В двух часах езды от Катманду

Еще на пути к Шише Пангме мне особенно запала в душу безупреч­ная красота деревни Четырех Дра­конов. На обратном пути мы рас­смотрели ее получше. На каменной стене сидит юноша и расчесывает черные волосы, доходящие ему до плеч. В ушах на шнурках небольшие кораллы и бирюза. Одет он в заса­ленную шерстяную рубашку и брюки из овчины. Его смуглая кожа под действием солнца и копоти стала шоколадной. Вот деревянные две­ри в стене открылись, вышел старик с лицом, заросшим белой ще­тиной. «Таши делек», — сказали мы. «Да будет счастье с тобой». Старик улыбнулся и проводил нас в дом. Сначала мы попали в сени, где разгорожены каменной кладкой стойла для скота. В одном стойле то­щий жеребенок, у которого грива и хвост все до волоска перевязаны ленточками. Старая собака не­сколько раз хрипло тявкнула и ото­шла в свой угол. Входим во внут­реннее помещение.

За деревянным ткацким стан­ком сидит пожилая женщина. Она ткет полосатую ткань из шерсти. У нее длинные седые волосы, на шее длинная цепочка из огромных янтарей, кораллов и серебра. На де­ревянном настиле разложены для проветривания ковры и шкуры.

Женщина провела нас в заднюю часть жилища. Здесь нет окон, свет проходит через отверстие для дыма. Под отверстием маленький железный очаг. Никакой вывод­ной трубы. Пол покрыт выделан­ными овчинными шкурами. Часть стены оклеена газетами. У стен деревянные лавки, а на них ковры, одеяла и подушки. Мы сели. Нам подносят чанг в деревянных, от­деланных серебром чашах. Подли­вают чанг из пластиковой канистры грязно-белого цвета.

Из бокового помещения вышла молодая женщина. Все улыбаются. Наш разговор в основном состоит из улыбок. С помощью слов «Шиша Пангма», «Джомолунгма» и всевоз­можных жестов рассказываем о на­шем путешествии. Дружеские кивки. В качестве подарка оставляю им мой карманный нож.

Позже Цао рассказал мне, что эти люди полукочевники, со стадами яков и овец они доходят до самых высокогорных пастбищ у ледников Шиши Пангмы. На летних пастби­щах ставят палатки, но всегда воз­вращаются в свои дома.

На развилке, там, где наша доро­га вливается в трассу Лхаса — Катманду, я спросил Чена, можно ли подъехать к границе. «Мож­но», — сказал он. «Ну, так поедем туда! — воскликнул я, и мы сверну­ли направо. Мы проезжаем перевал и въезжаем в глубокую долину. На­встречу все время идут украшен­ные бамбуком грузовики. Ущелье становится все уже и глубже. Местами скалы поднимаются над дорогой на добрую сотню метров, за ними — еще более высокие гряды, теряющиеся в облаках.

Начинается субтропический лес. Моросит дождь. Вдоль дороги ги­гантские деревья бамбука и папо­ротника. В их ветвях порхают птицы. Много бабочек великолеп­ной расцветки. Мощно шумят водопады.

Ночуем в Ниларму. На следую­щий день подъезжаем к непаль­ской границе, от которой всего два часа езды до Катманду. Мы в самой середине тропических лесов к югу от Гималайского хребта. Глаза, уже привыкшие к сглаженным перспек­тивам и неярким цветам тибетских плоскогорий, не могут насытиться этой роскошной зеленью. Кожа становится влажной. Слух заполнен шумом водопадов, пением птиц. Я пьянею от этих сочных красок, тяжёлого воздуха. Мы погрузились в совершенно особенный мир и ви­дим теперь Гималаи другими гла­зами.

Ученые считают, что миллионы лет тому назад Тибет находился на дне моря. Гималайские горы возник­ли в результате надвига друг на друга двух материковых платформ, одной со стороны Индии, другой — со стороны Китая. А Тибетское плато оказалось сзади этого под­нятия. Свидетельство этого — ока­менелые раковины, которые можно найти на самых высоких верши­нах. Тибетские озера — это остат­ки древнего моря, вот почему они соленые. Столкновение обеих плат­форм не закончилось, и Гималаи все еще поднимаются. Не исклю­чено, что когда-нибудь Эверест ста­нет девятитысячником.

Поднимаемся вверх, очарован­ные красотой этой гигантской теп­лицы. Здесь в пограничных де­ревнях особенно много китайских солдат, рабочих, государственных служащих. Невольно вспоминается Южный Тироль, где итальянцы и немцы живут рядом, но не понимают и не любят друг друга.

Погода довольно сносная. Дождь идет только ночью. Но все ущелье заполнено облаками. Мы находимся в закрытой для посещения долине и удивляемся, что нас до сих пор никто не остановил.

Через два дня возвращаемся назад. Из Гималаев опять попадаем на открытые просторы Тибета.

Южные склоны Гималаев

Пока садилось солнце, и ландшафт, и краски изменились, сочная зе­лень тропических лесов сменилась темно-серым цветом пустыни.

Во время одной из остановок на пути в Лхасу мы встретили быв­ших беженцев. Они рассказали ужасные истории о произведенных во время культурной революции раз­рушениях. Наш офицер связи все время запинался и перевел нам, естественно, далеко не все. И тем не менее они возвращались из Не­пала на родину. До них дошли слухи, что механизм угнетения упразднен и что снова можно быть тибетцем и буддистом. В Тибете они оставили родственников и очень тосковали на чужбине.

В полдень мы уже в Тингри. После небольшой остановки отправ­ляемся в Шегар, чтобы заправиться бензином перед выездом в базовый лагерь. По дороге замечаем, что горы сейчас видны лучше, чем не­делю назад. На небе лишь отдель­ные разорванные облачка. Наверху, должно быть, похолодало. Не есть ли это начало того самого перерыва в муссоне, которого я так страстно жду?

В Шегаре долго не задержи­ваемся. Покупаем немного консер­вированных фруктов, свежих овощей на рынке, с десяток луковиц и едем обратно.

К вечеру этого же дня подъез­жаем к реке Ронгбук. Воды в реке так много, что мы сможем попасть на другой берег лишь на следующее утро, когда после ночного холода уровень понизится. Ночуем. Вече­ром прошел небольшой дождь, его натянуло с севера. Основные тучи прошли стороной.

Жители деревни толпой стоят перед нашей палаткой. Слева на корточках сидит женщина и с ин­тересом следит за каждым моим дви­жением. На ней платье из цельного куска материи, доходящее до щико­лоток и неописуемо грязное. На грязном лице, на скулах и на вис­ках симметрично наклеены раскра­шенные ленточки белого лейкопла­стыря. Такое украшение мы видели на лицах многих женщин и деву­шек, и я не сразу догадался, из чего оно. Женщина очень друже­любна, она протягивает мне горсть цзамбы, потом приносит несколько небольших яиц. Я покупаю их. Мужчины, женщины, дети обступи­ли палатку. Пока я пытаюсь как-то отодвинуть их, Нена пишет.

«8 августа 1980 г. Происходит нечто невообразимое. Я чувствую себя обезьяной в зверинце. Чэн, шофер, Райнхольд и я сидим в па­латке за деревней на берегу реки. Я готовлю ужин, как на арене цирка. Каждый раз, когда открываю оче­редную банку, все придвигаются ко мне и пытаются рассмотреть, что там внутри. Здесь я совершаю одну колоссальную ошибку — даю им несколько шоколадных конфет. После этого мы боимся, что палат­ка будет снесена. Они стали всё просить. Едва я доставала что-нибудь, ко мне протягивались просящие руки. Все говорили одно­временно.

Когда мы приехали, один под­выпивший молодой человек весьма горячо просил у нас хлеба. Чен сказал ему что-то очень грубо. Па­рень ушел вне себя от ярости. Боль­ше никто ничего не просил, пока я не сделала эту глупость с кон­фетами. Теперь все пришли и про­сят пищу. Мы в их глазах очень богаты, и они не могут понять, что у нас все продукты строго рас­пределены по рационам и ничего лишнего нет. После всех этих вол­нений я радуюсь предстоящему отдыху в Ронгбукском лагере, шу­му реки, который убаюкивал нас, голым моренным склонам.

10 августа 1980 г. Мы снова в Ронгбукском лагере. Сегодня но­волуние. Погода как будто устано­вилась. По альтиметру, который мы
используем в качестве барометра, давление то поднимается, то падает.
У нас у обоих испорчены желудки. Я предложила провести день, как
Морис Уилсон, но когда мы просну­лись, мы были так голодны, что сра­зу же оставили эту идею. Может быть, завтра будет лучше.

11 августа 1980 г. Решила пола­зить по камням недалеко от лагеря.
Радуюсь, как ребенок. Камни очень трудные, на некоторые я могу за­
браться только с верхней страхов­кой.

После одного трудного маршру­та я долго приходила в себя, но не сдалась и продолжала тренироваться. Наконец мне удалось схва­тить ритм движения.

Для Райнхольда эти булыганы не представляют никакой труд­ности, он находит зацепки легко и уверенно. Он начал лазить по скалам с пяти лет и постепенно, пройдя бесчисленное количество маршрутов, утратил боязнь высоты.

12 августа 1980 г. Я чувствую себя лучше, но Райнхольду все еще плохо. Мне хочется что-то для него сделать. Он угнетен, обид­чив и раздражителен. Он знает, что сейчас как раз время для штурма
вершины, поэтому не принимает ан­тибиотиков, которые ослабляют ор­ганизм. Райнхольд убежден, что легчайший понос и слабость делают
одиночное восхождение на Эверест смертельно опасным. Это не мни­тельность. Понос сильно обезвожи­вает организм. Высота усугубляет
проблему водного баланса, так что возникает риск превысить пределы
прочности организма.

13 августа 1980 г. Мне грустно, что здесь больше нет сурков. Рань­ше я с удовольствием наблюдала за ними, когда они вылезали из сво­их нор, располагались на камнях, грелись на солнце. Иногда они становились столбиками и глазели вокруг. Было так приятно жить вблизи них. Но Цао покончил с этим. Он расправился с сурками с по­мощью своего проклятого ружья, он ежедневно упорно стрелял в каж­дую норку. Я думаю, так вести себя может только человек с больным рассудком».

Незаметно поднялся вечерний ветер. С каждым порывом он ста­новился все холоднее. Наконец-то! Как раз на этой мысли слышу рядом с собой вздох Нены. Она уставилась на одинокую звезду, неподвижно висящую над нами. Мои неприятности с желудком прошли. Я чувствую себя лучше. Мы долго сидим на моренном хол­ме около палатки и обсуждаем план подъема.

По-видимому, сейчас наконец муссонный поток из Бенгальско­го залива столкнулся с муссонным потоком, идущим со стороны Аравийского моря, и наступил тот знаменитый перерыв, когда два фронта облаков, так сказать, в ожидании стоят друг против друга. Долгожданная пауза, мой шанс! Ясный вечер. Обычный злой ветер сверху, с Ронгбукского ледника, будто умер, нет ни ливня, ни шквалов. Высокое небо. Прохладно. Завтра или послезавтра надо вы­ходить. Сейчас наверху наилучшие погодные условия. Кто знает, как долго протянется эта передышка в муссоне.

Решение принято, но вместе с ним возвращаются старые сомнения. Северная стена Эвереста высится над ронгбукским лагерем в суровой белизне.

Всю ночь я думаю. Беспоря­дочно пробегают в моем воображе­нии участки маршрута, места но­чевок. Джомолунгма сверлит мой мозг. Надежда и страх, что вос­хождение не удастся, борются во мне.

Вот что я думаю о жизни во Вселенной:

Это яркая звезда в полутьме сумерек,

Это водоворот в спокойной реке,

Грозовой разряд среди ясного неба,

Вспышка молнии,

Фантом,

Мечта.

Из Алмазной Сутры²⁰

(Ваджраччхедика

Праджнья парамита Сутра)