Достигаторы. Стремящиеся к достижениям

Родители крайне ориентированы на успех, и именно достижения успеха ожидают от ребенка. При этом под успехом подразумевается то, что в рамках ценностей данной семьи трактуется как таковой. Для одной семьи успехом будет замужество дочери за человеком состоятельным и солидным, способным зарабатывать деньги. Соответственно, дочь будут воспитывать милой, послушной, уступчивой, хорошей хозяйкой – то, что в нашей культуре считается «женственной женщиной», способной «составить счастье мужчины». Для другой семьи успех – отличная учеба сына в школе и университете, далее непременная кандидатская диссертация и блестящая карьера – меня всегда занимал вопрос, сколько студентов пришли в аспирантуру не потому, что их затягивал исследовательский омут, а потому, что родители хотели иметь в семье, наконец, хоть одного кандидата наук! Третьи могут быть чрезвычайно озабочены внешним видом: мама – профессиональная красавица – растит дочерей, подоб- ных ей, и если дочерям генетически достались широкие бедра и переносицы папиной родни, клеймо дурнушки будет трудно стереть.

Установки «достигаторских» семей чаще всего перфекционистские. «Пятерка – это нормальная оценка, ты же наша дочь». «Мы должны гордиться тобой!» Одним словом, со щитом иль на щите. В таких семьях детей не учат справляться с последствиями ошибок, как реальными – лужу можно вытереть, стакан попробовать склеить, двойку исправить, так и эмоциональными – если это был твой любимый стакан, твой любимый предмет, несправед- ливая двойка, то можно поплакать, и чувствовать грусть вполне нормально. Не учат, потому что мысли не допускают, что дети эти ошибки МОГУТ совершать. Родителям кажется, что, не давая детям права на ошибку, они магическим образом (видите – снова магическое мыш- ление!) страхуют детей от их совершения. На самом деле, они воспитывают определенный тип человека: бесконечно самокритичный, никогда не бывающий довольным собой, ибо заданные стандарты всегда недостижимы, а собственные ожидания – нереалистичны. Это человек, который не умеет быть счастливым, ибо счастье – это умение наслаждаться тем, что есть у тебя в данный момент. Это человек, невероятно ориентированный на мнение и оценки других, – потому что это единственная картина мира, которая ему была дана в дет- стве. Чтобы мной могли гордиться – или хотя бы быть довольными, нужно быть «хорошей девочкой» или «хорошим мальчиком».

«Хороший ребенок» не расстраивает родителей – и значит, у него не случается кон- фликтов и проблем в классе. «Хороший ребенок» получает только хорошие отметки и, разу- меется, не злится. И самое главное – этот самый ребенок заранее знает все правила, хотя ему, возможно, никогда их не называли. Путь такого ребенка – путь по лабиринту из тончай- шей паутины, увешанному колокольчиками. Как ни старайся, ни скользи – заденешь тонкую нить, и зазвонит предательский колокольчик…

Ребенок сам по себе, вне испытательных процедур, словно бы и не существует для таких родителей. Только блестяще выступив на отчетном концерте или «завалив» контроль- ную работу, можно быть замеченным.

Самооценка таких людей завышена, но неустойчива. Она полностью зависит от обрат- ной связи от окружающих – не так важна победа, как видимость оной. Огромное большин- ство людей, подделывающих результаты тех или иных экзаменов и тестов, чтобы создать видимость высокого балла, не такие уж подлецы – им просто очень страшно разочаровать близких.

Еда – убежище, спасение, избавление от разочарования, ощущения собственной ник- чемности в моменты провалов. Еда – и акт торжества, праздник, «мне сегодня можно, я заслужил» – в минуты триумфа. Вспоминаю семью, в которой две родные сестры, обе кон-

сультировавшиеся у меня в разное время, избрали для себя совершенно противоположные нарушения взаимоотношений с едой. Мария неимоверно худа, до прозрачности, она может спокойно не есть двое суток и не замечать этого, Мирабелла – компульсивный едок и стра- дает ожирением. Мать считала первую стройной и красивой, а вторую – неудачницей. При этом первая была неспособна создать какие-либо отношения с мужчиной, кроме тотально зависимых, и в конечном итоге, едва разведясь, снова оказалась в зависимых отношениях, но теперь уже в качестве любовницы женатого мужчины, вторая же счастлива в стабильном браке. Однако для матери-достигаторши способность строить адекватные отношения с муж- чиной не имела статуса важного личного качества – его невозможно было продемонстриро- вать знакомым, оно не бросалось в глаза при случайных встречах. А внешность – бросалась. Мать изводила Мирабеллу критическими замечаниями, доводя до отчаяния и бессильных слез, и награждала Марию комплиментами за ее, по сути, саморазрушающее пищевое пове- дение.

Оценивающие

Семья оценочного типа – это группа взрослых, которые, во-первых, знают все лучше тебя, во-вторых – всегда все знают заранее. Вспоминается гениальный анекдот про малень- кого Петю, мама которого выкликивает из окна: «Пееееетя! Дооооомой!». Петя поднимает голову: «Я замерз?» – «Нет, ты хочешь кушать!» Кроме того, они всегда с готовностью объ- яснят вам, что именно с вами не так, но вы никогда не узнаете от них, что же в вас ТАК.

«Мама, я боюсь!» – «Ничего тут страшного нет».

«Мама, будет больно?» – «Это совсем не больно».

«АААААААААА!» – «Не реви, ты совсем не больно ударилась, обманщица».

«ААААААААААААААААААААААА!» – «Здесь не на что злиться, ты сам виноват».

Таким образом ребенок узнает, что его чувств вообще не существует в реальности – и перестает их распознавать. Ребенок узнает, что ему нельзя задавать вопросов родителям, – и превращается в очень удобного ребенка, с которым не обязательно разговаривать, а позже, разумеется, в колючего подростка, из которого «слова не вытянешь». Узнает, что такой, какой он есть, он нехорош – ибо не устраивает своих родителей.

В таких семьях ребенок часто испытывает чувство вины, бессознательно навязывае- мое родителями. Причем это настолько въелось в стиль жизни, в стиль воспитания, что про- скальзывает незамеченным. Недавно я наткнулась на одну статью в журнале для родителей. Статья была первая попавшаяся и посвящалась взаимоотношениям мачехи и детей мужа от первого брака. Апофеозом многих других советов, которые я комментировать не буду, стала победительных интонаций фраза: «Кроме того, малыш почувствует вину перед брошенной игрушкой, а следовательно, и перед вами». Yesss, воспитательный эффект достигнут на 100 процентов – ребенок ощутил перед родителем вину! Так живет большинство контролирую- щих семей.

Тем, кто часто испытывает чувство вины, легче всего управлять – такой человек, скорее всего, не будет сопротивляться, сомневаться, высказывать мнение.

Что происходит с вами, если вам запрещают чувствовать то, что вы чувствуете? Вы пытаетесь как можно надежнее избавиться от своих эмоций, похоронить их как можно глубже. Еда просто незаменимый в этом помощник.

Больные анорексией, например, «обесточивают» собственные гнев и отчаяние через медленную смерть от истощения. Для них есть – равно чувствовать. Компульсивные обжоры выбирают другой путь. Они в буквальном смысле отращивают себе защиту, позволяющую оградить свое хрупкое Я от оценок и стыда, навязываемых родителями. Эти рыцари в тяже-

лых жировых доспехах чаще всего являются носителями крайне низкой самооценки. Неуди- вительно, что женщины такого типа часто находят себе в партнеры таких же оценочных мужей или вступают в созависимые отношения. (Созависимостью называются отношения зависимости со страдающим аддикцией, например алкоголизмом.) В клиниках для лечения алкоголизма пары «алкоголик и полная женщина» считаются классическими.

Спутанные

Вот тут, что называется, ни убавить, ни прибавить – согласно отечественному семей- ному психотерапевту Анне Яковлевне Варга, практически все без исключения «советские» семьи таковы. И это трудно оспорить. Если в данном случае речь идет об отсутствии долж- ных психологических границ внутри семьи, то о чем же говорить нам, выросшим в условиях, когда физические границы между членами семьи и даже разными семьями были весьма нечеткими. «Коммуналка» или «хрущоба», детская кровать за шкафом или за ширмой… По описанию Варги, «спутанная семья» в России – типично женская. Женщина либо воспиты- вает детей одна, либо ее муж принимает минимальное участие в семейных делах – пьет, тяжело болен, развелся и исчез из жизни детей. Вырастая, дети (дочь) приводят партнеров в родительский дом, и молодого мужчину принимают в семью, как сына, не давая ему пройти собственную инициацию, как главы семьи. Дочь в этом случае продолжает оставаться доче- рью – если отделения не произошло, роли в семье не меняются, пока мама не станет немощ- ной и ее место не займет наиболее сильная к этому моменту женщина в семье. Молодые работают, рождаются дети, которые часто попадают под надзор и попечение бабушки. Она воспитывает их, как собственных детей, нередко дети называют бабушку мамой, а мать – по имени.

В такой семье не может быть секретов друг от друга – подробности ваших личных переживаний, рабочих конфликтов, интимная жизнь или проблемы со здоровьем – все явля- ется достоянием всех. Секреты порицаются, ребенка убеждают, что «в такой любящей и надежной семье, как наша, нам нечего скрывать друг от друга». Семья определяет, что вам испытывать по тому или иному поводу – разумеется, то же, что и всем остальным, иначе

«раскол». Семья определяет, как вам дальше жить.

В постсоветской реальности другой вариант семьи, дополнительный к тому, который я уже описала выше, – это семья с выросшим, но не отделившимся сыном. Молодой человек женится, и даже живя отдельно или в семье жены, продолжает ежедневно звонить маме, бросаться к ней на помощь по первому зову – маме трудно, она одна. Разумеется, как только в молодой семье случаются размолвки – сын кидается к маме за советом и утешением, еще более увеличивая разрыв и недоверие в собственной семье.

Продолжая играть роль «хорошего сына» или «хорошей дочери», выходцы из спутан- ных семей становятся очень неважными супругами и родителями, ибо с готовностью игно- рируют потребности своих близких во имя своей ядерной «настоящей» семьи.

Картина расстройств пищевого поведения идеально укладывается в эту модель – боль- шинство страдающих ими говорят о своем похудении как о процессе, который должен удо- влетворить (в более «гневном» варианте – успокоить, даже заткнуть) одного из или обоих родителей. Поскольку в таких семьях нет ни секретов, ни границ, тактом и деликатностью в них обычно тоже не пахнет – и человек, набравший лишние килограммы, услышит мно- гократно усиленное семейное эхо, что ему просто-таки необходимо похудеть – ради мамы и ради всех нас. Проходит не один десяток терапевтических часов, прежде чем выходец из спутанной семьи начинает понимать: «Мое тело – мое дело», я имею право самостоятельно выбирать, худеть мне или нет, решать, сколько мне весить килограммов, и мама, а также вся

желающая мне добра семья в самом лучшем случае имеют право только совещательного голоса.

Дистантные (Мертвые)

Это семьи, в которых чувства не принято выражать. Бывает, что только позитивные, а бывает, что и негативные тоже. В такой семье не злятся – в ней молчат. Не радуются – констатируют факт. В таких семьях, как чумы, избегают любых переживаний, любых дви- жений жизни, любых волнений на спокойной и ровной поверхности. Обычно в них не при- нято давать и получать много тактильного контакта – в них не обнимают, не целуют, держат друг друга на расстоянии. Для этого всегда есть подходящие по цвету и размеру социальные штампы – родителям при детях и собственных родителях «лизаться» зазорно и стыдно, а детей нечего баловать и к рукам приучать.

Надо отметить, что такие семьи часто выглядят как благополучные и стабильные. Дети в них, однако, страдают от отсутствия интимности – основополагающей составля- ющей любых отношений. Интимность – особая форма безопасной, стабильной близости, недаром в русском языке иногда используется неприжившийся синоним «задушевность». Для ребенка отсутствие реакции от родителя значительно страшнее и разрушительнее, чем реакция неодобрительная. Ребенок не понимает, что с ним не так, и часто усиливает свои попытки добиться от взрослого реакции. Накопленная жажда любви, потребность услы- шать от родителей «я люблю тебя и горжусь тобой» оборачивается колоссальной внутрен- ней неудовлетворенностью, эмоциональный голод «замещается» на физический.

Одна из особенностей таких семей еще и в том, что они не передают ребенку навыков создания интимности. Ребенку может оказаться трудно найти близких друзей, подруг, затем партнера – он не знает, как обходиться с прикосновениями, с эмоциональной близостью, ему может быть даже сложно смотреть другому человеку в глаза. Такой ребенок часто телесно неловкий, «деревянный» – ведь в семье не говорят не только о чувствах, но и о теле, о том, как обходиться с его проявлениями, а если и говорят, то в пренебрежительной, формирую- щей интенсивное чувство стыда манере. И если такому ребенку не поставят диагноз «син- дром Аспергера» добрые школьные психологи, то могут засмеять и задразнить однокласс- ники за излишнюю скромность и застенчивость. Одиночество в детском возрасте – хорошее пространство, чтобы всласть пофантазировать и… поесть.

Описанные паттерны могут присутствовать в семейной системе отдельно или целой кучей – многие оценочные семьи одновременно достигаторские, часть из них – «мертвые», например.

Все мы время от времени оказываемся в кризисных или просто сложных ситуациях, когда эмоции нас захлестывают. Для человека, выросшего в одной из описанных выше семей, это подобно тому, чтобы оказаться в шторм в открытом океане, на утлой лодчонке,

«без руля и без ветрил». Для того, чтобы «отключить» эмоции, и используется еда. К пище- вой же зависимости, как к заболеванию, приводит сочетание ряда факторов: определенной биологической предиспозиции, т. е. склонности, уже имеющейся при рождении, наличия несчастливой семейной истории и жизни в обществе, которое вынуждает нас «чувствовать себя хорошо» любой ценой.