Высшая школа и стеклянная дверь
Лето после выпуска из колледжа я провела дома. Тогда же я построила себе новый станок. Работал он гораздо лучше, чем предыдущие модели. Я ввела некоторые усовершенствования, как, например, мягкую обивку панелей и подушечку под подбородком. Используя пресс-машину, я училась контролировать свою агрессивность и принимать любовь окружающих.
Порой нервные приступы совсем меня оставляли, но в эти периоды облегчения разыгрывались экзема и колит. Временами приступы колита становились столь сильны, что я по три недели питалась одними йогуртами и желе. Я понимала, что все эти хвори имеют нервное происхождение, и для избавления от них я должна научиться не сдерживать своих чувств.
Мой новый станок подходил мне гораздо больше предыдущих. Его мягкое давление уносило прочь возбуждение и агрессию, и, находясь в нем, я уже не могла предаваться тревожным или злым мыслям. Эта машина требовала от меня спокойствия и расслабленности, иначе пребывание в ней становилось неприятным.
Порой я относилась к станку двойственно. С одной стороны, я побаивалась его оттого, что в нем теряла власть над своими чувствами. Но с другой, я понимала, что это необходимо: ведь если я не научусь испытывать позитивные, приятные эмоции, негативные и агрессивные возьмут надо мной верх. Чем охотней я смогу измениться, тем скорее научусь сопереживать и сочувствовать другим людям.
Теперь даже кошка стала больше ко мне ласкаться. Думаю, она чувствовала, что от меня исходит положительная аура. Очевидно, чтобы подарить кошке чувство любви и покоя, я должна была сначала сама испытать это чувство в пресс-машине.
Однако, несмотря на всю мою браваду, я все еще стеснялась использовать станок, когда мама сидела в соседней комнате. Она прочла мой доклад об экспериментах со станком и одобрила его, однако я чувствовала, что какая-то настороженность у нее остается. Мне хотелось, чтобы она сама испробовала мою новую модель, но каждый раз, когда об этом заходила речь, мама придумывала какой-нибудь предлог для отказа.
В сентябре я переехала в Аризону и поступила в высшую школу на отделение психологии. Казалось бы, есть чем гордиться, особенно если вспомнить ту истеричную, драчливую, не способную связно говорить девочку, какой я была еще не так давно! Однако меня обуревали сомнения и мучило чувство своей неполноценности. Я отчаянно искала смысл жизни. В этом состоянии я доходила до нервных приступов. Больше всего я боялась, что очередной сильный приступ случится на людях.
Фиксация на чем-либо помогала мне снизить нервное напряжение. Очередным моим увлечением стала дверь — но не обычная дверь, как в Вороньем Гнезде, или дверца на крышу, как в колледже, а автоматическая скользящая стеклянная дверь. Простая и в то же время непостижимая. Снова и снова я спрашивала себя: чем она так занимает меня? "Пройти сквозь дверь" всегда означало для меня "сделать шаг вперед". К какому же шагу зовет меня эта новая дверь?
Сперва мне пришло в голову, что проходить сквозь стеклянную дверь не запрещено. При преодолении предыдущих дверей к прочим ощущениям примешивался сладкий трепет от того, что я совершала нечто "противозаконное", рисковала быть пойманной — и не попадалась. Но через стеклянную дверь в магазине ежедневно проходят тысячи покупателей!
Тем не менее при виде этой двери мне становилось физически дурно. Дрожали ноги, на лбу выступал пот, в желудке все переворачивалось. Я проходила внутрь, надеясь, что тошнота останется за дверью, — но она не проходила. Преодолев заветный порог, я останавливалась, прислоняясь к стене, с дрожью, бьющимся сердцем и тошнотой, подступающей к горлу. Не раз мне приходило в голову разбить стеклянную дверь и избавиться от этого наваждения!
Я пыталась объяснить себе появление данной фиксации. Почему меня так притягивает эта дверь? Чего я боюсь? Что особенного, в конце концов, скрыто в этой чертовой стекляшке?!
Затем мне пришло в голову, что у магазинной Двери есть еще одно необычное свойство: прозрачность. Никаких секретов! Я писала в дневнике:
"Просто стеклянная дверь... И однако она делит мир надвое. Мне кажется, в те две секунды, что я трачу на проход через дверь, совершается нечто значительное — как будто переход из одного душевного состояния в другое. Неважно, сколько раз я пройду туда и обратно: я останусь в том же самом мире — другим станет лишь мое видение этого мира. Меняется только состояние души, а внешний мир остается неизменным. Никаких тайн!"
После трех недель борьбы со стеклянной дверью я наконец вошла в магазин как обычный покупатель: не пробежала и не проскочила, а просто вошла. Однако этого было недостаточно. В следующие нескольких недель я часто заходила в тот же магазин. Однажды я прошла туда и обратно десять раз подряд. Единственное, чего я боялась, — показаться смешной. Менеджер в магазине заметил меня, но, к счастью, не сказал ни слова.
Не только увлечение стеклянной дверью не давало мне покоя, те же чувства вызывал и станок. Умом я понимала его пользу, однако перед глазами у меня все время стоял настоящий станок для скота — грубый сельскохозяйственный механизм. Мне было трудно признать, что тот станок и моя пресс-машина — фактически одно и то же. Станок на ранчо предназначался для удержания животного во время болезненных операций; таким образом, для меня с ним связывалось представление о жестокости. Конечно, говорила я себе, в принципе возможно, что какой-нибудь садист, загнав беззащитную корову в станок, начнет над ней издеваться, но, как правило, животноводы обращаются со скотом мягко. Станок необходим, чтобы удерживать животное во время клеймения или вакцинации. Главное в нем — не воображаемая жестокость, а реальная польза.
Первый мой станок, созданный по образцу устройства на ранчо, обеспечивал такое же по силе и качеству давление. Со временем, привыкнув к давлению, я создала новую модель — более мягкую.
Но в то время я еще не разобралась с этим парадоксом пользы-отвержения, и стоило мне увидеть в газете рекламу станков для скота, меня захватывал поток противоречивых мыслей и эмоций. Чтобы встретиться со своими страхами лицом к лицу, я сфотографировалась в настоящем станке для скота, увеличила фотографию и повесила ее на стенку. Наконец я научилась думать о своем станке с нежностью и удовольствием. Благодаря этому и мое отношение к людям стало более дружественным. Однако где-то в подсознании я по-прежнему боялась тех мыслей и чувств, что пробуждал во мне станок.
На очередной Аризонской ярмарке я получила еще несколько уроков. За семь лет до того мне безумно нравилось катание на аттракционе "Сюрприз". Согласно данным исследований, аутичные дети часто сперва пугаются быстрого движения, но потом увлекаются им так, что не могут думать ни о чем другом. Итак, я снова купила билет на "Сюрприз", и еще несколько кусочков сложились в общую мозаику. Ученые установили, что аутичным Детям, как правило, нравится интенсивная стимуляция, даже такая, которая для нормального ребенка была бы болезненной. Возможно, именно стремление к интенсивной стимуляции заставляет некоторых аутичных детей причинять себе боль. Я вдруг поняла, что "Сюрприз" — не просто предшественник моего станка, он действует раза в два сильнее, чем станок на ранчо! Центробежная сила буквально приклеивала меня к стенке. Мне оставалось только отдаться возникающим ощущениям. Какой-то выступ на стенке больно давил в спину; однако я понимала, что только такие ощущения, грубые и дикие, могли семь лет назад пробить мой защитный барьер и заставить что-то почувствовать.
После катания на карусели я увидела рекламный плакат с изображением станка для скота. Меня охватил поток противоречивых мыслей и чувств, и я в страхе отступила.
Теперь, когда я стала старше и преодолела свое| тактильно-защитное поведение, "Сюрприз" больше! не доставлял мне удовольствия: я уже не чувствовала | ничего, кроме головокружения и тошноты. В моей! первой пресс-машине я тоже сжимала себя почти вдвое сильнее, чем в последующих моделях. Постепенно я привыкла к мягкости, и слишком сильное давление стало мне неприятно.
Тем вечером я написала маме письмо, где рассказала, что часто чувствую себя ненужной, поведала о своей фиксации на стеклянной двери и о внутреннем конфликте, связанном со станком. Может быть, я просто ненормальная, которая одержима безумной идеей?
Со следующей почтой я получила мамин ответ:
...Ты должна гордиться тем, что не похожа на других. Великие люди, принесшие много пользы человечеству, были не такими, как все, и искали свой жизненный путь в одиночку. Пусть приспособленцы и социальные трутни беззаботно порхают по жизни; ты, Темпл, призвана к настоящей работе.
И, дорогая, не беспокойся о своем станке! Это просто удобное устройство. Помнишь, когда ты была маленькой, то ненавидела все "удобное" ? Просто терпеть не могла! Но сейчас тебе понадобился станок — и это естественно. Самое трудное в жизни — понять, что в тебе самой не все просто и гладко. Сейчас незрелая часть твоей души задерживает зрелую, мешая ей двигаться вперед. Не стыдись своих "детских" чувств и фантазий. Они необходимы: из них человек черпает жизненные силы.
Тебе необходимы символы. Ты их любишь. Подобно художнику, ты символами выражаешь свои чувства. В конце концов, все искусство насквозь символично...
Несколькими днями позже я поняла, что страдаю от старого и знакомого синдрома — тоски по привычным условиям, привычным занятиям, привычным товарищам и учителям. И дело вовсе не в моей "неприкаянности": просто я реагирую на новых людей, новое окружение и новые предметы, как типичный человек с аутизмом, — например, мучаюсь приступами колита. В это время я наконец поняла, что высшая школа — не единственный для меня путь. Я могу лезть из кожи вон, чтобы защитить диплом; но стоит ли ради этого губить здоровье? Ведь можно просто работать не надрываясь и не мучая себя. В конце концов, изучить статистику — это не цель жизни!
Иногда, входя в супермаркет, я снова ощущала прежний страх перед стеклянной дверью. Наконец я решила, что страх уйдет постепенно — так же, как постепенно приходит понимание.
Всю осень я боролась с новыми проблемами — и со старой проблемой станка. "Как может, — думала я, — грубое механическое устройство, предназначенное для скота, порождать чувство нежности и за-| боты?" Я размышляла о религии и о том, как религиозные символы произошли из грубых языческих! культов. Даже сейчас, когда изначальный символ изменился, его эмоциональное воздействие по-прежнему огромно. Так и с моим станком. Изначально эта машина воплощала мощную, подавляющую силу. Новая модель действует более мягко, и благодаря этому с большей силой и настоятельностью пробуждает эмоции, связанные с нежностью и любовью.
...Некоторые спрашивали меня, как я, любя кошек, могу ставить над ними эксперименты? Я не знала, что ответить. Похожие вопросы о моем станке задавала я себе. Как может устройство, предназначенное для насилия над животными, рождать в человеке любовь к ближнему?
Глава 10
За стеклянной дверью
В феврале 1971 года я впервые работала со станком для скота на ферме. Через мой станок прошло около 130 животных. До тех пор мне случалось только смотреть на процесс со стороны. Но на этот раз один из ковбоев не вышел на работу, и трем другим требовалась помощь — поэтому они не возражали против моего участия. Сначала я неправильно установила размеры головного отверстия — и теленок выскользнул наружу. Но в дальнейшем я не подвела ни разу — работала так, словно занималась этим всю жизнь! Вместе с другими работниками я выполняла все обычные операции: клеймение, кастрацию, уколы.
Ковбои на пастбище относились к своей работе с почти детской беззаботностью. Они включали радио и едва не приплясывали под звуки латиноамериканской музыки.
Когда первый теленок выскользнул из станка, мне стало стыдно: теперь из-за моей ошибки другим придется его ловить и тащить обратно. Но трое моих напарников отнеслись к этому снисходительно.' Один из них сказал: "Забудь об этом! Такое время от времени бывает с каждым. Ты все делаешь правильно".
К концу дня я безумно гордилась собой. Товарищи-рабочие говорили, что я быстро учусь. "Отлично получается, сестренка! Из тебя вышел бы классный ковбой!" — заметил один из них. Я уходила с фермы, гордая своими сельскохозяйственными достижениями, а еще больше тем, что сумела наладить отношения с ковбоями.
По пути домой я остановилась перед супермаркетом — и вошла. Я не ждала, пока дверь распахнется перед кем-нибудь другим, и не врывалась в магазин, словно за мной гонится стадо быков, — просто вошла, как нормальный человек. Отношения с людьми, думала я, подобны скользящей стеклянной двери. Дверь открывается медленно; к ней нельзя применять силу, иначе она разобьется. Точно так же нельзя давить на людей — тогда ничего не получится. Один неловкий толчок — и все рухнет. Одно неосторожное слово — и погибнут ростки доверия и уважения, на создание которых ушло, может быть, несколько месяцев.
В тот вечер студенты нашего отделения устроили вечеринку, и я пошла туда вместе с остальными. Гости разошлись, и мы с хозяином остались вдвоем. Он заметил:
— Темпл, ты сегодня какая-то другая. И все прочие это заметили.
— Я вовсе не другая.
— Ты разговариваешь с ребятами, и, похоже, тебе действительно с нами интересно!
— И что же?
Он нерешительно откашлялся.
— Ну, это не твой стиль.
— Как же я веду себя обычно? Он уставился в пол. Прошла минута, прежде чем он снова поднял глаза.
— Ну, сказать по правде, многие считают тебя холодным и бесчувственным человеком. Некоторые твои замечания на занятиях могли бы отпугнуть и гадюку.
Мне хотелось ответить: "Но это же было до того, как я работала со станком и прошла через стеклянную дверь!" Но я промолчала. Он бы не понял. Я просто поблагодарила за вечеринку и пообещала приложить все усилия, чтобы стать дружелюбной. Возвращаясь к себе в комнату, я обдумывала его слова; и вдруг до меня дошло — это в двадцать-то с лишним лет! — что я не такая, как другие. В младших классах мне казалось, что мои товарищи какие-то не такие; в старших классах я порой чувствовала себя чужой всем вокруг — но только сейчас по-настоящему поняла, что я действительно другая. У меня — аутизм. Я совершенно особенный человек!
В свободное время я по-прежнему работала на ферме. Сперва коровы не особенно меня занимали. Как многие люди в сельском хозяйстве, я смотрела на них как на что-то неодушевленное. Но чем больше я увлекалась работой, тем сильнее менялось и отношение к скоту. Люди, очень милые друг с другом, порой бывали жестоки с животными: били их, тыкали палками, подгоняли ударами. Это меня расстраивало.
Позже у меня появилась возможность устроиться на работу в компанию по продаже сельскохозяйственного оборудования, распространяющую станки и кормушки для скота. В одну из своих поездок я доезжала мимо Бифленда — самой большой на Юго-Западе скотобойни. Я съехала на обочину долго смотрела на здания бойни — высокие, белоснежные, впечатляющие. Детство и юность я провела в восточных штатах и никогда не видела боен. Мне вспомнились коровы и телята, с которыми я работала на пастбище. Всех их ожидала одна судьба — смерть в аккуратном выбеленном доме, похожем на больницу, с деревянным настилом у одного выхода и множеством грузовиков на стоянке у другого. Словно турист у стен Ватикана, я гадала, что же происходит там, внутри. Я спрашивала себя, позволяют ли люди животным встретить смерть со спокойным достоинством или, может быть, волочат их под топор, осыпая бранью и ударами... Что же происходит за этими белоснежными стенами, из-за которых доносится шум работающих механизмов? Я твердо решила попасть внутрь и своими глазами увидеть, что делается на бойне. Это желание стало моей новой навязчивой идеей — но не такой, как стеклянная дверь. Бифленд был вполне реален.Мнепредстояло встретиться с тем, чего страшатся все люди, — со смертью, и попытаться понять, зачем я живу.
Наконец мне удалось попасть в Бифленд — и я была поражена собственным спокойствием. Животные просто поднимались по настилу. Раз! — и все кончено. Наносящее удар устройство вызывало у животных мгновенную смерть. Оно вбивало отводящийся заостренный стержень глубоко внутрь их мозга, несомненно, причиняя им меньше боли, чем они терпят во время клеймения и вакцинации, когда. грубые рабочие затаскивают их в станок.
В конце второго года обучения в высшей школе я сменила специализацию с психологии на зоологию. Кажется, вся моя жизнь — от детской любви к верховой езде до увлечения коровами и станком для скота на ранчо тети Энн — обнаруживала именно это призвание. Я по-прежнему подрабатывала продажей станков и потому часто бывала на фермах — в итоге переход к занятиям животноводством на научной основе оказался для меня вполне естественным.
Также естественным было для меня стремление постоянно усовершенствовать свою пресс-машину. Увидев на пастбище станки с гидравлическим управлением и ворота загонов, открывающиеся с помощью воздушного цилиндра, я решила поставив такое же устройство и на пресс-машине. Тогда я смогу, находясь внутри, нажатием на рычаг контролировать силу давления. Изучив современное гидравлическое оборудование для ферм и устройство ворот на сыроварнях, а также некоторые принципы инженерного дела, я смогла установить на пресс-машине воздушный цилиндр и регулирующий клапан, Это устройство сделало машину комфортней в использовании. Давление медленно нарастало и также медленно ослабевало, и возникающие при этом успокаивающие ощущения "растапливали" любые внутренние барьеры. Сперва это пугало меня. Я чувствовала себя уязвимой.
В дневнике я записала:
Может быть, я боюсь открыть дверь и увидеть, что том, по другую сторону. Ведь когда дверь откроется, я уже не смогу отказаться от того, что увижу! Временами в пресс-машине я чувствую себя, словно дикий зверь, страшащийся любых прикосновений. Сперва я пугаюсь, но постепенно привыкаю к новому ощущению. Это четвертое крупное усовершенствование моей пресс-машины. И каждое усовершенствование помогает мне все сильнее преодолевать тактильно-защитное поведение, отгораживающее меня от остального мира.
Рождество 1973 года я провела в родительском доме, страдая от одного из сильнейших в жизни нервных приступов. Главной его причиной послужила утрата привычной обстановки, что всегда тяжело переносится при аутизме. Другая причина — время года. Не успевало рассветать, как тут же темнело.
Уже несколько лет я жила в Аризоне и занималась привычной работой — и вдруг совсем другие условия, события, обязанности. Я поняла, что рождественские каникулы тяжелы для меня по нескольким причинам: прежде всего, я оказалась на "чужой территории", где я—не хозяйка, а гостья; мне пришлось думать почти исключительно о других и об их нуждах; я оторвана от главного предмета своих интересов — коров, ферм, станков для скота; и пресс-машины тоже нет рядом. Еще один важный фактор — уязвленная гордость. Я опубликовала несколько статей в местном журнале для фермеров — но в Нью-Йорке об этом уважаемом издании никто и не слышал, и мои достижения сразу как-то съежились.
Я поговорила с мамой, и она предложила мне записать свои мысли и оформить их в виде журнальной статьи — статьи обо мне. Она сказала: "У тебя есть выбор, Темпл. Можешь выбрать самый легкий дуть — и вернуться в Аризону, а можешь остаться Здесь до 27-го — и закончить статью".
Я осталась. Возможно, моя нервозность была отчасти вызвана старыми воспоминаниями. Мама Дала мне почитать свои письма к психиатру, вызванные моими школьными проблемами. Меня потрясло, насколько ненормальным бывало временами мое Поведение и как беспокоились обо мне родители. Из писем я узнала, что родителей заботило, смогу ли я вообще вести обычную жизнь.
Как правило, приезжая к матери в Нью-Йорк, я не испытывала нужды в станке, первые модели которого хранились в квартире; но шли праздники и мне становилось все хуже. Казалось, вся моя энергия уходит на то, чтобы не допустить нервной) приступа "по полной программе". Меня обуревал страх: казалось, что я стремительно откатывают назад. Наконец я решилась использовать старый фанерный станок; хоть он и показался мне очень неудобным (как-никак первая модель), но все-таки помог мне немного расслабиться. Некоторые относились к моему станку с подозрением, но для меня он выполнял две полезные задачи: во-первых, обеспечивал стимуляцию, столь необходимую при аутизме, и давление со всех сторон, помогающее мне расслабиться; во-вторых, его мягкое, "теплое" и удобное давление помогло мне научиться получать и дарить любовь.
После чтения писем и других свидетельств о моем прошлом я разговаривала с мамой. Мне хотелось обнять ее и сказать, как много она для меня значите
В эти семь "домашних" дней я поняла, как важны для меня коровы, пастбище, станки для скота — все, по чему я так скучала в Нью-Йорке. Я знала, что увлечена животными, но до этой поездки домой не понимала, насколько сильно.
После праздников я вернулась в Аризону и снова увидела пастбища и Бифленд. Я обнаружила, что стала лучше понимать животных и больше сочувствовать их страхам и тревогам. В наше время многие скотопромышленники замечают, что доброе, гуманное отношение к животным не только положительно сказывается на нравственности рабочих и на отношении к себе, но и приносит денежную выгоду. Так, мясо травмированных животных неможет употребляться в пищу людьми, а свинина от свиней, испытывавших при жизни постоянный стресс, проигрывает в качестве. Я писала в дневнике:
Я кладу руку на спину животному, ожидающему своей очереди в Бифленде, и чувствую его нервозность. Иногда прикосновение его успокаивает. Некоторые считают, что нет смысла по-доброму обращаться с животными, которых все равно через несколько минут ждет смерть. Ответ прост: представьте, что ваша бабушка умирает в больнице, и врач говорит: "Ну, она все равно не выживет — ее можно выкинуть на улицу". Как вам это понравится?
Вернувшись к работе, я обнаружила, что обращаюсь с находящимися в станке животными мягче, чем раньше. Некоторые ковбои запихивали голову коровы в отверстие силой или слишком энергично сдавливали ее стенками станка. Но один добрый ковбой, Аллен, научил меня распознавать чувства животного и работать быстро, но не грубо, не причиняя корове боли. Для хорошего оператора станок — как продолжение собственных рук. Я заметила, что когда я спокойна, то и животные мечутся меньше, чем обычно. Очевидно, они чувствуют напряжение человека.
Однажды в Бифленде я управляла специальным загоном, в котором умерщвлялись коровы, и убила около 20 животных. К этой работе я испытывала Мешанные чувства, однако оставалась достаточно спокойной. Но вечером, вернувшись домой, не могла заставить себя рассказать, что работала на бойне. В течение нескольких минут я чувствовала себя в роли апостола Петра у врат коровьего рая. Но постепенно я поняла, что для умелой работы на бойне необходимо не только техническое мастерство, но и любящее сердце. Как ни парадоксально это звучит, там я училась любить.
В следующем году я перешла на работу в крупную компанию по производству и продаже животноводческого оборудования, проектирующую более гуманное оборудование для боен. Мне удалось получить контракт на поставку нашей продукции для Бифленда. Построить для животных "лестницу на небеса" значило для меня больше, чем просто установить в помещении стальную дорожку. Наши работники, и я в том числе, отдавали этому проекту все силы. Временами вспыхивали ссоры, но по окончании работы мы стали ближе друг к другу, чем раньше.
Постройка "лестницы" вызвала у меня немало мыслей. Я начала понимать, как драгоценна жизнь. Я размышляла о смерти и чувствовала себя ближе к Богу. Он дает нам власть над животными и позволяет использовать их в наших целях; однако теперь я лучше, чем когда-либо, понимала, что животные — тоже Его создания и заслуживают уважения.
Однажды моя подруга и соседка по комнате, слепая девушка, пришла на комбинат вместе со мной. Она дотянулась до стенки станка и прикоснулась боку коровы. Потом она записала следующее "„Лестница на небеса" посвящена людям, которые хотят понять смысл жизни и не страшиться смерти. Научившись уважать животных, ты научишься уважать и людей. Касайся, Слушай и Помни".
Свои чувства к животным я описывала в дневнике так:
Я протянула руку к станку и погладила бычка по спине. Мне было жаль его, и он, наверно, это почувствовал — стал не так бояться. Через несколько секунд он превратится в груду мяса, а его неповторимая сущность вернется к Богу. Так устроен мир: одни должны умирать, чтобы продолжалась жизнь других. Я чувствовала такие близость и уважение к этому бычку, каких не испытывала никогда раньше.
В какой-то момент я осознала: чтобы научиться понимать не только разумом, но и сердцем, я должна сама убить животное. Избегать этого последнего этапа — значит бежать от реальности. Тем не менее поначалу мне было страшно подняться на платформу и самой совершить умерщвление. Однако за последнее время в оборудовании скотобоен достигнут большой прогресс: оно стало легким в обращении и безболезненным для животного.
Люди обладают разумом, позволяющим им сознавать последствия своих действий и их значение. К уходу из жизни любого живого существа следует относиться с уважением. Может быть, полученный опыт поможет мне более полно понять смысл моего собственного существования. Чтобы достичь этого, мне нужно научиться убивать животных и в то же время относиться к ним с уважением и нежностью.
Убийство — неприятный акт; но неприятное и приятное суть две стороны всего, что совершается в природе. Если вы теряете уважение к животным, процесс убийства вырождается в конвейер или вы сами становитесь бессмысленно жестоки. С другой стороны, многие люди стараются не замечать того факта, что животных приходится умерщвлять.
Человек, научившийся уважению к животным и растениям, которые мы культивируем и употребляем в пищу, уже сделал первый шаг на пути к осознанию смысла жизни. Говорят, что фермер близок к земле. В современном технологическом обществе многие утеряли эту близость. Их ценности стали тривиальны...
Я выражала свое уважение к животным, гладя и подбадривая их. Дрессировщики быков на родесе постоянно к ним прикасаются, причем очень решительно. Специалисты установили, что легкое прикосновение вызывает у животного тревогу, а твердое и решительное — успокаивает его. У пациента, находящегося в коме, при прикосновении к нему другой человека снижается кровяное давление. Я укротила двух быков-полукровок. Брахмана и Хирфорда, тем, что помещала их в станок, а затем гладила.
Исследования на обезьянах и свиньях свидетельствуют, что при поглаживании эти животные становятся спокойными и кроткими. Приятная тактильная стимуляция поднимает уровень эндорфинов у цыплят. Тактильная стимуляция действует благотворно на всех детей, но аутичным детям она просто необходима. Преодоление тактильно-защитного поведения во многом напоминает приручение животного. При первом прикосновении животное пугается и отскакивает. Постепенно оно учится принимать ласку и в конце концов начинает ею наслаждаться.
Так и у меня постепенно возникали "более нормальные" эмоциональные связи с людьми. Однажды Лорна Кинг попросила меня покатать на карусели в парке аттракционов семилетнего аутичного мальчика: она знала, что я, как и он, наслаждаюсь интенсивной вестибулярной и тактильной стимуляцией. После этого я записала в дневнике:
...Я совершенно забыла о самой карусели: думала только о Джимми и о том, чтобы он не испугался. Я обняла его и прижала к себе. В этот миг все мои барьеры рухнули, но поняла я это только после катания, и испытала небольшой шок оттого, что настолько приблизилась к другому человеку. До сих пор подобные эмоции вызывала у меня только машина; катание на карусели с Джимми заставило меня думать о другом человеке и отвечать на его невысказанные чувства. Если бы он испугался, кто, кроме меня, поддержал бы его и ободрил?
Так фикс-идея превратилась в дело всей моей жизни — создание гуманного оборудования для животноводческих ферм. В животноводческой индустрии наука о питании и выведении новых пород достигла пока гораздо больших успехов, чем наука о поведении животных и обращении с ними.
В высшей школе я написала диплом, посвященный устройству станков для скота. Это был один из первых в Соединенных Штатах проектов, содержащих исследование того, как ведут себя животные на Фермах. Моя работа по поведению скота и обращению с ним стала пионерской в этой области. Преподаватели колледжа, чьи научные интересы лежали в области ветеринарии и правильного питания, не понимали, что здесь вообще исследовать. Их непонимание подхлестнуло мою склонность к фиксациям и дало мне дополнительную мотивацию для занятий в данной области.
Определенная степень "упертости" необходима для достижения любой цели. Иначе я могла бы сказать: "Ну и черт с ними, напишу что-нибудь такое" что понравится преподавателям". Для человека нормально увлекаться любимым делом, просто при аутизме эта тенденция многократно усиливается.
После защиты диплома я опубликовала в различных изданиях около 100 статей и заметок, посвященных обращению со скотом в индустриальном животноводстве и при домашнем его разведении.
Став взрослой, я преодолела многие аутистические тенденции. Разумеется, я больше не страдаю непроизвольным мочеиспусканием и не кидаюсь на собеседника с кулаками, если он говорит что-то неприятное. Однако многое в жизни дается мни тяжелее, чем другим. Во время проходившей в Вене Европейской конференции исследователей в области мясной промышленности я была смущена и раздосадована тем, что не могу говорить по-немецки. Я как будто вернулась в годы детства, когда мои коммуникативные способности ограничивались одним-двумя словами. Заблудившись в незнакомом городе, я с трудом удерживалась от рыданий. Делая доклад, испытала такой стресс, что у меня начался опоясывающий лишай, сопровождавшийся болезненным воспалением нервных окончаний. Можно сказать, что взросление сглаживает аутистические черты, но все же не позволяет избавиться от них полностью.
И все же я выступила со своим докладом перед учеными, съехавшимися в Австрию со всего мира, и он заслужил специального упоминания как один из лучших четырех докладов, представленных на конференции.
Глава 11