Когда с тобой гуляю вдоль оврага

Выходим гулять к речке. Ты экипирован весьма живописно -- заплатанные джинсы, тапочки... В полосатую сумку времен застоя -- кладешь нож в кожаном футляре, красное вино, бутерброды. У речки -- кормим уток хлебом. Перед нами -- роскошная оранжевая сосна. Поодаль -- машина. Сидящие в ней разглядывают нас. Я целую тебя. Зрители смотрят. Я слегка косая. У сосны -- изумительные корни. Один -- похож на руку с тремя пальцами, в предсмертной агонии хватающуюся за землю. Достаешь нож:

-- Отрубить тебе ее?

-- Не надо...

Почему-то показываешь мне кулак, потом изображаешь, как полечу с этого пригорка вниз.

-- За что? -- жалобно спрашиваю я.

Тебе не нравится мой тон, и вообще: ты три ночи не спал, ты устал, а тут еще я...

К нам подходят три парня -- просят у тебя стакан. Даришь им.

-- Я сегодня добродушный, -- говоришь ты, когда они отходят, -- я в очередной раз чашку украл в буфете.

Мой муж тоже крадет чашки в буфете, что мне так везет? Но он -- недоучившийся студент, а ты -- кандидат психологических наук. Кража чашек -- на этом, думаю, ваше сходство и заканчивается.

-- Жаль, что меня не было в качестве свидетеля и доносителя... чашки до дома, -- говорю я лояльно.

Возвращаемся длинными узкими коридорами заборов и гаражей.

Затишье пространства, ощущение сюра, нереальности.

Надписи по стенкам, крики души: "хочу бабу" и прочее. "Надо написать: ""Как все надоело!"" -- говоришь ты. Ищешь нашу прошлую надпись. Наконец находишь: "Кот над милой кошицей..."

Берешь кирпичик:

-- А кто у нас работает художником?

-- По настенной уличной графике -- ты! -- уверенно парирую я.

Ты рисуешь женский торс -- грудь и бедра, на груди -- две жирные точки: "Это вот такие глаза", "А это вот такие зрачки чувственные". Дальше -- совсем уже неприлично: лобок со стрелкой. Потом вместе рисуем другой предмет. Я украшаю его лучами.

-- Ну вот, -- сердишься, -- я хотел, чтобы был как пистолет и стрелял, а ты нарисовала нечто лучезарное! -- Так надо, что ли?

-- Ага, -- улыбаюсь, ошалев от школьного хулиганства.

Мне грустно... Со стороны бы кто посмотрел: взрослые люди! А мне надо было дожить до тридцати, чтобы с детским восторгом нарисовать на стенке что-то "неприличное", когда никто не видит...

Мы вылезаем из узкого гаражного лабиринта, мне кажется этим летним солнечным вечером, что я на пленэре или в Коктебеле, и не верится, что мне -- тридцать, а не двадцать... Я говорю это вслух, и слышу:

-- А тебе и есть двадцать, потому что ты -- дурочка... Ты же возвращаешься к ним, значит, и гормоны у тебя так работают.

-- А на сколько ты себя чувствуешь?

-- На восемьдесят два...

Вздохнув, отвечаю:

-- Какая у нас возбуждающая разница возраста!

Приближаясь к дому, говоришь:

-- Встать бы в шесть и пройтись вокруг... Давай встанем?

-- Ага, я представляю, как некто встает в шесть и идет пройтиться по окрестностям...

-- Сейчас отправлю тебя домой!

-- Зачем?

-- Чтобы не было свидетелей моей слабости!

-- А кто же узнает?

-- Так ты же, задрыга, в романе все опишешь!

-- Ах, да, -- вспоминаю я про роман, -- наоборот! -- тебе будет восемьдесят два, когда его издадут, и двадцатилетние девочки будут тебя домогаться.

-- Но из-за твоего дурацкого романа мне придется им объяснять, что некий предмет потерял свою привлекательность и стойкость!

-- Они не поверят тебе, а поверят роману, и все равно будут тебя хотеть.

Вздыхаешь и заходишь в подъезд.

ЖАСМИНОВЫЙ ЧАЙ

...бурное затемнение...

Очень нежно произносишь:

-- Ну что, моя ебушка, -- пойдешь чай жасминовый пить? Или не пойдешь?

Хватаешь меня на руки, поворачиваешь, ставишь в позу осла:

-- Так сумеешь пойти?

Мне неловко, мы пытаемся сделать пару шагов, но... активный участник наших страданий покидает меня. Наконец мы на кухне. Сажусь на табуретку, ты подходишь сбоку.

-- А все ты виновата, что ты со мной сделала?

Я "виновато" беру в руки "обиженного" и облизываю -- как кошка котят или девочка мороженое. Он опять встает.

-- Вот-вот, именно это...

Наконец мы пьем жасминовый чай.

Я -- дома. Звоню близкой подруге:

Она:

-- Ну, как ты?

-- Вот, приехала, вся загуленная, счастливая, только чувствую себя такой блядью! Усталая, хочу спать, а вместо этого -- все утро, как дура, описываю то, что было...

-- Какая же ты блядь? Ты -- писатель!

"Я женское лицо свое не помню", -- писала я год назад. Ты мне его подарил...

Телефон:

-- Русалка поднебесья, я видел фотографию морской черепахи, она -- совершенно отрешенная, шеей вертит и плывет себе. Вот и ты такая...

Я у тебя. Рассказываешь о работе.

-- Сегодня на кафедре как начали рассуждать о Сальвадоре Дали, -- какой он талантливый, какой он... А я им -- какой он импотент -- и в том же духе. Они, конечно, возмутились -- вот, в одном импотент, в другом -- гигант! А я говорю: "Ну как же, -- я, например, во всем гигант!" Они еще больше возмутились, и начальница сказала, что я слишком эмоционален и не владею собой. На что я возразил: "Зачем мне владеть собой, я предпочитаю владеть другими предметами". А девочки на кафедре хмыкнули.

Кто ты? Кандидат наук, в прошлом -- подполковник МВД, ныне -- юродивый психологии. Ты -- в стороне, возня собственного пробивания -- не твоя стихия. Война поэта с системой, в которую ты попал, подорвала тебя. Ты порвал с ними -- это не прошло безнаказанно.

Поэзия -- опытная гетера -- обирает по высшему счету... В педагогике -- ты ас высшего пилотажа -- надо видеть глаза студентов. Твои коньки -- увлекательность и умение объяснять сложнейшие вещи на двух пальцах. Не переносишь ни собственной, ни чужой халтуры. За свою педагогическую совесть, интеллектуальный блеск и эмоциональные выплески расплачиваешься -- срывами, усталостью и скрытой депрессией. И вот этим:

-- На сколько ты себя чувствуешь?

-- На восемьдесят два...

-- Я устала...

-- А ты поспи две минутки, -- предлагаешь заботливо и протяжно. Я знаю, чем это кончится:

Жасминовым чаем...