Юстинианова церковь Святой Премудрости (Айя-София)
В V в. в Константинополе было выстроено несколько церквей. Археологи раскопали достаточно, чтобы судить о внутренней планировке трех из них. Примерно она соответствует тому, как была первоначально спланирована Айя-София IV века.
Император Юстиниан много строил, и кроме такого шедевра, как новая Айя-София, в столице появилось множество храмов. По тем, что сохранились до наших дней, можно достаточно хорошо представить, в какой обстановке служили литургию при Юстиниане и потом, еще несколько веков. Одни храмы выстроены в виде базилик, планировка других организуется вокруг центра — центральный купол окружают портики, балконы и галереи. Иногда, как и в самой Айя-Софии, центральный купол совмещен с прямоугольным общим планом. У церкви святых Сергия и Вакха (теперь там мечеть) неф шестиугольный; он окружен почти со всех сторон крытой галереей по низу и балконом по верху. Алтарь вдается на восточной стороне в полукруглую апсиду; это очень напоминает церковь св. Виталия в Равенне. Похож на них был храм св. Иоанна Предтечи в пригороде Константинополя Эвдомоне. Церковь святой Ирины, большая часть которой сохранилась, имела в плане форму прямоугольника с полукруглой апсидой алтаря в восточной стене. В ее горнем месте (месте, где располагались епископский трон и скамьи для клира, греч. synthronon) доныне стоят шесть каменных скамей. Как и в Айя-Софии, над центром нефа возвышается огромный купол; как у большинства константинопольских храмов, на ее западной стороне находился нартекс, куда входили через атриум.
Господствовала над всеми церквами города, да и всей Восточной империи, новая Айя-София. Она доныне сохранила большинство тех черт, которые ей придали Юстиниановы архитекторы Анфимий и Исидор. С западной стороны к храму примыкал атриум, в XVII в. еще существовавший; два века спустя от него практически ничего не осталось. В атриум входили через большие двери, расположенные на северной и южной сторонах; с четырех сторон его окружала аркада. Четвертая сторона служила наружным нартексом. Посредине этого открытого внутреннего дворика стоял большой мраморный фонтан. Видимо, открытые внутренние дворики были и с других сторон церкви. Благодаря ним в храм проникало больше дневного света; в них же собирались прихожане.
Из атриума в наружный нартекс ведут пять дверей — три в центре и по одной с обеих сторон. Оставшиеся четыре пролета сплошь заняты окнами. Примерно так же устроены двери, ведущие во внутренний нартекс, откуда в собственно храм открываются пять дверей. Внутренний нартекс соединяется двумя дверями — северной и южной — с соответственно расположенными вестибюлями. В каждом из них за большой дверью начинается пандус, ведущий на верхнюю галерею. Северный вестибюль — позднейшая турецкая пристройка. Южный, видимо, тоже пристроен, но раньше, до начала VII в. В первоначальном варианте во внутренний нартекс и на пандусы можно было войти прямо с улицы. Мало того — вероятно, и на северо-восточном и юго-западном углах храма тоже располагались пандусы, так что на галереи можно было попасть снаружи через четыре входа. Позже была пристроена еще и лестница снаружи юго-западного простенка; по ней всходили на южную галерею, отгороженную от всех остальных.
Кроме того, входы в храм были в северной и южной стенах, и в восточной, и по обеим сторонам алтарной апсиды. Обратим внимание, что Айя-София имела только одну апсиду на восточной стороне храма: маленькой боковой, вроде той, что стала типичной для византийской церковной архитектуры и служила диаконником и жертвенником (помещением для Проскомидии), у нее не было. К прямоугольной формы центральному нефу, увенчанному огромным куполом и двумя поддерживающими его полукуполами, с севера и юга примыкают боковые нефы и галереи, разделенные арками на три больших пролета. Боковые нефы всей своей протяженностью выходят непосредственно в центральный. В южном одна секция была первоначально отведена под императорскую ложу и огорожена барьерами.
Несмотря на архитектурные новации, примененные при строительстве новой Великой церкви, ее общий план консервативен — он такой же, как и у более ранних городских храмов. Как был устроен алтарь, мы не знаем, у нас просто не хватает данных — его три раза отстраивали, прежде чем турки разрушили его окончательно. Некоторое представление, впрочем, мы можем составить из оставленного Павлом Молчальником описания алтаря, заново отстроенного после того, как в 558 г. обрушился главный купол. По окружности апсиды возвышалось на семи ступенях горнее место, причем только самый верхний его ярус предназначался для сидений, и сиденья эти были сделаны из серебра. База, колонны и столешница престола были золотые, убранные драгоценными камнями. Над престолом нависала серебряная сень. Точное ее расположение неизвестно; возможно, она простиралась в сторону пояса апсидной фермы, потому что платформа алтаря почти наверняка выходила за пределы апсиды и вдавалась в неф. Алтарь был отгорожен; брусья алтарной перегородки были вделаны в двенадцать колонн, а те возвышались дальше над брусьями и подпирали архитрав с образами Христа, Пречистой Девы, апостолов и ангелов. В алтарь вели три входа — один по центру, два по бокам.
На некотором удалении от центрального входа начиналась огражденная низким барьером солея; она вела к огромному амвону, расположенному посредине нефа, несколько к востоку от центра. Его овальная платформа покоилась на восьми колоннах и была так велика, что под ней свободно располагались певчие. С восточной и западной сторон на нее вели две лестницы. Это величественное сооружение тоже было отгорожено преградой, аналогичной алтарной, из восьми колонн с вделанными в них брусьями и архитравом.
Итак, архитектурная обстановка, в которой совершалась литургия Юстиниановой Великой Церкви, была вполне типичной для городских церквей предшествующих двух веков. В этом смысле новая Айя-София была действительно консервативной, однако она знаменовала начало новой эпохи в византийской церковной архитектуре. В частности, характерной чертой византийского храма стал купол — и ему же предстояло играть главную роль в толковании самого храмового здания как символа духовной реальности. Символика купола как неба была известна и раньше; не стоит подозревать строителей храма в том, что они построили купол, чтобы вписать в новый храм его высокую символику. Но он пришелся ко двору и без того укреплявшейся тенденции придавать символическую значимость церковному зданию.
Описание новой Великой церкви, оставленное историком Прокопием, показывает, какое впечатление она производила на тех, кто впервые входил в нее. Ее интерьер
слишком великолепен, чтобы выглядеть чем-то обычным, и украшен со слишком большим вкусом, чтобы казаться излишне роскошным. Храм купается в свете и в солнечных бликах; так и хочется сказать, что он освещен не солнечным светом снаружи, а что сияние исходит изнутри — так наполнена светом эта святыня... Над этим кругом (аркадами с парусами) возвышается огромный сферический купол — сооружение ни с чем не сравнимой красоты; кажется, что он не столько опирается на какие-то твердые опоры, сколько свисает прямо с неба и накрывает пространство своим золотым сводом. Кажется, сами небеса приладили все это одно к другому с такой удивительной гармонией — одно зависит от другого, всякая вещь находит себе опору лишь в том, что лежит под нею, так что впечатление получается чрезвычайно сильное, хотя глаз не в силах остановиться на чем-нибудь отдельном. Каждая деталь властно привлекает взгляд к себе, он непрестанно перепрыгивает с одной на другую, и наблюдатель не может решить, что ему нравится больше.
Даже самые искушенные, привыкшие знать толк во всем, не могут охватить это произведение искусства целиком и уходят озадаченные и смущенные ограниченностью своего глаза и разума... Если кто входит помолиться.., его разум возвышается и он пребывает в небесах; ему представляется, что Бог не может быть далеко, что он радостно живет здесь, в избранном им самим месте.
(Прокопий, «О постройках Юстиниана», I, 1, 29–30, 45–49, 61–63).
Все церкви Юстиниана были, несомненно, богато украшены, но до нас не дошла практически ни одна из тогдашних константинопольских мозаик; разве что несколько мозаичных сводов в боковых нефах Айя-Софии восходят к первоначальной постройке. В V в. украшение храмов-базилик стало подчиняться единой иконописной схеме. На одной стене нефа изображались сцены из Нового Завета, на противоположной — соответствующие им эпизоды Ветхого. Каждое из этих панно богато обрамляли мозаики. Все пространство между ними и вокруг них заполнял декоративный орнамент. Своды обычно покрывал традиционный узор. Больше всего поражали зрителя фигуры на полукуполе апсиды — тогда это место не отводилось, как сейчас, почти исключительно Богоматери. Иногда там был Христос Пантократор (Вседержитель), может быть — с апостолами, иногда — святой, которому посвящена церковь. В базилике VI в. св. Екатерины (гора Синай) на этом полукуполе — сцена Преображения. Верхнюю часть храмов по большей части покрывали мозаики, нижние же части стен и колонн были богато украшены мраморными плитками — их жилистый узор придавал убранству храма особую красоту и роскошь.
Прекрасным примером убранства базилики VI в. предстает Новая церковь св. Аполлинария (San Apollinare Nouvo) в Равенне, где тогда находилась итальянская резиденция византийских правителей. На западной стороне нефа шествуют с запада на восток святые мужи во главе с тремя волхвами, чтобы поклониться восседающему на престоле вместе с Марией младенцу Христу. На южной — симметричное шествие святых жен приближается к престолу Христа. Над ними промежутки между окнами заполняют фигуры пророков, а над окнами небольшие панно изображают проповедь Христа (на северной стене) и Его страсти (на южной). Служебник, который тогда использовали в храме, с каждой из изображенных фигур и сцен соотносил соответствующее библейское чтение.
Хорошее представление о том, как был оформлен алтарь такого спланированного вокруг центра храма VI в., дают знаменитые мозаики, сохранившиеся в равеннском храме св. Виталия. Ими покрыты верхние части стен и своды. На полукуполе апсиды представлен Христос в окружении учеников. На северной стене изображен Юстиниан, входящий в церковь в сопровождении архиепископа Максимиана, на южной — императрица Феодора; обоих окружают священнослужители и придворные. Четыре стоящие фигуры ангелов на поверхности свода поддерживают центральный медальон с заключенным в нем Агнцем, а на арке, ведущей в алтарь, два летящих ангела несут другой медальон с вписанным в него крестом. Все остальное пространство стен заполнено сценами из жизни Моисея (северная), ветхозаветными прообразами евхаристии — сценами выносящего хлеб и вино Мелхиседека и жертвоприношения Авраамова (южная), и фигурами пророков, евангелистов, ангелов и святых. Промежутки между основными сценами покрыты растительным, животным и другим орнаментом.
Здесь необходимо отметить одну тенденцию, наблюдаемую в изобразительном стиле иконописи VI в. Обычай представлять образы святых анфас, лицом к зрителю, возник в религиозном искусстве эллинистического Востока, в северной Месопотамии или в Иране. Через парфянское влияние он проник в Сирию и Анатолию и оказал решающее воздействие на религиозное искусство Византии. В церковной росписи VI в. этот стиль встречается бок о бок со все еще популярной греческой декоративной традицией. Однако ближе к концу века он начинает преобладать, и чем дальше, тем больше. Для него характерно стремление добиться эффекта присутствия, чтобы зритель через образ мог войти в общение с изображаемым.
Именно из этой традиции в пылу развернувшейся в VII в. борьбы с иконоборчеством сформировалось византийское богословие иконы, а ее растущее влияние заметно уже в VI в. на апсидных мозаиках равеннской церкви св. Аполлинария в Классе(San Apollinare in Classe), а в VII в.— в декоративном убранстве храма св. Димитрия в Фессалониках. Постепенно усиливаясь, эта тенденция наконец вытеснила греческие декоративные приемы во всем их разнообразии. Снова и снова изображали в полный рост фигуры анфас на строго однотонном фоне, а прежние композиции повествовательного стиля стали постепенно исчезать из иконографии храмов. Формирование новой системы храмовой иконографии завершилось лишь после иконоборческих споров.