Реконструкция социального смысла в пространстве потоков

В конце этого аналитического экскурса мы можем видеть большое общее направление, вытекающее из всех наших наблюдений: историческое возникновение пространства потоков, заменяющего понятие пространства мест. Под этим мы понимаем использование функциональной логики организаций, обладающих властью, в ассиметричных системах обмена, которые не зависят от характеристик любой специфической местности для достижения своих фундаментальных целей. Новое индустриальное пространство и новая экономика сервиса организуют свои операции вокруг динамики единиц, вырабатывающих информацию. Различные функции соотносятся с отдельными пространствами с целью выполнения каждого задания; процесс в целом реинтегрируется за счет систем коммуникаций. Новый класс управленцев-профессионалов колонизирует отдельные пространственные сегменты, связанные между собой в городе, стране, мире; они изолируют себя от фрагментов местных обществ, которые в последствие разрушаются в процессе селективной реорганизации места работы и проживания. Новое состояние, утверждающее свои источники власти в контроле и стратегическом ведении науки, укрепляет развитие передовой технологической инфраструктуры, распространяющей свои элементы по недифференцированным местностям и взаимосвязанным пространствам. Новая международная экономика создает переменную геометрию производства и потребления, труда и капитала, управления и информации - геометрию отрицающую специфическое производственное значение любого района вне его нахождения в сети, форма которой неумолимо изменяется в ответ на послания невидимых сигналов и незнакомых кодов.

Новые информационные технологии сами по себе не являются источником организационной логики, трансформирующей социальное значение пространства: они, однако, представляют фундаментальный инструмент, позволяющий этой логике быть воплощенной в исторической актуальности. Информационные технологии могли и могут быть использованы для достижения различных социальных и функциональных целей, поскольку то, что они предлагают фундаментально, есть гибкость. Однако, в настоящее время их использование определяется процессом социально-экономического реструктурирования капитализма и они составляют необходимую материальную основу для того, чтобы данный процесс состоялся.

Логика реструктурирования основана на избежании исторически обусловленных механизмов социального, экономического и политического контроля со стороны власть держащих организаций. Так как большинство из этих механизмов контроля зависят от институтов общества, основанных на какой-либо территории, избегая встроенной социальной логики, любая местность становится средством достижения свободы в пространстве потоков, связанных лишь с другими власть держащими людьми, кто разделяет социальную логику, ценности, критерии исполнения, институционализированные в программах информационных систем, составляющих архитектуру пространства потоков. Возникновение пространства потоков выражает фактически отсутствие связи обществ, основанных в данной местности, и культур с организациями власти и производства, что продолжает доминировать в обществе, не будучи ему подконтрольным. Наконец, даже демократии оказываются бессильны, сталкиваясь со способностью капитала обращаться глобально, секретной передачей информации, рынками, способными проникать или быть игнорируемыми, принятием решений по планетарным стратегиям военно-политического характера без учета знаний о нациях и культурным посланиями, продаваемыми, упаковываемыми, записываемыми, входящими в умы человечества и покидающими его.

То, что возникает в результате процесса реструктурирования, ясно обозначенного в пространстве потоков - это вовсе не пророчество Орвеллиана о тоталитарной вселенной, контролируемой Big Brother на основе информационных технологий. Это гораздо более утонченное и в некоторой степени потенциально более деструктивная форма дезинтеграции и реинтеграции. Нет реального подавления, явного врага, центра власти, которые могут взять на себя ответственность за специфические социальные проблемы. Даже проблемы сами по себе становятся очень не понятными или парадоксально настолько ясны, что не могут быть рассмотрены, поскольку постоянно делаются ссылки на более высокий уровень социальной причинной связи, что невозможно постичь. Главное обстоятельство заключается в том, что социальная значимость испаряется из районов, а следовательно и из общества, и становится выхолощенной и распыленной в реконструированной логике пространства потоков, чей профиль, происхождение и конечная цель не известны, даже для многих реально существующих вещей, интегрированных в сеть обмена. Потоки энергии генерируют энергию потоков, которая представляется естественным феноменом и не может быть предсказанной или контролируемой, но принятой и управляемой.Это очень значимо для настоящего процесса реструктурирования, осуществляемого на основе новых информационных технологий, материально это выражено в разделении между функциональными потоками и исторически определенными местами как двумя раздельными сферами человеческого опыта. Люди проживают в той или иной местности, власть управляет через потоки.

Тем не менее, общества не состоят из пассивных субъектов, вынужденных покоряться структурному господству. Бессмысленность мест, отсутствие власти политических институтов вызывают возмущение и сопротивление со стороны отдельных людей и коллективов, общественных деятелей. Люди подтвердили свою культурную идентичность, часто в пределах территориальных границ, мобилизуя усилия на достижение своих требований, организуя свои сообщества, укрепляя место своего жительства с целью сохранения его значения, восстановления ограниченного контроля за работой и местом проживания, возрождения любви и смеха в абстракции нового исторического ландшафта. Но, как я уже показывал в своем межкультурном исследовании по городским общественным движениям, чаще всего это реактивные симптомы структурных противоречий скорее чем сознательные действия, направленные на социальные изменения. Столкнувшись с переменной геометрией пространства потоков, группы ” корней травы”( grassroot) тяготеют к защите, они связаны территориально или настолько специфичны с точки зрения культуры, что их коды самоузнаваемой идентичности становятся некоммуникабельны в отношении общества, распадающегося на клановые группы, которые с легкостью склонны к фундаменталистским заверениям о своей идентичности. В то время как власть создает определенное функциональное пространство потоков, общества разрушают свою историческую культуру до уровня локализованной идентичности, что восстанавливает значение мест только ценой разрушения коммуникации между различными культурами и местностями. Между внеисторическими потоками и неуменьшаемой идентичностью местных сообществ, города и регионы исчезают как социально значимые места. Историческим результатом этого процесса могло бы быть наступление эры, характеризуемой не простым сосуществованием и исключительными достижениями человека, дезинтеграцией больших сегментов общества и одновременным широким распространением бессмысленного насилия - ввиду невозможности коммуникации превращение других сообществ в “чуждых”, а следовательно, в потенциальных врагов. Глобализация потоков власти и выделения кланов (tribalization) в местных сообществах - это часть того же самого фундаментального процесса исторического реструктурирования: возрастающее расхождение между техно-экономическим развитием и соответствующими механизмами социального контроля за этим развитием.

Данные тенденции не являются неизбежными. Они могут изменяться и должны быть изменены с помощью серии политических, экономических и технологических стратегий, которые могли бы внести свой вклад в реконструкцию социального значения новой исторической реальности, характеризуемой образованием пространства потоков как пространства власти и функциональных организаций…

Новая технико-экономическая парадигма представляет пространство потоков как непреложную пространственную логику экономических и функциональных организаций. Проблема теперь сводится к тому, как объединить значение мест с новым функциональным пространством. Реконструкция социального значения местности (place - based) требует параллельного сочетания альтернативных социальных и пространственных проектов на трех уровнях: культурном, экономическом и политическом.

На культурном уровне территориально обозначенные местные сообщества должны сохранять свою индивидуальность и строить на своих исторических корнях, независимо от своей экономической и функциональной привязанности к пространству потоков.

Символическое обозначение мест, сохранение символов, по которым их узнают, выражение коллективной памяти в практике коммуникаций - это фундаментальные средства, обеспечивающие продолжение существования мест, как таковых, без необходимости оправдывать свое существование исполнением функциональных обязанностей. Однако, в целях предотвращения опасности сверх утверждения индивидуальности местности без ссылки на более широкие социальные рамки по меньшей мере две дополнительные стратегии необходимы: с одной стороны, они должны строить коды коммуникации с другими идентичностями, коды, требующие определения сообществ как подкультур, способных признавать и общаться с культурами более высокого порядка; а с другой стороны, они должны соединять утверждение и символическую практику культурной идентичности с экономической политикой и политической практикой. Таким образом возможно избежать опасности клановости и фундаментализма.

(ПРОМТУРИЗМ?)Населенные пункты города и региона - также должны уметь найти свою особую роль в новой информационной экономике. Возможно, это самое сложное измерение для интеграции в новую стратегию местного социального контроля, так как одной из точных и важных характеристик новой экономики является ее способность вписаться в пространство потоков. Однако, населенные пункты могут стать неотъемлемыми элементами новой экономической географии ввиду специфической природы информационной экономики._В такой экономике главным источником производительности является способность получать и_перерабатывать новую информацию, зависящую от символического манипулирования труда. Этот информационный потенциал труда является функцией его условий жизни, не только с точки зрения образования, но и социальной среды в целом, которая постоянно создает и стимулирует ее интеллектуальное развитие. В фундаментальном смысле, социальное воспроизводство становится непосредственной производительной силой. Производство в информационной экономике приобретает организованный характер в пространстве потоков, социальное же воспроизводство остается локально специфичным. Тогда как общая логика производства и системы управления действует на уровне потоков, связь между производством и воспроизводством - ключевой элемент новых производительных сил - требует адекватной связи с местной информационной системой и развитием труда. Такая связь должна быть признана каждой местностью с тем, чтобы местный труд смог обеспечить навыки, необходимые в производственной системе, именно в точке его соединения с системой производственного обмена. Труд - и отдельные граждане - должны развивать осведомленность о точной роли той деятельности, которой они занимаются (в своей местности) в функциональном пространстве потоков. На основе такой осведомленности им будет легче осуществлять контроль за производственной системой, что в их интересах, И все же экономическая сделка со стороны информационной трудовой силы очень уязвима, если она не будет опосредована социальным влиянием, которое обеспечивается культурной идентичностью, и если она не соединится и не будет осуществлена обновленной политической властью местного правительства.

Местные правительства должны развивать центральную роль в организации социального контроля за местностями над функциональной логикой пространства потоков.

Только через укрепление этой роли населенные пункты смогут оказать давление на экономические и политические организации с целью восстановления значения местного общества в новой функциональной логике. Данное утверждение идет в разрез с широко распространенным мнением о том, что роль местного правительства будет снижена в интернационализированной экономике и в пределах функционального пространства потоков. По-моему, это происходит именно по тому, что мы живем в таком мире, где местные правительства могут и должны играть более решительную роль как представители гражданских обществ. Национальные правительства часто также безвластны как местные, чтобы управлять непознанными потоками. Более того, так как происхождение места назначения потоков не может контролироваться, главный вопрос здесь - гибкость и адаптация к потенциалу и требованиям сети потоков каждой конкретной ситуации, насколько это относится к данной местности. Поскольку местные правительства защищают специфичные интересы, связанные с местным обществом, они могут идентифицировать такие интересы и гибко отреагировать на требования потоков власти, таким образом, определяя наилучшую сделку в каждом случае. Другими словами, в ситуации общего отсутствия контроля, чем более специфична повестка сделки, тем более гибка возможность ответа, положительного и отрицательного, системе потоков, и тем выше шансы восстановления некоторого уровня социального контроля. Было бы поучительно вспомнить о том, что образование мировой экономики с XV по XVI вв. привело к возникновению городов-государств как гибких политических институтов, способных придерживаться стратегии переговоров и разрешения конфликтных ситуации с межнациональными экономическими властями по всему миру. Современный процесс тотальной интернационализации экономики также может привести к возрождению местного государства, как альтернативе функционально безвластных и институционально бюрократизированных наций-государств.

Тем не менее, чтобы местные государства могли обрести столь фундаментальную роль, они должны развивать свою организационную мощь и укреплять власть по двум направлениям по меньшей мере. Во-первых, поддерживая активность граждан, они должны мобилизовать местные гражданские общества на роль сторонников коллективной стратегии по реконструкции значения местности в конфликтной динамике с властями, не имеющими отношения к данному населенному пункту. Организация сообщества, активное участие граждан - это необходимые элементы возрождения местных правительств как динамичных агентов экономического развития и социального контроля. Во-вторых, им необходимо укрепить связь с другими организованными и самоопределившимися сообществами, занимающимися коллективной деятельностью, заботу следует проявить о том, чтобы избежать разделения на кланы и воздействия на материальную базу работы и власти. Местные власти будут не способны контролировать логику пространства потоков, если они останутся привязанными к своей местности, тогда как организации, основанные на потоках, выберут населенные пункты по своему усмотрению, выступая в роли политической власти”, где сообщества, управляемые традицией и обычаем, “непроизвольно” адаптируются к условиям мобильности и переменам.

Предметы власти, насилие и коллективное противостояние оформляют ландшафт как социальный микрокосм. Перед экономической географией стоит задача определения “структурной последовательности” ландшафта. Для радикального экономического географа ландшафт - это tabula rasa накопления капитала. На ней отражена “пространственность” капиталистической модели производства на исторических этапах. С точки зрения такой перспективы, в ландшафте выделяется и повторяется мотив выгоды, движение капитала через инвестирование в промышленность и собственность обращение его в строительстве и реконструкции, между деловой частью города и периферией пригорода. Отношения между социальными классами, в свою очередь, подвержены влиянию “напряженности в сфере свободной географической мобильности и организованных процессов воспроизводства”.

Настоящее структурирование человеческих жизней сопряжено с конфликтами. Оно осуществляет социальный переход от факта локальной политической автономии к фактам местного опыта и коллективного сознания. Но в борьбе за экспансию в окружающей среде и контроль за использованием пространства экономическая власть преобладает над государственной и местной культурой. ” Капитал создает и уничтожает свой собственный ландшафт “.

Экономическая мощь Америки обеспечивает структурированную последовательность ее сменяющихся ландшафтов. Копии Америки с дымовыми трубами и заброшенными местами предшествуют другой исторической фазе, отмеченной супермаркетами, торговыми рядами, богинями офисов. Это в свою очередь ведет также к копированию, заброшенным местам. Сегодня очень сложно понять характер Ландшафта Америки ввиду параллельных комбинаций концентрации и рассредоточения, подъема и спада. В смысле культуры ни один четко очерченный ландшафт не представляет современное американское сообщество. У нас отсутствуют и пространственные образы окружающей среды, адекватно представляющие ландшафт “деконцентрации метрополии” ни на уровне города, ни на уровне пригорода, где проживают американцы. Мартин Хайдегер в начале 1950-х годов описывал американский ландшафт как целую серию не связанных пространств, где массовое производство и массовое потребление производят стандартную, квази-глобальную культуру.

Нужно напрячь воображение, чтобы в таком ландшафте выделить “безместные места”. Местные лидеры бизнеса и политики продолжают поиск адекватного имиджа. Программа экономического роста часто ограничивается созданием микрокосма прошлого или панорамы будущего, а так же представлением этого ландшафта с помощью методов исторической презервации или новой футуристической конструкции, что полностью не сочетается со спецификой мест. Организационный принцип в этих ландшафтах является просто предметом наглядности вне специфического, социального и материального контекста. Так же как Буг Гарденс и Диснейленд деконтекстуализируют будущее, Inner Harbor, Faneuil Holl, South Street Seaport деконстектуализируют прошлое, превращая ландшафт опустошения во внутреннем городе в ландшафт потребления. В лучшем случае, когда рыночные силы разрушают или вновь воссоздают существующий ландшафт, его артефакты сохраняются, восстанавливаются и даже перемещаются чтобы создать “подлинное” чувство места.