Декабря 1904 г. Петропавловский уездный начальник
Сильницкий - военному губернатору Приморской области
Рапорт
… Класс камчатских торгующих, осмеливаюсь заметить, в течение более двувековой истории Камчатки, имел в этой стране настолько важное значение, что преставителям Правительственной власти в этой стране всегда представлялась полная необходимость: или войти с ними в соглашение, или рисковать не только нажить множество неприятностей, но и непосредственно попасть в сумашедший дом, как это и имело место на Камчатке неоднократно и было предпринято в отношении меня, что, при наличии некоторых обстоятельств… не представляло особых затруднений.
Ввиду того, что подробное изложение всех обстоятельств объявления меня Петропавловским Уездным Врачом Тюшовым - сумашедшим, выходя из рамок рапорта, составит материал для дачи мною указанных законом объяснений по тем моим деяниям, которые Вашим Превосходительством могут быть признаны не вполне закономерными, и за которые я ныне, как освидетельствованный Иркутскими властями в отношении моей психики и признанный безусловно здоровым, уже имею право ответствовать, по усмотрению Вашего Превосходительство, или в административном порядке, или в порядке уголовном, я ограничусь в настоящем моем донесении отметкой тех реальных фактов, которые имеют непосредственное отношение к объявлению меня сумасшедшим, присовокупляя, что Петропавловские, собственно, обыватели явились простыми пешками в руках Камчатского Торгового Промышленного Общества, за русскою фирмою которого скрываются иностранцы.
Направление моей деятельности, изложенное в Секретном моем письме Вашему Превосходительству, от 3-го июля 1903 года, переписанном рукою Охотского Уездного Начальника Попова, было сначало принято Камчатским Торгово-Промышленным Обществом за простое мое желание изменить несколько формы камчатского обихода, не касаясь его существа, чем и объясняется та охота, с какою Главный Представитель Камчатского Торгово-Промышленного Общества, барон Брюгген, выставивши против меня, на всякий случай, г.Роберта… своего рода "оппозиции", подписал приговор о закрытии в Петропавловске питейных заведений, причем это подписание, происходившее среди бела дня и на глазах командира морской канонерской лодки "Манджур", когда я не согласился отменить свой приказ казакам о безусловном закрытии питейных заведений впредь до разрешения Вашим Превосходительством упомянутого приговора, был представлен, в жалобах на меня виноторговцев, как акт насилия над ними.
Кабатчики подписали этот приговор потому, что, как свидетельствует г.Роберт, в своей жалобе на меня Вашему Превосходительству, от 26 июля м.г. за N52, я грозил их расстрелять.
Вполне доказательные и совершенно конкретные мотивы желания Камчатского Торгового Промышленного Общества, во что бы то ни стало, убрать меня из Камчатки, могут явствовать из следующих моих действий по службе, имеющих за собою не только точную букву закона, но и существо дела:
1. Донесением моим Вашему Превосходительству за N998, я возбудил вопрос о совершенной невозможности мириться с таким фактом, как полная безписьменность (? - С.В.) главного доверенного сказанного общества, некоего Адольфа Кантора, именующего себя американским гражданином, но, в действительности, бродяги, русского происхождения, не помнящего родства, в чем к сказанному своему донесению и приложены соответствующие документальные доказательства.
2. 23 октября прошлого года барон Брюгген письменно просил меня принять меры, чтобы один из приказчиков общества, Хрыпов, только что смененный с острова Медного, "не увез неправильно приобретенных им" на сказанном острове бобров и морских котов. Обыск Хрыпова, произведенный в присутствии барона Брюггена, свидетелей, установил наличность у него и бобров и котиков, причем барон Брюгген на протоколе обыска, на мой вопрос, своею рукою написал, что найденные у приказчика Хрыпова бобры и котики приобретены незаконно, а затем, когда этот факт был безповоротно и неопровержимо установлен, барон Брюгген, ссылаясь на свои права по Торговому Уставу, пожелал это дело прекратить, о чем и учинил на своем заявлении соответствующую надпись, что он "с благодарностью принимает это распоряжение хозяина" (другими словами - за бесчестье формального обыска - искать не будет).
Не имея документальных данных доказать - какие именно разговоры произошли по учинении упомянутых надписей между мной и бароном Брюггеном, а доложу лишь Вашему Превосходительству, что наличность в моих руках сказанных документов, если и не изменят, по каким либо причинам, статистику промыслового дела на Командорских островах, то, во всяком случае, неопровержимо докажет, что Главный Уполномоченный Камчатского Общества, эксплуатирующего бобровые и котиковые лежбища, а равно и Командорских голубых песцов, смотрит на себя, как на хозяина сих промысловых богатств, совершенно упуская из вида, что это монопольное, для Командорских островов, Общество, является лишь контрагентом казны и, рассчитываясь с казной по числу добытых котиков, а с алеутами - по числу добытых бобров, это Общество не может ни миловать - ни жаловать своих служащих, раз дело идет о промысловом звере.
25 октября, когда пароход "Котик" снимался с якоря и увозил барона Брюггена, я получил от одного своего приятеля известие, что барон Брюгген "поклялся", что я, раннею весною 1904 года, буду убран с должности Петропавловского Уездного Начальника.
Обстоятельства сложились в пользу камчатского Торгового Промышленного Общества: в конце августа 1903 года, на пароходе "Сунгари", Петропавловский Уездный Врач, Надворный Советник Тюшов, получил предписание от своего Врачебного Инспектора, где не только порицалась врачебная деятельность сего Врача, но ему предлагалось, в уважение к таким то обстоятельствам, подать прошение об отставке. Это предписание Врачебного Начальства было принято г.Тюшовым с понятным недоумением, тем более, что г. Тюшов, после ревизии медицинской части Охотско-Камчатского края статским советником Блонским, состоявшейся в навигацию 1902 года, по докладу Его Высокородия, получил благодарность за свою врачебную деятельность от предшественника Вашего Превосходительства, генерала Чичагова, основанную на докладе г.Блонского, имея это в виду, а также и в виду некоторых других обстоятельств врач Тюшов вошел к Вашему Превосходительству с особым рапортом, представленным Вам лично покойным Командиром "Манджура", Капитаном 2-го ранга Кроуном, при чем г.Тюшов, в ответ на сей свой рапорт, зимнею почтою получил от статского советника Блонского вторую бумагу, каковую он, Тюшов, принял за разрешение упомянутого рапорта Вашему Превосходительству, представленного Вам, как выше замечено, Кроуном; в последней бумаге врач Тюшов поставлялся Врачебным Испектором в известность, что предписание подать в отставку вызвано доносами уездного начальника Сильницкого, тогда как мои отношения с Тюшовым были не только дружественными, но Тюшов даже работал со мною плечо в плечо по различным камчатским вопросам, каковые его работы я ценил высоко, о чем и неоднократно доносил Вашему Превосходительству, ибо Тюшов, по моему мнению, есть лучший и совершенно добросовестный знаток Камчатки. Я позволил себе сказать последнее потому, что по свидетельству Слюнина, царящая на Камчатке атмосфера наживы омрачила память даже таких светлых имен, как Беринг и Биллингс (стр.6, "Опис. Ох.-Камч.", а я, на основании неопровержимого документа, добавлю, - омрачила эта атмосфера "наживы" и славу цитированного автора, но пока, как я полагаю, не омрачила Тюшова).
И Тюшов, осведомленный своим Врачебным Начальством о том, что я, Уездный начальник, пишу на него доносы, обсудивши многоразличные проявления моего к нему дружелюбия и сопоставивши таковыя с гнусным фактом доноса, пришел к заключению, что я действую двойственно, а это де отличает психически больных людей, о чем есть соответствующие указания в книге Крафта Эбинга, каковая книга и была цитирована г.Тюшовым на собрании служащих в Петропавловске, созванном им 9-го Апреля 1903 года.
В виду того, что мое психическое расстройство, констатируемое Врачом, легко и свободно распутывало весь сложный узел камчатских бытовых и экономических вопросов, в моем освещении таковых, собранные г.Тюшовым, лица, кроме Векентьева, Городского старосты Корякина и и.д.Начальника Камчатской казачьей команды Коренева, к слову сказать, не согласившихся с диагнозом Тюшова, пошли дальше и постановили устранить меня от должности, так как я, в качестве сумасшедшего, мог учинить насилия, до повешения, напр.,горного инженера Симонова включительно.
Принимая во внимание, что объявлению меня сумасшедшим не предшествовали формальности, указанные в таких случаях законом, принимая во внимание, что самое сборище в городской больнице, созванное 9 апреля, Тюшовым, носило какой-то странный и даже невероятный характер, при полном при том отсутствии конкретных поводов опасаться кому бы то ни было не только за свою жизнь, как это требовалось на собрании 9 апреля. даже при условии моего сумашествия, ибо я всегда был спокоен при своих действиях по службе, не говоря уже об обычных добрососедских отношениях, а также и имея множество оснований принять это собрание за исполнение бароном Брюггеном той "клятвы", о которой я доложил выше, я, конечно, не мог сложить с себя обязанности Петропавловского Уездного Начальника, а потому и руководствуясь законом, я на другой день, запретил сборища, предназначенные для обсуждения тех или иных общественных вопросов, без моего на то разрешения, а затем и приступил к расследованию ближайших поводов и мотивов сказанного сборища.
Мое требование - не собираться - встретило, в конце концов, открытое сопротивление со стороны Горного Инженера Симонова, собравшего в здание больницы своих рабочих, для чего таковыя, в ночь с 13-го на 14 апреля, были экстренно сняты с работы, производившихся в 35 верстах от Петропавловска, и вооружены винтовками, а Тюшов, Благочинный Комаров и Священник Гулаев выехали из Петропавловска и приступили к непосредственному возбуждению населения.
Вся история окончилась тем, что я арестовал при Управлении Тюшова, с составлением по сему случаю постановления, в котором подробно изложил поводы к сему моему действию, с подведением таковых под соответствующие статьи закона. Арест Тюшова продолжался около двух часов, причем Тюшов оставил мне особое собственноручное заявление, где признал себя виновным и дает мне ряд обещаний отстать от клиники.
Был арестован мною Смотритель маяка Косачев, с револьвером в руках, желавший прорвать выставленный мною вооруженный пост, предназначенный отрезать сообщение больницы с городом и тем не допустить г.Симонова пополнить его рабочих, собранных в здании больницы, петропавловской голытьбой, готовой при обстановке мирного времени, за бутылку водки, решительно на все. Г.Косачев пробыл арестованным около тридцати часов. Его арестованию и освобождению предшествовали письменные акты, в таких случаях законом указанные.
Что касается вышеупомянутой агитации, то таковая имела совершенно обратный результат: от селений Камчатки я стал получать письма, в форме приговоров, за подписями общественников и печатями сельских старост, в которых население страны, в весьма трогательных и крайне характерных выражениях, просило меня не верить, что я, Уездный Начальник, Сильницкий, сошел с ума; население уверяло меня, что оно не только меня не боится, но считает "вместо отца", потому и "на каюрах купцы не ездили и цена соболя пошла такая, что мы одели рубашку".
Огромные расстояния, наличность моего и Векентьева безвыездного… время пребывания в Петропавловске, не говоря уже о самой редакции вышеупомянутых писем, устраняют всякую мысль о каком бы то ни было моем или Векентьева воздействии на составление сих приговоров и их присыл мне, в некоторых случаях, полетучками.
Все население страны; казаки, запасные нижние чины, проживавшие на Камчатке, как один человек, остались на моей стороне и впоследствии, через месяц с небольшим, когда потребовалось, по первому моему слову, пошли в бой со врагом, даже вооруженном пушками.
Ошибшись в расчетах на массу населения страны, камчатская клика задумала лихое дело, с успехом практиковавшееся в 18 веке: из Петропавловского Собора в квартиру г.Роберта (по одним вариантам - крещенный еврей, по другим - родившийся от еврея, уже принявшего православие; семетическое его происхождение не оставляет никаких сомнений при первом же на него взгляде) были вынесены церковные святыни (антиминс и пр.), в чем не было никакой необходимости во имя чего бы там ни было. В набожное камчадальское племя была пущена молва, что я осквернил св. храм стрельбою по иконам. Вся камчатская клика, с духовенством, кроме диакона Ворошилова, остававшегося доброжелателем и моим сторонником всегда, готовилась выехать на маяк и, таким образом Петропавловску, а за ним и всей стране угрожал интердикт. Я принял меры не допускать этот демонстративный выезд, а потому выставил на улице часового, с приказанием не допускать сборищ таких-то лиц, причем я лично приказал часовому, казаку Николаю Пинязину, выстрелить в воздух, о чем мною и составлен надлежащий акт, когда г.Роберт, принимавший самое страстное участие во всей истории, бежал навстречу матушке Гуляевой, возвращавшейся из Паратунских Ключей, куда она отвозила какие-то церковные вещи и какое-то воззвание, не послушал меня и, несмотря на мои категорические требования, шел к матушке навстречу. Выстрел был сделан в воздух, устрашения ради г.Роберта и прочих, в шагах в 300 от него, и полностью достиг своей цели, так как г.Роберт, тотчас после выстрела, бегом побежал в свою квартиру, что и требовалось.
Арестованием Тюшова на 2 часа, Косачева на 30 часов, выстрелом в воздух и арестованием Симонова, о чем тоже составлено особое постановление, исчерпываются все мои активные меры для подавления беспорядка в Петропавловске, вызванного непременным желанием камчатской клики так или иначе добиться устранения меня о должности Уездного Начальника, причем я до сих пор убежден, что никто кроме Тюшова, не сомневался в совершенной моей нормальности, чему и явились соответствующие доказательства тотчас же по получении мною телеграммы Вашего Превосходительства об объявлении Россией войны с Японией, что случилось в ночь с 21 на 22 апреля".
Прервем повествование Сильницкого. Начавшаяся русско-японская война на какое-то время примирила враждующие стороны. Петропавловский собор был открыт. 23 апреля в 8 часов утра в уездном правлении собрались все, от кого теперь зависила судьба Камчатки. "Все умрем, а японца не допустим" - решило это собрание, предоставив Сильницкому, как начальнику уезда, полное право распоряжаться судьбой каждого из них во имя России. Помня о клятве Брюггена, Сильницкий пошел на хитрость: он предложил обсуждать все его распоряжения, но только обязательно письменно, в новой, специально заведенной для этого книге, пронумерованной, прошнурованной и опечатанной всеми имеющимися в Петропавловске печатями.
Затем были призваны на военную службу все запасники. Начальником обороны Камчатки был назначен заместительСильницкого штабс-капитан Векентьев. На мысе Сигнальном, у входа в Авачинскую бухту, был выставлен караул, чтобы заблаговременно, как в период обороны Петропавловска от англо-французов полвека назад, предупредить горожан о появлении неприятельского флота.
Груз с берданами, патронами, ополченческими крестами был отправлен во внутренние районы Камчатки. Каюры везли с собою приказ-обращение Сильницкого о создании народного ополчения - добровольных дружин для защиты Камчатки. Начальником обороны Западной Камчатки был назначен М.И.Сотников.
13 мая 1904 года был дан первый бой - в устье реки Большой с о.Шумшу прибыла японская шхуна, чтобы забрать рыбу, которую японцы не успели вывезти в 1903 году и спрятали в песке на морских косах.
"13 мая большерецкая застава, - сообщал Сильницкий, - уже имела дело с японцами, причем 13 японцев было убито, а шхуна сожжена. Интересно, между прочим, что большерецкая застава пошла в атаку шхуны, под начальством отставного пятидесятилетнего казака, Александра Селиванова, по старому волжскому способу: "сарынь на кичку", и при том на простых батах".
Но это было 13 мая. А 2 мая Сильницкому, как гражданину России, пришлось немало пережить. В этот день на пароходе "Родондо" из Америки прибыл барон Брюгген.Он сообщил, что тихоокеанская эскадра России разгромлена, а на суше генерал Куропаткин терпит одно поражение за другим. Все великие державы в этой войне стоят на стороне Японии. Русское правительство готово подписать Порт-Артурский трактат и согласно отдать Японии Сахалин и Камчатку.
Это была катастрофа. Сопротивление становилось бессмысленным. Камчатка была обречена.
И все же Сильницкий не поверил барону и предложил ему завтра, 3 мая, прийти в уездное правление и официально подтвердить все сказанное, оформив все это протоколом.Брюгген, по понятным причинам, от официальной встречи уклонился. Но пришли Роберт и Тюшов. Оба они заявили о провокационных антипатриотических слухах, разносимых по городу Брюггеном. Роберт даже потребовал арестовать и Брюггена, и "Родондо", якобы подосланным японцами с "коварными целями".
Но коварство Брюггена в этом как раз и заключалось - он во что бы то ни стало хотел спровоцировать Сильницкого на какие-то активные действия, направленные как против Брюггена, так и против команды "Родондо", являвшихся, как иностранцы, неприкосновенными лицами. Цель? Арестовать Сильницкого как сумасшедшего и завладеть казенными соболями, создав видимость покупки, заплатив за них вместо аукционной цены порядка - ста-ста тридцати рублей, цену символическую - рублей по двадцать. В казне было четыре тысячи шкурок, так что игра стоила свеч.
Сильницкий разгадал замысел и не дал Брюггену никакого повода воспользоваться возможностями экипажа "Родондо". Напротив, он сделал все возможное, чтобы американский пароход ушел в море на несколько дней раньше, чем планировал Брюгген. Пушнина обошлась торгово-промышленному обществу по своей цене. Так что и на этот раз Брюгген промахнулся.
Но спешка дорого обошлась самому Сильницкому. Подготовленная второпях почта, переданная русскому консулу в Сан-Франциско, была в столь сыром виде, что послужила основанием для врагов Антона Петровича вернуться к версии о его сумасшествии. Тем более, что Сильницкий со своим патриотизмом слишком сильно мешал тем, кто уже заранее решил судьбу Камчатки с ее природными богатствами.
Вспомним одного из приказчиков Камчатского торгово-промышленного общества - Сечи Гундзи. Вот одна из его характеристик: "Лейтенант военно-морского флота С.Гундзи до 1903 года служил приказчиком Камчатского торгово-промышленного общества, занимаясь, в основном, шпионской деятельностью. В конце сентября 1903 года Сечи Гундзи уже в мундире японского флотского офицера проехал вдоль западного побережья Камчатки, когда русское охранное судно ушло от Камчатских берегов, и побывал в селениях Явино, Голыгино и Колпаково. Гундзи был хорошо знаком с Камчаткой, знал полную беззащитность этой страны и полагал, что не встретит здесь никакого сопротивления".
Эта характеристика приказчика русского общества. А вот другая:"Гундзи прибыл на Камчатку и высадился во главе вооруженного даже пушками отряда не только с ведома японского правительства, но даже и с затратами на это дело капиталов, как правительственных,так и национальных. Капиталов первой категории Гудзи получил 500000 иен и капиталов второй категории 1000000 иен". Еще в 1895 году он выбрал и подготовил свое логово на острове Шумшу - отсюда ежегодно отправлялись к камчатским берегам шхуны браконьеров, здесь готовился к высадке на Камчатку военный десант из резервистов.
30 мая 1904 года отряд из 150 человек, вооруженных скорострельными винтовками и двумя легкими полевыми пушками, высадился в устье реки Озерной. А еще через несколько дней, захватив село Явино (15 километров к северу от р.Озерной), Гудзи обнародовал свои планы, прибив в этом селе к столбу доску со следующей надписью: "Смысло на этой тын писаних слов: именно это земля уже принадлежит Японии, поэтому кто кого трогай будут убиты. Командир японской войска Сечи Гундзи".
Он не ждал сопротивления от местных жителей. А напрасно. Вот, например, как обошлись японцам встречи только с Сотниковым: "28 июня 1904 г. на р.Апала имел дело с Японской шхуной, которую сжег, команда, оказавшая сопротивление - уничтожена в числе 20 человек; 15 июля взял в плен организатора захвата Камчатки Японского Лейтенанта Гундзю и доктора Ода-Наотаро, высадившихся с вооруженною командою на р.Озерной, 17 июля сделал наступление на передний табор Гундзи, где уничтожил 17 японцев; 9-го августа на р.Воровской имел дело с Японской шхуной, шхуну и команду уничтожил; 13 августа захватил в море 3 японцев, шедших на остров Шумшу в шлюпке, шлюпку и команду японцев уничтожил.
В течение лета 1904 года на протяжении от р.Озерной до р.Сопочной, в районе его заведывания обороной, уничтожено 11-ть Японских шхун".
Но Гудзи был слишком уверен в своих силах, чтобы думать о каком-то там сопротивлении со стороны камчадалов.
Июля 1904 г.
Донесение
(гражданина Северо-Американских Штатов Петра Христинсона, оказавшегося по воле случая в с.Явино)
… 2 июня сельский старшина получил официально полетучей сведение, что Россия заявила войну Японии в феврале и говорил жителям, что велено не волноваться, а жить так как раньше жили, и точно делать что раньше делали, потому что об нас печется Великий наш государь Император и Его наместник в Востоке.
… 3 июня мы увидели 3 японца идут с юга в селение, они были вооружены, в селении только было 2 жителя, которые могли стрелять, а все остальные были на охоте, за медведями, мы увидели что эти три японца остановились близ селения и заложили в свои ружья патроны, тогда испугались жители и побежали в лес, но в тот же день обратно приходили доить коров, а к ночи в лес опять, назавтра утром мы обратно шли в селение и увидели, что подходят опять в две партии и мы остановились в закрытом месте, откуда я пошел домой, а жители остались караулить, я подходил к Карлсон дом (торговца. - С.В.) и тут я увидел, что японцы собирают скота в одно стадо и потом сделали на них 3 выстрела, я постоял и смотрю что будет дальше повернувши голову на другую сторону я увидел, что староста маячит мне воротиться, я отошел от этого места и спрятался в кедровник, тогда увидел, что трое японских солдат подходят к г-ну Карлсон дом из коих 2 зашли в дом, а третий остановился на дворе с ружьем в одной руке, и в другой бинокль, караулить, я тогда думал что мне лучше пора итти и не стрелять на них, потому что они может нас догнать, так как у жителей были малые дети и скоро нам скрыться от японцев неважно. Я находился от Карлсона дома в расстоянии 50 сажень, караул вернулся за дом и я думал, что в избе зашел, я приподнялся немножко посмотреть свою местоположения, вдруг выстрел на меня, другой третий, я тогда пополз сквозь кедровник к низменной логотине и оттуда вернулся обратно к явинским жителям, единственно вред я получил от ихнеа выстрелов, был одна пуля сварила кожа поверхность левой руки. Тогда мы все вместе 43 души двинулись от селения и весь наша провизия только хватило нам на один день. Одежда была только то, что каждый на себе носил. По трактовой дороге мы опасались итти, так как староста опасался, что японцы могут нас выследить и достичь, поэтому мы шли через хребты в колено снег местами, и каждый день почти шел снег и дождь. Это все ничего было если бы было у нас провиант, но у нас соли нет, чай нет, и об куске хлеба или сахара нечего говорить. Вот мы шли 100 верст 17 суток, а это время только были мы сухие одеты 3 дня, реки были все время в полной прилив снежная вода, и нам приходилось переезжать некоторые реки по пояс в воде (мы переезжали всего 8 речек). Я никогда не забуду как этих бедных жителей страдали, если бы собирать все тех слезы что они проливали, то можно было наполнить большую бочку,именно я думал несколько раз зачем они страдают, неужели им никакого протекция от своего начальства, или может быть, что их совсем позабыли, так как они находятся в стороне далеко от пути сообщения. Я могу сказать, когда я обратно вернусь в Америку (если Бог меня хранить будет), что все мои путешествия по разным странам мира, я первый раз видел такой стойкой народ в голоде и холоде и всегда готов разделить свой последний кусок провианта с иностранным человеком только он бы вместе с ним шел, и не предался голодной смерти. Мы убили 5 медведей в походе, но один только хватал на обед и ужин и приходилось несколько раз кушать их совсем сырыми, а кожа тот же день разделили по ногам на подошвы торбасов. Последнее время других из жителей больше ходить сами не могли и приходилось таковые таскать на себе. Малые дети 5-7 летние тоже носили котомки на спине. Я уверен, что жители потерпели громадные убытки и разорились на веки".
Июля 1904 г., 12 часов дня,
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
Крестьянин селения Паратунских ключей Петропавловского уезда Егор Яковлевич Ивойловский, состоящий под судом по уголовному дело по убийству односельчанина, мещанина Алексея Корнилова, заявил на мой вопрос следующее:
"Я, Егор Ивойловский, считаю себя виновным в убийстве соседа Алексея Корнилова, теперь в виду войны России с Японией я узнал от Вас г.Сотников и других жителей, что на Озерной стоят японские шхуны и пришедшие на них японцы разграбили у явинских жителей все имущество, скота и проч., угнали жителей в лес с ружейными выстрелами, на Ваше предложение гг.Сотников, Карлсон, Ал.Селиванов и явинский староста Игнатьев узнать неизвестную силу врага на Озерной я искренне и охотно. …свое желание итти на Озерную и может, Господь Бог, поможет мне узнать силу оружия и личность врага и вернуться к Вам. Ибо я теперь жалею погубившего мною собрата, так равно жалею, если кого из Вас невинно убьют японцы, почему прошу указать мне место Озерной.
А потому согласно заявления Ивойловского постановил таковое принять за единственный случай узнать силу врага. Личным побыванием желающего Ивойловского в таборе расположения японцев, так как устье Озерной неприступное, открытое место для военных действий с какими-то ни было отрядом, да к тому же, если у них как слышно есть пушки или две, то приглашаю Вас поименованные выше братцы дать Ваши мне свое мнение, которое очень важно, и я искренно принимаю, если будут таковые по местным условиям, а потом видно что нам делать".
Явинский староста Игнатьев вызвался идти на разведку вместе с Ивойловским. 13 июля в 5 часов пополудни разведчики возвратились, побывав во вражеском стане".