благодарю вас, не поеду.

– Сен-Клер, вы хоть бы раз в жизни съездили! – сказала Мари. – В вас нет никакого религиозного чувства. Это просто неприлично!

– Со слугами надо быть приветливой, ровной, Евангелина, – наставляла Мари Сен-Клер свою дочь по дороге в церковь, – но обращаться с ними, как с родственниками, как с людьми, равными нам по положению, совершенно непозволительно! Если б няня заболела, неужели ты бы уложила ее к себе в постель?

– Я бы с удовольствием это сделала, мамочка, – сказала Ева, – потому что тогда мне легче было бы ухаживать за ней, и постель у меня мягче, чем у нее.

Полное отсутствие у дочери моральных устоев привело Мари в отчаяние.

– Что мне сделать, чтобы этот ребенок наконец понял меня?

– Ничего тут не поделаешь, – многозначительно ответила мисс Офелия.

Ева смутилась и приуныла, но к счастью, дети неспособны задерживаться подолгу на одном впечатлении, и через несколько минут она уже весело смеялась над чем-то, глядя в окно кареты.

– Ну-с, чем вас развлекали в церкви? – спросил Сен-Клер, когда вся семья собралась за обеденным столом.

– Проповедь была прекрасная! – ответила Мари. – Вам не мешало бы ее послушать. Проповедник будто повторял все мои мысли!

– Представляю себе, как это было поучительно! – сказал Сен-Клер.

– Да, он доказывал, что все разграничения в обществе созданы по воле божьей и что различие между высшими и низшими справедливо, ибо одним суждено от рождения повелевать, а другим – повиноваться. Если б вы слышали сегодняшнюю проповедь, вам стало бы ясно, насколько нелепы все возражения против рабства и насколько убедительны все доводы в его защиту, которые приводятся в библии.

– Нет, увольте! – сказал Сен-Клер. – То, о чем вы говорите, я с таким же успехом могу почерпнуть из газет, да еще выкурить при этом сигару, чего в церкви делать не дозволено.

– Но позвольте, Огюстен, – вмешалась в их разговор мисс Офелия, – разве вы не разделяете взглядов проповедника?

– Кто, я? Если б меня попросили изложить свое мнение о системе рабства, я бы сказал честно: «Мы владеем рабами и не собираемся отказываться от своих прав, ибо это отвечает нашим интересам, вот и все». Благочестивая болтовня сводится в конце концов к тому же самому. И я надеюсь, что меня поймут.

– Но все-таки, вы считаете рабство злом или нет?

– Ваша прямолинейность, кузина, просто ужасает меня! Каюсь, я на такое неспособен! – со смехом воскликнул Сен-Клер. – Вы лучше представьте себе на минутку, что цена на хлопок почему-либо упала раз и навсегда и рабовладение становится для нас обузой. Будьте уверены – соответственно с этим изменится и толкование библейских текстов! Церковь не замедлит прозреть истину, призвав на помощь здравый смысл и ту же библию.

– Как бы там ни было, – протянула Мари, ложась на кушетку, – а я благодарю судьбу, что родилась в стране, где существует рабовладение. По-моему, ничего плохого в нем нет, и я не знаю, как бы мы без него жили.

ГЛАВА XVII

Как отстаивают свободу

К вечеру в доме Симеона Хеллидэя начались неторопливые сборы. Рахиль спокойно ходила из комнаты в комнату, отбирая из своих запасов то, что можно было уложить в небольшой баул и дать с собой путникам, которые ночью должны были оставить их дом. Вечерние тени протянулись на восток, багровый шар солнца словно в раздумье медлил на горизонте, засылая свои мягкие желтоватые лучи в маленькую спальню, где сидели Элиза с мужем Джордж держал ребенка на коленях, рука жены лежала в его руке. Лица у них были задумчивые, серьезные, на щеках еще не успели высохнуть слезы.

– Да, Элиза, – говорил Джордж, – в твоих словах сама правда. Ты лучше, гораздо лучше меня. Я постараюсь сделать по-твоему. Постараюсь быть достойным своей свободы.

– Когда мы попадем в Канаду, – сказала Элиза, – я тоже буду работать. Ведь я умею шить, умею стирать и гладить самое тонкое белье. Вдвоем мы как-нибудь перебьемся.

– Да! Пока мы вместе, нам ничто не страшно. Элиза, если б мои враги знали, какое это счастье иметь семью! Я теперь чувствую себя таким богачом, таким сильным, а ведь нам не на что надеяться, кроме как на собственные руки. Я работал всю свою жизнь, но у меня нет ни цента в кармане, ни клочка земли, ни крыши над головой. И все же я ни на что не жалуюсь, лишь бы нас оставили в покое. Я буду работать и уплачу мистеру Шелби за тебя и сына. А мой хозяин давно окупил все свои расходы на меня. Я ему ничего не должен.

– Мы еще не избавились от опасности, – напомнила Элиза, – Канада еще далеко.

– Это верно, но мне уже кажется, что я чувствую ветер свободы у себя на лице, и если б ты знала, сколько у меня теперь сил!

В соседней комнате послышались голоса, потом в дверь постучали. Элиза вздрогнула и пошла открывать.

На пороге стоял Симеон Хеллидэй и с ним какой-то долговязый рыжий детина, судя по виду – человек хитрый и с большой сметкой.

– Это наш друг Финеас Флетчер, – представил его Хеллидэй, – он привез кое-какие новости, важные для тебя и для твоих спутников, Джордж. Послушай, что он рассказывает.

– Да, я кое-что узнал, – сказал Флетчер. – Иной раз бывает невредно держать ушки на макушке. Нынче ночью заехал я в одну маленькую захолустную гостиницу. Помнишь, Симеон, мы в прошлом году продали там яблоки хозяйке. Она толстая такая, с большими серьгами. Ну вот! С дороги я устал, поужинал поскорее, укрылся буйволовой шкурой и прилег на мешках в углу, покуда мне готовили постель. И что вы думаете? Заснул крепким сном!

– А ушки на макушке, Финеас? – спокойно спросил Симеон.

– Нет, часа два я спал как убитый, уж очень умаялся, а потом приоткрыл глаза и вижу – сидит за столом компания, винцо попивает. Дай-ка, думаю, послушаю, о чем у них беседа идет. Один и говорит: «Они здесь неподалеку, в ближайшем поселке». Вот тут-то я и навострил уши и вскорости понял, что речь идет о нас, о квакерах. Мало-помалу они выложили все свои планы и намерения. Молодого мулата, видите ли, надо отправить в Кентукки, к хозяину, который так его проучит, что это и у других рабов отобьет охоту бегать. Его жену двое из этой компании отвезут в Новый Орлеан на рынок и продадут за тысячу шестьсот – тысячу восемьсот долларов, а ребенком завладеет торговец, который его купил. Джима со старухой тоже вернут хозяину в Кентукки. Все это они собираются обделать с помощью двух полисменов из соседнего городка, причем женщину сначала потащат в суд, и там один из этих молодцов, плюгавый такой, зато самый речистый, присягнет, что она принадлежит ему. Они прекрасно знают, какой дорогой мы поедем, и собираются напасть на нас вшестером, а то и больше. Так вот, что же нам теперь делать?

Группа, молча слушавшая Финеаса, поистине была достойна кисти художника. Рахиль Хеллидэй бросила месить тесто и в ужасе воздела кверху белые от муки руки. Симеон стоял, глубоко задумавшись. Элиза обняла мужа и не отрывала глаз от его лица. Джордж стиснул кулаки, глаза у него горели недобрым огнем, но чего же можно ждать от человека, который узнал, что его жену собираются продать с аукциона, а сына – отдать работорговцу, и все с благословения законов этой «богоспасаемой» страны!

– Что же нам теперь делать, Джордж? – прошептала Элиза.

– Я знаю, что мне делать, – сказал Джордж и, выйдя в соседнюю комнату, стал осматривать свои пистолеты.

– Э-э, Симеон! – Финеас мотнул головой в сторону Джорджа. – Видишь, к чему дело клонится?

– Вижу, – вздохнул тот. – Молю бога, чтобы до этого не дошло.

– Я никого не хочу впутывать в свои дела, – сказал Джордж. – Дайте мне тележку, укажите дорогу, и мы одни доедем до следующей станции. Джим – силач, храбрец, меня тоже никто не назовет трусом…

– Это все хорошо, друг, – перебил его Финеас, – но без провожатого тебе не обойтись. Подраться ты сможешь, в этом мы не сомневаемся, а что касается дороги – положись лучше на меня.

– Я не хочу, чтобы у вас были неприятности, – сказал Джордж.

– Неприятности? – повторил Финеас, и в глазах у него мелькнул лукавый огонек. – А ты меня заранее уведоми, когда они начнутся, эти неприятности.

– Финеас человек умный, бывалый, – сказал Симеон. – Послушайся его и… – ласково тронув Джорджа за плечо, он показал на пистолеты, – и не торопись пускать это в ход. Молодая кровь горяча.

– Я не стану нападать первым, – сказал Джордж. – Я прошу только одного: чтобы эта страна отпустила меня с миром. Но… – Он замолчал, сдвинув брови, и лицо его передернулось. – В Новом Орлеане продали на рынке мою сестру, теперь и жену мою ждет та же участь. Неужели же я покорюсь этому? Нет! Я буду бороться за жену и сына до последнего вздоха! И кто из вас осудит меня?

– Тебя никто не осудит, Джордж. Ты повинуешься голосу сердца и крови, – сказал Симеон.

– Так давайте же трогаться в путь, надо торопиться!

– Я поднялся ни свет ни заря и лошадей не жалел. Думаю, что часа два-три у нас есть в запасе, если эти молодцы выедут, как собирались. Во всяком случае, засветло ехать опасно, надо ждать темноты. В поселках, через которые нам придется проезжать, есть дрянные люди. Чего доброго, привяжутся с расспросами. Уж лучше здесь задержаться часа на два, чем в дороге. Я сейчас сбегаю к Майклу Кроссу, скажу, чтобы выезжали немного погодя после нас. Он, если увидит погоню, предупредит. Конь у него добрый, другого такого коня ни у кого нет. Джиму со старухой тоже надо сказать, чтобы собирались, а заодно я и лошадей достану. Время у нас есть, успеем добраться до места без всякой помехи. Так что не беспокойся, друг Джордж. Мне не в первый раз выручать таких, как ты. – И с этими словами Финеас вышел.

– Финеас – стреляный воробей, – сказал Симеон. – Можешь на него положиться, Джордж, он все сделает, что нужно.

– Я только одного боюсь: как бы вас не подвести.

– Сделай мне такое одолжение, друг мой, не говори больше об этом! Мы не можем поступать иначе – так велит нам совесть… Мать, – обратился он к Рахили, – а ты поторапливайся – не отпускать же нам гостей голодными!

И пока Рахиль и дети пекли пирог, жарили курицу, свинину и тому подобную снедь, Джордж и Элиза сидели, обнявшись, в своей маленькой комнатке и говорили так, как могут говорить муж и жена, когда они знают, что им угрожает разлука на всю жизнь.

– Элиза, – говорил Джордж, – люди, у которых есть друзья, дом, земля, деньги, не могут любить друг друга сильнее, чем любим мы с тобой. Ведь у нас больше ничего нет. Меня любили мать и сестра, обе несчастные, истерзанные горем. Я помню Эмили в то утро, когда работорговец должен был увезти ее. Она прокралась ко мне тайком и сказала: «Бедный Джордж, последний твой друг уходит от тебя! Что с тобой станет?» Я обнял ее, заплакал, и она тоже заплакала. И это были последние ласковые слова, которые мне пришлось услышать. За десять лет, что протекли с тех пор, сердце мое очерствело, высохло, но потом я встретил тебя, и твоя любовь дала мне новую жизнь. С тех пор я стал другим человеком. И теперь, Элиза, я буду отстаивать тебя до последней капли крови. Тот, кто захочет отнять у меня жену, должен будет переступить через мой труп.

– Господи, сжалься над нами! – рыдая, проговорила Элиза. – Дай нам уйти вместе из этой страны – больше мы ничего не просим!

Вошла Рахиль и, ласково взяв Элизу за руку, повела ее ужинать. Когда все уселись за стол, в дверь негромко постучали. Появилась Руфь.

– Я на минутку, – сказала она. – Принесла чулки мальчику. Вот смотрите – три пары, теплые, шерстяные. Ведь в Канаде холодно. А вам не страшно ехать? – Руфь подошла к Элизе, горячо пожала ей руку и сунула Гарри мятный пряник. – Я ему много напекла таких пряников, – сказала она, вытаскивая из кармана целый пакет. – Дети любят сласти.

– Спасибо вам! Какая вы добрая!

– Руфь, садись поужинай с нами, – сказала Рахиль.

– Нет, никак не могу. Я оставила на попечение Джона ребенка и пирожки. Разве мне можно задерживаться? Пирожки у него сгорят, а малыш непременно объестся сахаром. Прощайте, Элиза, прощайте, Джордж! Счастливого пути! – И с этими словами Руфь упорхнула.

Вскоре после ужина к двери подъехал большой крытый фургон. Ночь была безоблачная, звездная. Финеас спрыгнул с передка в ожидании своих пассажиров. Джордж появился на крыльце вместе с Элизой, неся на руках ребенка. Шаг у него был твердый, взгляд смелый, решительный. Следом за ними вышли Рахиль и Симеон.

– Сойдите на минуточку, – обратился Финеас к тем, кто сидел в фургоне. – Я сначала устрою женщин и ребенка.

– Финеас, возьми вот эти две шкуры, – сказала Рахиль. – Уложи их там поудобнее. Ведь ехать придется всю ночь.

Джим вылез из фургона и заботливо высадил свою старуху мать, которая цеплялась за него, испуганно озираясь по сторонам, словно погоня вот-вот должна была нагрянуть.

– Джим, пистолеты у тебя заряжены? – тихо спросил Джордж.

– Заряжены, – ответил Джим.

– Ты твердо знаешь, что тебе надо делать, если нас настигнут?

– Сомневаться не приходится, – сказал Джим, с глубоким вздохом расправляя свои могучие плечи. – Неужто я расстанусь с матерью во второй раз?

Пока они говорили между собой, Элиза успела проститься со своим добрым другом Рахилью Хеллидэй и, забравшись с помощью Симеона в фургон, села вместе с Гарри в самую его глубь на буйволовые шкуры. Следом за ней усадили старуху; Джим и Джордж поместились на деревянном сиденье лицом к ним, а Финеас вскочил на передок.

– В добрый час, друзья! – крикнул Симеон.

– Да благословит вас бог! – хором ответили ему путники.

Фургон тронулся, громыхая колесами по подмерзшей дороге. Грохот и тряска не располагали к разговору, и наши беглецы молча ехали темными перелесками, широкими голыми полями, поднимались на холмы, спускались в долины. Часы бежали один за другим. Ребенок вскоре заснул у матери на коленях, несчастная старуха мало-помалу успокоилась, и даже Элиза забыла о своих страхах и закрыла в дремоте глаза. Один Финеас был бодр по-прежнему и коротал время, насвистывая какую-то веселую песенку.

Но часов около трех Джордж уловил вдали быстрое цоканье подков и тронул Финеаса за локоть. Тот остановил лошадей, прислушался и сказал:

– Это Майкл, его лошадь так скачет.

Джордж и Джим, не раздумывая, выскочили из фургона и замерли в напряженном молчании. Цоканье приближалось с каждой минутой. И наконец на вершине холма они увидели всадника.

– Так и есть, он! – сказал Финеас и крикнул: – Майкл!

– Это ты, Финеас?

– Я! Ну, что скажешь – догоняют?

– Совсем близко. Человек восемь-десять, пьяные, горланят, злющие, как волки.

И не успел он договорить, как ветер донес издали еле слышный топот мчащихся во весь опор лошадей.

– Садись, живо! – крикнул Финеас. – Если уж вы решили драться, так надо отъехать подальше.

Джордж и Джим в мгновенье ока очутились на своих местах. Финеас стегнул лошадей, и фургон в сопровождении Майкла загрохотал по дороге, подскакивая на кочках. Погоня приближалась. Женщины услышали ее и, выглянув из фургона, увидели вдали, на гребне холма, группу всадников, которая четко вырисовывалась на фоне розовеющего неба. Через несколько минут преследователи, очевидно, разглядели фургон с белым брезентовым верхом, и беглецы услышали их торжествующие крики. Элиза, почти теряя сознание, припала к ребенку, старуха с громкими стонами бормотала слова молитв, а Джордж и Джим сжимали в руках пистолеты. Погоня была уже совсем близко. И вдруг фургон круто свернул к подножию отвесной скалы, которая одиноко возвышалась над длинной каменистой грядой, чернея на светлеющем небе. Финеас с давних пор знал это место и спешил добраться до него в надежде, что здесь беглецы найдут спасение.

– Вылезайте! – крикнул он, разом осаживая лошадей и соскакивая на землю. – Все за мной вон на ту скалу. Майкл, привяжи своего коня к фургону, мчись к Амарии, пусть он со своими ребятами гонит сюда – побеседовать с этими молодчиками.

Фургон опустел мгновенно.

– Помогайте женщинам! – командовал Финеас, хватая на руки Гарри. – И бегите, бегите что есть сил!

Уговаривать их не пришлось. Быстрее, чем это можно передать словами, беглецы перелезли через изгородь и бросились к тропинке. Майкл спрыгнул с седла, привязал повод своего коня к задку фургона и пустил лошадей вскачь.

– За мной! – крикнул Финеас, когда при слабом свете тускнеющих звезд перед ними обозначилась тропинка, поднимавшаяся между скал.

С ребенком на руках Финеас прыгал с камня на камень, словно горный козел. Джим бежал следом за ним, неся на спине старуху мать, Джордж и Элиза не отставали от них. Верховые с криками и бранью подскакали к изгороди и спешились. Но беглецы были уже у самой вершины каменистой гряды. Отсюда тропинка шла узким ущельем. Они двигались поодиночке, и вдруг перед ними открылась расселина шириной по меньшей мере в три фуга. Финеас легко перепрыгнул через нее и опустил Гарри на поросшую кудрявым белым мхом плоскую вершину скалы.

– За мной! – повторил он. – Прыгайте, кому жизнь дорога!

И все, один за другим, перепрыгнули через расселину. Глыбы камней, окаймлявших площадку, скрыли их с головой.

– Ну, вот и добрались! – сказал Финеас, заглядывая вниз на карабкающихся по тропинке преследователей. – Они хотят изловить нас, ну что ж, посмотрим, что из этою выйдет. Тем, кто сунется сюда, придется идти гуськом между вот этими двумя скалами, и они будут у вас на прицеле, друзья. Видите?

– Вижу, – сказал Джордж, – и поскольку речь идет о нашей судьбе, мы и схватимся с ними, а вы не вмешивайтесь.

– Схватывайся, Джордж, сколько твоей душе угодно, – сказал Финеас, – но ведь полюбоваться на вашу драку не возбраняется? Смотри, они, видно, держат между собой совет, поглядывая сюда, точно куры на нашест. Ты бы лучше предупредил этих молодцев повежливее, что их здесь ждет.

Группа на тропинке, ясно различимая теперь, при свете утренней зари, состояла из наших старых знакомцев – Тома Локкера и Мэркса, двух полисменов и нескольких забулдыг, которых нанимают за бутылку спиртного на веселую охоту за неграми.

– Ну, Том, теперь твои черномазые не улизнут, – послышалось снизу.

– Я видел, как они туда карабкались, – сказал Том. – Вот по этой тропинке. Ну, пошли! Оттуда, небось, не спрыгнешь. Мы их всех переловим.

– А что, если они будут стрелять из-за камней? – сказал Мэркс. – Это ведь грозит неприятностями.

– Гм! – хмыкнул Локкер. – Мэркс только о своей шкуре и думает. Не бойся! У этих негров, должно быть, душа в пятки ушла от страха.

– Почему бы мне и не думать о своей шкуре? – сказал Мэркс. – Это лучшее, что у меня есть. А дерутся они иной раз, как черти.

В эту минуту Джордж появился на вершине скалы и заговорил спокойно и отчетливо:

– Джентльмены, кто вы такие и что вам нужно?

– Нам нужны беглые негры, – сказал Том Локкер. – А именно: Джордж Гаррис, Элиза Гаррис, их сын, Джим Селден и старуха негритянка. Мы не одни, а с полисменами, и у нас есть ордер на арест. Слышал? Ты, наверно, и есть Джордж Гаррис, невольник мистера Гарриса и<