Типичного технократического мышления

«Я всегда считал человеческий фактор ключом к решению вопроса».

Ле Корбюзье

На горе стояло здание ужасное,

Издаля напоминавшее ООН.

В.С.Высоцкий

Самое зависимое от элементов Великой Триады искусство – архитектура. Ее воздействие – наиболее заметный способ влияния науки, техники и технологий на общество. Архитекторы, особенно когда они занимаются теоретическими размышлениями или обоснованиями собственных проектов, т.е. тем, что может быть с полным основанием названо философией архитектуры, затрагивают самые актуальные проблемы взаимодействия общества и Великой Триады.

Наибольшими культурообразующими факторами города, связанными с технической реальностью, являются его архитектура, промышленное производство, коммунальные услуги. Американский архитектор Л.Мис ван дер Роэ писал:

«Техника уходит своими корнями в прошлое.

Она господствует над настоящим и устремляется в будущее.

Она подлинное историческое движение, одно из Великих движений, которые определяют и представляют соответствующую эпоху […].

Техника – нечто гораздо большее, чем метод, она таит в себе целый мир.

Как метод она первенствует почти во всех отношениях.

Но только там, где она представлена самой себе, как это имеет место в гигантских инженерных сооружениях, техника обнаруживает свою истинную природу. […].

Всюду, где техника достигает настоящего совершенства, она переходит в архитектуру. […].

Архитектура зависит от своего времени.

Она кристаллизация его внутренней структуры, постепенное раскрытие его формы.

Вот почему техника и архитектура так тесно взаимосвязаны» [64. С. 374-375].

В словах архитектора проглядывает пиетет перед техникой, тут нет и намека на гуманитарную составляющую архитектуры. Но есть архитектор, который поднял технократизм на недосягаемую для других представителей его профессии высоту, замаскировав его удивительными по своей убедительности аргументами в защиту человека. Имя этого человека вписано золотыми буквами в историю архитектуры –Ле Корбюзье.

В трудах Ле Корбюзье технократическое мышление маскируется под антропоцентрическое; для этого используются слова и термины, призванные показать роль и значение человека. Сравнительный анализ текстов и проектов, как реализованных, так и оставшихся на бумаге, выявляет чудовищное количество противоречий. Они и представляют интерес для данной работы. Так Ле Корбюзье в 30-50-е годы прошлого столетия принял за аксиому положение, «что предназначенный для человека дом должен быть создан в человеческом масштабе». Для этой цели он разработал человекомерную гармоническую систему мер – Модулор[40] [53]. В этом случае архитектора выбрал отдельную характеристику, абсолютизировал ее, возвел в ранг закона и наложил эту матрицу на реальность. В Марселе (1946-1952 гг.) по этой схеме была возведена «Жилая единица». Все, что выступало за края, было беспощадно отрезано. В представлении Ле Корбюзье это выглядело следующим

[ 65 ]

образом: «Мы вписали здание непосредственно в марсельский пейзаж. Мы всегда думали о природе, и природа отплатила нам сторицей – она вошла в дом»[41] [49. С. 191]. Однако нашлись люди, которые думали иначе, и еще на стадии строительства боролись с идеями Ле Корбюзье. Архитектор так рассказывает о кознях своих противников:

«Министру (градостроительства – А.М.) был представлен доклад, основной вывод которого сводился к необходимости полного изменения нашего проекта. […].

– Что вы думаете об этом докладе, г-н Ле Корбюзье? – спросил он.

– Я оставлю его без внимания.

– Прекрасно, – ответил министр, – […]. Ваша работа не регламентируется действующими нормами, вы можете действовать целиком по вашему усмотрению, вводить любые новшества, какие только вам заблагорассудится. Вы берете на себя подобную ответственность?

– Согласен, г-н министр…»[42] [49. С. 192].

Преодолев сопротивление завистников, он завершил строительство и дождался закономерного триумфа: «Сегодня наступил день нашей победы […]. В Марсель хлынули туристы со всех континентов, […]; в среднем до двухсот посетителей ежедневно;

[ 66 ]

крупные газеты, журналы, научные издания шлют в Марсель своих корреспондентов. Многие страны командируют специалистов» [49. С. 191]. С его точки зрения проект был положительно оценен.

Но с другой стороны, далекой от приступов технократического мышления, «триумф» выглядел несколько иначе: «Пропорциональная целостность, однако, не исключала появления неудобных абсолютных величин. Слишком малый планировочный шаг не только привел к появлению детских спален шириной менее 180 см, напоминающих купе железнодорожных вагонов, но и сильно ограничил возможности персональных трансформаций в жилищах. […]. Кухням, образующим «сердце» жилищ, при очень глубоком корпусе недостает естественного света. («Недостает естественного света» – это еще мягко сказано! Его там нет и БЫТЬ не может. На плане кухни помещены МЕЖДУ комнатами, окна которых выходят на противоположные стороны дома, т.е, в 10 метрах от окон!

Соотношение ширины и длины жилой половины жилища, разграниченные еще в длину ширмой, составляет 4 к 1 для первого этажа квартиры! Общие размеры квартиры: ширина 366 см.; высота 226 см (кроме гостиной), длина – 24 метра [53. С. 86], [112. С. 21–24]. – А.М.) Торговый центр, расположенный в середине высоты здания, […], испытывает Финансовые трудности и остается неразвитым» [31. C. 532]. Ошибки французского архитектора легко заметить. Он выбрал слишком малый планировочный шаг, предложил не пропорциональный ширине и высоте глубокий корпус[43], неудачно расположил кухни, ограничил возможность преобразования планировки, создал неразвивающий-

[ 67 ]

ся торговый центр. Вершиной творения «гуманизированного» технократа являются спальни. Результатом – непригодное для людей жилище. «Но если исправить ошибку, выбрать другой масштаб, то все сразу нормализуется» – подсказывает нам технократическое мышление. «Появятся другие ошибки, а результат останется тем же: жилище будет непригодным для жизни» – говорит нам мышление обычное.

Применение Модулора на практике не получило широкого распространения. Среди множества объяснений этого «прискорбного факта» Д.Хазанов называет несовпадение метрических и дюймовых единиц и величин Модулора (но это не имеет никакого отношения к рассматриваемым технократическим тенденциям в мышлении архитектора), «противоречие Модулора с принципом составления целого из равных или соизмеримых частей, который свойственен любому строительству, осуществляемому с применением готовых изделий», и определению исходной величины – роста человека (183 см стоя и с поднятой рукой 226 см) [94. С. 17, 18]. Само желание соотнести архитектуру и строительные пропорции с человеческими размерами в высшей степени похвально, но посмотрим на результат: 226 см, предлагаемые Ле Корбюзье, полученные исходя из таких благих намерений … меньше минимальных стандартных величин в 2,35-2,4 м, принятых для Европы и 2,5 м для СССР [94. С. 18] (в моей квартире, построенной в годы застоя, потолок расположен на высоте 2,6 м).

Но если послушать Ле Корбюзье, то все выглядит иначе: «...например, оптимальной высотой жилого помещения мы считаем 4 метра 50 сантиметров. Эта высота делится надвое: дважды по

[ 68 ]

2 метра 20 сантиметров[44]» [49. С. 126]. Но площадь помещения с высотой 4,5 метра, составляет менее четверти квартиры (!), а для остальной площади квартиры высота оказывается 2,20 м. Таким образом, высота в квартире в два раза меньше оптимальной. Но и величину в 2,20 м Ле Корбюзье также обосновывает как оптимальную, соразмерную человеку. Так почему архитектор смешивает эти две величины и какую считает истинно оптимальной?

Человекомерное рассогласование текста и проекта требует отдельного рассмотрения. Возникает ощущение, что текст «Афинской Хартии» и здание «Жилой единицы» – порождение разных людей, с разными типами мышления. Весь текст Хартии пронизан человеческим участием Ле Корбюзье к потребностям будущих жителей его городов и домов. Текст насыщен реальной заботой о гармонии человека, природы и пространства [55. C.92-96], гигиены [55. C. 96-98, 1001-103], интересом к сохранению исторической архитектуры [55. С. 113-115]. Первым среди архитекторов Ле Корбюзье выдвигает требование при проектировании учитывать расположение дома относительно движения Солнца для достижения необходимой инсоляции (освещения Солнцем помещений), вентиляции и других важных для здоровой жизни факторов. Если поверхностно рассматривать работы по философии архитектуры французского зодчего, то никаких первоначальных подозрений о технократическом мышлении последнего не возникает. Наоборот, большего от архитектора и требовать нельзя! Почему же тогда получается, что его архитектурные проекты оказываются хуже для человека, чем проекты, сделанные на иной, не технократической основе? Подобное рассогласование не результат сознательной маскировки своих истинных намерений, а следствие серьезного противоречия подсознательных ценностных (эстетических и этических) предпочтений и работы самого «Я», – по З.Фрейду.

Примером человекомерного антропоцентризма может служить следующий фрагмент, который я позволил себе озаглавить, как «Песнь Модулора» (слова Ле Корбюзье).

[ 69 ]

«Изучение пропорциональности на протяжении всей моей жизни привело меня к открытию, связывающему простым математическим соотношением числа и человеческую фигуру. Плодом этого открытия стал измерительный инструмент огромного значения, которым можно 1) пользоваться применительно ко всему, что производится серийным или иным образом, например, к машинам, зданиям, мебели, книгам. 2) Пагубным последствиям утраты человеческого масштаба, которая имела место на протяжении последнего столетия, отныне положен конец… 3) Гармония, вновь обретена благодаря Модулору, была бы бездушной, если бы носила чисто математический характер. 4) По счастью, она глубоко созвучна человеку. Основанный на золотом сечении, которое дано пропорциям человеческого тела, Модулор устанавливает неразрывную связь между чисто математическим феноменом и определяющим фактором зодчества – задачей дать приют человеческому телу» [51. C. 264] (все подчеркивания и нумерация мои – А.М.).

Психоанализ творчества Ле Корбюзье еще ждет своего исследователя, позволю себе только отдельные замечания. В рассматриваемом фрагменте архитектор осуществляет: 1) перенесение метода на все объекты серийного производства[45]. «Серийное изготовление предметов требует установления стандартов. Стандарт ведет к совершенству» [51. С. 235] – (Разрядка Ле Корбюзье – А.М.). 2) Абсолютизация решения[46]. 3) Сознательный отказ от признания чисто математического подхода – вытеснение по З.Фрейду. 4) Противоречие с предыдущей позицией, так как чистая математика, «по счастью, глубоко созвучна человеку». Можно сделать вывод, что истинное – «подсознательное» – отношение к живому человеку у Ле Корбюзье как к объекту неживой природы. Ле Корбюзье не различает живое и мертвое – это свойственно технократическому мышлению и является его важнейшей характеристикой.

[ 70 ]

Более ранние тексты включают в себя откровенно машиномерные гимны. В дальнейшем они были вытеснены в подсознание «человекомерными» гимнами.

«Машина, феномен современности, производит в мире реформацию духа … Машина построена на основе не фантазии, а особой духовной системы, которой человек отдал самого себя, системы, которая создала целое новое мироздание.

Машина вся – от геометрии. Геометрия – наше Великое творение, приводящее нас самих в восторг.

Машина показывает нам светящиеся диски, шары, цилиндры из блестящей стали, из стали, разрезанной с точностью и остротой[47], каких никогда нам не показывала природа.

Чувство приходит в волнение, в то время как разум извлекает из потока памяти диски и шары богов Египта и Конго[48]. Геометрия и боги восседают на одном троне.

Уроки машины – чистота, экономия, воля к мудрости. Новая мечта: эстетика чистоты, точности, согласованных усилий, приводящих в движение математические механизмы нашего разума…» [цит. по: 3. С. 38-39].

В текстах французского зодчего и философа архитектуры Ле Корбюзье на первый взгляд парадоксально соединяются машиномерные и человекомерные фрагменты. В работах, посвященных анализу его творчества, всеми отмечается противоречивость, как

[ 71 ]

характерное свойство мышлению архитектора. В более ранних работах отечественных критиков эта противоречивость раскрывается с идеологических позиций [3. С. 18], в более поздних указывается на сильное влияние индивидуальных [100], социальных [13. С. 127-135] и религиозных [31. С. 227] факторов на архитектора. Однако никто не рассматривал его творчество с психоаналитических позиций и не утверждал, что творчество Ле Корбюзье представляет не противоречие, вызванное теми или иными причинами, а закономерный результат особого вида мышления.

В чем проявляется технократизм Ле Корбюзье в случае Модулора? На мой взгляд, в противоречии между заявленными рациональными целями и подсознательными предпочтениями. Что сознательно заявляется Ле Корбюзье как основная цель использования Модулора? Создание жилья, соразмерного человеку и, следовательно, наиболее приспособленного для удовлетворения человеческих потребностей. Но подсознательно Ле Корбюзье ищет ответ на другой вопрос[49], который звучит так: «Как создать жилье, максимально дешевое в производстве?» Ответ: «Минимизировать потребности человека, максимально рационализировав использование жилой площади». Это и есть самый центральный вопрос архитектуры и философии Ле Корбюзье, ответ на который он искал в течение всей своей жизни.

В конце концов, выбор высоты потолка такой, чтобы человек с поднятой рукой мог до него дотронуться есть ответ на вариант второго вопроса: «Какой должна быть минимальная высота жилого помещения, в которое можно поместить человека?». Если размышления не детерминированы предпочтениями технического характера, то почему не выбрать высоту потолка, большую на десять/двадцать сантиметров, на десять пальцев, на пять ладоней, на два локтя и т.д., и уже от такой величины выстраивать человекомерную систему архитектуры? Откровенный ответ поистине обескураживает – существующие нормы высоты потол-

[ 72 ]

ка уже получены и безо всяких ухищрений. Модулор необходим для снижения стоимости жилья, он направлен на создание минимального жилища. Ну, так и надо было говорить! Но технократизм как раз опасен своей маскировкой под человекомерность. А в случае Ле Корбюзье и многих других «корбюзьеров» истинные мотивы вытеснены в подсознание. Читая самого мэтра, никак не скажешь, что это пишет технократ. Пафос и искренность – неподдельные составляющие философских произведений этого архитектора.

Но, как это ни прискорбно:

Бог часто ищет утешенья,

Вращая глобус мирозданья

И в душах пафос разрушения

Сменяя бредом созидания.

И. Губерман

«Бред созидания» – Модулор – человекомерный урод с клешней нашел своих последователей и привел к созданию массовой «архитектуры» 70-х годов. Ле Корбюзье и как теоретик, и как практик опередил свое время и задал такой вектор развития архитектуры, изменить который – нелегкая задача. Так что благие пожелания поселить тела в «машины для жилья» (дома по Ле Корбюзье) осуществились. Но, слава Богу, кухни строились с окнами, вопреки французской «архитектурной философии».

Для «бреда созидания» Ле Корбюзье характерно стремление к минимизации пространства. Не только для помещенного в жилые единицы социального контингента, но и для себя лично архитектор минимизировал жилую площадь. Не стремясь навешивать ярлыки и претендовать на роль психиатра-любителя, обращу внимание на агорафобию – боязнь открытого пространства – как психологическую основу представлений Ле Корбюзье о жилище. В данном случае я хочу обратить внимание на аналогию, а не на диагноз. Точно так же, как проводил Э.Фромм аналогию между некрофилией как расстройством психики и «ха-

[ 73 ]

Приступы технократического мышления могут носить и острый массовый характер. Политические движения начала ХХ в., особенно коммунизм, опирались именно на технократизм как форму мышления.

Для России технократизм предстал в виде марксистско-ленинского вероучения, делающего упор на рациональной организации социума в соответствии с достижениями науки и философии. В Советской России технократическое мышление было широко распространено. В полном соответствии с теорией З. Фрейда о вытеснении, откровенные технократические лозунги отвергались[50], политические программы преследовались, а лидеры уничтожались[51]. Несмотря на эту внешнюю показную технофобию, сами решения принимались в технократическом духе. Не только в Советской России, но и на западе происходили сходные политические трансформации. «Мы наблюдаем рождение технологического государства, которое является совсем не технократией; у этого нового государства есть в основном технологические функции, технологическая организация, и рационализированная система принятия решения» [106. P. 59].

[ 74 ]

В политической риторике Коммунистической партии Советского Союза роль науки и ученых всячески подчеркивалась, возникло и даже распространилось мнение, что ученые могут влиять на власть. Но на самом деле властные структуры, имитируя эту власть, лишь приближали к себе часть научно-технической элиты, но только в качестве советников по науке, экспертов по делам обороны или послушных исполнителей. Середина ушедшего столетия умерила претензии ученых, инженеров и техников на реальную политическую власть – им ее никто давать не собирался. Многие страницы реальных[52] биографий выдающихся ученых и инженеров, занимают подневольный труд в шарашках, режим «секретности», защищающий от малейшего общественного признания заслуг, репрессии при отказе слепо выполнять решения партии (КПСС) и Правительства.

В Советской России с ростом социальной активности ее неграмотного населения, а потом с уничтожением неграмотности, на технократической основе сформировался не один, а все слои общества, за исключением специалистов с дореволюционным образованием (влиянием которых в масштабах страны можно пренебречь). Получившие доступ к образованию люди в силу ограниченности своих культурных потребностей не могли воспринимать мир иначе, чем через упрощенную схему. В процессе индустриализации, как справедливо замечает Л.Грэхэм, необразованные крестьяне пришли на заводы и обеспечили высокий уровень производственного травматизма и низкий уровень качества выпускаемой продукции [21. С. 72], а, я добавлю, еще и чрезвычайных происшествий на производстве.

Технократизм предоставлял возможность «простого, доступного для понимания, неправильного решения». Все трудности производства, вызванные различными причинами, в первую очередь, неквалифицированным персоналом, были интерпретированы, как «вредительство».

[ 75 ]

Пафос преобразования мира при помощи техники, эйфория от могущества человеческого разума, религиозное (языческое) преклонение перед техникой, ощущение свободы от каких бы то ни было ограничений накладывалось на чудовищное разрушение быта, превращение людей в человекомерные машины, утрату адекватного восприятия мира и, по сути дела, превращение человека в психически расстроенное существо. Его страдания никого не волновали, что указывало на разрушение основ христианского православного мировоззрения и появление какого-то нового представления о мире и месте человека в нем. Именно такой мир в поэтической форме пытался отобразить А.Платонов: мир, в котором смерть и разрушение сочетались с великим пафосом всепланетарного созидания. Только результат был бессмысленный и жалкий, кровавый по затратам.

Массовые приступы технократического мышления провоцировались официальной идеологией, подсовывающей простые объяснения сложных социальных и экономических процессов. Представление о разнообразных «врагах народа» позволяло подсказать массам решение проблем и канализировать их гнев. Столь долгое существование коммунистического режима в его «жестком» сталинском варианте во многом обусловлено низкой культурой широких масс населения. Как только на политическую арену вышло новое поколение инженеров и ученых, а восьмилетнее школьное образование получили несколько поколений советских людей, ситуация кардинально изменилась. Повысилась социальная значимость этой образованной и более культурной по отношению к предшествующим поколениям группы людей, в новых условиях «жесткий вариант» начал давать сбои. Чем выше уровень культуры и образования, тем больше потребностей необходимо удовлетворить для продуктивной работы ученых и инженеров. Это и бытовые, и культурные потребности, профессиональная необходимость в обмене информацией с другими людьми. Соответственно возрастает их самоуважение и претензии на властные полномочия.

[ 76 ]

И.В.Сталин это чувствовал, и поэтому репрессии послевоенных годов именно против интеллигенции новой (советской) формации стали приобретать еще больший размах, чем в 30-е годы. Но для продолжения «жесткого варианта» этого оказалось недостаточно, и после его смерти наступил период поиска «мягкого варианта».

Реформатор СССР Н.С.Хрущев, осознав невозможность конкурировать с США в военно-морском отношении, а также уязвимость крупных судов перед ракетами и ядерными взрывами, величину затрат на содержание и последующий ремонт, принял решение уничтожить строящиеся корабли. Этот поступок отражал технократизм его мышления – концентрацию на первоочередных задачах и игнорирование всех сопутствующих факторов, в первую очередь имеющих социальный аспект. Его поступок обычно рассматривается как бессмысленный, но причины такого решения вполне рациональны, а само решение технократично[53].

Продолжение роста культуры и образования, развития и усложнения экономики делали и этот «мягкий» вариант не жизнеспособным. Смена «врагов народа» на «происки мирового империализма», «диссидентов» ожидаемого результата не приносила. Технократический подход допускал решения в узких рамках между «жестким» и «мягким» вариантом управления обществом и экономикой как заводом [20. С. 267-268].

«Перестройка» М.С.Горбачева в полной мере отразила метания политической элиты в поисках выхода из кризиса. Отставание в научной, технической и технологической сфере, в первую очередь, в товарах народного потребления, подточили и без того тонкий базис доверия общества к правящей партии.

[ 77 ]

Новые правители России не могли рассматривать мир не технократически, поэтому ими была осуществлена не реформа, а разрушение всей политической и экономической системы. Мягкие решения не только не могли придти им в голову, но и реализоваться на всех уровнях управления.

Для развитой в промышленном отношении страны старые методы управления оказывались не эффективными. По мере усложнения производства и роста образования негативные последствия увеличивались, а перейти на новый вариант управления не получалось. Идеологический диктат требовал жесткого контроля, а развитие элементов Великой Триады требовало ответственности исполнителей, их умения принимать самостоятельные решения. Таковых явно не хватало и не хватает сейчас. Наглядным проявлением этой проблемы стала потребность МО России в студентах как солдатах, способных управлять современной техникой. Но решение находится вне технократического мышления, количество студентов не решит всех проблем армии. Необходимо повышать образовательный уровень населения серьезно пострадавший в конце прошлого, начале нынешнего века. Только таким способом будет решена задача комплектования армии адекватными современной технике призывниками, а заодно и множество других, не менее важных проблем.

В самом технократическом подходе скрыто серьезное противоречие: без образования развитие Великой Триады невозможно (и это понимают технократы). В свою очередь для развития образования необходимо развитие культуры как фундамента науки, техники и технологий (этого-то технократы и не понимают). Запуская процесс образования, они неминуемо сталкиваются с потребностями людей в развитии культуры. Для преодоления этого противоречия предпринимаются попытки предложить суррогатные формы культуры – масс-культуру, облегченный вариант. Такие попытки могут быть удачными, тем более что массовая культура существовала всегда. Но вот противоречие не устраняется – для создания масс-культуры необходимы люди, стоящие хотя бы на ступень выше ее, значит, возникает потребность в элитной куль-

[ 78 ]

туре. Элитная культура опять становится необходимой, и вместе с ней возникает старая проблема: каким образом сочетать управляемость массами (с их образованием и культурой) и развитие Великой Триады.

Нельзя сказать, что технократические решения полностью абсурдны. Они наполнены особым смыслом и реализуемы на практике. Реальная политика – это всегда попытка интуитивного нахождения баланса между разумными решениями и технократическими утопиями. Примеры Северной и Южной Кореи особенно наглядны: находящиеся в сходных условиях, два государства достигли совершенно разных результатов. Технократический Север может похвастаться ядерными и ракетными программами при всеобщей нищете населения, а технически и технологически развитый Юг – остальными достижениями технической цивилизации. На коротком этапе и в ограниченной области (тактически) технократизм имеет преимущества. Но в перспективе (стратегически) он всегда проигрывает. «Некоторые зарубежные обозреватели замечали, что до какой степени Советский Союз добивается успеха в одном направлении, в такой же степени он терпит поражение в другой» [20. С. 271]. Но приступы технократического мышления как в узких рамках профессиональных групп, так и в широких слоях на коротких исторических промежутках вполне возможны. Советская эпоха оставила образчики таких приступов в архитектуре. Советский архитектор Ф.А.Новиков описывает их, как «психическое заболевание инфекционного характера» [73. С. 419]. (Использование психиатрических терминов отнюдь не случайно. Сознание, не зараженное технократизмом, очень часто рассматривает его, как психическое расстройство. Причины апелляции к медицинской терминологии заключены в невозможности рационально противостоять технократизму. В психиатрии существует понятие «систематизированного бреда», описывающее глубокое разрушение психики, более серьезное, чем «отрывочный бред» [28. С. 115]. Встреча с технократическим мышлением и вызывает аналогию с систематизированным бредом.) Столкнувшись с тем, что в МНИИТЭПе на «научной основе дока-

[ 79 ]

зывалась необходимость создания типовых проектов даже крупных общественных зданий, строящихся однажды в десятилетие» [73. С. 420], Ф.А.Новиков не смог прекратить эту деятельность, ему удалось лишь «приостановить» коллективный приступ технократизма[54]. Такова сила инерции общественных процессов, принявших характер психической эпидемии. Можно согласиться и в следующем: «Я не скажу, что стандартизация противопоказана архитектуре. […] Но масштабы типизации, охватившей с «подачи» Хрущева и не без помощи самих архитекторов весь Советский Союз, действительно были безумны» [73. С. 420]. В свою очередь, поправлю Ф.А.Новикова: типизация или унификация были широко распространены в системе централизованного управления всей страной, в том числе и в архитектуре. Уже в строительстве высотных зданий в Москве эта унификация была хорошо заметна: различные архитекторы построили очень похожие здания. Н.С.Хрущев расширил этот подход, внедрив типовое строительство в масштабах всей страны.

Н.С.Хрущев, чтобы удовлетворить потребность людей в жилье, нашел единственный выход – массовое строительство максимально дешевого жилья. Осуществить такую программу в масштабах государства с централизованной экономикой иначе и не было возможно. Позволить домостроительным комбинатам и заводам ЖБИ производить продукцию по требованию заказчиков означало передать властные полномочия от политических органов директорам предприятий, а для того, чтобы заказы отличались друг от друга, следовало позволить горисполкомам самим определять масштабы строительства, снимая с них ответственность за выполнение «решений партии и правительства». Следующим шагом стало бы предоставление самим гражданам права определять размеры и форму жилья, что означало бы переход строительства на коммерческую основу.

[ 80 ]

Рост благосостояния и развитие приусадебного хозяйства как раз и давали такую лазейку людям, и Н.С.Хрущев также решительно ее перекрыл, ограничив размеры разрешенных строений и площадь под теплицами. Действительно, технократическое мышление, простое и прямолинейное, позволяло управлять обществом, но успех ограничивался уровнем развития техники и технологий, а также культурой и образованием населения. При достижении некоторых пороговых значений такое управление становится не функциональным и приводит к краху всей системы социальных и технологических отношений.

Возврат к технократическим методам управления обществом не может быть исключен. Наоборот, развитие Великой Триады постоянно подпитывает иллюзию политиков, что на новом этапе развития контроль над обществом возможен. И каждый раз кажется, что «теперь все получится». Но решение оказывается временным. Как уже говорилось, технократизм не способен трансформироваться.

Существовавшие во время Сталина – Брежнева способы слежки за отдельными гражданами ушли в прошлое, новые технические средства позволяют контролировать телефонные разговоры, электронную почту, а при необходимости и жилища граждан.

Быстрое решение проблем на основании технократических проектов не дает надежды на формирование саморазвивающейся технической реальности – т.е. взаимодействия общества и Великой Триады. Попытки стандартизировать или унифицировать производство приводят к возникновению монополий и замене конкуренции на административно-командное регулирование. Технократов это устраивает, потому что это создает условия для их существования. Еще Аристотель заметил, что всегда будет существовать разница между управлением рабами и обществом свободных граждан. Для технократа управление свободным обществом представляет неразрешимую задачу – граждане такого общества «не стандартизированы» и потому непредсказуемы в своем поведении, что неприемлемо для технократа. Он будет стремиться перестроить мир под свое понимание, свести реальное многооб-

[ 81 ]

разие мира к заданному стандарту и однозначному пониманию. Также поведение человека должно быть жестко регламентировано. Этот подход будет распространяться как на живую, так и на неживую природу.

Действительно, ни типизация, ни стандартизация, ни унификация не могут рассматриваться, как нечто негативное «само-по-себе». Только в соответствующем социальном контексте и интуитивно ощущаемой гипертрофии эти процессы могут быть обозначены, как «синдром технократизма» – некоторое пограничное состояние сознания.

Я склонен рассматривать эти примеры, как бессознательное стремление технократического мышления к математизации окружающей реальности. Его нужно отличать от сознательной работы архитектора, ученого-естественника, математика по созданию математических моделей реальности, используя метод унификации и стандартизации. В неподконтрольности сознанию еще один негативный и опасный недуг технократического мышления. В этом случае можно говорить об особом, вряд ли патологическом, но точно опасном состоянии сознания.

Проблема не в выборе системы единиц, а в ее абсолютизации, настойчивом применении несмотря ни на что и во что бы то ни стало. В конце концов, критике подвергается не сама попытка рационализации проектирования и строительства, а то «зверообразное рвение», с которым оно применяется[55]. Отличие технократизма

[ 82 ]

от рационального мышления заключается в неспособности учитывать возникающие нюансы и проблемы. Оно направлено на принципиальное проведение своей позиции в жизнь, отбрасывая как несущественное все, не включенное в первоначальный проект. На практике это приводит к игнорированию жизни не только как эволюционирующей системы, но и вообще к игнорированию различий между живой и неживой природой. Какими бы словами не маскировалось технократическое мышление, его видно по отсутствию рефлексии, по «зверообразному рвению», по математической схеме, накладываемой на окружающий мир, по неразличению живого и мертвого. Еще одним критерием, служащим для различения технократического мышления от рационального, становится требование тотального уничтожения старого и замена на принципиально новое. «Как для теоретиков, так и для практиков будущий город был «пространством во плоти», символом и памятником свободы, завоеванной Разумом в долгой борьбе не на жизнь, а насмерть против неуправляемой, иррациональной случайности исторического процесса. Подобно тому, как обещанная революцией свобода призвана была «очистить» историческое время, утописты мечтали о пространстве, «неоскверненном историей». В соответствии с этим жестким условием все существующие города выбывали из конкурса и обрекались на уничтожение» [7. С. 58-59]. Но уничтожение городов, не соответствующих требованиям, – это одна сторона медали, есть еще и другая, не менее деструктивная. Не только пространство было «испачкано» историей, но и люди также не отвечали технократическим утопиям и требованиям. А это уже серьезно! Цитируемый выше диалог Ле Корбюзье с министром закончился требованием: «Я позволю только заметить, – говорит архитектор, – что, взяв на себя эту ответственность, я поставлю задачу и перед властями: они должны будут обеспечить социальный контингент, способный заселить наш комплекс…»[49. С. 192] (выделено мной – А.М.)».

Архитектурные эксперименты дорого стоят, но без них не обойтись. Все строения не могут быть архитектурными шедеврами. Но странно, что архитектор оговаривает с властями

[ 83 ]

условия заселения. Представьте, что архитектор пенециарного заведения упрашивает администрацию «заселить» его строение именно преступниками, а не престарелыми. Изначальный заказ уже предполагает определенный «социальный контингент», что не мешает в дальнейшем перепрофилировать здание с возникающими в результате проблемами. Но в них нельзя упрекать архитектора, который строил здание под определенный заказ. Удивительно, что Ле Корбюзье не только предъявил такое условие и возвел его в ранг ультиматума властям, но и упомянул о нем в своей книге. Кто вспомнил бы об этом, спустя десять, двадцать и более лет? Но архитектор решил подогнать людей под потребности здания, а не построить здание под потребности людей. Ему нужно было застраховать себя от критики. Так потребность города в дешевом жилье увязывалась архитектором с особым «социальным контингентом», который должен был населить «Жилую единицу» в Марселе.

Ле Корбюзье отдает себе отчет в том, что среднестатистический марселец не может жить в таком доме. Если бы в будущем возникло недовольство его «изысками», то Ле Корбюзье мог бы переложить ответственность на власти, не обеспечившие необходимое качество жителей, адекватных качеству «машины для жилья»[56]. Здесь также проявляется наложение матрицы на реальность. Наличный проект накладывается на реальных людей, и вс