Психологическая техника в речах Мартина Лютера Томаса по радио
АДОРНО Т. ИССЛЕДОВАНИЕ АВТОРИТАРНОЙ ЛИЧНОСТИ
Религиозные представления по материалам интервью
А. Введение
Связь между религией и предрассудками играла в этом исследовании относительно второстепенную роль. так как наша выборка не охватывала ни ярко выраженные религиозные группы, не составлялась в районах, где религиозная идеология имеет особую социальную значимость, как, например, в "библейском поясе" и в городах с однородным населением ирландцев-католиков. Если бы к подобным регионам применялись методы данного исследования, то, без сомнения, религиозный фактор был бы гораздо более очевиден.
Кроме того, есть и более фундаментальное уточнение. Религия в мышлении большинства людей не является, как прежде, определяющим фактором. Представляется, что она достаточно редко определяет социальные взгляды людей и их поступки. По крайней мере, на это указывают полученные результаты. Результаты статистических исследований, приведенные в главе VI, не слишком нас удивляют', а собранный материал не вполне достаточен, хотя часть вопросов интервью и посвящена исключительно религии. По-видимому, вследствие религиозной индифферентности вся эта идеологическая сфера несколько отступает на задний план; она, без сомнения, менее эмоциональна, чем большинство других исследуемых нами идеологических сфер, а традиционное отождествление религиозного "фанатизма" и фанатичных предрассудков больше не соответствует действительности.
Но есть достаточная причина, чтобы тщательно проанализировать наши результаты в сфере религии, как бы скудны они ни казались, поскольку значительное участие бывших и действующих священников в распространении фашистской пропаганды в США, непрестанное использование религии в качестве средства пропаганды позволяет сделать вывод, что общая склонность к религиозной индифферентности ни в коей мере не вызвала разрыва между религиозными убеждениями и нашей основной проблемой. Даже если религия давно избегает откровенного фанатизма, направленного против тех, кто не является ее приверженцем, все же можно предположить, что на глубинном и бессознательном уровне дают о себе знать и религиозное наследие, и древние верования и идентификация с определенными понятиями.
В разработке данной темы мы исходим из следующих теоретических рассуждений, обусловливающих всю нашу систему определения отношений.
Вначале мы думали, что связи и отношения между религиозной идеологией и этноцентризмом должны быть комплексными. С одной стороны, существует противоречие между предрассудками и христианским учением о всеобщей любви, идеей "христианского гуманизма" - несомненно, важнейшими историческими предпосылками признания того, что "перед лицом Бога" меньшинство имеет равные права с большинством. Христианская релятивизация естественного, подчеркнутое выделение "духовного" препятствуют любым тенденциям оправдывать "расовые предрассудки" и оценивать людей по их происхождению.
С другой стороны, христианство как религия "сына" содержит в себе антагонизм по отношению к религии "отца" и к их нынешним свидетелям - евреям. Этот антагонизм, продолжающийся еще со времен Павла, усугубляется еще и тем, что евреи придерживаются собственной религиозной культуры и отвергают религию "сына", а также тем фактом, что Новый Завет возлагает на них вину в смерти Христа. Великие теологи, от Тертуллиана и Августина до Кьеркегора, постоянно обращали внимание на то, что принятие христианства самими христианами содержит весьма двусмысленный элемент - доктрину Бога, становящегося человеком, то есть, конечного бесконечного. Пока этот элемент бессознательно ставится в центр христианской концепции, это будет способствовать росту враждебности по отношению к группе "чужих". Как уже указал Сэмюэл2, "слабые" христиане полны неприязни по отношению к евреям, которые откровенно отвергают религию "сына"; а сами же по причине парадоксальной, иррациональной природы своей веры замечают у себя следы некоторого негативного восприятия, в котором не смеют себе признаться и поэтому должны подвергнуть это строгому табу для других.
Вряд ли будет преувеличением утверждать, что многие распространенные оправдания антисемитизма возникли на основе христианства или, по крайней мере, смешаны с его мотивами. Борьбу с евреями можно уподобить борьбе Спасителя с христианским дьяволом. То, что представление о евреях в большой степени является секуляризацией средневековых идей нечистой силы (сатаны), подробно описал Джошуа Тречтенберг3. Фантастические образы еврейских банкиров и ростовщиков имеют свои библейские архетипы в истории Иисуса, изгоняющего торгующих из храма; представление о еврейских мудрецах как о софистах соответствует христианскому осуждению фарисеев. Еврей - предатель Иуда, не только предает своего учителя, но и своих товарищей, которые приняли его. Эти мотивы усиливаются бессознательными побуждениями, выраженными в представлениях о распятии и кровавой жертве. Если эти побуждения с большим или меньшим успехом вытесняются "христианским гуманизмом", то все же нужно принимать во внимание их скрытые психологические корни4.
Оценивая влияние таких религиозных элементов на возникновение или напротив, на запрет предрассудков, следует принимать во внимание положение христианства в современный период: ему угрожает "индифферентность" (равнодушие), которое зачастую практически полностью обессмысливает его. Процесс просвещения и успехи естественных наук очень глубоко коснулись христианской религии; "магические" элементы христианства и христианская вера в библейские истории как в реальные факты были поколеблены самым серьезным образом. Но это все же не означает конца христианской религии. Отступив в своих важнейших притязаниях, она сохранила по крайней мере часть своих социальных функций, приобретенных в течение веков, и тем самым достаточно сильно нейтрализовалась. Внешняя оболочка христианского учения, прежде всего его социальный авторитет и некоторые другие содержательные элементы, остались в прежнем виде и используются случайным образом как "культурное достояние", например, патриотизм или традиционное искусство.
Примером нейтрализации религиозных убеждений могут служить высказывания Ml 09, Н, католика, регулярно посещающего церковь. В анкете он заявил, что рассматривает религию как чрезвычайно важный элемент нашего существования, который, пожалуй, нанимает 2-5 процентов нашего свободного времени.
Причисление религии, которая первоначально считалась важнейшей сферой жизни, к "досугу", включение в распорядок дня, где ей отведено определенное время в процентах, символизирует радикальные изменения, происшедшие в отношении к религии.
Вряд ли можно признать, что нейтрализованные пережитки христианства, отраженные в словах Mi 09, по-прежнему основаны на глубокой вере и существенном личном опыте; вряд ли они позволяют определить индивидуальное поведение, отличное от того, что можно ожидать по общепринятым меркам цивилизации.
Тем не менее, некоторые формальные элементы христианства - устойчивая антитеза добра и зла, идеалы аскетизма, ценность неустанных трудов и стремлений человека все еще оказывают значительное воздействие. Оторванные от своего происхождения, лишенные специфического содержания, эти элементы христианства легко становятся застывшими формулами и принимают просто непримиримые формы, проявляющиеся у лиц, подверженных предрассудкам и предубеждениям.
Распад позитивной религии и сохранение ее в качестве необязательной идеологической оболочки основывается на общественных процессах. В то время как религия утрачивала свое сокровенное право на истину, она все более становилась "общественным цементом"; чем нужнее этот цемент для сохранения статус-кво и чем уязвимее становится заключенная в нем истина, тем настойчивей защищается его авторитет и тем отчетливее проявляются его негативные и деструктивные свойства.
Трансформация религии в оплот социального конформизма уподобляет ее большинству других конформистских тенденций. Придерживаясь в таких условиях христианства, можно легко злоупотребить этой верой: в противоположность покорности, крайней конформности и лояльности в группе единомышленников возникает идейная направленность, в которой скрыта ненависть к неверующим, инакомыслящим, евреям. Принадлежность к вероисповеданию приобретает форму агрессивной фатальности, подобную чувству принадлежности к особой нации; она имеет тенденцию превращаться в довольно абстрактные отношения собственной группы и группы чужаков, подобно модели, разработанной при исследовании этноцентризма5.
Эти теоретические положения не должны рассматриваться в качестве гипотезы, доказательствами которой становится наше исследование; это скорее фон, на котором с большой долей вероятности можно проинтерпретировать наши наблюдения.
В. Общие наблюдения
Материалы интервью укрепили наше мнение, возникшее на основе анализа результатов анкет: чем традиционнее религия, тем в большей степени она совпадает со взглядами этноцентричного индивидуума. Этот вывод объясняет следующая выдержка из интервью F5054, женщины с высокими показателями по шкале Е: как кажется, она восприняла целый ряд весьма догматических моральных представлений; в результате она смотрит "в особенности на молодежь, называющую себя атеистами", как не относящуюся к тому кругу, к которому она хотела бы принадлежать. Она по секрету сообщила, что для нее потому так важно уехать из Вествуда, поскольку она хочет, чтобы ее младшая дочь не поддалась влиянию соседского юноши, по-видимому, атеиста, которому его отец внушил, что "религия - сплошная чепуха". Она очень обеспокоена тем, что ее старшая дочь "просто не хочет ходить в церковь".
Из этого следует, что она полностью согласна с организованной религией и склонна к конформистскому мышлению в религиозных вопросах. Хрис^ тианская этика и ее учение о морали воспринимаются как абсолют; отклонения нужно не поощрять, а наказывать.
Это заявление указывает на связь между традиционной религиозной косностью и почти полным отсутствием так называемой личной "пережитой веры".
То же самое относится и к 5057, Н, который тяготеет к церкви, хотя сам "не верит в Бога как личность".
По его мнению, большинство направлений в протестантизме - это одно и то же. Он выбрал христианский сайентизм, поскольку это "более умеренная религия, чем большинство других". Когда респондент жил у бабушки с дедом, он ходил в воскресную школу тамошней общины церкви объединения, которая ему нравилась. По его мнению, эта община представляет собой смягченную форму сайентологии. К христианскому сайентизму он примкнул, когда женился, так как его жена и вся ее семья принадлежали к зтой церкви.
"Религия не должна заходить далеко и вмешиваться в важные дела повседневной жизни. Но религия все-таки должна удерживать человека от разных пороков, вроде пьянства, азартных игр, других излишеств".
F103, молодая женщина с высокими показателями, говорит: "Мои родителя разрешали нам принимать решения самостоятельно, но в церковь мы должны были ходить". Здесь отсутствует всякий интерес к содержательной стороне религии: церковь посещается, "потому что так положено" и хочется, чтобы родители были довольны. В качестве последнего примера упомянем F104, еще одну женщину с предубеждениями, которая утверждает: "Я не знала никого, кто не был бы религиозен. Только одного молодого человека, он колебался, но все-таки был весьма предрасположен". По-видимому, посещение церкви должно показать, что человек в норме, или, по крайней мере, его можно считать правильным человеком.
Эти примеры объясняют нам, почему лица или группы, которые в глубине души "серьезно воспринимают" религию, склонны отвергать этноцентризм, что мы и наблюдаем в Германии, где такие "радикальные христианские движения", как, например, руководимое теологом-диалектиком Карлом Бартом, мужественно сопротивлялись национал-социализму, но предпочли остаться вне теологической "ЭЛИТЬР>. Тот факт, что человек в религиозно "нейтрализованной" среде серьезно обдумывает смысл религии, доказывает его независимость. Она вполне может привести к оппозиции против "приличных" людей, для которых "второй натурой" стала привычка посещать церковь, и в то же время воспринимается само собой разумеющееся, что евреи не допускаются в их клуб. Более того, упор на специфическое содержание религии, а не различия между принадлежащими и не принадлежащими к христианской вере выдвигают естественным образом на первый план мотивы любви и сострадания, которые совершенно стираются традиционными религиозными стереотипами мышления. Чем более конкретно и "гуманно" отношение индивидуума к религии, тем гуманнее он становится по отношению к тем, "кто этого не разделяет": их страдания напоминают религиозному субъективисту об идее мученичества, неразрывно связанного в его сознании с образом Христа.
Короче говоря, как отметил сто лет назад Кьеркегор, приверженцы "официального христианства", вероятно, склоняются к этноцентризму, и отдельные религиозные группы не хотят отвергать его официально; напротив, "радикальные" христиане настроены думать и действовать по-другому.
Все же нельзя не заметить, что крайний религиозный субъективизм, который, с одной стороны, резко противопоставляет религиозный "опыт" "объективированной" церкви, может в определенных условиях соединяться с потенциальной фашистской ментальностью. Религиозный субъективизм, отвергающий все обязательные принципы, подготавливает духовную почву для других авторитарных притязаний. Сектантский дух индивидуумов, который они доводят до крайности, также может порой привести к определенному сходству с той агрессивной, защищающей приоритет собственной группы атмосферой, охватывающей все окружающее, и к тем скрытым анархистским тенденциям, которые характерны для потенциального фашизма. Этот аспект религиозного субъективизма играет важную роль в психологии агитаторов фашизма, преследующих свои цели под маской религиозности'.
Среди тех, кто отвергает религию, следует определить ряд важных различий. Как показывают результаты статистики, люди неверующие и настроенные антирелигиозно, не должны быть автоматически уравнены как респонденты с низкими показателями. Наверняка есть среди них "агностики" или "атеисты", имеющие во всех отношениях прогрессивные взгляды; это касается и проблемы меньшинств. Фактическое значение этой "прогрессивности" может, тем не менее, в значительной степени варьироваться. Конечно, люди с прогрессивными взглядами, настроенные антирелигиозно, в современных условиях однозначно отвергают предрассудки; но когда речь идет о восприимчивости к фашистской пропаганде, решающим фактором является лишь то, мыслят ли они стереотипами, некритично придерживаясь атеизма, терпимости и т.д., не задумываясь о причинах, или же их отношение к религии является следствием самостоятельного мышления.
Исходя из этого, можно выявить важный критерий восприимчивости, зависящий от того, отвергает ли человек религию как традиционного союзника подавления и реакции (в этом случае вероятно, что он относительно свободен от предрассудков) или же он переходит к циничному утилитаризму и отвергает все, что не осязаемо, "нереалистично". В этом случае вероятно, что у него есть предубеждения и предрассудки. Существует также нерелигиозный тип фашиста, полностью лишенный религиозных иллюзий, который становится законченным циником и толкует о законах природы, естественном отборе и о праве сильнейшего. Как раз из таких личностей отбираются истинные приверженцы нового язычества - радикального фашизма. Хорошим примером является 5064, руководитель бойскаутов, имеющий высокие показатели, упомянутый в главе ПГ. В вопросах веры он считает себя сторонником "поклонения природе", очень увлекается (вероятно, из-за скрытой гомосексуальности) спортом и походной жизнью. Этот респондент - отличный пример синдрома, в котором соединяются языческий пантеизм, "вера во власть", коллективный идеал вождя и общая этноцентрическая и псевдоконсервативная идеология.
Психологическая техника в речах Мартина Лютера Томаса по радио
Идеологическая травля
Вводные замечания
По сравнению с методом Томаса, конкретное содержание его речей играет только побочную роль. Психологическое "размягчение" слушателей в смысле фашизма не дает ни единой политической программы, ни единой критики существующего общественно-политического порядка. То, что его выступление насквозь лишено настоящих теоретических положений, объясняется, во-первых, намерением быть "практичным", и, во-вторых, вероятнее всего фактом, что у него нет никакой точной программы. Как большинство фашистских агитаторов, он, разумеется, руководствуется в меньшей степени политическими и социологическими рефлексиями, чем свойственным ему ярко выраженным чувством подражания пресловутым имеющим успех образцам авторитарных систем. Такой псевдотеоретичный подход наблюдается со времен начала режима Муссолини; он, по-видимому, имеет прочное основание в структуре самих авторитарных систем и может объясняться не просто циничным релятивистским презрением стоящего у власти разнузданного политика к истине и ее манифестации в теории. Скорее это можно приписать теории самой по себе, независимо от ее содержания. Даже если она исходит из произвольных домыслов, сам факт последовательного когерентного и консистентного мышления получает определенную собственную значимость, определенную "объективность". Она делает в глазах фашиста из теории проблематичное оружие, так как мышление само по себе отказывается быть только инструментом. Теория как таковая, рассмотрение автономных логических процессов, дает тем, на которых хочет оказать влияние фашист, некое чувство безопасности, разрешает им, так сказать, быть услышанными. Поэтому она, в основном, для фашистов является "табу". Его царство - это область бессвязных, неясных изолированных фактов, или, более того, форма их проявления.
Чем изолированнее они приводятся, чем больше выбранные излюбленные темы привлекают внимание обоих - агитатора и слушателя, тем лучше для фашиста. С полной перспективой на успех он может одновременно, но псевдотеоретично ударить по обоим: по еврейскому банкиру и по еврейскому радикалу. Если бы он попытался объяснить взаимную связь понятий теоретически, то он наткнулся бы на величайшие трудности, был бы вынужден прибегать к несостоятельным, изношенным конструкциям, как это довольно часто происходит в фашистской пропаганде. Между тем Томас, чтобы по-возможности избежать этой опасности, придерживается нескольких опробованных популярных мелодий. Этим, по-видимому, объясняется частично малая сменяемость мотивов не только у него, но и у большинства ему подобных. Специальные контрмеры должны были бы, например, "связать" изолированные темы, чтобы снять их остроту, сконцентрировать спор на опасных пунктах или, может быть, наоборот, поставить на первый план те факты и структуры, которые обычно выпускаются в фашистских аргументах. Что бы Томас ни делал, он преследует цель найти деликатные невралгические пункты политических противоречий, от манипуляции которыми он надеется получить немедленное эмоциональное эхо. Свои политические темы он выбирает с точки зрения их психологической значимости. И, таким образом, он предпочитает темы в большей степени нагруженные аффектом: коммунизм, администрация, особенно обсуждение вопросов безработицы, евреев, определенные аспекты внешней политики.
Техника "языка"
Лишенный любого специфического теологического содержания религиозный медиум пронизывает всю психологическую атмосферу речей Томаса и, по-видимому, с точки зрения пропаганды является более эффективным, чем любой другой способ. Смесь чувствительной деленной сентиментальности и лицемерного благородства придает каждому его предложению собственную ауру. Простой атрибут позы проповедника может быть елейным, и сам Гитлер, который в последнее время весьма редко упоминал о религии и то общими фразами, выработал похожий елейный язык - способ говорения. Ореол "святого", лишенный всякого специфического религиозного содержания, заимствуется от произвольно выбранных понятий, обычно вызывающих оживление, как например, понятие о "предках" или "конец движения". Следствием является общее сентимен-тальничание. Перед лицом такой сентиментальности, ее бестыдно.го ханжества и лживости, интеллектуалам становится трудно понять успех фашиствующего демагога. Можно было бы подумать, так звучит аргумент, что простой народ с его чувством правды должен был бы почувствовать отвращение к интонации волка в овечьей шкуре. То, что это предположение, однако, ошибочно поймет тот, кто знаком с народным искусством. Среди народных певцов и артистов особенно проявляется ярко выраженная тенденция к преувеличенной сентиментальности, к "фальшивь™ нотам", отчасти вызванная любовью масс к "густо нанесенным краскам", что требует преувеличения. Но скрытой причиной является стремление народа к видимости, и это ожидание заставляет артиста в первую очередь казаться человеком, который может ловко притворяться, переодеваться и "влезать в шкуру другого". Народ предпочитает представлению истинного - "театр".
Настоящее наслаждение дают ему, наверное, фальшивые ноты, так как они рассматриваются как признаки "представления", как имитация модели и неважно, известна она или нет. Этому дает объяснение комплекс "подавленный мимезис"22.
Особенно ясна техника "фальшивых нот" в записи речей Томаса на пленку. Но эта техника становится ясной также и из записанных текстов. Типичны пассажи в жаргоне проповеди капуцинов: "Когда я смотрю на нашу великую нацию, чем она была когда-то и чем она является сейчас и будет в будущем, на изменения, которые она претерпела, если я сравниваю ее прошедшее с настоящим, и если я потом сравниваю наших женщин, семью и церковь, то я не прекращаю плакать, так как я думаю о том, чем было мое отечество и чем оно могло бы стать".
Вероятно, сотни и сотни страниц речей Томаса полны чистой бессмыслицы, как нельзя об этом забывать и при чтении нередактированных речей Гитлера. По крайней мере частично это можно приписать тому, что публика восприимчива к "театру". Здесь опять рука об руку идет в полном согласии личная ущербность с потребностями масс. Оратор типа Томаса, истеричный и лишенный каких-либо интеллектуальных сдерживающих качеств, наверное, вообще не способен построить логическую и осмысленную последовательность предложений. Однако, может быть, как раз способность безудержно говорить, не думая, свойственная издревле определенному типу торговых коммиссионеров и рыночных зазывал, и удовлетворяет желание слушателей. Здесь играет роль амбивалентное восхищение, которое испытывает человек, нагруженный комплексом "немоты" перед теми. кто может говорить. Евреи обвиняются в красноречии, но антисемитский подстрекатель хотел бы им обладать, так как его публика определенным образом от него требует, чтобы он умел говорить как "еврей". В его глазах умение болтать является свидетельством мистического таланта говорения. Бессмыслица, которую можно найти во всех фашистских речах, является поэтому не столько препятствием, сколько стимулом. Она служит скорее тому, чтобы выделить "динамику", чем выполнить специальные задачи по программе. Динамика безудержной риторики воспринимается как образ динамики реальных событий.
Слезливый экстаз и бессмысленная болтовня ("говорить языком") отчетливо указывают в направлении обращения и вызывания веры (которую мы будем обсуждать позже и в другой связи) и, не важно истинны или подражаемы, именно в них Томас заимствует и копирует образец для своего чувствительного, благочестивого выступления: "О, братья, поищем святого Бога. Если мы это будем делать, наша нация будет спасена. Если мы это будем делать, наша церковь переживет мощное возрождение Бога. И каждый день народ будет видеть святость Бога". Он надеется, что под давлением его политического "крестового похода" наступят великие дни евангелизации: "Разве это не чудо, что коммунизм мог проникнуть к нам, что он угнездился у нас дома? Где мужчины, которые поднимут наше знамя? Где старые вожди прошлого? Как так происходит, что мы не переживаем большого обновления Евангелия? Вспомните дни Александра Муди, Билли Сандея, что стало из евангелийского огня в Америке?"
Подробное изучение литературы о движениях пробуждения (очень показательной является биография Билли Сандея) выявило бы большое количество психологических приемов современной фашистской пропаганды, прежде всего те, которые рассматривают "борьбу против зла" как своего рода публичный спектакль, и такие, которые нацелены на миметическое родство проповедника и общины.
Техника разложения
Модифицировать религиозное содержание для светских политических целей значит его "нейтрализовать". Как бы ни было родственно связано ханжество с реакционными общественными течениями, такими как антисемитизм, содержание религии должно подвергаться определенным изменениям чтобы быть "прочным". Современный фашистский демагог поступает с религиозными мотивами исключительно как с атомизирован-ными остатками прошлых религий, он предполагает разрушение любой консистентной веры. Рассматривая обломки традиционной религии, он собирает то, что подходит для его целей и отбрасывает остаток, несмотря на все благочестивые фразы, он рассматривает религию под совершенно прагматическим углом зрения. Если он даже не занимает определенной теологической позиции, он все же пытается устранить этот недостаток, выдавая свою позицию как возвышающуюся над догматическим диспутом и выступает за религиозное единство. Его учение оказывается последовательным только с одной точки зрения: оно антилиберально. Религиозный антилиберализм служит прикрытием политическому антилиберализму, за который он не осмеливается выступать открыто, так же как и религиозный авторитет психологически выполняет функцию эрзаца будущей авторитарной системы. Однако в рамках общего антилиберализма Томас придерживается ортодоксии, особенно южного фундаментализма, а также евангелизма и пробуждения веры. Так как они имеют много общего между собой, то они сближаются с его теологической позицией; оба "позитивны" в противоположность просвещенной религии или "модернизму" в Америке. Томас так далеко заходит с нейтрализацией религиозных учений, что не говорит ни слова о бросающихся в глаза неуклюжих противоречиях между религиозными тенденциями, которые он эксплуатирует. Иногда он встает в позу защитника церкви, делает вид, как будто отождествляет себя с определенными деноминациями и подстрекает к действию своих крестоносцев посредством боевого клича: "Церковь в опасности!". Иногда он лицемерно показывает экстремальный религиозный субъективизм и не боится заявлять, что время деноминации прошло, очевидно, бросая боковой взгляд на будущую религиозную "интеграцию", проведенную тоталитарным государством. От фундаментализма мало что остается, кроме авторитарных претензий самих по себе, от сектантства - ничего, кроме революционного жеста ненависти к существующим институтам, государству и церкви - одним словом, выбирается позиция, которая открывает путь фашистской системе. Нейтральность обозначает рамки, в которых Томас манипулирует протестантизмом.
В соответствии с его общим принципом - вызывать всегда скорее отношение "против", чем отношение "за", доминирует сектантский мотив. Но так как в Америке секты сами по себе являются уже традиционными силами, и вся религиозная сфера рассматривается в основном с позиций сектанта, сектантство Томаса также спобоно на традиционные и ортодоксальные претензии. Остатки религиозного авторитета и живых религиозных чувств, на которые рассчитывает Томас, объясняются, по-видимому, существенным сектантским характером религии в Америке в противоположность прочно обоснованным церквам в Германии, которые являются более или менее государственными учреждениями. Также по другому, чем в Германии, американские секты держат в руках каждого, более доверяя личной вере индивидуума, его эмоциям и привычным особенностям. Выбрать собственную религию, вместо того чтобы присоединиться к уже существующей, эта американская мысль создает более интимные отношения между индивидуумом и религиозным образцом поведения; то же наблюдается и сегодня, когда различия между сектами потеряли значение. В отличие от Германии, где по крайней мере протестантская церковь сведена уже несколько веков к своего рода общественной функции, американская секта имеет большую традиционно сохранившуюся силу притяжения и держит семью своей сильной организаторской хваткой. Фашистский агитатор должен считаться с имеющимся у индивидуума сектантским потенциалом, даже если он формально освобожден от церковного влияния. Агитатор не может просто выступать против него. а должен пытаться направить его в русло своего мышления, что на деле не очень трудно, ведь некоторые радикальные секты имеют опыт подавления в своем собственном сообществе и под покровом апокалиптических тенденций даже деструктивные свойства. Этим они обнаруживают большее родство с фашизмом, чем его имели когда-либо крупные европейские деноминации. Культивируя черты нетерпимости, исключительности и партикуляризма, все фашистские движения имели постоянно в своей основе нечто от секты, и именно этим крепко укоренившимся сходством между политической и религиозной сектой живет фашистская пропаганда в Америке.
Парадоксальным образом сила определенных "ортодоксальных" стимулов имеет корни в этой общей "сектантской" питательной среде. Для "безнадежной" ситуации, которую все время конструирует фашистская пропаганда, имеется, например, церковная модель. Томас подражает ей в своих жалобах о грозящей дезинтергации христианства из-за духа рационализма. В этом негативном аспекте мнимой опасности раскола проявляется его родство с фундаментализмом. Церковь, интерпретируемая как микрокосмос нации, в ужасной опасности; предстоящая победа дьявола в коммунизме, "прогрессивный" дух установленных деноминации и заговор "тех злых сил" - все они действуют в направлении разложения, и ситуация требует "интеграции" в фашистском смысле. "По официальным коммунистическим сообщениям, они завербовали в свои ряды только в течение прошедших трех лет 4 или 5 миллионов наших молодых людей в возрасте от 16 до 30 лет. Они настраивают подрастающее поколение этой страны против христианских институтов, против церкви этой нации, против конституции... Сегодня повсюду господствует свобода совести, так что и не пройдет еще несколько лет, как христианство распадется." Хотя атака Томаса на "свободу" в церкви звучит также, без всякого сомнения, по-антисекгантски, однако она ясно проявляет все-таки то, что стоит за его фразами, когда он в другом месте лживо утверждает, что защищает права, предоставляемые конституцией.
Его поход против мнимого разложения традиционной веры религиозным модернизмом имеет специфический аспект: он нацелен на прогресс и биологический материализм. Хотя за свою пропаганду Томас получил выговор от официального фундаментализма, однако он желал, по-видимому, подружиться с фундаменталистскими баптистами: "Вот письмо от пастора одной баптистской общины в Калифорнии. От человека, который выполняет особую работу: "На меня большое впечатление произвели две вещи: опасность, перед которой мы стоим, и ваша христианская позиция. Я буду стоять с Вами плечо к плечу, чтобы разбить модернизм и коммунизм". Я благодарю Бога за слова этого выдающегося христианского проповедника, который поддерживает нас в нашей прграмме". Томас симпатизирует фундаментализму, так как он борется против теории эволюции, которая является для него вершиной подрывного модернизма. "Послушайте, что я вам скажу: был день, когда мы верили, что Библия является словом Бога, а сегодня мы учим прогрессу и органическому развитию. Вы знаете, что некоторые воспитатели смеются над Уильямом Дженингс Брайаном. Но я вам скажу, что Брайан был пророком. У. Дж. Брайан был христианином... Брайан боролся против дарвинизма, он боролся против Ницше. Он боролся против этого, потому что видел, что они подрывали нашу нацию... Уильям Дж. Брайан видел, что через одно или два поколения, если учение о прогрессе, что мы произошли от обезьяны и что мы только результат развития человекообразной обезьяны, мои друзья, если это будет продолжаться, наша нация погибнет со всеми своими учреждениями." Не оттого, что дарвинизм ошибается, Томас нападает на него, а потому, что дарвинизм якобы оказывает плохое моральное воздействие, т.е. по чисто прагматическим причинам. Религиозная правоверность, за которую он выступает, он понимает только как средство сохранения дисциплины, что ведет его к странным противоречиям. Как мы позже увидим, он впадает неосознанно в анимизм, придавая явлениям природы, таким как землетрясения, теологическое значение; если он ведет себя осознанно возмущенно, ему указывают на родство между человеком и природой. Ничто не развращает новоязыческих варваров больше, чем представление, что их предки могли быть обезьянами. Контрпропаганда, анализируя идеологию фашистов, должна тщательно изложить ее амбивалентное отношение к природе. Поскольку природа выражает господство и насилие (например, при землетрясении), фашисты восторгаются ею, поскольку она означает разнузданность и наивность, то они ее ненавидят, чувствуют к ней отвращение, другими словам, не любят в ней все, что не является практичным "в указанном выше" смысле. Они любят хищников и презирают испорченное безобидное домашнее животное; они верят в то, что выживают самые приспособленные, верят в естественный отбор природы, но они ненавидят мысль, что их предки могли напоминать обезьян. Противоречия такого рода типичны для всей позиции фашизма.
Трюк "овцы" и "козлища"
Следующий заимствованный Томасом у авторитарной ортодоксии трюк - это сильное проклятие грешника и идея, что границы между грешником и праведником установлены на все времена. Сектант, не говоря уже об еретике, всегда склонен верить в спасение грешника или через обращение, или через мистическое понятие греха как предварительное условие к спасению. Наоборот, ортодоксальная устоявшаяся религия мало занимается грешником, т.е. каждым, кто не отдался полностью институту веры; грешник рассматривается как заклейменный на все времена. Эту тенденцию, когда-то ассоциировавшуюся с организаторской властью церкви, Томас втайне имитирует своей собственной системой. Не столько природа его теологических концепций, которые он вообще и в особенности заимствовал из Нового Завета, сколько их выбор дает возможность увидеть его любовь к роли непогрешимого судьи. Почти все примиряющие признаки христианского учения, включая идею любви к ближнему, он оставил в стороне, но находится подчеркнуто на стороне отрицательных элементов, как, например, понятия зла и вечного наказания, поношения интеллекта и исключительности христианства по сравнению с другими направлениями веры, особенно иудаизма. Библейские цитаты он заимствует ради создания апокалиптической, мистической атмосферы предпочтительно из Евангелия Иоанна, которое лучше подходит, чем синоптики, для антисемитских маневров.