Глава четвёртая. Назревание.

I

На следующий день жизнь наша покатилась своим чередом.Никакого освоения новых земель и в помине не было, с самого утра мы каждодневно трудились на уже разработанных пашнях, естественно, с перерывом на обед, а к вечеру уж никаких сил на развлечения не оставалось. Справедливости ради, большая часть моих сотоварищей всё же выходила в поле. Выходили, впрочем, скорее по инерции, чтобы быть на виду у всех, работали же при этом скудно.

Чего греха таить, признаюсь и я: спустя несколько дней, поддавшись всеобщему влиянию, я и сам начал нет-нет, да отлынивать на пару часов от работы. Что касается моих знакомых, Антон в поте лица выполнял дневную норму за половину дня, выходя на работы ни свет, ни заря, а на остальное время всё пропадал куда-то (в то время до меня ещё не дошли слухи о том, что он затевает). Арсений не продержался и дня. Помнится, уже в третьем часу пополудни, сетуя на своё здоровье, этот господин поспешил ретироваться, хотя все мы знали, что он люто пранчит. С того момента в поле он не объявлялся.

Никодим, глава команды нашего факультета, всё грозился проверить, как мы там работаем, и «показать, как мы в своё время жали!», но кутёж затянул его надолго, впрочем, как сказал мне Игнат: «это уже цикличное явление».

— Никогда не мог понять, за какие заслуги Никодим вообще получил свою должность, — говорил он мне во время выкапывания очередной грядки картофеля. — Этот господин уже который год напивается вдрызг, наобещав перед этим нам и нашему факультету невиданных высот. Собственной лжи он поверил, вот что, и иже с собою с толку сбивает.

К слову, за время полевых работ мы сдружились и успели поговорить о многом. Когда же речь заходила о судьбах факультета нашего, он замолкал, хмурясь и сухо отвечая, что его уже давно это не волнует. Так мы работали в тишине несколько минут, после чего он каждый раз не выдерживал и говорил нечто вроде:

— Нет, вот как хотите, а я не понимаю, не понимаю, почему? Почему решаются только ежедневные, краткосрочные вопросы, почему никто дальше собственного носа не хочет заглянуть, пускай даже сегодняшним днём пожертвовав? Сетуют, дескать, что наш брат злой сейчас, а они ведь сами его таковым сделали. Разожгли ненависть осознанно, сделали, агрессивным, а теперь мучаются, не знают, что с этим делать, потому что чуть-чуть качнуть и… — так он расходился, выплёскивая накопившуюся в нём тираду, однако, доходя до определённого градуса, вновь замолкал, отворачиваясь и продолжая копать.

Признаюсь честно, желательно мне было сблизиться и с госпожой Санлинцевой, но возможности такой у меня не было, поскольку она то и дело приносила и относила наполнявшиеся клубнями вёдра. Да и когда она подходила к нам, меня она по понятным причинам не замечала вовсе. Зато я замечал многое, как в её взгляде, так и во взгляде Игната. Казалось, это были маленькие крупицы их счастья, рассредоточенные в бесконечной земельной полосе дня. Было видно, что они беспокоились друг о друге, и хотя Игнат просил её не задерживаться рядом с нами, а продолжать работу, мрачное лицо его светлело каждый раз, когда ведро наполнялось. В тот момент я позволил себе думать, что это и было тем источником неиссякаемой энергии, что заставляла его копать вновь и вновь, ради лишь одного только повода её к себе подозвать.

По окончании работ они всегда уходили вместе. К моему великому счастью, Ульяна всё же предложила Игнату пригласить меня в один из вечеров к ним в нумер. Тотсперва нахмурился, но согласился, впрочем, без особого энтузиазма. По его интонациям я никак не мог уловить, как он ко мне относится. Но, видите ли, если в первое время (особенно в ту ночь) у меня были симпатии к этой девушке, то после вечера, проведённого с ними, у меня и помысла такого возникнуть не могло.

Нежность и уют их плавно доносились до меня, только я переступил порог. Казалось бы, обычная комнатка, от прочих ничем не отличающаяся, но здесь отчего-то сразу же забываешь, что находишься вдали от дома. Вдруг и стены покрашены светлее, и думки на кровати располагаются удобно и аккуратно, ишкап, статно упирающийся в угол, по-настоящему пахнет деревом, и закат осеннего солнца падает иначе, ярче, полнее, и чай, в который Уля внимательно добавляла дольку апельсина, совместно ими заваренный, вкуснее и ароматнее.

Посреди их комнатки стоял мольберт с недоконченной картиной закатывающегося за поля солнца (Игнат мельком говорил мне, что Уля пишет, но я не придавал этому значения). Первый холмик полей выглядел зрелым и хорошо распаханным, а второй, дальний аккуратно из-за него выглядывающий, был весь в холодных тонах. Я похвалил работу.

— Это из головы Игната, — кротко улыбнулась она, пока кун её отошёл. — Я часто рисую то, что он мне описывает.

Когда их никто не видел, они становились совсем иными, более игривыми друг с другом, но воспринимающие очень тонко, и шаловливая, озорнаяСанлинцева превращалась в маленькую и тихую «Лин», как называл её Игнат, когда их никто не видел, очевидно, взяв один слог из её фамилии. Не скрою, мне было приятно наблюдать за столь милым моему сердцу преображением.Бтв, Лин раскрылась для меня намного полнее и многим больше Ульяны. Очень заботливая и трепетная, внимательная к каждой мелочи, с умиротворённым восхищением оглядывала она Игната, пока он, казалось бы, занимается повседневными и безынтересными делами.

Не могу сказать, что мы много говорили, но это вовсе меня не опечалило и нимало не удивило. Между собой они почти не переговаривались, лишь перекидывали друг другу мостики взглядов, осторожно усмехаясь (верите ли, пишу сейчас и до сих пор мучаюсь, всем сердцем надеясь, что это они не мне), а когда переговаривались, было навязчивое ощущение, что это скорее оттого, что я здесь. Они были тихи, но при этом понимали друг друга прекрасно. Со мной вели диалог по очереди, будто друг с другом уже были во всём согласны. И, несмотря на некоторую неловкость проникновения в другой мир, мне было очень тепло кушать чай в компании этих людей.

— Она ведь, пожалуй, единственное, что меня ещё держит, — говорил Игнат, забивая трубку, по обыкновению своему, жижей-нулёвкой, когда мы вышли повейпить, — без неё бы я совсем пропал, понимаете?

Раскланявшись перед уходом и поблагодарив за гостеприимство, я мысленно пообещал задушить в себе все светлые чувства к этой милой девушке.

Я понимал. Как никогда лучше понимал.

II

И только несколько дней спустя я начал осознавать, что затевается что-то неладное, и затевается Антоном, которого с тех самых пор я почти не видел. Я знал наверно, что он готовил нечто наподобие переворота, но не решался на тот момент воспринять это всерьёз. Однако все перешёптывались, что планирует он всё тщательно, и что немалая часть факультета готова поддержать его. Говорили также, будто Никодим, в похмельном промежутке своего запоя, встречался с ним, сказав лишь «Будьте осторожны, юноша. Мне не нравится, что вы что-то делаете за моей спиной», на что получил в ответ «Что ж, а мне не нравится, что вы бездействуете у всех на глазах…» Впрочем, ежели вам интересно, имхо это всё было лишь очередной легендой, чтобы хайпануть по-царски.

Возвратившись к себе после очередного трудового дня, я уже начал было обдумывать, как же так сообразить, чтобы подловить Антона и побеседовать с ним наедине, но тут Арсений, редко когда выходивший из нумера в принципе, буквально посреди ночи начал собираться и как бы между делом произнёс:

— Антону было бы желательно вас сегодня видеть-с. Я вот, как видите, собираюсь к нему. Не изволите ли вы прогуляться со мной?

Как я выяснил позже, совет они держали почти всегда в разных местах, признаться, я так и не понял, для чего была введена сия конспиративная схема, когда, как кажется, никто здесь и не следит ни за чем вовсе, покамест урожай не будет собран. Собрание, на которое мне так и не довелось попасть, проводилось в нумере одного из последователей Антона. Видите ли, вопреки моим ожиданиям, до входа на само заседание я был забанен, зато Антон лично вышел ко мне, чтобы поговорить наедине.

Признаюсь, я не сразу понял, что это он. А как понял, так тут же вспомнил, что часто видел этот силуэт в окружении людей, но его самого в нём не узнавал. В оправдание хочу заметить, что изменения, произошедшие с ним, и впрямь почти ничего от него не оставили. Волосы стали пепельными (полагаю, от нахождения на солнцепёке без головного убора), брови вовсе потемнели до черноты, глаза… Мне было поистине жутко смотреть на него прямо. Совсем недавно, будучи ещё детскими и наивными, сейчас они наполнились усталостью и злобой. Руки были грязные, по локоть в тонком слое высохшей земли, да и само лицо его будто стало темнее. Сначала я подумал, что это освещение, или же мой разум рисует такие картины, но потом понял, что это такой же слой не до конца отмытой, а то и вовсе несмываемой пыли.

— С места в карьер, уважаемый, — начал он сухо, — поддерживаете ли вы меня али против?

— Мне бы сначала узнать, что вы затеваете, — осторожно вывернулся я, чуть отступив.

Антон слегка дрогнул уголками губ, приглашая взглядом следовать за ним. Мы пошли по коридорам, и он продолжал:

— Этому обществу нужна встряска, — отчеканивал он слово за словом сквозь зубы, соразмерно своим шагам, — бунт, восстание, как вам будет угодно, а затем несколько лет тирании, и всё встанет на свои места. И люди снова вспомнят, что есть труд.

— Так, стало быть, это и есть ваша идея? Диктатура?

— Ни на какую идею в известном смысле я не претендую, — раздражённо огрызнулся мой собеседник, нахмурившись, — но от своего решения не отступлю, просто потому что убеждён, что это всяким образом лучше, чем ничего.

— Да как же вы собираетесь это организовать? — не вытерпел я. Мы круто повернули за угол, после чего Антон остановился и чуть ли не прижал меня к стене, сам прислонившись к ней локтем, и наскоро прошептал:

— Послушайте, если вас волнует только гарантия надёжности и успеха, то мне не о чем с вами говорить. Я времени зря не терял, кое-кто меня уже поддерживает, — он оглянулся по сторонам, вновь приблизившись ко мне, — но не хочу я, чтобы вы от благонадёжности были в одном ряду со мной. Оттого вы мне надобны, что вы один из немногих, кто ясно видит всю эту фальшь! Со мной вы или нет, говорите?

— Я с вами, с вами, — поспешилпролепетать ему я, — а я ведь, сразу же с вами был согласен, я ваш настрой проверял.

Антон простоял ещё несколько секунд, тяжело уткнувшись в меня своим взглядом, а затем довольно ухмыльнулся, отстранившись.

— Что ж, занятно. А теперь слушайте. Завтра мы всё подготовим, послезавтра воплотим. Соберём толпу у входа в столовую. Ежели они как обычно задержат поставку продукции, то дело за малым, — продолжал он оживлённо, возвращаясь назад уже совсем другой, более суетливой и менее тяжёлой походкой, — Сенька хоть и дурак, но человек весьма даровитый, чужие слова повторяет превосходно, я в его способность воодушевить людей на подобное верю. Однако здесь недостаёт одного важного элемента…

Мы прошли некоторое время в тишине. Кажется, Антон надеялся, что я буду угадывать, но я молчал, раздумывая о том, что недавний тренд задержки поставки продуктов действительно играет Антону на руку. Позавчера вот мы и вовсе остались без обеда…

— Я здесь, как и вы, только в первый раз, — тяжело вздохнул мой собеседник, не выдержав, — и если новые посевы ещё могут меня понять и пойти за мной, то остальные и слушать не станут. Но я знаю того, кого они ещё помнят, к мнению которого отчасти прислушиваются. Того, кто несколько лет назад был очень неравнодушен к судьбе факультета нашего, кто горел желанием его баффнуть и был полон решимости, к сожалению,не радикальной. Люди это помнят.

— Полагаю, вы хотите, чтобы он публично вас поддержал? — уточнил я.

— Публично, непременно публично! И как можно более экспрессивно! — подхватил Антон, как мне тогда казалось, уже рисовавшей картину послезавтрашних событий. По крайней мере, глаза его вновь хищно и восторженно заблестели. — В меня он пока не верит, по моей просьбе не пойдёт, но по вашей вот…

— Вот оно что, я понимаю теперь ваш замысел! — выпалил я, глубоко восхищённый его хитроумным планом. — Мы дружны, а посему я и впрямь смогу преподнести ему это под таким углом, что он согласится наверно, и скажет то, что нам потребуется.

— Отлично. Я знал, что на вас можно рассчитывать, сударь, — на этом моменте Антон, по-видимому, попытался добродушно улыбнуться своей треснувшей губой, но получилось, что он только скорчился, — но прошу вас не медлить, милейший, завтра же посетите Игната и уговорите его прийти.

Напоследок я понимающе кивнул и повернулся к выходу.

— Помните, ради чего мы это делаем и что ждёт нас! — донеслось оглушающим эхом вибраций мне вслед.

III

Несмотря на довольно позднее время, я решил не ждать утра, и отправился к Игнату тут же, примерно во втором часу ночи. Спустя какое-то время я уже осторожно приоткрывал дверцу его нумера, аккуратно заглядывая (благо, первую дверь, ведущую в кухню, они никогда не закрывали).

К моему удивлению, Игнат не спал, но сидел в неглиже на кухне и старательно что-тописал. Рядом, одиноко отражаясь в окне, теплилась мягким огоньком свеча. Увидев меня, он на секунду замялся, но тут же приложил палец к губам, показывая жестом, что Уля спит, и говорить стоит лишь шёпотом, попутно убирая со стола бумаги и чернильницу с пером.

Для незваного ночного гостя я был принят довольно радушно. Игнат тут же поставил маленький чайник на печь, жестом приглашая меня присесть напротив. Первые несколько минут мы просидели молча, при этом, справедливости ради, по терпеливому и неосуждающему его взгляду было ясно, что он готов меня выслушать. Я чуть наклонился, чтобы мой шёпот был слышен. Он сделал то же самое. Я начал говорить.

Игнат выслушал внимательно, не перебивая, казалось, даже глазами отслеживая наборы звуков, исходящие из моего рта, успевая при этом считывать и движения моих беспокойных глаз, и короткие, торопливые объяснения на руках. Только успел я кончить, он сразу жемедленно отклонился назад, потерев двумя пальцами переносицу между глаз, и нахмурился, просидев так с минуту. Затем, когда я уже начал волноваться, он вымолвил:

— Уверены, что он не понял?

— Я постарался ничем себя не выдать, — отвечал я, чуть успокоившись, — правда, сначала притворился, будто боюсь его, и сделаю лишь из страха, что он просит, а потом поспешно сменил стратегию, будто в него поверил.

— Да, дела… — протянул он, довольно шумно выдохнув, — впрочем, можете не волноваться. Я ни в жизнь к нему не пойду, и уж тем более ничего не буду говорить публично,— на этих словах Игнат привстал, чтобы снять уже бурлящий чайник, но вскоре вернулся, и я продолжил. Дело в том, что подобный ответ со стороны Игната меня не совсем устраивал. Видите ли, с того самого момента, как я узнал, что Антон хочет помощи Игната, в голове моей возник план, который я до сей поры утаивал, даже от себя. Да что там от себя, утаивал даже от читателя своего.

— Антон не понимает, что творит, но он прав в одном – люди вас послушают. Я хочу попросить вас… — начал я деликатно, — придите туда, будто я и не обманывал Антона вовсе, но прочтите перед народом нечто совсем другое. То, что вы планировали когда-то давно. Погасите их пыл, направьте на верный путь! Вы же и всех их, и факультет наш от гибели страшной спасёте.

Игнат вновь призывал меня к тишине жестом плавно опускающейся руки. Я и сам не заметил, как разошёлся, а потому смутился, уткнувшись в свою чашку с чаем, чуть обжёг губу, поморщившись, подул, снова попробовал, затем оставил это, решив смотреть в окно.

Ветер покачивал голые, почти уже облетевшие ветки деревьев, отчего они едва слышно поскрипывали, попутно поглаживая против шерсти мохнатые кусты, отчего-то ещё зелёные. За ними, загибаясь в бесконечный горизонт, тянулись ровные дорожки перекопанных полей. Я попытался вглядеться ещё дальше, однако окромя блеклых очертаний гор и холмов, спрятавшихся за туманом, ничего разглядеть не сумел.

Вот уже и чай мой простыл, а Игнат, от которого я всё это время ожидал ответа, не проронил ни единого слова, потупившись в стол.

— Вы нужны факультету. Как никогда нужны, — тихо произнёс я, и собрался уходить, решив не отягощать его более своим присутствием. — Завтра я зайду к вам в надежде услышать ваше согласие. Как это ни печально, только от вашего решения зависит, чем всё это обернётся. Вы помните об этом, прошу вас.

Я вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Игнат не пошелохнулся.

Кое-как я камбекнулся к себе в эту ночь, благо, уже светало. Единственное, как мне кажется, что донесло меня до постели,баффая меня, так это мысль о том, что завтра выходной день. Но признаюсь откровенно моему читателю: если б знал я, какой белкой я буду в нём крутиться, и какими сумасшедшими событиями он будет наполнен, никуда бы более не пошёл. И шагу бы дальше не сделал.

Глава пятая. Орошение.

I

Не хочу вовсе, чтобы записки мои походили на дневник, но скорость перемены действий, принципов и установок в тот день была поистине чудовищна. Заранее прошу прощения за сжатость и излишнюю суматоху повествования.

Несмотря на волнения мои, проснулся я довольно поздно. Уж и не вспомню, какой был час, однако в момент моего пробуждения уже давно как рассвело. Я решил немедленно отправиться к Игнату, и вышел из нумера, даже не кушая кофею.

День был по-осеннему пасмурным. Проворные клубящиеся тучи, задорно толкая друг друга, нахально преградили путь утреннему рассвету. К своему удивлению, по пути мне почти никто не встретился, очевидно, все готовились к завтрашнему дню. Нужно было спешить.

Около парадной стояла Уля, которая отчего-то жутко сконфузилась, едва завидев меня, но ретироваться ей было уже поздно. Ускорив шаг, я направился к ней.

— Моё почтение, — сдержанно поклонился я. — Могу ли я быть принят у вас?

— Сейчас не стоит. Не нужно, — госпожа Санлинцева старалась унять дрожь в голосе. — Но, впрочем, хорошо, что вы пришли, иначе бы я не успела с вами проститься.

— Как? Неужто вы с Ингатом уезжаете? Поверить не могу, как же он на такое согласился?

— Не мы уезжаем. Я уезжаю, — отрешённо чеканила она, не переводя на меня взгляда. — И надеюсь, что не вернусь. Сами знаете, что завтра будет…

— Однако что же Игнат?

— Ах, оставьте это! Что за бестактность, задавать мне в эту минуту такие вопросы, когда вы уже обо всём догадываетесь. Мне всё равно, и давно всё равно, — распалялась Ульяна, переходя на кричащий шёпот. — Я устала вытягивать его из тоски и печали, устала вестись на его манипуляции. Да вы всего не знаете, вам всего и не понять. Если угодно, тащите его и дальше, да даром что талантливый, увязните вместе с ним, с меня же довольно, — Санлинцева выдохнула, закрыв лицо руками. Я думал, что она заплачет, но Ульяна в одночасье подняла голову, внезапно успокоившись. — Впрочем, меняждут. А вам всего доброго. В вас я ещё верю, — она посмотрела на меня, с большим трудом перегруппировав окаменевшие мышцы лица в подобие улыбки, и пошла прочь, стараясь сделать свою по-детски беззаботную и мягкую походку более строгой.

Новость эта шокировала меня порядочно, и я простоял у парадной ещё несколько минут, вглядываясь в её уходящий шаг, уже и забыв, зачем я собственно приходил. Первой мыслью, конечно же, было подняться и поддержать Игната. Но вдруг Ульяна права, и его действительно лучше не беспокоить? Всё-таки, она столько с ним прожила, и его порядком лучше меня знает. По правде говоря, на мгновение я и впрямь задумался, стоит ли сейчас к нему идти, но я тут же отбросил эту мысль, помчавшись наверх.

И только на полпути я вспомнил, зачем я здесь, и что жду от Игната ответа,а заодно вспомнил и об угрожающей опасности, которая последует за его отказом.. Как же он теперь согласится? А что, если бы она слышала, что он согласен? Быть может, и не ушла бы вовсе. А может быть, он всё рассказал ей и уже наверно для себя решил, что не пойдёт, и это и послужило активацией сего неприятного расползающегося механизма? Однако, рассудив, я всё же решил поддержать его, и до поры, до времени не упоминать об вчерашнем нашем разговоре.

При входе, постучав не очень весело, но достаточно громко, я увидел Игната ровнотаким же, ровно в такой же позе, как и вчерашней ночью, разве что он более ничего не писал.

— Привет, привет, дорогой друг, проходи! — радушно поприветствовал меня Игнат дрожащими губами. — Садись, садись же, я сейчас вернусь.

Я осторожно присел. Вокруг было как-то пусто. Игнат послал за чаем и вернулся ко мне, начиная лихорадочно тараторить уже из коридора:

— Я так хорошо подумал, я, знаешь, я согласен, согласен на твоё предложение! Я даже хочу предложить, если угодно, вместе написать текст моей завтрашней речи!

— Право, как внезапно мы перешли на «ты», но это меня не так сильно беспокоит, как твоё самочувствие. Игнат, с тобой всё хорошо? Признаться, никогда не видел тебя таким воодушевлённым.

— Ой, нет-нет, вы правы-правы, я немного забылся со всем этим, — лихорадочно засмеялся он, тут же прервав самого себя, и, как мне показалось, слегка подавив в себе свои истерические движения и нервный тембр голоса, заговорив спокойнее, — но прошу вас, оставим, право, оставим весь этот треш! Мне просто необходимо сейчас во что-то погрузиться, непременно всем своим существом, с головой, просто отвлечься. К тому же, как я понимаю, у нас не очень много времени?

Мы приступили за сочинение речи. Игнат достал перо, чернильницу, бумагу из-под пресс-папье, а также показал, что он уже успел накропать. Я внимательно прочитал, сделал пером несколько исправлений, и показал Игнату. Игнат в свою очередь исправил ещё половину, включая уже исправленное мною. В итоге мы решили скомкать лист и сочинить всё наново. Мы писали про необходимость работать на общее благо, про равенство всех факультетов друг с другом и бессмысленности вести с ними вражду, что, например, напротив, обмен знаниями будет выгоден для всех, что, если каждый будет выходить в поле, работать нужно будет всего по три часа в день (впрочем, половину из этого мы в итоге вычеркнули, потому как это походило на наивные призывы к миру и анархо-коммунистические воззрения, а через это мы, поверьте мне, проходили уже много-много раз).

В итоге, после многочисленных исписанных листов, перечёрканных строк и помарок, у нас получилась вполне себе юзабельная адекватная речь с тезисами довольно банальными, но способнымиподействовать на студенческие умы.

— Ну, что ж, кисейных берегов я вам не обещаю, но о каком-либо перевороте они и думать забудут, — подытожил Игнат, перечитав и разобрав по частям нами написанное, укромно приютив листок с текстом под пресс-папье. — Правда что, есть одна слабая позиция. За отсутствием неприязни к другим факультетам ручаться никак нельзя, видите ли, всё-таки очень хорошо постарались наши, хкм… Напряжён народ, вот и нужно это напряжение постараться вывести в русло конкуренции. Знаете, я уже работал с этим раньше, раньше я… — он вдруг остановился, вновь задрожав и опустив свой взгляд, сжав в кулак опирающуюся на стол руку.

— Игнат, в самом деле, да расскажите же мне, что с вами?

— Лин… Уля, — задрожало вдруг по всей комнате, задев стенки серванта.

— Что такое? Она же не…? — я постарался изобразить удивление. Видите ли, я очень хотел, чтобы Игнат мне всё рассказал сам. Во-первых, спросив я прямо, он мог бы вспылить, во-вторых его взгляд на это мог быть совсем другим, как оно собственно и оказалось.

— Не оставила меня, вы хотите спросить? Нет, что вы, что вы, конечно нет, я такого и представить себе не могу, — вновь быстро и бойко заговорил он. — Да, повздорили мы немного, но она вернётся, непременно вернётся. Вернётся, когда услышит, что я сделал, как я остановил силой своего убеждения назревающее сопротивление, переключив его в нужное русло!

И теперь я понял, чем объясняется внезапное согласие Игната.Мы распрощались до завтра, окончательно убедившись во внезапной, но стойкой необходимости друг в друге.

II

Решётчатая просторная беседка с рыжеватой осьмиугольной крышей, увитая чем-то ярко-зелёным по бокам, располагавшаяся довольно далеко от поля, в которой Антон ждал от меня ответа, имела очень богатую историю. Сначала здесь располагался вольнодумный кружок Игната, название которого до сих пор красовалось над входом пятью прописными буквами «о поле». Когда же Игнат отчаялся и непростительно забил на всё это дело, глава факультета не растерялся и устроил на останках кружка свой, новый, сохранив прежнее название, но устроив нечто вроде свободного дискуссионного клуба с другими факультетами. Дело это было крайне выгодное для той политики, по уже проторенной дорожке которой он решил держать курс, ибо из технического факультета он звал всяких, что именно есть отбитых личностей, и когда люди слышали, их размышления, мнение обо всём факультете ихнем складывалось прескверное. Так бы оно продолжалось и по сей день, кабы одна замечательнаятян однажды не вымолвила «Как говорит Сергей Сергеевич Уключин, у гуманитарного факультета только две проблемы: локус контроля и локус самооценки». Естественно, изречения этого никто и не осмыслил толком, но звучало оно умно, а потому многие присутствующие пожелали этого господина Уключина увидать и послушать, что же он скажет. Сергей Сергеевич, тот, что ещё не успел скупить все близлежащие участки, а работал только на своём, маленьком, очень долго и упорно от этого предложения отказывался, но всё же объявился, высказав, что все эти межфакультетские отношения ему глубоко равнодушны, что люди зря забивают себе этим свои головы, и что он лично над этими абсолютно лишними проблемами страдать не желает, а предпочитает этому веселье после успешной работы, «стаканчик пивчанского и хороший кальян».Естественно, Никодиму это причинило немалый ущерб, но спохватился он поздно, так как все студенты_тки, посещавшие доселе беседку, с тех самых пор просто курили калик с господином Уключиным, небрежно скинув с себя бремя тех забот, которыми они были окружены раньше.

Вот и сейчас, подходя по узкой, устеленной листьями тропке к бризовому островку безмятежности, омываемому аккуратным шуршащим леском, я уже ощутил всеобщее веселье и смех. Затем вдруг все притихли, и стало слышно, как Арсений стройно раскладывая движениями языка рифмы по полочкам ритма, декламировал новую поэму Оксимирона. Я вошёл ровно в тот момент, как он кончил, и все начали аплодировать, посему мне удалось войти, не привлекая особо внимания. В беседке было тенисто и прохладно, однако солнечный свет всё же проникал в неё ровно настолько, чтобы присутствующие здесь могли лишь наблюдать ярко-оранжевые блики. Половицы чуть поскрипывали под моими шагами. Я уселся с краю, осторожно выискивая глазами Антона, но его здесь, по-видимому, не было. Достав карманные часы и обнаружив, что пришёл чуть раньше, я снова расслабился и огляделся. Окружало меня человек семь. Присутствовали, впрочем, в основном дамы. Был только какой-то юноша с естественнонаучного факультета, сидевший рядом с неизвестной мне особой с краснымидредами. Кажется, Игнат как-то упоминал их добрым словом.

— Сергей Сергеевич, а вы нечто подобное знаете? — лукаво осведомилась Уля Санлинцева, качаясь на прибитой к стенке лавочке, взявшись за её край руками.

«Как же, и Уля тоже здесь?» — пронеслось в моей голове, и вдруг всё то напряжённое опасение, что было с утра, ко мне вернулось. Я чуть приподнялся с места и увидел краешек её сарафана – остальное было скрыто от моего взора широкими плечами Уключина.

— Нет, что вы, что вы, и в мыслях не было что-то специально выучивать, — добродушно усмехнулся Сергей, повернувшись, — пусть другие учат, докапываются до бесполезных и чуждых этому миру смыслов, а мне и просто послушать достаточно.

— Ах, до чего же я лолирую с вас, любезнейший, — воскликнул Арсений Уключину, подсев ко мне рядом. Но мне было не до него.

Лучше бы этот достопочтенный господин не поворачивался вовсе. Я увидел её радостной и сияющей, не понимая, как она такой может быть спустя лишь несколько часов после того, что было утром. Довольная, щурящаяся от стекающих с крыши солнечных лучей, сжимающая своей маленькой ладошке трубку кальяна, казалось, будто она была даже радостнее обычного, будто даже я воспринял утренние события больнее, чем она. И тут я ощутил подленькие щупальца одной догадки, которая уже пыталась пробраться в сознаниемоё. Я не желал более здесь задерживаться.

— Где Антон? — нервно шепнул я Арсению на ухо, дёрнув его за рукав.

— Не беспокойтесь, уважаемый, я всё ему передам, — ответил он недостаточно тихо, заговорщически ко мне нагнувшись, ровно так, чтобы на нас непременно обратили внимание. Я брезгливо вырвал из прилипающего к ладони кармана заранее заготовленную записку и сунул ему, и, отчего-то ужасно на него рассердившись, поспешил покинуть это место.

III

Не замечая времени, я спохватился и ускорил шаг, боясь не успеть совершить ещё одно очень важное дело. На пути мне попадались разные личности, собирающиеся в пятёрки и серьёзно что-то обсуждающие. Также мне внезапно встретился Михаил Иванович, тот самый, заговоривший с нами в поезде, ныне направляющийся в сторону Игната. Завидев меня, он широко улыбнулся одними губами, поклонившись мне, сложа ладони вместе. Я попытался сделать то же самое ему в ответ, однако на ходу это вышло не столь складно. У меня мелькнула мысль остановиться и спросить, что он здесь делает, но я порешил, что успеть туда, куда я направлялся, было важнее.

Стремительно забежав по лестнице, даже не спросив, смогут ли меня принять, я ворвался в нумер к Никодиму (где, по всей видимости, уже зарождался новый кутёж), и, не замечая никого вокруг, с размаху выбил у него из рук бутылку, с треском распенившуюся на грязном паркете, на радость разинутым ртам всех присутствующих.

Никодим насупился, замычал, приложив свою здоровенную ладонь к подбородку, затем встал, зашипел одними ноздрями, членораздельно вербализируя свои эмоции.

— Это была вторая бутылка. Последняя бутылка. Следующие будут только завтра вечером. Как вы понимаете, первую я уже выпил.

— Гм, и что же из этого следует? — невозмутимо поинтересовался я.

— А следует из этого, молодой человек, что от одной бутылки я стану только злее! — зарычал он, схватив, сильно схватив меня за плечи.

— Что, быть может, выйдем, ссударь? Не хотелось бы разбираться при посторонних людях.

— О, я охотно выйду с вами поговорить! — и Никодим потащил меня к выходу, засучивая рукава. К ужасу моему, никто не попытался нас остановить.

— Ух, ну вы даёте! А глаза-то, глаза вы их видели? — добродушно рассмеялся Никодим, когда мы вышли. Признаться, будучи готов успокаивать и умерять гнев главы нашего факультета, я немного смутился такой егореакции. — Впрочем, если вам угодно было говорить наедине, бутылку и впрямь разбивать не стоило. Так чего же вы хотели?

— Вы безусловно знаете о том, что завтра произойдёт, — осторожно начал я, — и всякий человек в здравом рассудке на вашем месте бы сообщил об этом, куда следует, чтобы это всеми силами подавить. Но я прошу вас этого не делать. Нет-нет, подождите, послушайте, — поспешил я, увидев хмурящиеся складки на его лице, — мы вместе сможем это остановить, остановить не грубой силой, но переубеждением. У Антона ничего не выйдет, если и вы, и Игнат выскажетесь против него, понимаете? Неужели вам не хочется собственноручно, не прибегая ни к чьей помощи, это предотвратить?

— Видите ли, юноша, это всё не ново, — вздохнул Никодим, отмахиваясь рукой, — я не могу так рисковать, а эта проторенная схема всегда работала. Ведь вы сами же знаете, «Сначала успокоение…»

— О да, наслышан, наслышан! — огрызнулся я с жаром. — И как вы думаете, сильно ли подобный произвол их успокоит? Люди уже и так на взводе, посмотрите на них, побеседуйте с ними. Они уже готовы забивать палками и камнями любого инакомыслящего. Вам желательно подлить ещё масла в огонь?

— Нет, это никак невозможно. Я уже отослал Пахома телеграфировать, — дежурно отчеканил Никодим, уже успев вылепить себе руками стандартно-официальное лицо.

Как ни странно, тот же час за его спиной с комичной точностью возник запыхавшийся Пахом.

— Господа, пройдёмте на балкон. Вы должны это видеть, — еле выдавил он из себя, шумно вдохнув. Мы проследовали за ним.

Вдалеке виднелась фигура какого-то умника, который залез на телеграфный столб и старательно перекусывал провода.

— Дожили! — отчаянно воскликнул Никодим, сплюнув через зубы. — Я так понимаю, ты не успел ничего отправить?

— Помилуйте, кое-как живым до вас добрался-с, — обречённо пожал плечами Пахом, нервно шевельнув губой.

— Что ж, тогда пиши письмо и готовь лошадь. Да смотри, в красках опиши, со всеми вытекающими последствиями! Хоть капсом их обозначай, как угодно. А вам, дорогой мой, — обращался он уже ко мне, — я советую не высовываться из своего нумера вплоть до конца нашего здесь пребывания.

Быть может, у меня был шанс окончательно переубедить его, но на тот момент мне всё настолько осточертело, что я, каюсь, сдался, и решил камбекнуться к себе, пока Никодим отпускал меня. Я мог бы сказать моему читателю, что рассудил так логически: завтра на свободе я буду нужнее, чем взаперти, но это были бы лишь отговорки и оправдания, вовсе здесь неуместные.

По возвращении к себе, весь сжавшись, не снимая даже одежды, так и соснул я на нерасстрелянной кровати с большой тревогой на душе, качаясь на тяжёлых, переполняющих грудь вдохах и выдохах.

Глава шестая.Жатва.

I

Подгоняемая ветром утренняя морось тщетно пыталась пробиться сквозь стекло, оседая маленькими кляксами и слезинками, через которые прослеживалось хмурое и серьёзное лицо Антона. Он был взволнован – срок воплощения плана его близился, до времени обеда оставалось менее часа.

— А я ведь знал, что вы придёте меня уговаривать, прежде чем донос писать, — с ухмылкой произносил он в стекло, рассматривая холодные пласты затвердевшей земли, тянувшиеся до самого горизонта, земли грубой, непаханой, — для вашей роли вы всё же слишком мягкосердечны, а мягкий консерватор, это, простите, абсурд какой-то. Плохого человека ваши господа для централизации выбрали.

Никакого ответа не последовало.

— Что вы, что вы, чему вы стыдитесь? — продолжал Антон, намертво вцепившись глазами в бесконечный промёрзлый край. — Я же всё понимаю, прозябать в кутежах куда комфортнее, чем батрачить на людей, чьих имён мы даже не знаем, — он нахмурился, нарочно надавливая зубами на трещину в губе, — а впрочем, знаете, что в этой ситуации самое, что именно есть комичное, знаете вы?

Пространство позади него благодаря клубящимся серым тучам было освещено тускло, высоты окна не хватало на оставшуюся треть комнаты, которая осталась затенена, а свечи на столе давно потухли, оставив уродливые огарки. Антон резко повернулся, устремив свой взор в темноту, и вскоре, поморгав, разглядел в ней привязанного к чугунной печи Никодима.

— А весь комизм здесь в том, — продолжал он, подходя ближе, — что уговаривать обойтись без радикальных мер ко мне приходите вы, человек, благодаря усерднейшему многолетнему труду которого никаких иных путей не осталось вовсе.

По мере приближения в дальнем углу комнаты становилось светлее. Теперь можно было различить бородатое мокрое лицо с тоненькими кровавыми линиями на виске – следами не вполне честного поединка.

— К чему фарс? — обессиленно рассеял он слова по комнате, приподняв голову. — Рисуетесь предо мной зачем?

— Нимало, любезнейший. Вот вы думаете, дескать, зазнался кун, мыслит, будто образованный, революционер, а я всего только пытаюсь понять, что вас туда поманило? Не вы ли вместе с Игнатом ратовали за освоение новых земель, за адекватные межфакультетские коммуникации? — Антон, осклабившись, ходил из угла в угол. —А теперь даже Игнат на нашей стороне!

— Игнат сошёл с ума, не пускай его, — испуганно выдавил он скороговоркой, вдруг встрепенувшись и расширив глаза, — не пускай, коли беды на себя не хочешь.

— Для вас всякий сумасшедший, кто сомневается, что нас окружают одни враги, и кто не верит ва