Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 25 страница

Два общих вопроса, несомненно системного значения, должны быть поставлены в первую очередь: имеет владение юридический или фактический характер и предшествует ли становление владения собственности или следует за ней?

По мнению Г.Ф. Шершеневича (обоснованному только отечественным материалом), "в развитии вещных прав право собственности должно предшествовать владению", вопреки уже упомянутому мнению Мейера, а также К.А. Неволина и К.П. Победоносцева <1>, которые вслед за римскими юристами считали, что "в историческом развитии владение, как отношение фактическое, предшествует праву собственности, как отношению юридическому" <2>. Некоторым образом к этой позиции примыкают и взгляды Л. Кофанова, полагающего, что "римское право собственности проделало длительную эволюцию от законного неотчуждаемого и ненаследуемого владения к квиритскому праву собственности" <3>, хотя, как можно видеть, он считает при этом владение правом.

--------------------------------

<1> О взглядах русских цивилистов на природу владения см.: Казаков В.Б. Владение - факт или право? (Из истории русской дореволюционной цивилистики) // Правоведение. 1988. N 2. С. 73 - 76.

<2> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 154.

<3> Кофанов Л.Л. Указ. соч. С. 158.

Римское право, однако, не дает достаточного материала для столь однозначных противопоставлений. Древнейшей формой вещного спора принято считать legis actio sacramentum in rem. Но он имеет несомненные черты спора о праве принадлежности, а не о владении, во-первых, по своему содержанию, во-вторых, потому, что истцом может быть как невладеющее лицо, так и владелец вещи. Это может служить доводом в пользу мнения Шершеневича. Однако право, которое устанавливалось в этом процессе, еще мало походило на то абсолютное, высшее право, которым стала собственность. М. Казер применительно к legis actio sacramentum in rem говорил, как известно, об "относительном праве собственности" <1>.

--------------------------------

<1> Д. Дождев говорит, что в процессе legis actio sacramentum in rem "каждый из претендентов доказывал не абсолютное право на вещь, а лучшее, чем у противника, реальное полномочие" (Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник. С. 208); см. также работу: Diosdi G. Ownership in Ancient and Preclassical Roman Law. Budapest, 1970, в которой большое внимание уделено концепции относительной собственности М. Казера.

Есть основания принять предположение, что владение имело, конечно, доправовое бытие, никак не связанное, в отличие от других юридических архетипов, с циркуляцией вещей, которое сводилось лишь к защите от внешних посягательств (оставим в стороне очень важный в архаике вопрос о разграничении внутреннего и внешнего вещного мира). Это владение не затрагивало право и, главное, оставаясь чисто материальным, не могло его затронуть. Вовлечение владения в сферу права могло произойти лишь с углублением тех идеальных связей, которые возникали вокруг вещей.

Ведущей архаичной формой вещно-личного единства была в римском праве, как известно, семья, familia. Однако в ее рамках владение вещами как отдельный объект защиты не выделялось, а устанавливаемые на почве перехода вещей связи приводили к правам личного, относительного характера. Заслуживал бы внимания, конечно, вопрос, могло ли так же установиться и владение по праву, которое всегда считалось "по природе" неспособным к существованию in solidum, а тем более - в форме относительной связи (невозможно представить относительность corpus'a владения), если бы попытки рассмотрения этого вопроса не приводили к рассуждениям, неизбежно включающим за посылки результаты последующего исторического развития, а оно дает такое понимание фактического владения, которое всегда подразумевает существование где-то собственника и тем самым прочно связывает владение с собственностью, пусть и в форме оппозиции <1>. Например, такие важнейшие свойства владения, как добросовестность и недобросовестность, характеризуют отношения владельца с собственником. О том же говорит и такая характеристика владения, как possessio ad usucapionem: приобрести собственность по давности значит лишить этого права другое лицо, собственника.

--------------------------------

<1> Есть определенные основания для высказывания: фактическое (незаконное) владение существует, поскольку существует собственность, хотя между ними и "нет ничего общего"; при установлении факта исчезновения собственника частное право стремится восстановить собственность на стороне владельца, если только не имеется публично-правовых препятствий. Тогда утрата владением большей части юридического содержания в условиях неразвитого или разрушенного права и прежде всего права собственности может объясняться именно отсутствием другого члена оппозиции: ведь явление, получающее свое бытие как сторона противоположности, деградирует, когда противная сторона исчезает.

Д. Дождев показал, что первоначально владение сформировалось в отличной от частной семейной, публичной сфере (проявленной, например, в статусе воина), где "существуют только отдельные личности", и это фиксируется позитивным правом, закрепляющим "непосредственную связь вещи с ее конкретным распорядителем". Юридическое признание исключительности этой связи приводит к возможности устранить любое другое лицо, включая прежнего распорядителя и семейную группу. Такая защита приводит к возникновению вещного права - владения - "первое нормативное признание индивидуальной принадлежности вещи в прямом смысле этого слова" <1>.

--------------------------------

<1> Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. С. 134.

Очень упрощая картину, можно предложить весьма условную схему, объясняющую расхождение собственности и владения тем, что первая развивалась на почве familia, усложняясь и углубляясь по мере признания правом автономии лица, а второе, будучи сразу признано публичным правом, и дальше существовало преимущественно в этой сфере, тем более что внешний характер владения вполне соответствовал "простым и надежным" инструментам публичного права.

В римском праве мы обнаруживаем защиту владения независимо от права посредством владельческих интердиктов. Сами по себе эти формы, в наибольшей степени отражающие "чистое бытие" владения (вспомним знаменитое высказывание: "...между владением и собственностью нет ничего общего"), не могли привести к устойчивому состоянию, поскольку принципиально исключали выяснение вопроса о праве и сосредоточивались на временной защите фактически существующего положения.

Нетрудно, конечно, заметить, что отрицание общего между владением и собственностью на самом деле знаменует тот этап, когда эти явления уже находятся в тесном взаимодействии и их общность дает о себе знать, заставляя юристов проводить указанные разграничения, решительно провозглашая их нетождество.

Речь идет о связи между владельческим интердиктом, который именно в контексте упомянутого высказывания Ульпиана рассматривается не в своем самостоятельном значении, а как предваряющий виндикацию этап: решение спора о владении предоставляло благоприятную позицию ответчику (им был владелец, установленный интердиктным производством) и соответственно затрудняло задачи истца, на которого в силу известного процессуального правила возлагалось бремя доказывания собственности уже не в посессорном, а в петиторном процессе <1>. На этой почве и появляются основания считать владение "предвестником собственности" <2>.

--------------------------------

<1> Кажется, именно в этом контексте приобретает смысл заявление: "Источник теории юридического владения следует искать в распределении роли сторон в rei vindicatio" (Сальковский К. Основы системы и истории римского гражданского права. Киев, 1910. С. 218).

<2> Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник. С. 334.

Тот момент, когда подчинение владения собственности привело к изменению и упрощению его первоначального содержания, можно заметить в упомянутом высказывании Ульпиана, которое следовало бы обсудить подробнее. Речь идет о виндикации, когда собственник доказал, что вещь его, и требует ее от владельца. Ульпиан оспаривает ранее высказанные суждения: "Некоторые, как, например, Пегас, считали, что этим иском объемлется лишь такое владение, которое имеется при интердиктах uti possidetis и utribi. Наконец, он говорит, что нельзя виндицировать от того, кому вещь дана на хранение, или предоставлена в ссуду, или сдана внаем, или кто вступил во владение для исполнения легатов или вследствие предоставления приданого либо для охраны (интересов) ребенка, находящегося во чреве, или от того, кому не предоставлено обеспечения вследствие угрожающего ему вреда (cautio damni infecti), так как все эти лица не владеют <1>. Я же думаю, что можно требовать (вещь) от всех, кто держит вещь и имеет возможность ее отдать" <2>. Здесь видно, как разнообразие владельческих отношений, их сложное юридическое содержание нивелируются перед правом собственности, сохраняя, пожалуй, только качество факта, уступающего праву.

--------------------------------

<1> Не владеют в классическом смысле, держат вещь для другого.

<2> Дигесты. 6.1.9. С. 130.

Начавшееся тесное взаимодействие владения и собственности резко обостряет проблему этого их качественного различия <1>, которая в то же время - проблема понятия владения.

--------------------------------

<1> Определение Дигест: possessio - это то, на что нет собственности, при всей категоричности противопоставления выражает, конечно, и наличие общей почвы, на которой и возможно противопоставление.

Во всяком случае, владение, если оставить в стороне его историю в праве, относится к сфере актуального, вещественного <1>, оно существует во времени и как право, и как факт <2>, владение - это "действительность собственности", по словам Иеринга, тогда как в развитии собственности можно заметить движение в сфере идеального, спиритуального, в той сфере, где вообще существуют права.

--------------------------------

<1> Известно, что владение не могло устанавливаться на бестелесные вещи, например сервитуты (Дигесты. 8.1.14; 8.2.32 и др. С. 159, 163).

<2> В этом плане можно указать на выведение Дернбургом владения из прекарного, т.е. по определению временного, отношения, хотя эта теория и не была поддержана другими юристами.

Собственность (впрочем, как и любое субъективное право) сама по себе лишена не только вещественности, но и материальности, не выступает как физическое усилие или даже состояние, чего нельзя, конечно, сказать о владении. Собственность со времен классики не может быть ограничена во времени <1> (из-за чего приходится прибегать к иным формам, например узуфрукту, для установления "временной собственности"), она не ограничена и в пространстве, ибо не может быть такой столь малой либо великой вещи, относительно которой не могла бы быть установлена собственность по причинам пространственного характера. В то время как владение, первоначально охватывающее лишь движимые вещи, которые можно было схватить, только позже, когда источником правового развития уже была собственность, смогло идеально распространиться и на недвижимость. Соотношение их как материального явления и идеального содержания возникающего абсолютного права в какой-то мере позволяет понять некоторые начальные моменты развития (например, по мере возрастания значения сознания и воли лица возрастало и понимание идеальности права и т.д.).

--------------------------------

<1> На раннем этапе допускалось право собственности на время (см.: Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 2. С. 6 и др.), что, по-видимому, можно считать реликтом еще более раннего сходства по ряду признаков между продажей и арендой.

В этой динамике строго однонаправленное, а значит, и параллельное движение было невозможно, так как сами источники права были лишены монизма: вместе с отделением личности от общности (причем и от племени, и от семьи) происходило отделение вещей от лиц. Все эти процессы шли в разных плоскостях и с разным ускорением.

Применительно к ранним этапам римского права затруднительно говорить о четком противопоставлении владения и собственности. В иных архаичных системах такое разделение, насколько известно, проводилось еще слабее или не проводилось вовсе. Например, довольно глубокая догматическая разработка оснований собственности в древнеиндийском праве, сменившая период, когда "понятия "собственность" и "владение" не дифференцированы", привела к выделению трех оснований (процессуальных "праманов") собственности: документа, свидетельских показаний и пользования, причем последнее, имея сходство с древним римским usus и так же порождая приобретение по давности, учитывает волю прежнего собственника, отказавшегося от вещи. Можно, однако, заметить, что при этом владение никак не выделяется, будучи поглощено либо собственностью, либо пользованием <1>.

--------------------------------

<1> Самозванцев А.М. Система юридической аргументации в древнеиндийском праве // Древняя Индия: Язык, культура, текст. М.: Наука, 1985. С. 260 - 263.

Утрата манципацией универсального значения и вытеснение ее традицией через становление бонитарной собственности, сыгравшей роль переходной формы <1>, придает владению новое качество перехода к собственности, которое оно уже не утрачивает в дальнейшем. Владение начинает играть роль знака, вестника собственности <2>, заняв центральное место в ритуале традиции (это нужно специально подчеркнуть, ибо передача вещи вне системы традиции не порождает юридического эффекта, соответственно и владение остается юридически бессодержательным, "бесцветным", по словам Казера).

--------------------------------

<1> Само название "бонитарная (преторская) собственность" уже выводит явление за пределы владения, в то же время это еще и не собственность. Эннекцерус придает этому праву промежуточное положение между владением и собственностью: "оно сильнее владения, но слабее собственности" (Эннекцерус Л. Курс германского гражданского права. Т. 1. Полутом 1. М., 1949. С. 271).

<2> Именно реальность, материальность владения приводит к установлению "принципа публичности", состоящего в том, что "для передачи права собственности на вещь недостаточно наличия договора: дополнительно требуется соблюдение открытости (публичности) процесса" (Венкштерн М. Основы вещного права // Проблемы гражданского и предпринимательского права Германии / Пер. с нем. М., 2001. С. 169). Здесь не только иная форма высказывания о традиции (для возникновения собственности пригодна не только традиция), но и связь владения и собственности.

Обозначив переход собственности, владение и после совершения традиции продолжает, конечно, служить знаком собственности (ведь нахождение вещи у данного лица - следствие того, что она им получена по традиции). В результате юридическое значение (постоянное употребление слов с корнем "знак" - не самый лучший стиль, но здесь это несет и дополнительный смысл, подчеркивая, что знаковость владения - способ обретения им правовых, т.е. идеальных качеств) владения надстраивается над его материальностью, а их связанность, состоящая в важности для собственника материальной субстанции вещи, не столько проясняет юридическую ситуацию, сколько вводит в нее новые усложняющие элементы <1>.

--------------------------------

<1> Например, вполне тривиальное замечание Д.И. Мейера о том, что владение значительными вещами, в частности недвижимостью, само по себе доставляет собственнику выгоды, укрепляя его кредитоспособность, привлекает внимание к ситуации окончательного смешивания материальной и знаковой сути владения.

Но продолжает существовать и отдельная владельческая защита, никак не увязанная с каким-либо правом и прямо противопоставленная ему.

Такая множественность явлений владения приводит к различным попыткам их разграничения.

Можно указать, например, на владение для давности, владение, не приводящее к приобретению по давности, но дающее владельческую защиту, владение для другого (detentio, держание, опосредованное владение, владение слуги), не дающее никакой защиты детентору, но предоставляющее такую защиту номинальному владельцу.

Средневековым правом было создано понятие "сейзины", сохраняющее значение в современном англосаксонском праве. Сейзина защищалась независимо от собственности на земельный участок. В этом понятии "переплелись правовые и фактические элементы. Она означала не просто - и даже не обязательно - фактическое пребывание на земле или физический контроль над ней. В этом сейзина отличалась от римского понятия владения. Например, человек мог сохранять сейзину на землю, находясь в крестовом походе или паломничестве. Однако сейзина означала не просто - и даже не обязательно - право собственности. Так, наследник или пожалованный леном, но еще не вступивший на свою землю, не имел и сейзины на нее. По сути, сейзина была юридическим правом на сохранение фактической ситуации, а это право проистекало из предшествующего пребывания в этой фактической ситуации" <1>.

--------------------------------

<1> Берман Г. Западная традиция права: эпоха формирования / Пер. с англ. 2-е изд. М.: Изд-во МГУ, 1998. С. 297. Автор ссылается на работу классика общего права Ф. Мейтланда с характерным названием "Тайна сейзины".

Различались seisin animo и seisin corpore. Очень важно, что, как только было выработано понятие сейзины и ее защиты посредством writ of novel disseisin (восстановление сейзины), появилась возможность "держать" и защищать также сейзины на должность, на свободу, на права. Отмечается, что стимулом защиты сейзины независимо от собственности являлось стремление короны вторгнуться в юрисдикцию феодальных судов, рассматривавших споры о праве собственности, и "вырвать власть у баронов" (Там же. С. 426 - 427).

Германскому средневековому праву было известно аналогичное сейзине понятие "gewere", которое обычно переводится как "владение". Однако gewere, как это свойственно большинству средневековых прав на вещь, хотя и не являлось правом собственности, но не было и простым владением, т.е. только фактическим обладанием вещью, оно занимало переходное положение <1>. А.К. Митюков полагает, что gewere, saisine отличалось от собственности тем, что являлось не абсолютным, а относительным правом, давая защиту только от продавца (давшего в силу купли-продажи обязательство не нарушать владение покупателя и помогать ему в споре с третьими лицами), но не от третьих лиц <2> (здесь уместно вспомнить об относительной собственности М. Казера). Gewere включало в себя определенные правовые возможности, не всегда одни и те же, но это было все же именно право. В дальнейшем gewere послужило основанием для некоторых построений немецких пандектистов, а также для формирования такого феномена, как право владения в германском праве. Понятно, что перенесение этого феномена в иные системы прав, в том числе российского, лишено оснований.

--------------------------------

<1> Венедиктов А.В. Избранные труды по гражданскому праву: В 2 т. М., 2004. Т. II. С. 340.

<2> Митюков А.К. Ответственность продавца за эвикцию в историко-сравнительном освещении. Киев, 1906. С. 149.

Кроме того, сейзина - не право, а, как точно выразился С.П. Никонов, "внешняя форма, в которой проявлялось вещное право в средние века" <1>. Иными словами, и на почве сейзины нет оснований для недопустимого отождествления права (идеального по своей сути) с владением как материальной формой его проявления, что является пороком, присущим всем концепциям "права владения".

--------------------------------

<1> Никонов С.П. Развитие защиты владения в средневековой Европе. Харьков, 1905. С. 38 (так высказывался исследователь сейзины Альбрехт, полагая, что за "внешним юридическим нормальным признаком вещных правомочий" может быть любое право - от "простой прекарной детенции" до "абсолютного права собственника" (Там же. С. 50 - 51). С.П. Никонов не соглашался с иными выводами Альбрехта о том, что сейзина может быть одновременно и правом, и фактом (Там же. С. 52).

Не вступая в эту дискуссию по существу, все же замечу, что признание возможности существования просто possessio в форме сейзины (а таких взглядов, кажется, не был чужд Альбрехт) естественно приводит к суждению о фактической природе сейзины в этом случае; спор, стало быть, сводится к тому, всегда ли за сейзиной скрывается то или иное право.

Отдельно стоит владение как материальная сторона собственности, которое вовсе не имеет значения, пока не противопоставлено собственности в качестве объекта защиты. При этом владение как материальное явление права в той же мере присуще и другим правам на вещи, в том числе основанным на обязательстве.

Наконец, в российской системе права многими выделяется еще и "правомочие владения", которое, как можно заключить из высказываний некоторых авторов, может передаваться собственником третьим лицам.

На этом весьма пестром фоне продолжается старая дискуссия о том, является ли владение правом или фактом <1>. (Е.А. Суханов, ссылаясь на В.М. Хвостова, справедливо отмечает, что в том виде, как эта дискуссия представлена в отечественной литературе, она идет от спора о природе владения между Иерингом и Савиньи <2>.)

--------------------------------

<1> См., например, приведенные Дернбургом суждения Павла и Папиниана по этому поводу (Дернбург Г. Указ. соч. С. 2).

КонсультантПлюс: примечание.

Статья Е.А. Суханова "К понятию вещного права" включена в информационный банк согласно публикации - "Правовые вопросы недвижимости", 2005, N 1.

<2> Суханов Е.А. К понятию вещного права // Гражданское право. 2004. N 1. С. 11 - 12. Автор здесь же (как и в других своих работах) показывает, что владение не может считаться вещным правом.

Признание владения правом (или фактом) в современном праве имеет главным образом системные последствия, что предопределяет обострение этой проблемы в периоды кодификации. В наших условиях этот вопрос связан, кроме того, с проблемой "триады", а также с техническими аспектами прежде всего судебной практики. Но рассмотрение его крайне затруднено, если учесть, что классическая постановка проблемы имеет в виду незаконное владение <1> (в понятиях российского права), владение без основания, а в текущей отечественной юридической практике чаще всего подразумевается владение, полученное по действительной сделке от собственника, т.е. законное. Но найти общую почву незаконному и законному владению невозможно, а применительно к дискуссии о сути владения их отождествлять просто бессмысленно.

--------------------------------

<1> "В отношении сущности владения не много значит, владеет кто правомерно или неправомерно" (Дигесты. 41.2.3.5). Это абсолютно точное замечание игнорируется всеми отечественными поклонниками идеи "права владения". А без понимания смысла этого классического суждения вообще нельзя понять, что такое владение.

Когда мы говорим о владении, следует все же иметь в виду скорее незаконное владение. Сам этот термин, калька с латинского iniusta possessio, является безусловно неудачным, что отмечалось еще Д.И. Мейером, предлагавшим называть его не незаконным, но юридическим <1>. Во-первых, этот термин отражает совсем не то, что имелось в виду в римском праве, где под iniusta possessio понималось порочное владение, полученное от прежнего владельца силой, или тайно, или до востребования, и потому не защищаемое от него. При этом оно все же защищалось от третьих лиц, нарушающих владение. Беспорочное владение (iusta possessio) защищалось не только от третьих лиц, но и от прежнего владельца. Таким образом, само противопоставление "законного" и "незаконного" владения имеет смысл лишь в рамках владельческой защиты, т.е. защиты от посягательств на владение вещью независимо от права на нее.

--------------------------------

<1> В дореволюционном праве термин "незаконное владение" употреблялся наряду с упоминанием такого владения как "неправильное", "самовольное", "неправое" (см.: Трепицын И.Н. Приобретение движимостей в собственность от лиц, не имеющих права на их отчуждение. Варшава, 1907. С. 417 и сл.). Автор показывает, что добросовестное владение, также упоминаемое в законе, было владением незаконным, что соответствовало "господствующему мнению" (Там же. С. 422).

Но в российском праве обычная владельческая защита долгое время не признавалась вовсе, а нынешний ГК РФ допустил ее в усеченном виде, на основании п. 2 ст. 234 ГК, как об этом уже говорилось. При отсутствии традиционной владельческой защиты выделение законного и незаконного владения утрачивает связь с классическими понятиями и не может не приобретать собственного смысла. Этот смысл мы можем вывести только из ст. 301 ГК, противопоставляющей незаконное владение уже не прежнему владельцу, как это было свойственно iniusta possessio, но собственнику. Теперь незаконный владелец - это такой владелец вещи, который не может сослаться на свой титул, т.е. на то, что получил вещь по воле собственника. Ведь если он может указать, что получил вещь по воле истца, то в иске по ст. 301 ГК должно быть отказано и будет рассматриваться спор, вытекающий из личных отношений истца и ответчика.

Владелец, владеющий на основании волеизъявления собственника, договора с ним, - это законный владелец <1>. Впрочем, идея жесткого противопоставления, заложенная в том понятии незаконного владения, которое дано в ст. ст. 301, 305 ГК, позволяет ограничиться точным определением одного вида владения, отнеся к другому все прочее. Поэтому можно сказать, что законным является владение, не являющееся незаконным.

--------------------------------

<1> Небольшие отличия имеет владение в силу вещного права, которое незаконным, конечно, не является. Хотя вещные права возникают, как правило, по воле собственника, переходят к другим лицам они в силу присущего им права следования уже без учета воли собственника. Впрочем, остается возможность возвести владение по вещному праву к когда-то выраженной воле собственника.

Законное владение имеет в своей основе тот или иной частноправовой титул арендатора, хранителя, подрядчика. Этим титулом, дающим право, обязанность, определяются границы владения, его условия. Например, арендатор пользуется вещью, а хранитель нет. Законное владение защищается по тому праву, которое имеется у владельца, - по праву арендатора, подрядчика и т.д. Никакого отдельного и одинакового для всех "права владения", как считают некоторые наши цивилисты, не существует, и никакой нужды придумывать его, конечно, нет. Более того, владение защищается и без всякого права на вещь, как это происходит, когда защищается нарушенное третьими лицами владение хранителем или перевозчиком, владеющими в силу субъективной обязанности, а не права.

Суть права, конечно, не в способе его защиты, а в способе его осуществления (иначе у нас было бы столько прав, сколько способов защиты указано в ст. 12 ГК; но их, как известно, в сотни раз больше). Как верно заметил применительно к виндикационному иску Савиньи, способ защиты является "явлением случайным", а потому, на мой взгляд, не пригоден для квалификации защищаемого феномена. Владение как способ осуществления права (но не как само право - ведь нельзя смешивать право с его осуществлением, как нельзя смешивать возможность и действительность) предполагает во всяком случае то или иное пользование именно для получения тех полезных свойств вещи, которые недоступны субъекту права без физического доступа к вещи, без обладания вещью и дается ему возможность вещью овладеть. Интерес в пользовании вещью приводит к возникновению права, реализующегося во владении.

В неразвитых системах права (а именно такие служат историческими образцами для права российского) "различные вещные права проявлялись в однообразном виде, являясь как бы различными лишь степенями одного общего выражения, которое можно назвать правом пользования вещью" <1>. Похвальное с исторической точки зрения стремление к однообразию, проявляемое в современной концепции владения как разновидности неведомого и безымянного вещного права, наталкивается, однако, на тот непреодолимый факт, что хранителям, перевозчикам и некоторым другим законным владельцам никакого пользования вещью не дозволено и тем самым никакого основания для возникновения у них права не вещь, конечно, нет. Они в отношении вещи - лица, безусловно прав лишенные и имеющие только обязанности, ибо без пользования вещью не может быть права на вещь, реализуемого посредством владения, хотя вполне может быть законное владение как условие надлежащего исполнения обязательства.