Обалделое окончательно

– Ты никогда не найдешь Дурака, – говорил дракон Пете, мерно крыльями перепончатыми взмахивая, – пока не поймешь, что он всего лишь хвост.

– Чей хвост? – спросил удивленно нестарый старик. Он сидел у дракона на шее, плотно обхватив ее ногами, и цепко держался за его жесткую гриву.

– Твой, разумеется, – засмеялся дракон, – чей же еще…

– Ну вот, дожил, – вздохнув, сказал старик, – теперь уже хвост… А кем он завтра станет?

– Не в том ведь дело, кем он стать может, – продолжал дракон, – а в чем суть его. Куда бы ты ни направлялся, чем бы ни занимался, а хвост твой всегда за тобой следовать будет. И в этом, Петя, – главное, так как нет дела глупее, чем за хвостом своим гоняться.

А выберешь если не верить в хвостатость свою, – наставлял он старика дальше, – то не стоит обижаться, когда эту самую хвостатость тебе раз за разом дверью прищемлять будут. До тех самых пор, пока не задумаешься – как может болеть то, чего у тебя нет?

Летел Петя на драконе немалое время уже, то выше облаков с ним поднимаясь, то к самой земле спускаясь. По сторонам с интересом посматривал – не бывал он в местах этих раньше, здешних царств не видывал, оттого и любопытно ему было, как же люд сказочный в краях заморских живет-поживает.

Над городами многолюдными пролетал, над полями, пшеницей да рожью заросшими, пока не раскинулось под ним царство странное – ни единого человека он в нем не приметил, ни старого, ни малого, ни пешего, ни конного, будто вымерло все. Дракона о непонятности такой спросил.

– Видишь ты, какое дело, Петя, – отвечал ему дракон, – жил в этом царстве когда-то волшебник один могучий. Что ни день, то могущественнее он делался и сильнее. Вот только силу слов своих с настроением внутренним соизмерять он не научился. Оттого, может, и сказал как-то раз в сердцах: «Да пошли вы все!..» И стало так. И обезлюдело царство…

Любое твое желание, – говорил дракон мораль истории этой, – законная часть твоего мира. Главное – не переусердствовать, не сделать мир заложником своих желаний.

Очень может быть, Петя, – продолжал он, – что тебе не раз еще об этом вспомнить придется. Сделать глупость можно в любой момент времени, главное – не пожалеть об этом в каждый последующий. Просто не забывай, что каждой глупости – свое время.

А когда пролетали над царством следующим, дракон и о нем интересное рассказал.

– Это царство, – говорил он, – известно своими обычаями суровыми. Здесь испокон веков всех мальчиков, родившихся уродливыми, сбрасывали в пропасть… Правда, мальчики почему-то всегда выживали и требовали, чтоб им сбросили уродливых девочек. Жестокие нравы, одним словом…

Может, долго еще Петя на драконе странствовал бы, да только конфуз с ним приключился.

Слегка взголоднулось старику на свежем воздухе, но как только достал он хлеба краюху, налетела на него вдруг стая ворон, непонятно откуда взявшихся. Не успел старик даже глазом моргнуть, как без обеда остался да еще клювом по лбу получил.

Попробовал было Петя отогнать ворон, но воронам было наплевать и на его угрозы, и на него самого. Пете, вообще-то, тоже было наплевать на них, но воронам было гораздо удобнее…

– Хватит!.. – не выдержал, наконец, старик позора своего беспомощного. – Давай-ка вниз. Бог с ними, с царствами этими… Где сядем, там и сядем.

Спустился дракон неподалеку от города большого. Глянул он на старика, хулиганство воронье с себя счищающего, засмеялся беззлобно да на прощанье вот чем его озадачил:

– Для того, чтобы было плохо, Петя, всегда нужна причина, – сказал он ему, – а вот нужна ли причина для того, чтобы хорошо было?

* * *

Стоял Петя перед лавкой с диковинами заморскими и беспредельностью разнообразия сказочного восхищался. Были в лавке этой и красивости невиданные, и полезности заманчивые, и непонятности чудесные. А особенно ему приглянулись два веера огромных, из перьев удивительных сделанные. Вот только цене их, на дощечках написанной, очень старик удивился.

– Почему, – спросил он продавца, – этот веер такой дорогой, а этот такой дешевый, если они совершенно одинаковые?

– Да потому, – ответил ему продавец, – что этим веером обмахиваться нужно, а возле этого – головой мотать.

– А-а, ну, тогда понятно, – согласился старик, – тогда справедливо. В жизни оно всегда так: чем больше приходится суетиться, тем меньше это стоит.

Не успел он от прилавка отойти – кто-то за руку его тронул. Обернулся Петя – стоит перед ним девчушка малая, куклу тряпичную к себе прижимает да в глаза ему заглядывает.

– Дяденька, – спросила она его голосом хрупким, – вы здесь нигде не видели маму, идущую без меня?

Пока старик с ответом на вопрос неожиданный собирался, на площади городской шум с гамом раздался, куда-то люди побежали, отчего-то лошади заржали да собаки залаяли. Оттеснила толпа девчушку от Пети да кругом большим на площади сбилась.

Присмотрелся старик – подпирают снаружи этот круг стражники, пиками в спины людские целясь. А внутри круга воевода здешний прохаживается да людям притихшим в лица заглядывает, словно ищет кого.

– Спокойствие, – говорит он, – главное, спокойствие. Пять человек сегодня всего-то и требуется. Подумаешь, количество… Было бы из-за чего горе горевать.

И не надо на меня так молчать! – прикрикнул он на толпу и достал из кармана бумагу с карандашом. – Итак, к Предсмертному сегодня отправятся…

Вот ты… – ткнул воевода пальцем в дюжего молодца.

Тот сразу сник, чуть не вдвое в размерах уменьшившись, лицом посерел.

– Ты имя свое говори, не мешкай, я ведь записываю, – говорил воевода, в бумажке своей что-то карандашом чиркая. – И ты тоже… И вот ты, который там прячется. Имена мне ваши, быстро!..

Вдоль толпы прохаживаясь, наткнулся он и на Петю взглядом. Пока рассматривал его с сомнением, у старика дракон страха сердце сжал да колени слабыми сделал. Поймал тогда старик его вниманием своим, вокруг закрутил да на вдохе в себя принял. К тому времени, когда воевода в извилинах мысль нужную отыскал, стоял уже старик нестарый спокойный да в себе уверенный.

– Кто таков? – спросил его воевода грозно.

– Петя я, – ответил тот.

– Так, – развернул воевода свою бумажку. – Ты, значится, тоже отправляешься. Я тебя записываю…

– Никуда я не отправляюсь, – с усмешкой ответил старик.

– Это еще почему? – изумился воевода.

– Да не хочу я просто, – честно сказал Петя, продолжая улыбаться.

– Ну, смотри, старик!.. – сказал воевода грозно. – Пеняй на себя – я тебя вычеркиваю!..

И дальше отправился.

А старик по сторонам недоуменно оглянулся да к людям испуганным обратился:

– Куда это народ собирают? – спросил он. – И отчего все в печаль да отчаянье сразу впадают?

– Так ведь – к Предсмертному людей отлавливают, – зашептал ему кто-то на ухо. – На заклание их ему готовят.

– К кому-кому? – удивился старик.

– К Кощею Предсмертному, – объясняли ему свистящим шепотом уже в другое ухо, – брату старшому Кощея Бессмертного. Уже столько веков умирает, поганый, да все никак умереть не может. Заклятье на нем такое особое – предсмертное, мученическое. И сдохнуть у него не получается, и для жизни он не годится – нет у него для этого силы жизненной. Так что он, проклятый, выдумал – силу эту из живых людей сосать. Для этого их и собирают. Дань ему такая особая, чтоб голод да мор на царство наше не насылал…

Неожиданно шум на площади раздался. К женщине, для Кощея отобранной, вдруг девочка из толпы кинулась. Прижимая одной рукой куклу тряпичную к груди, она другой колени мамки своей нашедшейся обхватила да лицом в живот ей уткнулась…

Кольнуло что-то старика прямо в сердце, комом под горло подкатило, только не дал он воли драконам чувств своих. Крутанул их вокруг себя да вместе с комом, в горле застрявшем, сглотнул сильно, горечь отчаяния в ярость внутреннюю превращая.

– Не годится так, – сказал он затем, толпу плечами решительно раздвигая. – По-другому будет…

Передумал я, – сказал он, воеводе путь преградив. – Пойду я к Предсмертному – вот заместо бабы этой и пойду. Записывай.

– Надо же! – искренне удивился воевода. – Вот уж точно говорят – какую глупость ни придумай, всегда найдется, кто ее сделает. Ты что, старик, дурак полный?

– Он самый, – согласился Петя. – Только не полный пока. Отпускай бабу с дитем.

* * *

Сидел нестарый старик Петя с товарищами по несчастью в темнице Кощеевой, сырой да мерзкой, глухой да безжизненной. Огромные каменья, толщины невероятной, отделяли их от воли сказочной. Томились они здесь не первый час уже, участи своей незавидной дожидаясь.

Сидел старик да думу неспешную думал.

– Ох, и далеко же, – думал он, – завели меня поиски Дурака. Неужто даже сюда я попал, чтоб его отыскать? Да уж, в неожиданных местах, надо сказать, Дураки порой прячутся…

– Вот это точно, – раздался в его голове голос насмешливый, – ты, Петя, даже представить себе не можешь, в каких невозможных местах порой обитает Дурак. Из каких щелей и отверстий он выглядывает, каким манером голос подать может.

– Вот как ты, например, да? – не без сарказма сказал Петя внутри себя же, чтоб окружение свое разговором странным не смущать. – Ты ведь тоже изо всех щелей сочишься, словно дух какой. Вот бы и мне такому делу бесплотному научиться, очень даже мне сейчас такая наука пригодилась бы…

– Так кто же тебе доктор, окромя тебя самого? – засмеялся голос. – Учись, стены – вот они, ну и сочись теперь сквозь них бесплотно. Да поспеши это сделать прямо сейчас – пока сумятица твоя внутренняя не утихла, пока она в угрюмость тупую не превратилась. Из любого кризиса, Петя, можно выйти только по нужде, момент упустишь – превратится твоя нужда в запор крепкий, да в такой, от которого ключей тебе вовек не сыскать.

– Ты мне что – сквозь камни сочиться предлагаешь? – не поверил своим ушам старик. – Да возможное ли это дело – сквозь стены пешком гулять?

– Тут ты прав, Петя, – говорил голос тоном насмешливым, – сквозь стены особенно не разгуляешься, а вот сквозь знание свое о них – запросто. Стена, она ведь, что? Всего лишь знание она, силой внимания твоего скрепленная, энергия то бишь. Так приложи эту силу теперь к другому знанию, к тому, что тебе сейчас важнее, – и всего делов-то. Вспомни, в Царстве Драконов ты это уже делал с кандалами своими.

– Дык, там ведь все из краденой энергии сделано было. Стоило мне вернуть ее обратно – все и растаяло. Зато здесь по-другому – по-взаправдашнему, – сказал старик, вздохнув.

– Эх, Петя, вся цена этой взаправдашности – всего лишь знание твое осмысленное, – смеялся голос. – А ты просто разбери его на фрагменты бессмысленные, как не раз это у Ахлимика делал, а из бессмысленности такой – любой смысл, тебе нужный, и вылепи. Про то, например, что нет стен вокруг тебя. Просто поверни слегка калейдоскоп свой внутренний, есть в нем стена? – щелк! – и нет ее уже. Поверь, это совсем несложно, это каждый дурак сделать сможет.

– В том, что каждый Дурак это сделать может, – хмыкнул Петя, – я ничуть не сомневаюсь, но ведь не каждый этим Дураком стать может.

– Для того, чтобы стать Дураком, – терпеливо пояснял голос, – усилия не нужны. Усилия необходимы только уму, чтобы умным казаться, чтобы знание свое в образы незыблемые облекать. В образ стены, скажем. А ты просто вынь из этого знания образ, а потом и лепи из такого безобразия все, что захочешь, например, мир, в котором стен не бывает вовсе.

Умолк голос, а Петя посидел еще немного, об услышанном кумекая, а потом взял дракона неверия своего, добавил к нему дракона тоски безнадежной, скрепил все это дело драконом усталости – закрутил да в себя словно таблетку принял. Силу от этого сразу же ощутил немалую.

Уставился затем старик на стену глыбистую, слабым светом едва освещенную. Смотрел он на нее, смотрел, пока не поплыла она перед глазами его, в мозаику однородную превращаясь.

И в этот момент Петя будто и сам исчез – словно ни тела у него не осталось, ни мыслей, ни знаний никаких. Одно лишь желание страстное, немысленное – чтобы не было стены перед ним.

Вот вокруг желания этого и позволил старик реальности новой выстроиться. А как вернулся он в состояние свое обычное да перед собой глянул осмысленно, то глазам своим не поверил – и вправду не было одной стены в темнице каменной. Раздались рядом с ним возгласы удивленные да восторженные, обнялись узники от радости великой и на свободу, прочь из полона Кощеева устремились.

Один только Петя бежать не спешил, вздумалось ему вдруг с Кощеем старшим поближе познакомиться да о предсмертии его непонятном разузнать побольше.

* * *

Стоял Кощей Предсмертный перед огромным зеркалом, в раму из чистого золота одетом, и внимательно в свое отражение вглядывался.

– Э-хе-хе… – вздохнул он сокрушенно и сказал, к старику нестарому обращаясь: – Бог, он ведь великий юморист, а если кто не верит, пусть просто в зеркало посмотрит.

Эх, Петя, – продолжал воздыхать Предсмертный, – поверишь ли, так хочется изменить мир к лучшему…

– Да ну? – искренне удивился Петя. – Это каким же манером?

– Да просто уйти из него, к чертовой матери!..

Внимательно слушал старик Кощея Предсмертного, внимательно всматривался в него – все хотелось ему тайну подлости его несусветной разгадать.

– Ведь не бывает в этом мире ничего плохого без причины, – думал он, – должен повод и для изуверства Кощеева найтись.

Общался он с Предсмертным целый вечер уже, но к разгадке пока не приблизился. Встретил его Кощей вначале насмешливо да неприязненно, хотел значимостью своей подавить да дерзостью жестокой изничтожить. Но, не найдя в старике ни страха, ни обиды, ни злости ответной, – растерялся, потому как не понял – к чему ему подлость теперь свою прикладывать, чем за живое его зацепить.

А как узнал он, что Петя и есть тот самый старик, что братца его меньшего когда-то уму-разуму учил, – так и вовсе его зауважал. О жизни предсмертной сказывать принялся да на невезучесть свою обижаться.

– В сказках ныне творится черт знает что! – говорил Кощей, то ли жалуясь на судьбу свою, то ли ругаясь на нее. – Начинают умирать даже те, кто никогда раньше этого не делал. Представляешь? Счастливчики! Один я застрял в этой жизни, как геморрой в причинном месте…

– Это как? – опешил Петя.

– А так, что никакого удовольствия от дела такого нет – ни самому посмотреть, ни людям показать. Так и живу – и себе не в радость, и людям в горесть.

Да неужто ты думаешь, Петя, что я сам своей подлости радуюсь? – сокрушался Кощей, в кои веки волю чувствам дав. – А что делать? В нутре своем я, может, и хороший, вот только снаружи стараюсь этого не показывать. Потому как – кому это нужно? Я прожил большую, интересную соседям жизнь… А для себя? Пожил, понимаешь, отвел душу… Вот только запамятовал, куда.

Жизнь моя, Петя, это всего лишь усталость, растущая с каждым днем, – продолжал Кощей речи свои слезливые. – И никакой радости в ней, окромя подлости, я для себя не вижу. А как иначе? Если не хочешь, чтоб тебе сделали подлость, – успей сделать ее раньше. Вот я и не хочу – хватит мне одного раза, сколько уж веков заклятье это проклятущее расхлебываю… Больше быть меньше подлее других не хочу.

Слушал Петя Кощея, слушал, да будто знакомое что-то в речах этих ему почудилось… Было в них нечто такое… однобокое, что ли, такое плоское да прямотой своей неполноценное, почти как… Как Царство Сонное!.. – вдруг понял старик. Такая же уверенность несомненная в правоте своей сквозила в речах Предсмертного, какая и царством тем спящим правила.

– Так вот в чем суть заколдованности Кощеевой, – думал Петя, – в его убежденности в правоте своей. Страшное, оказывается, это дело… Всю жизнь сдыхать да заживо гнить, а за правоту свою проклятую все одно цепляться…

А Предсмертный продолжал ныть, изо всех сил страдания свои живописуя.

– Осточертело ведь все, – жалился он, – уж столько лет в жизни моей ничего нового не случается. Болезни, и те давно закончились, какими можно было – всеми уже переболел, одни только последствия остались. Ветер, и тот, сколько себя помню, бесперечь, в одну сторону дует, придурок…

А может, и не придурок вовсе, – сказал Кощей, подумав немного, – может, это у меня просто с памятью плохо? Давно я это подозревал… Ведь хорошо помню, что жизнь меня научила многому, а вот чему именно – не помню, хоть убей. Еще, правда, помню, был у меня диагноз такой – сотрясение ягодиц головного мозга, может, из-за него все?

Муторно стало Пете от болтовни Предсмертного, на свежий воздух захотелось. Улучив момент, вышел он на балкон небольшой, а с него на плоскую крышу поднялся. Стоял потом, окрестности здешние озирая, солнцем вечерним расцвеченные.

Посреди крыши, словно украшение дорогое, высился флюгер огромный, формы замысловатой. Полюбовался им Петя немного, потом уже просто так на него смотрел, а затем снова – с интересом особым, пристальным. Наконец, не выдержал – подошел поближе, руками даже пощупал. Никогда он такого не видел.

Был прибит флюгер к крыше Кощеевой гвоздищами огромными, ржавыми. Прибит он был намертво – и ветер обреченно дул в указанном направлении. А что ему еще оставалось делать…

Смотрел на него Петя, смотрел, пока вдруг понимание к нему не пришло. Осознал он точку приложения проклятья Кощеевого – с флюгером оно как-то связано было. Через него вся незыблемость подлой жизни Кощеевой и удерживалась.

– Не в том ведь дело, кем и зачем проклятье это сделано было, – размышлял старик, – а в том, как в порядок все теперь привести.

Ну, флюгер, это как раз пустяки, – говорил он себе, – в этом-то я как раз Кощею помогу, а вот в остальном все только от него зависеть будет…

Глянул Петя на флюгер, подождал, когда рассыплется видимость его на множество осколков, однородных и невыразительных. А потом нащупал в себе желание увидеть его свободным, стихии открытым, да обратно реальность собирать начал, сквозь силу желания осколки те пропуская.

…Заскрипел флюгер, от оков ржавых освободившись, и сразу же старика ветром со всех сторон обдало – сильно, но бережно, словно в благодарность за свободу дарованную.

– Прощай, царство ветров слабых до умеренного, – усмехнулся нестарый старик и обратно, в горницу Кощея направился.

Стоял Предсмертный посреди комнаты с видом ошарашенным да голову свою со всех сторон ощупывал.

– Вот как бывает, Петя, – сказал он радостно-изумленно, – судьба, оказывается, каждому дает шанс, только никогда не предупреждает об этом заранее. Значит, если не хочешь пропустить его – всегда будь готов к лучшему!

Потому как – полегчало, ведь, мне! Полегчало ни с того ни с сего, – радовался Кощей. – Вот оно, как бывает – раз! – и все, и сразу жить захотелось да помирать передумалось. С чего бы это, а?

Чую я отчего-то, что без тебя здесь никак не обошлось, – начал о чем-то догадываться Предсмертный, – не простой ведь гость ты, не случайный… Или ошибаюсь я?

Сконфузился старик, плечами неопределенно пожал да заулыбался смущенно.

– Вижу, что не ошибся, – утвердился в своем предположении Кощей, – а значит – награда тебе полагается. Вот только чем бы особым тебя порадовать?

Задумался было Кощей Предсмертный, но ненадолго. Ухватил он старика за руку да в опочивальню свою потащил.

– Вот, – сказал он, на кровать роскошную, с балдахином прозрачным показывая. – Лучшего подарка не сыскать. Кровать-самобранка это.

– Это как? – изумился Петя.

– Ну, что значит, как… Как положено. Мне самому она давно уже без надобности, хоть когда-то и я был энтузиастом своего тела… Хочешь – забирай.

Заглянул нестарый старик в себя – хочет? Хочет… Поймал он тогда этого дракончика-проказника да в себя и втянул. Крепок черт на вкус оказался, даже щеки у старика от его жара зарумянились, зато и силы прибыло ощутимо.

Вежливо отказался старик от подарка, а Кощей и не обиделся нисколько.

– Не хочешь кровать – не надо, походи по замку, посмотри, у меня много еще диковин разных имеется, – сказал он, – что приглянется – скажешь. А я пойду, коней тебе прикажу заложить. Чудо-кони, куда хочешь – хоть на край свету сказочного – вмиг домчат.

Остался Петя один, туда-сюда по замку пошлялся да вдруг задумался – а зачем ему кони?

Вспомнил он, как Дурак из гроба исчез, в бегство свое непонятное подавшись, как Ахлимик вокруг него скакал, то исчезая, то вновь появляясь, вспомнил да наглость дерзкую подумал – а чем он хуже?

Глянул он тогда по сторонам внимательно, в себя заглянул да все ощущения свои в рой единый бесформенный собрал. Да с такою силою внутренней он это сделал, что растворилось все – и свет белый вокруг, и он сам в свете этом. Будто в воздухе он завис – и без опоры под ногами, и без самого тела даже.

Вспомнил затем Петя поляну знакомую, возле дома Ахлимика виденную, настроился он на желание оказаться на ней немедленно – да сквозь это желание рой ощущений своих и пропустил…

А как в сознание свое привычное вернулся, то как раз на этой поляне себя и нашел.

* * *

– Ну, вот и все, Петя, – услышал старик за своей спиной голос знакомый, – вот и пришел конец странствиям твоим.

Обернулся Петя да лицом к лицу с Ахлимиком оказался. Стоял тот в колпаке высоком, звездами золотыми украшенном, да на посох свой замысловатый опирался, рассматривая его с улыбкой.

– Как же так? – удивился старик, все еще по сторонам с изумлением оглядываясь – не привык он пока к необычайностям своим. – А как же Дурак? Мне ведь найти его еще требуется…

– Эх, Петя, – вздохнул волшебник с участием насмешливым, – тому нет нужды Дурака вокруг себя искать, кто его за плечами таскает. Хочешь Дурака увидеть? Ступай в дом да в зеркало посмотри, только поздороваться при этом не забудь, потому как давненько ты его своим вниманием не баловал.

Помолчал старик в ответ на слова такие, к себе прислушался да недоумение свое высказал:

– Отчего тогда я этого не ощущаю? – спросил он сокрушенно.

– Оттого, что ты Дурак, – засмеялся Ахлимик. – Дурак, он ведь никогда Дураком себя не ощущает, а всегда лишь – самим собой.

– Но ведь ничего во мне не изменилось, ничего другим не сделалось… – не унимался в своих сомнениях старик.

– Ну и слава Богу, а изменилось бы если – как бы ты к Дураку попал? К Дураку прийти – это значит, к себе самому вернуться. А для этого ничего менять в себе не надо. Чем больше в себе изменишь, тем меньше в тебе от Дурака останется.

– А как же царь, с поручением его? – все еще сомневался Петя.

– А что царь? Имеет он к Дураку отношение небольшое – именно такое, какое Дурак сам ему определит, – говорил Ахлимик. – Ведь Дураку царь без надобности – привык он без царя в голове обходиться.

А насчет себя не сомневайся, – продолжал он, – для того, чтобы стать Дураком, усилий нужно меньше, чем для того, чтобы им казаться. Главное условие Дурака – быть счастливым. Всегда и везде. А для счастья не нужны усилия, усилия прилагают лишь для того, чтобы не быть несчастным. Счастье Дурака – в движении неустанном.

Дурак, он ведь всегда в пути, – пояснял Ахлимик, посмеиваясь лукаво. – Его каждый умник норовит послать куда подальше, а он и не спорит – он с готовностью отправляется в путь. Правда, путь его особого рода: сидит ли Дурак, лежит ли, спит ли даже – он все равно идет, он все равно в движении, хоть снаружи и незаметном. В отличие от умника, всегда собой довольного, который, даже когда он бегает и суетится, когда ходит или лежит, – все равно сидит, в темнице умности своей заключенный.

– Не понимаю… – вздохнул старик. – Неужто это все обо мне?

– Не понимаешь – и не надо, – насмешливым голосом продолжал волшебник. – И не тужься, пожалей внешность лба своего. Если у человека много морщин, значит, он либо много думает, либо много какает. Ни то, ни другое тебе ни к лицу. Мир нуждается не в твоем понимании, а в твоем творении его. Поэтому, если жаждешь понимания, если очень охота тебе познать неведомое – просто сотвори его ведомым.

И не боись расстаться с чином своим обыденным, не жадничай штанов драных потерять, – говорил Ахлимик. – Лишь потеряв достаточно много, ты сумеешь хоть что-то обрести. Именно то, что не потеряешь уже никогда. Никогда и нигде – ни в этом мире, ни в других мирах.

– В других сказках? – честно пытался Петя в речах волшебника разобраться.

– В других мирах! Те сказки, которые ты знаешь, – всего лишь часть этого мира. Но есть и иные миры, иные сказки о них. И ты в них попадешь обязательно… Если, конечно, сотворишь их вначале сам.

– Это как? – изумился старик.

– Воспринять, Петя, можно только то, что перед этим создал сам, имей это в виду, – пояснил волшебник. – Невозможно познать мир, созданный кем-то, познаваемо только то, что создано тобой. Поэтому лишь от смелости твоей внутренней зависит беспредельность мира, в который ты погружен. Именно поэтому не познать радость этого мира должен ты, а создать ее в нем. Создать радость, из себя ее вынув да целый мир из нее сотворив.

Такая вот скромная задача тебе, – снова засмеялся Ахлимик, – размером как раз во всю твою оставшуюся сказку.

Помолчал он немного, на старика нестарого с улыбкой глядя, а затем добавил, напоследок уже:

– Так что – шагай, Петя, просто шагай и ни в чем не сомневайся. Ведь счастье – это не то, что может быть, счастье – это то, чего не может не быть. И никуда вам уже друг от дружки не деться в этом мире, из Дурака скроенном…

* * *

– Все – пустота – смеется Дурак. – Пустота – все.

Трудное – это то, что может быть сделано немедленно, невозможное – это то, что потребует несколько большего времени.

Д. Сантаяна