Ежедневное служение литургии

«Почему у вас такой высокий и необычный аналой в углу, отче? И почему вы его накрыли?» — спросил я у старца.

«Это не аналой Сереженька. Это — престол. Я здесь ежедневно служу Святую Литургию».

«И сколько лет, отче, вы возглашаете здесь Литур­гию?»

«Более четверти века. Отец Ефрем из Смоленско­го скита делал то же самое — с благословения ар­хиепископа, а потом стал и я. Пойми, я служу один, без каких-либо помощников — как это привык делать епископ Феофан Затворник. Ничто так не совершен­ствует и не воодушевляет священника, как ежедневное служение им Святой Литургии. Но мы должны помнить слова преподобного Симеона Нового Богослова: "Не го­дится принимать участие в причащении Святых Таин, если это не вызывает покаяния и слез радости". Слу­жить Литургию одному — дело необычное, и это может быть позволено лишь немногим людям, но даже и тог­да в особых только обстоятельствах — как, например, в моем случае. Последний игумен, отец Иероним, был прав, говоря, что Святая Литургия есть общественное богослужение, а не частное священнодействие для свя­щенников. Святая Литургия должна совершаться в хра­мах — для людей. Я же — в необычном положении. Будучи затворником, я никогда не выхожу и не вижу людей, но молюсь за них и с ними».

ЧАСТОЕ ПРИЧАЩЕНИЕ

«Видишь ли, Сереженька, — продолжал старец, — в ранней Церкви люди причащались за каждой Литурги­ей, за которой они присутствовали. Позже, однако, народ расслабился, и для тех, кто не причащался, заменой стал антидор. Причащались все реже и реже. Наконец народ начал считать, что для обычного христианина [вполне] достаточно одного Причащения в год — на Святую Пас­ху, а для самых благочестивых — четырех.

За Литургией появились присутствующие, но не причащающиеся. Сама идея частого Причащения ста­ла подозрительной и даже порицаемой. Как могут люди идти к Причастию без надлежащей подготовки? Как это можно делать часто?..

Когда я был молодым монахом, меня на некоторое время послали на наше подворье, в Петербург, столицу Империи, где ты родился. Нас часто посещала там состо­ятельно, но скромно одетая женщина. Она была дочерью важного русского аристократа, графа Орлова, и жила со своей вдовой матерью. Эта молодая женщина была очень благочестива и хотела причащаться ежедневно. Она открыла свое желание мне. Я его одобрил и послал ее к дружески расположенному ко мне приходскому священнику, который составил для нее список церквей, где ежедневно служились Литургии. Она по очереди посещала их, причащаясь. В те дни ежедневное Прича­щение в одной и той же церкви показалось бы в выс­шей степени подозрительным. О графине подумали бы, что она или сумасшедшая, или какая-то сектантка. Эта дама сказала мне однажды, что хочет быть монахиней. Я посоветовал ей подождать — пока не умрет ее мать. Когда это произошло, она поступила в монастырь. В положенное время стала игуменьей и написала мне как-то раз, выражая свое горячее желание быть затвор­ницей. Я одобрил ее выбор. Эта графиня предсказала мне, что со временем я буду рукоположен в священный сан...»

ВОЛЯ БОЖИЯ

«Видишь ли, Сереженька, — сказал мне отец Миха­ил, — ничто не случается в этом мире без воли Божией. По Его воле, например, ты покинул Россию ради Запа­да, не зная, куда ты идешь и почему. Бог поселил тебя теперь в Оксфорде, в Англии, и ты пишешь свои книги, статьи и прочее. И волею же Божией ты приехал сюда, чтобы увидеться со мной. Зачем? Ты не знаешь этого сегодня, но в свое время поймешь. То же самое проис­ходит с каждым, включая и меня самого. Я не ученый человек в академическом смысле. У меня нет ни вну­шительного вида, ни замечательного голоса. Послед­ний игумен Маврикий, к которому меня определили в качестве личного секретаря и келейника, умер, когда я был еще диаконом. И я мог бы оставаться в этом сане еще по прошествии многих лет.

В нашем монастыре игумен призывает людей или к монашеской трудовой жизни, или к посвящению в сан — в любой момент, когда пожелает. Но Боже­ственная воля решает иначе. Однажды о. настоятель вызвал меня и сказал: "Отче, мы будем скоро выбирать нового игумена. Он, несомненно, назначит нового личного секретаря. Я хочу вознаградить тебя за твою добрую службу последнему игумену рукоположени-

ем теперь во священника. Приезжает архиепископ, и я изложу ему свое предложение". Через несколько дней архиепископ Серафим (Лукьянов) — тот, что те­перь митрополит и проживает в СССР, — приплыл на Валаам. Он жил тогда в трудное время. Церковь Финляндии была в смуте. И вот архиепископ прибыл и пригласил меня для беседы. Когда я вошел в его ком­нату и получил его благословение, владыка спросил меня: "Отец настоятель предложил мне вчера рукопо­ложить тебя во священство. Ты готов?" — "Не знаю, — ответил я, — я человек, не имеющий ни образования, ни прекрасного голоса, ни проповеднического дара”. Я тут же увидел, что архиепископ собирается сказать: "Ну что ж, в таком случае мы можем пока подождать", — но раздался стук в дверь и его личный секретарь, войдя, доложил: "Владыко, князь Салтыков прибыл из Стокгольма и просит вас срочно принять его”. Услы­шав это известие, архиепископ вдруг изменил свое на­мерение и сказал: "Ну, отче, оправляйся к духовнику и будь завтра готов к рукоположению”. Так это и со­вершилось.

Вскоре же на Валааме разразилась смута, и я удалился в скит. Новый календарь ввели в монастыре в то время, когда я уже жил отшельником. Поскольку я был свя­щенником, я начал ежедневно служить Божественную Литургию — с тех пор так и служу. Бог управляет все­ми нами. Но не чаще, чем нам необходимо давать уроки справедливости. Это болезненно, но без этого внутрен­ний мир не может быть достигнут. Некоторое время на­зад меня посетил молодой, весьма ученый и, смею доба­вить, святой епископ, тебе тоже известный. Что я сказал ему, то я могу повторить и тебе. Я обратился к нему в конце нашей беседы: "Владыко, вы знаете, что имеется девять блаженств [благословений], первые семь из кото­рых содержат обетование утешения. Блажени нищие ду­хом, яко тех есть Царствие Небесное [Мф 5,3], и так далее. Но последние два — обещают нам страдание за правду и за Христа, причем называют это страдание блаженным.

Что это значит? Когда мы начинаем нашу духовную жизнь, Бог дарует нам утешение, чтобы поддержать нас; но когда мы становимся властителями своих страстей, враг, не способный иметь влияние на нас изнутри, вос­станавливает против нас наших ближних (хотя бы они и были нашими лучшими друзьями) — так, чтобы мы смогли оставить путь, по которому ведет нас Бог”».

БЕСЕДА ЧЕТВЕРТАЯ

О МИРНОМ СОСТОЯНИИ ДУШИ

Моя последняя беседа с отцом Михаилом состоялась 15 августа после полудня. В эту нашу четвертую встре­чу отец Михаил сразу дал мне небольшой листок. Я про­читал его. Этот листок не только ответил на мой вопрос, но и подвел итог всем нашим беседам. Если во время моих предыдущих встреч я обсуждал со старцем свои личные проблемы, то последняя была полностью по­священа мистическим темам, молитве, жизненному пути и так далее. Эта последняя беседа достигла высот, которых я никогда прежде опытно не переживал. Ли­сток, врученный мне отцом Михаилом, был озаглавлен: «Стяжи душевный мир». Его содержание было таково:

«Однажды вечером преподобный Серафим Саровский сказал своему соседу-монаху: "Отче, пойдем со мной в церковь”. Они пошли. Преподобный Серафим зажег все лампады и все кандила — как на Пасху. После того как служба была завершена, преподобный Серафим сказал монаху: "Отче, запомни только одну вещь — ста­райся стяжать внутренний мир". Когда монах проводил преподобного в его келью, тот снова повторил, давая ему благословение: "Отче, старайся стяжать внутрен­ний мир". На следующее утро тот же самый инок обрел преподобного Серафима скончавшимся. Преподобный преставился на молитве перед иконой».

«Видишь ли, Сереженька, — пояснил затворник, — преподобный Серафим знал, что их служба должна быть последней для него на этой земле. Он уже шел обрести свой венец. Для него это была Пасха. Что преподобный сказал монаху, то я повторяю и тебе. Пока мы не имеем мира в душе, — мы не можем зреть Бога. Мы пребываем в непонимании прошлого — даже в границах, дозволен­ных Богом. Но мы также не знаем, что нам делать сей­час и что должны стремиться делать в будущем. Если мы не имеем мирного духа, это означает, что внутренне мы все еще не смогли достигнуть здравого, целостно­го состояния и ослеплены страстями, мешающими нам видеть мир в его истинном свете. Но когда мы обретаем внутренний мир, наши страсти становятся управляемы­ми, и мы ясно видим, кто мы и куда мы идем. Видишь ли, Сереженька, невозможно быть добрым рабом Божиим и работать в Его винограднике в каком бы то ни было ка­честве — с тем или иным успехом — если прежде не до­стигнут внутренний мир. Люди ценят этот мир превыше всего, но ясно, что они не могут обрести его у тех, которые сами его не имеют. Так, многие поучения, книги, учебные духовные руководства и примеры не имеют успеха, пото­му что не укрепляют [в душе] внутреннего мира — в со­зерцании и бесстрастии. Но когда ты достигаешь этого душевного мира, всё тогда оказывается в должном по­рядке, потому что Бог — с тобой. Лишь в глубоком душев­ном мире можешь ты видеть Бога и понимать Его волю. Все наши труды, какими бы надежными и основательны­ми они ни могли нам казаться, построены на движущих­ся песках и рухнут — как тот дом на песке, о котором мы читаем в Евангелии, — если мы не обретем мира в душе и не узнаем, где строить и как строить».