Концепция социальных порядков

Книга, написанная нобелевским лауреатом по экономике, известнейшим историком и одним из самых известных политологов, по существу, создала другую рамку для представления о том, как и почему различаются траектории и как может быть устроен переход.

Я считаю одним из самых парадоксальных суждений этой книги утверждение, что мы все перепутали: мы почему-то считали, что развитие является закономерностью, а отсталость является исключением. Но если посмотреть даже на количество стран, которые идут разными траекториями, то 25 стран идут по траектории A и 175 стран идут по траектории B. Где здесь закономерность, а где здесь исключение? Поэтому они стали утверждать, что объяснять надо то, как удалось развиться странам траектории А. Потому что факт, что другие находятся в траектории B, довольно понятен. Вопрос — как этим 25 удалось вырваться с траектории В.

Очевидно, что это очень сложный процесс. Причем, по расчету авторов, он требует не менее 50 лет чистого времени. Это и есть время модернизации. Скажем, с их точки зрения, Южная Корея еще не завершила этот процесс.
Соответственно, получается, что две траектории — это не две траектории, а два разных мира, два разных социальных порядка, которые различаются простым набором правил. Это так называемые граничные условия социальных порядков.

В одном случае элиты создают законы для других и исключения для себя, в другом элиты создают законы для себя, распространяя их на других. В одном коммерческие, политические и некоммерческие организации создаются вокруг персон и умирают вместе с ними, в другом они переживают своих создателей. В одном инструменты насилия распределены между группами элиты, в другом существует коллективный контроль. Трансформация одного порядка в другой — 50 лет чистого времени развития — связана с переходом от одного набора правил к другому. Причем он достаточно проблематичен.

Обратите внимание, если мы посмотрим на Советский Союз, то выяснится, что Советский Союз в послесталинское время фактически реализовал и переживание организациями своих создателей, и коллективный контроль над инструментами насилия. А в перестройке была попытка наладить ситуацию, когда законы создаются для себя и распространяются на других. Мы понимаем, что СССР, когда начались полеты в космос и т. д., явно был на грани выхода из этой инерционной траектории, но в итоге полный набор условий не состоялся.

Главная проблема в том, что непонятно, как и почему происходит смена одного набора условий на другие. Поэтому здесь надо смотреть на конкретные алгоритмы перехода.

По этому поводу есть целый ряд гипотез, заблуждений, отвергнутых представлений, и я хотел бы перечислить некоторые, мне кажется, важные шаги интеллектуального движения за последние 60 лет в этом вопросе.

Первой была так называемая гипотеза развития, или модернизационная гипотеза Сеймура Липсета, главы институциональной школы в социологии, который предполагал, что переход происходит через экономический рост, который потом ведет к социальным результатам, распространению образования, появлению среднего класса и затем к формированию демократии. Тогда замыкаются между собой эти условия, и возникает устойчивый мощный рост, выход на хорошую траекторию.

Были за это время и противоположные гипотезы. Не только в западной литературе, но и в отечественной была идея «барьера несвободы», которую Андрей Илларионов выдвинул и иллюстрировал статистически в работах, насколько я помню, 2005–2006 годов. И были проверки этих гипотез. Хочу обратить внимание на работы Виктора Полтеровича и Владимира Попова, а также Персона и Табилини 2007 года, которые показали, что нет однозначной причинно-следственной связи между демократизацией и ростом. Потому что демократизация может вести к отрицательным последствиям, если нет так называемого сильного правопорядка, работающих институтов, и может вести к положительным последствиям, если есть сильные институты. История с революцией в Египте показывает, что происходит в случае, когда демократизация идет при слабых институтах.

С другой стороны, работы Асемоглу, Яреда, Робинсона и других показали, что нет причинно-следственной связи между ростом доходов и демократизацией. И мне кажется очень важным вывод Асемоглу и других про упущенный фактор. Почему количественный анализ всюду показывает отсутствие результата? Потому что упустили один фактор. Предположительно набор формальных правил, неформальных практик и ценностных установок.

Упущенные факторы

► Реализация потенциала инновационного развития зависит не только от институциональных реформ, но и от изменения культуры (Ясин, 2007).

► Переход на более высокую траекторию экономического роста (модернизация) связан с направленным сдвигом социокультурных характеристик, который может осуществляться средствами образовательной и культурной политики (Аузан, Архангельский, Лунгин, Найшуль и др., 2011).

► Национальная формула модернизации: универсальные тренды социокультурного сдвига + специфический набор социокультурных характеристик, использование которого обеспечивает модернизационный эффект (Аузан, Келимбетов, 2012).

Евгений Григорьевич Ясин в работе 2007 года высказал идею, что потенциал инновационного развития зависит не только от институциональных реформ, но и от изменения культуры. И я совершенно согласен с этой постановкой. В нашей работе 2011 года вместе с Александром Николаевичем Архангельским, Павлом Лунгиным, Виталием Найшулем и другими мы смотрели, как работает в модернизации культура, и пришли к выводу, что социокультурные факторы по меньшей мере существенны. То есть переход на новую траекторию роста связан с направленным сдвигом социокультурных характеристик.

Наконец, с Кайратом Келимбетовым, председателем Национального банка Казахстана, с которым мы много лет экспериментировали над телом казахстанской экономики, исходя из наших близких представлений о том, как это все происходит, в нашей статье в «Вопросах экономики» 2012 года мы стали утверждать, что существует национальная формула модернизации, которая складывается из двух компонентов: есть некоторые универсальные тренды социокультурного сдвига и есть специфический набор того, что в стране представляет традицию, но может быть утилизировано в модернизационный эффект. В этом случае мы формулируем предположения. А как эти предположения можно проверить?

Дальше речь пойдет о поисках последних лет, которые мне кажутся многообещающими. Все разговоры о культуре в XX веке были разговорами на уровне понятий, а теперь появились не только возможности количественного исследования, но и тренды.

Здесь названы две методики — Рональда Инглхарта и Гирта Хофстеде, но есть еще методики Шварца, Тромпенаарса и других, которые позволяют измерять динамику социокультурных характеристик. Важно отметить, что мы имеем накопленные уже за 50 лет ряды. И сколько бы мы ни спорили про качество методики того же гениального Гирта Хофстеде, первого человека, который придумал, как это культуру измерять социологическими инструментами, когда вы имеете ряды, вы уже имеете серьезное знание. Мы имеем эти ряды и макроэкономические ряды. Мы можем это сопоставлять, можем анализировать и, значит, можем выдвигать гипотезы.

Здесь приведены три гипотезы, которые касаются устройства и действия неформальных институтов и которые я осмелился сформулировать почти два года тому назад.

Мне кажется, что эта дилемма — как работают институты и как работает социокультурный тип — решается через институциональную теорию, когда мы создаем трактовку не только формальных институтов, но когда мы разрабатываем концепцию, теорию неформальных институтов. Потому что мы начинаем трактовать в едином понятийном поле и социокультурные истоки, и организационно-правовые, то, что связано с формальными институтами. Поэтому эти три гипотезы о неформальных институтах, которые из количественных сопоставлений вытекают и могут подвергаться какой-то проверке, мне кажется, довольно важны для конкретных выводов и пониманий, что я и попробую сейчас показать.

Перейдем к вопросу о том, что у нас есть разные ряды, мы можем их сопоставить. И когда мы с коллегами их сопоставили, то сильно удивились, когда увидели, что все пять стран, перешедших на траекторию A, демонстрируют одну и ту же динамику социокультурных характеристик. Причем она касается как ценностей, так называемых индексов Инглхарта (переход от традиционных ценностей к секулярно-рациональным и рост ценностей самовыражения, а не выживания), так и того, что называется «коэффициенты Хофстеде», то есть поведенческих характеристик: рост индивидуализма, снижение дистанции власти и появление высокой долгосрочной ориентации, ориентации на отдаленные результаты.

Означает ли это, что мы можем говорить о том, что ценностный сдвиг является причиной, а экономический сдвиг — следствием? Нет. Пока мы можем говорить только о том, что эта связь существует. Далее я покажу, что все-таки некоторые основания к этому появляются.

Что мы сделали с коллегами в МГУ и в Институте национальных проектов, в ИНП, в think tank’е, который был создан в 2000 году? Пользуясь тем, что Германия, Израиль и США, то есть основные сферы эмиграции наших специалистов, обладают хорошей миграционной и трудовой статистикой, мы провели сопоставление, в каких профессиях успешны наши соотечественники на этих основных рынках. Единицей обозначена зона пересечения всех трех рынков.
Абсолютную конкурентоспособность наши соотечественники показывают в IT, математике, физике и химии. Цифрами 2 и 3 обозначены сферы, которые на двух рынках встречаются как доминирующие: профессии, связанные с искусством, спортом и медиа, и специалисты в области наук о живой природе, прежде всего биологии.
И надо заметить, что есть теоретические работы, которые объясняют, при каком сочетании индексов Инглхарта, коэффициентов Хофстеде, характеристик Шварца страна, например, выдает успешных математиков, а при каком — успешных юристов. Оказывается, что эти результаты определенным образом зависят от социокультурного профиля страны.

Когда я возглавлял консультативную рабочую группу в комиссии по модернизации, то я убедил Администрацию Президента, что нужно для целей понимания того, как двигаться в модернизации, провести довольно дорогостоящее социологическое исследование, которое проводили петербургские юристы из Центра независимых социологических исследований. А именно: посмотреть, как строятся карьеры наших соотечественников в инновационных секторах в Германии (Северная Рейн-Вестфалия и Берлин), в США (Нью-Джерси и Мэриленд) и в России (Санкт-Петербург). Работали три независимые группы.
Надо сказать, социологи не разделяли гипотезы, которые они проверяли, о том, что социокультурные признаки воздействуют на то, как строятся инновационные карьеры. Выводы изложены в таблице.

Приведу одну яркую фразу, которая мне кажется ключевой для понимания того, что удалось обнаружить. Один из интервьюированных американских менеджеров сказал так: «Хотите получить уникальную вещь — закажите русским. Хотите получить десять одинаковых — заказывайте кому угодно, только не русским». Это одна из характеристик сферы специализации. Это, между прочим, одно из объяснений того, почему наша страна за XX век сделала космический корабль, атомную и водородную бомбу, гидротурбину, но при этом не сделала конкурентоспособного автомобиля, холодильника и телевизора. Потому что при таком сочетании измеряемых социокультурных характеристик мы можем подковать блоху, но не в состоянии делать массовые продукты, за редкими исключениями, когда имеются высокие допуски, потому что есть проблема соблюдения стандартов.

Вот итог, который по высказанным гипотезам, сравнениям количественных рядов, частичным проверкам рисует картину нашей современной жизни.

Здесь есть особые возможности, которые связаны с креативными индустриями, с нишевым продвижением, опытными производствами. Это представлено в правой колонке. И есть вещи, которые блокируют выходы в инновационные процессы, — прежде всего комбинация высокой дистанции власти и высокого избегания неопределенности. То есть, говоря человеческим языком, страх перед будущим, представление, что статус-кво лучше, чем то, что может оказаться за дверью. Здесь несоблюдение правил и стандартов, которое стоит на определенных социокультурных характеристиках. Индивидуализм, кстати, очень высокого уровня, который не позволяет реализовывать многие коллективные проекты, потому что договороспособность очень низка.

Опыт успешных модернизаций показывает, что сдвиги в социокультурных характеристиках осуществляются не за 100 лет, а за 10–20 лет, если, конечно, ведется определенная образовательная и культурная политика.
Если замок действительно устроен так, то тогда примерно понятно, что и кто может размыкать эту самую блокировку.

Миссия университетов

«Университет, будучи в сердце различно организованных обществ в силу разнообразных географических условий и различий исторического развития, является автономным учреждением, которое критическим образом создает и распространяет культуру через научные исследования и образование. Чтобы адекватно реагировать на нужды современного мира, он должен иметь моральную и интеллектуальную независимость по отношению к любой политической и экономической власти, реализуя свою деятельность в области исследований и образования».

Это первая статья Великой хартии университетов, принятой в 1988 году в Болонье. Жирным выделено то, как университеты понимают себя. И отсюда видно, что главное — это не научные исследования и образование. Университеты критическим образом создают и распространяют культуру. На мой взгляд, это принципиально важное понимание. Как экономист я интерпретировал бы это так: университеты в принципе производят три вида продуктов:

— частное благо в виде человеческого капитала, который потом можно превращать в заработную плату;
— социально значимое благо в виде определенного набора профессий;
— общественное благо в виде культуры нации, потому что университеты производят культуру нации, они производят как повторение определенного культурного профиля, так и его сдвиг.

На мой взгляд, это выглядит примерно следующим образом.

Университет, если это хороший университет, опирается на ту социокультурную картину, которая есть, и из нее производит, например, математиков лучше, чем юристов. С другой стороны, университет имеет возможность осуществлять культурный сдвиг, потому что гипотеза Инглхарта, которая на самом деле уже во многом доказана, состоит в том, что формирование ценностей приходится на период ранней взрослости, то есть период от 18 до 25 лет. Вот это период кристаллизации ценностей, период сдвига в ценностях. То есть то, что происходит сейчас с нынешним поколением студентов, — это то, что через 15 лет будет происходить со страной, если вы производите элиты.
Поэтому гипотеза, которую мы сформулировали с коллегами из Института национальных проектов, состоит в том, что образовательные компетенции могут воздействовать на формирование ценностей будущих элит и среднего класса. Мы сейчас ведем исследования в 12 университетах России, для того чтобы увидеть, как это происходит.