Страдание михаила из-за хода развития человечества перед временем действия михаила в земном мире
В дальнейшем поступательном развитии эпохи сознания все больше прекращается возможность связи Михаила с существом человека. В него вступает очеловеченная интеллектуальность. Из чего исчезают имагинативные представления, которые могли являть человеку сущностный разум в Космосе. Лишь с последней трети XIX века открывается для Михаила возможность подойти к людям. Прежде это могло происходить только на таких путях, которые искались как истинно розенкрейцерские.
Своим зарождающимся интеллектом всматривается человек в природу. Тогда он видит некий физический, некий эфирный мир, внутри которых он не находится. Благодаря великим идеям Коперника, Галилея он получает образ внечеловеческого мира; но он утрачивает свой собственный образ. Он взирает на себя самого и не имеет никакой возможности придти к пониманию того, что он такое.
В глубинах его существа пробуждается в нем то, чему предназначено нести его разум. С этим связывает себя его «Я». Таким образом, человек отныне несет в себе троякое. Во-первых, в его духовно-душевном существе является как физически-эфирное то, что некогда, уже во времена Сатурна и Солнца, и затем все снова ставило его в царство божественно-духовного. Это - то самое, где могут идти вместе существо человека и существо Михаила. Во-вторых, человек несет в себе свое позднейшее физическое и эфирное существо, - то, что принесли ему времена Луны и Земли. Все это –– творение и действенность божественно-духовного; но само оно в этом жизненно больше не присутствует. Оно лишь тогда становится снова вполне жизненно присутствующим, когда Христос проходит через Мистерию Голгофы. В том, что духовно действует в физическом и эфирном телах человека, может быть обретен Христос. В-третьих, человек имеет в себе ту часть своего духовно-душевного существа, которая во времена Луны и Земли приняла в себя новую сущность. И в ней остался деятельным Михаил, в то время как в обращенном к Луне и Земле он становился все более бездеятельным. А тут он сохранил человеку его человечески-божественный образ.
Он мог это совершать до начала эпохи сознания. Затем все душевно-духовное человека до некоторой степени погрузилось в физически-эфирное, чтобы добыть оттуда душу сознательную.
Сияюще взошло в сознание человека то, что ему могли сказать его физическое тело и его эфирное тело о физическом и эфирном в природе. И затмилось для его взора то, что ему могли сказать астральное тело и «Я» о самих себе.
Наступает время, когда в человечестве оживает чувство, что оно больше не может подойти к пониманию самого себя. Начинается искание познания человеческого существа. Не могут удовлетвориться тем, что в состоянии дать современность. Возвращаются к исторически более ранним временам. В духовном развитии восходит гуманизм. К гуманизму стремятся не потому, что имеют человека, но потому, что его утратит. Если бы его имели, то Эразм Роттердамский и остальные действовали бы, исходя из совсем другого нюанса души, чем тот, каким для них был гуманизм. Позднее в "Фаусте" Гете открыл образ человека, который человека целиком и полностью утратил.
Это искание "человека" становится все интенсивнее. Ибо есть лишь один выбор: или отупеть в отношении чувства своего собственного существа, или же страстную тоску по нему развивать как некую душевную стихию.
Вплоть до XIX века лучшие люди в различных областях европейской духовной жизни развивают самым различным образом идеи, - исторические, естественнонаучные, философские, мистические, - представляющие стремление найти человека в том, что стало интеллектуальным мировоззрением.
Ренессанс, духовное возрождение, гуманизм спешили, даже рвались к духовности в том направлении, в каком ее не найти; а в направлении, где ее надо искать –– бессилие, иллюзия, оглушенность. И при этом везде прорыв сил Михаила - в искусстве, в познании, в людях, но только еще не в оживающих силах души сознательной. - Колебания духовной жизни. И Михаил, обращающий все свои силы обратно в космическое развитие, чтобы ему достало мощи, сохраняя равновесие, удержать под своими ногами "дракона". Как раз при этом напряжении сил Михаила возникают великие творения Ренессанса. Но они суть лишь обновление через Михаила того, что отвечает душе рассудочной (или душе характера), а не действие новых душевных сил.
Можно узреть, что Михаил преисполнен заботы, - в состоянии ли он достаточно долго одолевать "дракона", когда он воспринимает, как люди в одной области, исходя из вновь полученной картины природы, хотят получить образ человека. Михаил видит, как рассматривается природа и как из того, что называют "законами природы", хотят сформировать образ человека. Он видит, как представляют себе, что определенное свойство животного становится все совершеннее, определенная связь органов становится все гармоничнее и что благодаря этому "возникает" человек. Но перед духовным взором Михаила не возникает "человека", ибо то, что мыслится, как усовершенствование, гармонизация, - всего лишь "мыслится"; никто не может увидеть, что это происходит также и в действительности, ибо это как раз нигде не имеет места.
И вот так живут люди с такими мыслями о человеке - в призрачных образах, в иллюзиях; они гонятся за образом человека, полагая, что он - уже их; в действительности же в их поле зрения нет ничего. "Сила духовного Солнца освещает их души; Христос действует; но заметить этого они еще не могут; сила души сознательной правит в теле; но она еще не хочет вступить в душу. Такой, примерно, можно услышать ту инспирацию, которую в страшной тревоге произносит Михаил. Не придает ли сила иллюзии в человеке такую мощь "дракону", что ему –– Михаилу –– станет невозможным удерживать равновесие?
Другие личности больше стремятся к тому, чтобы с внутренне-художественной силой ощутить природу воедино с человеком. Мощно звучат слова Гете, когда он в прекрасной книге характеризует произведение Винкельмана: "Когда здоровая природа человека действует как целое, когда он чувствует себя в мире как в великом, прекрасном, достойном и драгоценном целом, когда гармоничное удовольствие вызывает в нем чистый свободный восторг, - тогда Вселенная, если бы она могла сама себя ощутить как достигшая своей цели возликовала бы и удивилась бы вершине собственного становления и бытия". В этих словах Гете звучит то, что вызывало пламенную духовность Лессинга, что одушевляло в Гердере его широкий взгляд на мир. И все собственное творчество Гете есть словно всестороннее раскрытие этих его слов. Шиллер в "Эстетических письмах" изображает идеального человека, который, таким образом, как это звучит в словах Гете, несет в себе всю Вселенную и осуществляет это в социальном единении с другими людьми. Но откуда происходит этот образ человека? Он сияет подобно утреннему Солнцу над весенней землей. Но в человеческое ощущение этот образ вошел из созерцания человека Древний Греции. Люди охраняли его, имея сильный внутренний импульс Михаила: но выявить этот импульс они могли, лишь погружаясь душевным взором в прошлое. Ведь Гете, желая пережить "человека", ощущал сильнейшие конфликты с душой сознательной. Он искал его в философии Спинозы; во время итальянского путешествия, когда он заглянул в сущность Греции, он думал, что впервые верно предугадал его. От души сознательной, бывшей в Спинозе, он все-таки в конце концов поспешил уже к угасающей душе рассудочной, или душе характера. От нее он лишь может безгранично много перенести в душу сознательную в своем всеобъемлющем воззрении на природу.
Строго взирает Михаил на этот поиск человека. Правда, в человеческое духовное развитие тут вступает нечто, соответствующее его - Михаила - замыслу: это - человек, лицезревший некогда сущностно-разумное, которым тогда еще правил из Космоса Михаил. Но этот человек, если бы его не охватила одухотворенная сила души сознательной, должен был бы, наконец, отпасть от деяния Михаила и подчиниться власти Люцифера. Что Люцифер при неустойчивом положении космически-духовного равновесия может достичь перевеса, - это вторая страшная тревога в жизни Михаила.
Подготовление Михаилом его миссии, наступающей с конца XIX века, протекает космически трагично. Внизу, на Земле часто господствует глубочайшее удовлетворение от воздействия природного образа; а в области, где действует Михаил, царит трагизм из-за препятствий, чинимых проникновению образа человека в жизнь.
Прежде в лучах Солнца, в сиянии утренней зари, в мерцании звезд жила строгая одухотворенная любовь Михаила; теперь к этой любви добавился оттенок страдания при лицезрении человечества.
Космическая ситуация Михаила стала трагически трудной, но в то же время и побуждающей к решению как раз во время, предшествовавшее его земной миссии. Люди могли удержать интеллектуальность лишь в области тела, а в нем –– в пределах внешних чувств. Поэтому, с одной стороны, они не принимали во внимание ничего кроме того, что им гласили внешние чувства; природа стала ареной внешнечувственного откровения, но это откровение мыслилось вполне материально. В формах природы больше не воспринимали божественно-духовного творения, но нечто лишенное Духа; о чем все же утверждали, что оно производит то духовное, в котором живет человек. А с другой стороны, люди хотели принимать от духовного мира лишь то, о чем сообщали исторические свидетельства. Лицезреть Духа запрещается так же строго в прошлом, как и в настоящем.
В душе человека жило только еще то, что приходит из мира современности, куда не вступает Михаил. Человек стал радоваться тому, что он стоит на "твердой" почве. Он верил, что имеет ее, ибо в "природе" он не искал ничего от тех мыслей, в которых он опасался тотчас же встретить произвол фантазии. Но Михаил не испытывал радости; он должен был в другом для человека направлении, в своей собственной области вести борьбу против Люцифера и Аримана. Это создавало великую трагическую трудность, ибо Люцифер тем легче подступает к человеку, чем больше Михаил, который также оберегает прошлое, должен держаться вдали от человека. Итак, в духовном мире, непосредственно граничащем с Землей, разыгралась жаркая битва Михаила с Люцифером и Ариманом за человека, который в это время в земном мире сам в своей душе действовал против того, что благотворно для его развития.
Само собой разумеется, все это действительно для духовной жизни Европы и Америки; об азиатской же надо было бы говорить иначе.
Гетеанум, 14 декабря 1924.