Филология среди гуманитарных наук 4 страница
Задумывались ли мы над тем, почему существует искусство декламации, искусство художественного чтения? Мы идём на концерт известного чтеца, в большинстве своём зная содержание тех произведений, которые будут исполняться. Содержательная информация, получаемая в этом случае, практически равна нулю, тем не менее мы идём на концерт – и обогащаемся большой эстетической информацией. Недаром же говорят о различном прочтении художественных произведений. Искусство художественного чтения состоит в том, чтобы предельно полно функционировал паралингвистический канал общения.
Парафоника стала пружиной сюжета рассказа К. Чапека «История дирижера Калины». Герой рассказа – чешский дирижер, не знающий английского языка, приехал в Ливерпуль и стал невольным свидетелем разговора мужчины и женщины. Слов он не понимает, но, опытный музыкант, по интонации, по ритмике хорошо понимает суть разговора, в котором голос мужчины у него ассоциируется с контрабасом, а женщины – с кларнетом.
Слушая этот ночной разговор, я был совершенно убежден, что контрабас склонял кларнет к чему-то преступному. Я знал, что кларнет вернётся домой и безвольно сделает всё, что велел бас. Я всё это слышал, а слышать – это больше, чем понимать слова. Я знал, что готовится преступление, и даже знал, какое. Это было понятно из того, что слышалось в обоих голосах, это было в их тембре, в кадансе, в ритме, в паузах, в цезурах… Музыка – точная вещь, точнее речи [Чапек 1974: 415].
Парадоксально такое средство парафоники, как пауза. Молчание, полагал известный советский языковед, можно рассматривать как «особый способ говорения, ибо из глубин молчания – безмолвия рождаются и речь, и мысль. Характерная особенность «красноречивости» молчания – 78 определений этого слова в словаре русских эпитетов – от тяжёлого, зловещего, гнетущего до благоговейного, величественного, таинственного» [Григорьев 2006: 73]. Яркий пример — финальная «немая» сцена комедии Н.В. Гоголя «Ревизор». «…Оказывается, молчание тоже форма общения, едва ли не самая полная. Как хорошо молчалось мне с Аланом Маршаллом! Мы молчали о литературе, о нашей работе, молчали о предстоящих выборах. <…> молчали о настоящем, прошлом и будущем, о женщинах, которых любили, о надеждах, с которыми ещё не расстались. Я многое понял из этого молчания [Нагибин 1975: 239]. «Прямо он не сказал мне ни слова, но в его молчании слышалось благодушное одобрение всего, что можно было от меня ожидать» [Голдинг 1996: 187]. «Даже в его молчании были грамматические ошибки» (Ежи Лец) — для подобной шутки есть основания.
Информационная ёмкость параязыка. По мнению специалистов, важность несловесного канала информации трудно переоценить. "В пустом разговоре была не только пустота, – улыбки, взгляды, движения рук, покашливание, всё это помогало раскрывать, объяснять, понимать наново" [Гроссман 1989: 43]. В дневнике К.И. Чуковского есть запись о впечатлении от рассказов М. Горького о Л. Толстом: «Когда я записываю эти разговоры, я вижу, что вся их сила – в мимике, в интонациях, в паузах, ибо сами по себе они, как оказывается, весьма простенькие и даже чуть-чуть плосковаты» [Чуковский 1991: 110]. Изучение языков тела, по мнению специалистов, поражает богатством их выразительных возможностей. С помощью мимики, жестов, поз можно передать всё бесконечное многообразие реакций на практически любые ситуации. Мысль и чувства, желание и настроение, просьба и приказ, всё может быть отражено через язык тела. К языку тела прибегают сознательно и бессознательно. Примечательно, что «телесный язык по своей изначальной природе, действительно, не способен лгать»: речь напрямую связана с двигательными реакциями, которые спонтанны и поддаются контролю лишь при специальной тренировке, которая ещё и не всякому под силу [Герасимова 2004: 180].
Возникает вопрос о количестве информации, отправляемой и получаемой по обоим каналам – словесному и неречевому. По мнению специалистов, несловесный канал в процессе бытового общения передаёт слушателям информации больше, чем канал словесный. Количественные оценки, правда, сильно колеблются, но в любом случае важность параязыковых средств в общении трудно переоценить. Так, автор книги «Правда о жесте» Ф. Сулже установил, что при разговоре люди придают словам лишь 7% значимости, интонации – 38%, а мимике и жестам – 55%. «Богатство жизни выдаёт себя через богатство жестов. Нужно учиться ощущать всё — длину и краткость предложения, пунктуацию, выбор слов, паузы, последовательность аргументов — как жесты» [Ницше 1990: 752].
Всего один жест может полностью изменить смысл произнесенных слов. Сказанное устно при помощи манеры, тона, темпа и обстоятельств в очень большой степени само себя истолковывает. Соотношение количества информации, передаваемой с помощью обоих каналов, – величина переменная. Зависит она от многих обстоятельств. Чем ограниченнее словарь, например, тем чаще личные намерения сигнализируются несловесным путём. Особенно это заметно в общении детей, подростков, военнослужащих, семейных пар и лиц, долго проживающих совместно.
В современной науке и практике активно развиваются теоретическое и прагматическое направления в изучении параязыка.
Теоретический аспект изучения параязыка. Теоретики языка полагают, что невербальное – ключ к проблеме глоттогенеза (происхождения языка). В истории развития человеческого языка выявлен переходный период от первой ко второй сигнальной системе, который профессор И.Н. Горелов назвал «функциональным базисом речи». Эту промежуточную систему коммуникации в процессе очеловечивания «прошёл» не только наш предок, но её «проходит» и каждый ребенок. Функциональный базис речи – это система протопонятий со своей собственной знаковой системой – параязыком. Это протоязык мимики и жестов, взглядов и фонаций, которым человек владеет инстинктивно, как биологическое существо. Этот невербальный (несловесный) язык понятен и животным. Для животных такая коммуникация – верх развития, для человека – основа развития первого, бессознательного интеллекта и ступенька в обретении истинно человеческого языка, второй сигнальной системы.
Полагают, что люди, их дети и животные объединены «языком эмоций». Понятность и универсальность этого языка обеспечивается закономерными связями между акустическими средствами выражения эмоций голосом и физиологическим состоянием организма, испытывающего ту или иную эмоцию.
Язык эмоций подсознателен и в силу этого непроизволен. «Жест в этом городе родился раньше слова. Все жестикулировали, размахивали руками, сверкали белками, стараясь объяснить друг дружке – если не самый смысл жизни, то хоть приблизительный» [Дон-Аминадо 1991: 47]. Русский писатель А.П. Шполянский (псевдоним Дон-Аминадо), столь образно описавший старую Одессу, и не подозревал, как точно он представил предысторию человеческой речи. Жест родился раньше звукового слова не только в этом городе, но и на планете Земля.
Телесная природа сознания. Для адекватного понимания места параязыка в структуре коммуникации важен учёт концепции телесной природы сознания. Эта концепция ориентирована на выявление телесных детерминант познания, жизни и духовной деятельности человека. Согласно концепции, человек как существо мира средних размерностей (мезокосма) организует свою картину мира в соответствии с параметрами собственной телесности, которая определяет основные направляющие его мыслительной и преобразующей активности, которые, в свою очередь, оказывают обратное влияние на функционирование телесности [Телесность 2009].
Телесность сознания, подчёркивает Е. Князева, не означает отрицания идеальности его продуктов, но указывает на необходимость учёта телесных детерминант духовной деятельности и познания, поскольку сознание отелеснено, воплощено, а тело одухотворено, оживлено духом [Князева 2009: 31][6].
Объект познания и способ его познания зависят от строения тела и его конкретных функциональных особенностей, способностей восприятия и движения в пространстве. Существуют телесные нити, управляющие разумом. «…Мыслит человек не только мозгом, чувствует не только сознанием, он мыслит и чувствует всем своим телом» [Там же: 49]. Через двигательную активность, через действия формируются когнитивные (добавим: коммуникативные) способности живого организма как в онтогенезе, так и в филогенезе [Там же: 32, 34].
Сознание выполняет свои когнитивные функции в действии и через действие — в этом выводе учёного заключено теоретическое обоснование природы параязыка. Рука породила человека, она сыграла ключевую роль в психогенезе, социогенезе, культурогенезе — с этим выводом соглашается всё большее количество специалистов [Воронцов 2012].
Французские учёные, например, установили, что наилучших результатов при изучении иностранного языка достигают учащиеся, которые не только смотрят и пишут буквы чужого алфавита, но и ощупывают их. Психологи из университета г. Гренобль (Франция) изготовили рельефные знаки японского алфавита катакана и предложили изучающим японский язык не только упражняться в написании и произношении этих знаков, но и ощупывать их. Результат оказался удивительным: по сравнению с контрольной группой «ощупыватели» гораздо быстрее и лучше запомнили знаки катаканы. Экспериментаторы объясняют это тем, что осязание является связующим звеном между зрением и слухом, способствуя взаимодействию этих чувств. По этой причине все дети тянут в рот все познаваемые предметы [http://inauka.ru/fact/article90830].
Прагматический аспект изучения параязыка. «Говорим голосом, беседуем всем телом». Эти слова приписывают древнеримскому автору Публицию. Менеджеры убеждены, что в международном бизнесе не обойтись без хорошего знания теории и практики паракинесики. В Японии, например, женщины-продавщицы изучают программу школы гейш, где неречевой контекст общения считают важнейшим средством для достижения взаимопонимания. Специалисты по переговорам считают, что успех делового контакта зависит от того, насколько слова соответствуют несловесным сигналам.
Английские специалисты Дж. Ниренберг и Г. Калеро написали очень популярное во всём мире пособие для деловых людей под выразительным названием «Читать человека – как книгу». В пособии – основы боди ленгвидж – языка жестов, мимики и телодвижений человека. Австралийский предприниматель и учёный Аллен Пиз выпустил книгу «Язык телодвижений», которая в США с 1961 по 1991 гг. переиздавалась четырнадцать раз общим тиражом свыше одного миллиона экземпляров. Русский – двадцать седьмой язык, на который она переведена. Книга задумывалась как пособие агентам по продаже товаров, менеджерам, руководителям предприятий. Однако она заинтересовала преподавателей, следователей, врачей, журналистов. Внимательно читают её психологи и искусствоведы.
Паралингвистика (парафилология). Информативные и экспрессивные возможности невербальных средств информации в форме паракинесики и парафоники оправдывают целесообразность особой отрасли филологии. В современную науку уверенно входит новый термин параязык – явления и факторы, сопровождающие речь и не являющиеся вербальным материалом: громкость, паузы нерешительности, модуляции голоса, мимика, жесты, глазной контакт между коммуникантами и т.д. Термин паралингвистика, который традиционно обозначал совокупность несловесных средств, связанных со звучанием речи и паузами, теперь переосмысливают и употребляют в качестве наименования научной дисциплины, изучающей параязык. Последующие рассуждения дают основание для дискуссии о целесообразности более общего термина — парафилологии.
Художественно-творческий аспект параязыка. Помимо научно-теоретического и прагматического аспекта в изучении параязыка есть аспект художественно-творческий. «Письмо Антона Павловича Дюковскому о смерти брата очень сдержанно. Все слова ясны, просты. Печаль не в словах, а за словами» [Зайцев 1991: 315].
Творческая деятельность человека не мыслится вне жеста. Очень тонко подметил это мастер слова А.Н. Толстой: «Я наконец понял тайну построения художественной фразы: её форма обусловлена внутренним состоянием рассказчика, повествователя, за которым следует движение, жест. И, наконец, – глагол, речь, где выбор слов и расстановка их адекватна жесту» [Толстой А.Н. 1972: 53–54].
Андрей Белый впервые ввёл «жесты» в поэзию: язык пробелов, лесенки слов. А. Блок не случайно настаивал, чтобы собрание его сочинений, начавшее издаваться до реформы орфографии в 1918 году, допечатали по-старому, так как стихи были рассчитаны на это. Графическая сегментация текста, расположение его на бумаге, шрифтовый и красочный набор, типографские знаки, необычное написание и нестандартная расстановка знаков пунктуации – этот арсенал параязыковых средств помогает углубить и выразительно передать мысль и чувство автора.
Важно заметить, что параязыковой способ передачи информации в художественном творчестве зачастую способствует словесной оформленности речи. В статье «Как делать стихи» В. Маяковский говорит о том, что стихи у него вырастают из «поэтического гула». Думается, что «муки слова» у поэтов и писателей – это напряженная попытка гармонически согласовать словесный и несловесный каналы поэтической информации.
Трудно переоценить роль параязыка в искусстве, художественном творчестве, культуре в целом и в киноискусстве в частности. Для практики немого кино жест и мимика — главное изобразительное и выразительное средство. Для филолога интерес представит книга Ю. Цивьяна «На подступах к карпалистике: Движение и жест в литературе, искусстве и кино» [Цивьян 2010]. Термин карпалистика в названии монографии, по сообщению автора, придумал В. Набоков. Термин произведён от позднелатинского слова carpus (‘кисть руки’) и в романе В. Набокова «Пнин» получил своё определение:
Скоро обнаружилось, что Пнин является истинной энциклопедией русских кивков и ужимок, что он свёл их в таблицу и может кое-что добавить к Лоренсовой (Лоренс Дж. Клементс — коллега Пнина, читающий лекционный курс «Философия жеста» — А.Х.) картотеке, посвященной философской интерпретации жестов — иллюстративных и неиллюстративных, связанных с национальными особенностями и с особенностями окружающей среды [Набоков 1993: 185].
Лоренс снял даже фильм, посвященный тому, что Тимофей считал существенной частью русского «кистеведения» … Пнин … демонстрирует жесты, лежащие в основе таких русских глаголов, — подразумевающих движения рук, — как «махнуть», «всплеснуть», «развести»: рука роняется, как бы смахивая усталую уступку; две руки театрально распахиваются в изумлённом отчаянии; «разъединительный» жест — ладони разъезжаются, в знак беспомощной покорности [Там же: 185–186].
Л.Н. Толстой о параязыке. Л.Н. Толстой в своих «Дневниках» однажды с огорчением отметил: «Я невольно, говоря о чём бы то ни было, говорю глазами такие вещи, которые никому не приятно слышать, и мне совестно, что я говорю их» [Толстой 1985: 82].
Вспомним эпизод из романа «Война и мир»:
Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагивания мускула лица, ни жеста Пьера. Она налету ловила ещё не высказанное слово и прямо вносила в своё раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера [Толстой 1981: 235].
97 оттенков улыбки и 85 оттенков выражения глаз героев увидим мы, читая «Войну и мир» Л. Толстого.
– Что... – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать всё яснее и глубже [Толстой 1981: 61].
Первым, кто обратил внимание на элементы параязыка в художественных текстах Л.Н. Толстого был В.В. Виноградов. В статье «О языке Толстого (50–60-е годы)», написанной в 1939 г., филолог замечает:
…В непосредственной мимике, в экспрессивных изменениях глаз, губ, лица Толстой видит язык — более глубокий, сложный и экспрессивно-содержательный, чем язык обычных слов. Правда, этот язык Толстому приходится воспроизводить средствами литературного слова, или той же устной речи. Поэтому диалог толстовских героев всегда двупланен. Звучат голоса героев. Но параллельно с этой речью, сплетаясь с ней, ее дополняя, разъясняя или разоблачая, вступая с ней в противоречие, иногда ее вытесняя, развивается другой диалог — зрительный: говорят глаза, губы, рот, лицо, говорят их сменяющиеся выражения. И всю сложную семантику их показаний, весь этот многозначительный мимический разговор Толстой передает тоже в образах и формах устного диалога, который наслаивается на произносимый, звучащий диалог. Иногда воспроизводится только один молчаливый, но от этого не менее красноречивый язык мимики, который делает ненужными звучащие слова. Однако, и в этом случае Толстой переводит язык мимики на формы внешней речи, читая «слова» глаз, улыбки, уст, лица. Стиль этого разговора глаз, лица, улыбки остается неизменным на протяжении всего творчества Толстого [Виноградов 1939: 206].
Параязык в художественном тексте. Место параязыка в художественном тексте видно на примере писательской практики Л.Н. Толстого. Остановимся на трилогии «Детство. Отрочество. Юность» [Толстой 1978]. В юношеской трилогии великого писателя около 140 фрагментов, которые так или иначе связаны с параязыком.
Часть фрагментов можно отнести к числу теоретических: в них автор рассуждает об особенностях неречевой коммуникации людей.
Во-первых, Л.Н. Толстой обратил внимание на то, что параязык особенно актуален в детском и юношеском возрасте, и это еще один аргумент в пользу концепции Н.И. Горелова о функциональном базисе речи:
Мне показалось, что во взгляде его выражался вопрос, зачем я пришел сюда, а в быстром наклонении головы желание скрыть от меня значение взгляда. Эта склонность придавать значение самому простому движению составляла во мне характеристическую черту того возраста (подчеркнуто нами. – А.Х.) [Толстой 1978: 179].
Во-вторых, параязык складывается в условиях малых социальных групп и прежде всего в семье:
…Существует частная, более или менее развитая в различных кружках общества и особенно в семействах, способность, которую я назову пониманием. Сущность этой способности состоит в условленном чувстве меры и в условленном одностороннем взгляде на предметы. Два человека одного кружка или одного семейства, имеющие эту способность, всегда до одной и той же точки допускают выражение чувства, далее которой они оба вместе уже видят фразу; в одну и ту же минуту они видят, где кончается похвала и начинается ирония, где кончается увлечение и начинается притворство, – что для людей с другим пониманием может казаться совершенно иначе. Для людей с одним пониманием каждый предмет одинаково для обоих бросается в глаза преимущественно своей смешной, или красивой, или грязной стороной. Для облегчения этого одинакового понимания между людьми одного кружка или семейства устанавливается свой язык, даже обороты речи, даже – слова, определяющие те оттенки понятий, которые для других не существуют. <....> Например, у нас с Володей установились, бог знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание показать, что у меня есть деньги, шишка (причем надо было соединить пальцы и сделать особенное ударение на оба ш) означало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употребленное во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к этому предмету и т. д., и т.д. Но, впрочем, значение зависело больше от выражения лица, от общего смысла разговора, так что, какое бы новое выражение для нового оттенка ни придумал один из нас, другой по одному намеку уже понимал его точно так же» [Толстой 1978: 280-281].
В-третьих, продемонстрировано, как рождаются элементы параязыка:
– Здравствуйте, дипломат! сказал Дубков, подавая мне руку. Приятели Володи называли меня дипломатом, потому что раз, после обеда у покойницы бабушки, она как-то при них, разговорившись о нашей будущности, сказала, что Володя будет военный, а что меня она надеется видеть дипломатом [Толстой 1978: 180]; – Верно, у него денег нет! Правда? О! Дипломат! – прибавил он утвердительно, объясняя мою улыбку [Там же: 181].
Теоретические замечания писателя иллюстрируются многочисленными художественными примерами о месте параязыка в коммуникативной деятельности человека.
– Разве вы бьете своих детей, моя милая? – спросила бабушка, значительно поднимая брови и делая особенное ударение на слово бьете [Там же: 61]. Карл Иванович взглянул на меня и снова отвернулся, но в беглом взгляде, который он бросил на меня, я прочел не равнодушие, которым объяснял его холодность, но искреннюю, сосредоточенную печаль [Там же: 133]. Никогда ни в ком не встречал я такого фамильного сходства, как между сестрой и матушкой. Сходство это заключалось не в лице, не в сложении, но в чем-то неуловимом: в руках, в манере ходить, в особенности в голосе и в некоторых выражениях. Когда Любочка сердилась и говорила: «целый век не пускают», это слово целый век, которое имела тоже привычку говорить maman, она выговаривала так, что, казалось, слышал ее, как-то протяжно: це-е-лый век [Там же: 173]. В каждом его телодвижении, в каждом изгибе его спины, мне кажется, что я вижу несомненные признаки отвратительного наказания, постигнувшего его [Там же: 163]. Всякий раз, когда случайно встречались наши глаза, мне казалось, что во взгляде моем выражается слишком явная неприязнь, и я спешил принять выражение равнодушия, но тогда мне казалось, что он понимает мое притворство, я краснел и вовсе отворачивался [Там же: 161]. ...Она точно так же растягивает слова, поднимает брови и говорит: «мой милый» [Там же: 175]. Я чувствовал, что взгляд его был совокупно обращен на меня и Иконина и что в нас не понравилось ему что-то <...> потому что он сделал, глядя опять-таки на обоих нас вместе, нетерпеливый жест головой, чтоб мы скорее брали билеты [Там же: 212]. ...Сказал Володя и начал мне объяснять бином Ньютона, но так скоро и неясно, что, в моих глазах прочтя недоверие к своему знанию, он взглянул на Дмитрия и, в его глазах, должно быть, прочтя то же, покраснел [Там же: 215]. Я стал было отвечать, но выражение его лица сковывало мне язык... [Там же: 218]. Что ж, я очень подурнела? – спросила она, встряхивая головкой [Там же: 239]. ...И сделала такой жест глазами, что князь, должно быть, догадавшись, чего она хотела, подошел ко мне ... [Там же: 244]. Варя, пожалуйста, читай скорее, – сказала она, подавая ей книгу и ласково потрепав ее по руке [Там же: 264]. Знаете, отчего мы так сошлись с вами, – сказал он, добродушным и умным взглядом отвечая на мое признание... [Там же: 185].
Поиски строевых единиц параязыка. Известно, что мимика и жест – элементы аналогового (непрерывного во времени) языка. Превратить континуум в цепочку дискретных единиц – давняя мечта исследователей. «Из жестов всех составить алфавит и научиться понимать все мысли» (Шекспир В. Тит Андроник) – мечтал великий драматург. Американский психолог Р. Бёрдвистл попытался выделить кин – мельчайшую единицу движения, аналогичную букве. Таких кинов учёный насчитал около 60. Известны и другие попытки поиска «алфавита жестов», однако ряд психологов настроен скептически. По их мнению, создать код, словарь, дискретный алфавит невербальной коммуникации невозможно, поскольку поиск алфавита – проявление лингвоцентризма – стремления изучать любые виды коммуникации по образу и подобию языка человеческой речи.
Невербальная коммуникация – проявление смысловой сферы личности. Она представляет непосредственный канал передачи личностных смыслов. То, что не удаётся ученым, оказывается по плечу мастерам художественного слова. Их опыт свидетельствует, что параязык в известной мере изоморфен (структурно подобен) вербальному языку и в силу этого можно выделить структурные единицы параязыка.
Понятийно-терминологический аппарат паралингвистики. Параязык должен обладать своими структурными единицами. Мы предлагаем четыре термина — паракинема, паралексема, парасемема и интерпретанта.
Под паракинемой условимся понимать слово или группу слов, описывающих тот или иной жест. Паракинему в тексте выделим квадратными скобками. Учитель встал и пошел к двери, как будто не замечая моего [взгляда], в котором выражались ‘отчаяние, мольба и упрек’ [Толстой 1978: 145].
Паралексема в нашем понимании – средство передачи параязыковых элементов, или «звуковых жестов», – слово или группа слов, передающие фиксированную, тем или иным способом закрепленную в тексте интонацию или иную другую фонацию. Паралексему в тексте заключим в ломаные скобки: – Пойдемте, <барчук>, я вас проведу, – сказал он, поворачиваясь назад и, по-видимому, сразу угадав мое положение... [Там же: 204]. В тексте повести Л.Н. Толстой слово барчук выделил курсивом.
Паракинема и паралексема как формы передачи кинетических или интонационных жестов, как правило, сопряжены со словами, содержащими толкование или намек на смысл жеста, – парасемемой или интерпретантой.
Парасемема в нашем употреблении – это слово или группа слов, содержащих текстовый намек на смысл того или иного коммуникативного жеста. Семему в тексте ограничиваем «лапками». Настал и мой черед: бабушка с ‘одобрительной’ [улыбкой обратилась ко мне] [Там же: 58].
Интерпретанта – это авторское объяснение смысла жеста. В тексте интерпретанту выделяем фигурными скобками: Любочка и Катенька [беспрестанно подмигивали нам], [вертелись на своих стульях] и вообще ‘изъявляли сильное беспокойство’. {Подмигивание это означало: “Что же вы не просите, чтобы нас взяли на охоту?”} Я толкнул локтем Володю, Володя толкнул меня и, наконец, решился... [Там же: 28]; Впрочем, <теперь> некому об этом подумать, и вы можете делать, как хотите. {Слово “теперь” значило: ‘когда у них нет матери’...} [Там же: 132].
Паракинема и паралексема могут быть косвенными – в тексте указание на наличие кинетического или звукового жеста содержится, но сам жест дискретно не описывается: ...И доктор Блюменталь, маленький рябоватый человечек, который тщетно ‘старался успокоить’ Гашу, [делая ей глазами и головой таинственные миротворные знаки] [Там же: 130] – пример косвенной паракинемы. ...Отвечала бабушка <таким тоном>, как будто вопрос папа был ‘самый неуместный и оскорбительный вопрос’ [Там же: 131] – а это пример косвенной паралексемы.
Как правило, косвенные паракинемы и паралексемы включают в свой состав слова с обобщенным значением – знак, тон и т.п. – Ну, друзья мои, – сказал он решительно, [поднимая голову] и <тем особенным быстрым тоном>, {которым говорятся вещи, очевидно, неприятные, но о которых судить уже поздно} [Там же: 302]; ...Продолжала она, помолчав немного и <тоном>,{который доказывал, что речь ее была приготовлена заблаговременно} [Там же: 157].
По образному замечанию французского лингвиста Ш. Балли, интонация – это постоянный комментатор мысли. “В художественном тексте интонация выполняет изобразительную функцию, рисуя некоторые элементы действительности: быстрое и медленное движение, больших и маленьких персонажей, эмоциональное состояние персонажей. силы добра и зла в сказках (подчеркнуто нами. – А.Х.) и т.п.” [ЛЭС 1990: 198]. Это цитата из “Лингвистического энциклопедического словаря”, в ней интонация в не очень явной форме отнесена к устной (сказка!) форме речи.
Однако анализируемая трилогия свидетельствует, что для Толстого интонация настолько важна, что он пытается сохранить её и в письменном тексте, используя шрифтовое средство – курсив – и выделяя паралексемы.
Паралексемы у Толстого различаются по своим целевым установкам. Несколько раз использована паралексема дядька. Дядька – ‘Устар. Слуга в дворянских семьях, приставлявшийся для надзора за мальчиком’ [МАС: 1: 460]. – Нечего их спрашивать, а надо спросить их <дядьку>, – сказала бабушка, {особенно ‘презрительно’ выговаривая слово “дядька”}, – что он смотрит? [Толстой 1978: 132]; ...Кажется, пора бы для них нанять гувернера, а не <дядьку>, ‘немецкого мужика’ [Там же: 132]; ...А не ‘простой menin’, <дядька>, который ‘годен только на то, чтобы водить их гулять’ [Там же: 133]; Карл Иванович был смешной старик, <дядька>, {которого я любил от души, но ставил все-таки ниже себя в моем детском понимании общественного положения} [Там же: 160]. Интонация включает в семантическую структуру слова социальную оценку персонажа.
На примере слова порох можно увидеть, как рождается паралексема. – Боже мой, порох (речь идет о рассыпанной дроби. – А.Х.)!.. – воскликнула Мими задыхающимся от волнения голосом <....> она позвала Михея и приказала ему выбросить весь <этот порох> куда-нибудь подальше... [Толстой 1978: 130]; – Вольдемар сказал, что сам Карл Иванович дал ему <этот порох>, подхватила Мими [Там же: 132]. Вначале вместо точной в данной ситуации лексемы дробь ошибочно употреблена лексема порох, которая затем включила в себя эмоциональную реакцию Мими – её ужас перед пожаром, и лексема становится паралексемой. Дополнительное значение усиливается указательным местоимением этот.
Паралексема может быть использована как способ выражения социальной оценки: (ждут учителя Лебедева) – Нет, это не он, это какой-то <барин>, – сказал он [Толстой 1978: 142]; ...И чтобы загладить чем-нибудь свой отказ, я поспешил сообщить, что я не буду дома, потому что должен быть у <князя> Ивана Иваныча, у <княгини> Корнаковой, у Ивина, того само, что имеет такое важное место, и что, верно, буду обедать у <княгини> Нехлюдовой [Там же: 237]; Ну, а скажите: вы были, мой друг, у <кнезь> (так. — А.Х.) Ивана? [Там же: 243]; Ведь вы знаете, что <кнезь> Иван вам все равно что отец [Там же: 243].