Мигранты: жертвы, злодеи или герои?
Мигранты составляют значительную долю мирового прекариата. За счет мигрантов численность прекариата растет, но они же могут стать и главной жертвой: мигрантов часто демонизируют, представляя дело так, будто они виновны во всех тех проблемах, которые на самом деле возникли не по их вине. И все же, за редким исключением, мигранты стремятся лишь к одному – к лучшей жизни.
Понятие «мигрант» тянет за собой исторический шлейф и охватывает множество типов образа жизни и поведения. Некоторые мигранты напоминают кочевников: они переезжают с места на место, не имея постоянного пристанища, и – вынужденно или по привычке – выбирают бродячую жизнь, надеясь в один прекрасный день где‑нибудь окончательно осесть. Настоящий кочевник всегда знал, куда он направляется и зачем. Современный кочевник действует по обстоятельствам и скорее полагается на случай. Существуют «маятниковые» мигранты – они уезжают из дома на заработки или ради нового опыта, но рано или поздно собираются вернуться обратно. А еще есть мигранты‑невозвращенцы – беженцы, они переезжают в другие страны в поисках политического или иного убежища с намерением остаться там навсегда.
Если копнуть чуть поглубже и обратиться к реалиям середины двадцатого века, когда экономики были более закрытыми, мы увидим, что по мере развития процессов глобализации возросла и мобильность жителей планеты. Ежегодно национальные границы пересекает миллиард людей, и количество их только растет. Согласно данным Международной организации миграции (International Organisation for Migration), в 2010 году в мире насчитывалось 214 миллионов мигрантов, иначе говоря, они составляли три процента мирового населения. Возможно, эта цифра даже несколько занижена, поскольку, естественно, она не учитывает нелегальных мигрантов, не попадающих в статистические сводки. Кроме того, около 740 миллионов людей являются «внутренними» мигрантами, и среди них 200 миллионов китайцев, переехавших из сельской местности в индустриальные центры, – а они по многим признакам напоминают международных мигрантов (House, 2009).
И хотя после финансового кризиса 2008 года легальная иммиграция в промышленно развитые страны замедлилась, до этого она неуклонно увеличивалась на 11 процентов в год (OECD, 2010a). Каждый четвертый австралийский рабочий – мигрант, так же как каждый пятый ирландский рабочий. В Европе 12 миллионов европейских граждан живут в европейских странах, не являющихся их родиной.
Самый крупный поток мигрантов по‑прежнему принимают США. В первое десятилетие двадцать первого века ежегодно в страну въезжало свыше миллиона легальных мигрантов и примерно полмиллиона нелегальных. В настоящее время здесь мигрантом является каждый восьмой, и примерно один из шести работников имеет иностранное происхождение – это самый высокий показатель с 1920‑х годов. Из‑за тщательно возведенных барьеров доля мигрантов в американской рабочей силе снизилась с 21 процента в 1910 году до 5 процентов в 1970‑м. Однако к 2010 году она опять подскочила до 16 процентов. В Калифорнии иммигрантом является каждый третий работник, а в Нью‑Йорке, Нью‑Джерси и Неваде – каждый четвертый. Хотя мигранты главным образом задействованы в сельском хозяйстве, строительстве, ресторанном обслуживании, здравоохранении и на транспорте, четверть высококвалифицированных работников с ученой степенью имеют иностранное происхождение.
Большие потоки мигрантов принимают также и другие страны. К 2000 году мигранты составляли свыше 10 процентов населения в 70 странах, тогда как в 1970 году стран с такими показателями было всего 48. В Германии мигрантами либо потомками мигрантов являются 16 миллионов человек при общей численности населения 82 миллиона. В некоторых городах иммигранты составляют более трети населения, причем более половины из них дети. В других европейских городах наблюдается та же тенденция: доля мигрантов неуклонно растет отчасти из‑за низкой рождаемости среди местных жителей. В Великобритании мигрантом является каждый десятый, и в первое десятилетие двадцать первого века наблюдался беспрецедентный приток переселенцев из‑за границы. Если данная тенденция сохранится, то во второй половине двадцать первого века белые британцы рискуют оказаться в меньшинстве (Coleman, 2010).
Современная миграция не сводится к переезду из бедных стран в богатые. Всего лишь около трети мировых мигрантов – это переселенцы из бедных стран в богатые, тогда как еще треть – это переселенцы из одной богатой страны в другую и треть – переселенцы из одной бедной страны в другую. Во многих странах, в частности в ЮАР, одновременно наблюдаются крупные отток и приток людей. Более того, несмотря на то что образ мигранта по‑прежнему связан с переселенческими районами, в современной миграции выделяют семь признаков, характерных для эпохи глобальных преобразований и приводящих к росту прекариата.
Первый признак – исторически большая доля нелегалов. Многие правительства смотрят на этот факт сквозь пальцы, заверяя, что ограничивают миграцию, тогда как на самом деле они способствуют росту низкооплачиваемых трудовых ресурсов. Больше всего нелегальных мигрантов проживает в США: по оценкам специалистов, в 2008 году их насчитывалось 12 миллионов – что на 42 процента больше, чем в 2000 году, – причем более половины из них – выходцы из Мексики. Ответ на этот политический вызов был довольно невнятным. В 2006 году Палата представителей приняла законопроект, который объявил нелегальную миграцию тяжким преступлением, однако инициатива не нашла поддержки в Сенате. Аналогичная попытка была предпринята в 2007 году, но и на этот раз она не увенчалась успехом. В 2009 году два профсоюза составили план урегулирования ситуации и развернули кампанию по легализации незаконных мигрантов. Но тоже не преуспели. Сторонники реформ выдвигали множество аргументов и, в частности, заявляли, что выведение иммигрантской экономики из тени повысит собираемость налогов, покончит со злоупотреблениями, которым подвергаются нелегалы, будет способствовать повсеместному росту зарплат и экономическому подъему. Однако не хватило политической воли перейти от заявлений к действиям. Слишком многим было на руку существование армии нелегалов, а популисты подняли шум, что легализация мигрантов ударит по благополучию местных граждан.
В других странах также увеличивался приток нелегальных мигрантов, что приводило к аналогичным политическим маневрам и конфликтам интересов. Нелегальные работники являются дешевой рабочей силой, при необходимости или в случае неподчинения требованиям работодателей их можно легко уволить и выслать из страны. Они не числятся в штате компаний, не учитываются при подсчете домохозяйств и во время рецессий легко вытесняются на задворки общества. В период экономического подъема показатели производительности чудесным образом устремляются вверх, поскольку статистические данные не отражают реально нанятой рабочей силы, а во время рецессий снижение показателей трудовой занятости происходит медленнее, чем падение спроса и предложения. Так что нелегальные мигранты действительно представляют собой теневую резервную армию.
Второй признак: в отличие от последнего пика миграции в начале двадцатого века, когда большую часть мигрантов составляли переселенцы, все более возрастает доля «маятниковых» мигрантов. Современные «маятниковые» мигранты считают себя гастарбайтерами: они перебираются на новые места в поисках временной работы, рассчитывая отсылать деньги оставшейся дома родне.
Третий отличительный признак – это феминизация миграции (OECD, 2010b). В потоке международных мигрантов все более заметное место занимают женщины, зачастую одинокие, причем по своему числу они бьют все исторические рекорды. Женщины составляют значительную долю внутренних мигрантов, в некоторых странах – бо́льшую часть. Наряду с такими угрожающими и хорошо документированными тенденциями, как контрабанда и проституция, отметим и «оковы домохозяйства», когда сельские женщины уезжают на заработки в город, поручая заботу о собственных детях третьим лицам. Часто связанные жесткими обязательствами или долгами, они уязвимы, беззащитны и зачастую влачат полуподпольное существование. Часть переездов также связана с сомнительными браками – когда молодые женщины, поддавшись на уговоры родных или следуя культурной традиции, соглашаются на сомнительные брачные предложения. Тем не менее бо́льшую часть мигрантов традиционно составляли мужчины, устремляющихся на поиски лучшей жизни.
Четвертый признак миграции в эпоху глобализации – это высокая мобильность студентов. И хотя сама по себе данная тенденция не нова, армия мобильных студентов существенно расширилась – правда, отчасти из‑за антитеррористических мер, значительное их число направляется не в США, а в другие страны. С 2001 по 2008 год доля иностранных студентов в США снизилась с 28 до 21 процента, меж тем как количество мобильных студентов в мире увеличилось на 50 процентов.
Пятый признак – это перемещение внутри многонациональных корпораций. Этот феномен также восходит к далекому прошлому – например, в Средние века так вели себя крупные торговые банки. Теперь же переезды приобрели систематический характер. Они затрагивают большинство звеньев – от управленческого состава до младшего персонала. Итог – рваная карьера и мешанина разнообразного опыта.
Шестой признак более зловещий. Никогда прежде мир не знал такого количества беженцев и людей, ищущих политического убежища. Отношение к этим двум категориям мигрантов закреплено юридически в конвенции ООН 1951 года «О статусе беженца» (Convention Relating to the Status of Refugees), принятой в связи с массовыми перемещениями во время и после Второй мировой войны. В те времена проблема воспринималась как краткосрочная и требовала разового урегулирования: людям помогали вернуться домой либо устроиться в других странах. Теперь же число людей, стремящихся покинуть зоны конфликтов, опасаясь притеснений, возрастает стремительными темпами, при этом им все труднее становится въехать в избранные ими страны, поскольку возникающие на их пути препоны становятся все более жесткими. Многие мигранты становятся социально и экономически уязвимыми, причем это состояние приобретает хронический характер.
По данным Агентства ООН по делам беженцев, в 2009 году насчитывалось свыше 15 миллионов беженцев, большинство – в странах Азии и Африки, и еще миллион претендовал на политическое убежище и ожидал решения соответствующих органов. В результате конфликтов около 27 миллионов людей покинули места исконного проживания и переместились в другие точки в пределах своих стран (данные Центра мониторинга за внутренними перемещениями – Internal Displacement Monitoring Centre, 2010). В глобальном смысле перед нашими глазами разворачивается трагедия. Миллионы людей годами влачат унизительное существование в грязных общежитиях, центрах для беженцев, в палаточных лагерях или на пустоши, утрачивая профессиональные навыки и вообще человеческий облик.
Благородный принцип невысылки, состоящий в том, что ни одна страна не имеет права выслать человека на родину, если там он подвергается опасности, превратился в источник злоупотреблений. В некоторых странах процесс рассмотрения дел беженцев в среднем растягивается на 15 лет и более. Ухудшилось положение лиц, застрявших в транзитных странах и рассчитывающих перебраться в государства, куда их не хотят пускать. Во многих странах, в которых большинство граждан выступает за ограничение иммиграции, беженцы и претенденты на политическое убежище вызывают более враждебное отношение, чем находящиеся в более благоприятном положении экономические мигранты.
Наконец, существует новая категория мигрантов – «экологические беженцы». К 2050 году 200 миллионов людей могут покинуть дома из‑за ухудшения экологической обстановки – подъема уровня моря или других результатов климатических изменений (данные Фонда экологической справедливости – Environmental Justice Foundation, 2009). В 2005 году ураган «Катрина» спровоцировал самое крупное в истории США перемещение людей. За две недели северную часть побережья Мексиканского залива покинуло 1,5 миллиона беженцев – в три раза больше, чем зону «Пыльного котла» на Западе США в 1930‑е годы, во время катастрофических пыльных бурь. Половина жителей Нового Орлеана не вернулась в родной город даже пять лет спустя. Это весьма красноречивый факт, и он свидетельствует о том, что ситуация в Новом Орлеане далеко не уникальна.
Итак, миграция усиливается и меняет свой характер, порождая все более сильную неуверенность и делая социально незащищенными все более крупные группы людей. Но и это еще не все. Происходит «детерриторизация» (“de‑territorialisation”) миграции. Таким неуклюжим словом обозначается малоприятная тенденция. Внутри государственных границ начинают с подозрением относиться к людям, которые «внешне похожи на мигрантов»: их останавливают на улице полицейские либо дружинники и заставляют предъявить удостоверения личности и документы, подтверждающие их легальный статус.
В 2010 году в американском штате Аризона был принят закон SB1070 о «детерриторизации»: от людей, задержанных по подозрению в незаконной деятельности, стали требовать доказательств, что они легальные мигранты. Защитники этого закона утверждают, что в таких действиях нет ничего расистского, однако именно вследствие него люди, похожие на мигрантов, переходят в статус подозреваемых у полиции. То, что происходит в Аризоне, происходит и в большей части мира.
Новые резиденты
Рассматривая различные категории мигрантов – кочевники, «маятниковые» мигранты, нелегалы, беженцы, переселенцы и т. д., – вспомним о забытом статусе, который имеет глубокие исторические корни. Речь идет о резиденте – как противовесе гражданину. В Средние века в Англии и других европейских странах резидентом считался проживающий в данной стране иностранец, наделенный монархом либо правителем отдельными – но далеко не всеми – правами, автоматически предоставляемыми уроженцам данной страны либо ее гражданам. Иностранцу‑резиденту за определенную плату жаловалась «привилегия», дающая ему возможность купить землю либо заниматься своим ремеслом.
Согласно общему праву резидент не был полноправным гражданином, его статус соответствовал современному виду на жительство; этот закон восходит к практике, существовавшей в Древнем Риме, когда переселенцу предоставлялось право постоянного проживания, но не разрешалось участвовать в политической жизни. Позднее слово «резидент» на Западе приобрело другой подтекст и стало обозначать завсегдатаев того или иного места, например завсегдатаев ночных клубов. Перед отменой рабства в США резидентами также называли негров, не являвшихся рабами.
Все иностранные мигранты являются резидентами, причем их различные группы наделены неким набором прав – гражданских, социальных, политических, экономических и культурных, – но не более того. Современная система международного права признает существование разных категорий резидентов. Наименее защищенные – это лица, ищущие политического убежища, и нелегальные мигранты. Они пользуются гражданскими правами (например, правом защиты от физической расправы), обычно на основе территориального принципа, то есть эти права действительны до тех пор, пока они пребывают на территории государства, однако эти люди не имеют ни политических, ни экономических прав. Чуть более защищенными являются натурализовавшиеся временные резиденты, однако их экономические и политические права также урезаны. Лучше защищены те, кто выполнили все необходимые формальности и стали полноценными гражданами. Эта система имеет множество уровней, она сложилась спонтанно и различается даже в пределах одного регионального блока, каким является Европейский союз.
Натурализация иностранцев также порождает проблемы, они связаны с двойным гражданством и разнообразными статусами. Иногда мигранты не хотят получать гражданство стран, где они проживают либо работают, из страха потерять гражданство родной страны. Бывает и так, что человек имеет право проживать в стране, но не имеет права там работать и зарабатывать, имея при этом право работать в другой стране без права проживать там, если не найдет работу. Некоторые юристы называют этот феномен «космополитической натурализацией» – cosmopolitan denizenship (Zolberg, 1995).
Тем не менее категория «резидент» полезна, поскольку дает возможность сформулировать, что можно и чего нельзя делать в социуме. В самой нижней части шкалы находятся претенденты на политическое убежище, которые практически бесправны. По мере увеличения их числа правительство все сильнее перекрывает им кислород. Зачастую их унижают и воспринимают так, будто они преступники. Наиболее приспособленные пытаются выживать, примыкая к прекариату и перенимая его привычки. Многие просто чахнут, видя, что их жизнь пошла насмарку.
За ними следуют нелегальные мигранты – они наделены общегражданскими правами, однако у них отсутствуют экономические, социальные и политические права. Как правило, у них нет иного выбора, кроме как пополнить ряды прекариата, причем многие работают на теневую экономику. В США миллионы нелегальных мигрантов, не имеющих права на работу, находят себе применение на рынке труда. Они живут под вечной угрозой депортации и без всякой социальной защиты, в частности не получая пособий по безработице. В Испании существование теневой экономики объясняется наличием миллионов нелегальных мигрантов. И вполне вероятно, аналогичная ситуация складывается в большинстве стран мира.
Мигранты с временным видом на жительство въезжают в страну по рабочей визе и могут легально работать только в определенных сферах. Они обладают неким набором социальных прав: могут получать пособия на уровне предприятия и государства и, возможно, имеют право стать членами экономических организаций – профсоюзов или торгово‑промышленных ассоциаций. Однако они поражены либо существенно ограничены в правах в том, что касается социально‑экономической мобильности, а отсутствие политических прав практически лишает их возможности интегрироваться в местное общество. Такие мигранты – классические резиденты.
Далее следуют резиденты, имеющие долгосрочный вид на жительство и формальное разрешение выбирать себе работу по нраву. Они чувствуют себя относительно защищенными, тем не менее и этой группе может грозить ущемление экономических и социальных прав. В частности, в тех случаях, когда их квалификация не признается в стране, в которую они приезжают. Так, дипломированным инженерам, архитекторам или дантистам может быть отказано в праве работать по специальности лишь на том основании, что их диплом не соответствует местным стандартам. В итоге для миллионов квалифицированных мигрантов закрывается путь в профессию, и они пополняют собой прекариат: им приходится браться за неквалифицированную работу, которая не соответствует ни уровню их знаний, ни предыдущему опыту.
Это несоответствие в основном и дало толчок лицензированию отдельных видов профессиональной деятельности с выдачей соответствующего сертификата (Standing, 2009). Только в Германии получить работу по специальности не могут более полумиллиона мигрантов, поскольку государство не признает их квалификацию. Однако этот феномен имеет глобальный характер. Выдача лицензий на осуществление профессиональной деятельности стала средством по ограничению и структурированию миграции. В Нью‑Йорке совсем не трудно встретить мигрантов‑адвокатов и кандидатов наук, крутящих баранку такси. В странах с федеративным устройством наподобие США, Австралии и Канады даже переселенцы из одного штата или провинции в другую область могут оказаться в положении резидентов и потерять право работать по специальности либо заниматься торговлей. Однако значительно чаще такого рода препятствия возникают при пересечении государственных границ. Лицензирование стало частью глобализации процесса труда и в настоящее время представляет собой мощный заслон, лишающий экономических прав все большее количество людей.
Как правило, по закону резиденты не допускаются на государственную службу и не могут занимать политические посты – им легче заняться мелким предпринимательством, чем работать по найму. Их чаще выставляют за порог ради сохранения общественной безопасности, если они ведут себя не как «добропорядочные граждане». Подобное отношение мешает процессу интеграции и закрепляет за мигрантами статус аутсайдеров. Во Франции и Германии действует трехуровневая система: полноценные политические права принадлежат гражданам, усеченные политические права – гражданам других стран Европейского союза, что же до представителей третьего мира (не ЕС), то у них нет вообще никаких политических прав. В Великобритании представители некоторых третьих стран – из Британского содружества наций и Ирландии – относятся к первой или второй группе. Правительства ужесточали требования к желающим стать легальными мигрантами, тем самым увеличивая количество обладателей резидентского статуса, то есть людей с ущемленными правами. Резиденты могли обладать правами де‑юре, однако де‑факто они были лишены многих гарантий. Самые вопиющие примеры мы находим в развивающихся странах.
В Индии, где по определению все индийцы наделены равными правами, эта норма не распространяется на сферы закона, политики и практической деятельности. Например, после многолетней борьбы обитатели трущоб могут получить право голоса и продовольственные талоны, но их никогда не подключат к городскому водопроводу и канализации. Процедура приобретения прав, связанных с местным резидентством, не разработана и может занять произвольное количество времени. Внутренние мигранты имеют право проживать и работать в любой точке страны, однако при переезде в ряд штатов они не могут записать детей в школу и получить продовольственные или промтоварные талоны, поскольку каждый штат самостоятельно вырабатывает законы относительно приезжих. В положении резидентов также находятся работники неформального сектора. Например, надомный работник, обитающий в городских трущобах, не будет иметь прав на электричество. Уличный торговец воспринимается как преступник. А такие «неграждане», как домашняя прислуга из Бангладеш и Непала, вообще не имеют никаких прав.
Заметнее всего число резидентов подскочило в Китае. Здесь частично ущемленными в правах оказались 200 миллионов сельских мигрантов, переехавших в города и промзоны, где производится продукция, поставляемая на мировой рынок. Из‑за отсутствия «хукоу» (прописки) они не имеют права на получение пособий и не могут легально устроиться на работу в своей собственной стране.
В отличие от миграции начала двадцатого века современная миграция в меньшей степени предполагает ассимиляцию и приобретение нового гражданства. Скорее это обратный процесс, связанный с утратой гражданства. Вместо того чтобы закрепиться на новом месте и стать постоянными жителями, многие мигранты лишаются сразу нескольких гражданских привилегий: они не получают тех прав, которые гарантированы местным гражданам, не пользуются правами, которые гарантированы гражданам той страны, из которой они прибыли, и лишены прав, предоставляемых тем, кто находится в стране на законных основаниях. Помимо того, многие не имеют права работать по специальности. При этом у них мало шансов приобрести права, которых они лишены, что дает возможность подвергать их жестокой эксплуатации. Они не становятся частью пролетариата – рабочего класса, состоящего из постоянных работников. Это работники одноразового употребления, они не получают никаких пособий ни от государства, ни от предприятия, на котором трудятся, и их можно в любой момент вышвырнуть на улицу. А если они будут сопротивляться – работодатель подключит полицию, недовольных оштрафуют как нарушителей закона и вышлют из страны.
Таким образом мы получаем фрагментацию трудового процесса, при которой у разных видов прекариата имеются различные гарантии и разные структуры общественного дохода. И это связано с вопросом социальной и профессиональной идентичности. У коренных жителей идентичность может быть разноплановой, легальные мигранты могут сосредоточиться на той, которая дает им наибольшую защищенность, а нелегалы боятся даже думать об идентичности – иначе их разоблачат и депортируют.
Теперь, прояснив для себя понятие «резидент» и не забывая о нем, рассмотрим различные группы мигрантов и их роль в росте мирового прекариата.