Станьте ничем, так, чтобы на вас никто не взглянул, тогда вы сможете прожить собственную жизнь так, как вы хотите ее прожить. Ни у кого не возникнет желания вмешиваться.

Будь ничем — никому и в голову не придет, что от тебя может быть ка­кая-то польза. Есть необычайно полезная бесполезность. Лао-цзы называет ее "польза бесполезности". Но, конечно, здесь нет ничего ценного, по крайней мере, в рыночном смысле. Обычно вы хотите приобрести некую ценность: стать доктором, инжене­ром, художником, поэтом, Махатмой, — хотите стать кем-то цен­ным, незаменимым в этом мире. Вы счастливы, если люди ска­жут: "Когда вы покинете нас, мы никогда и никем не сможем вас заменить".

Вы безмерно счастливы, но что же они говорят? Говорят: "Вы — вещь, которой мы пользуемся".

В этом их подход; и ценность, высшая ценность в том, чтобы быть ни­кем, чтобы быть пустым, чтобы быть бесполезным. Когда вы бес­полезны для человечества, вы становитесь безмерно полезными для Бога, тогда он начинает течь сквозь вас, тогда вы становитесь лишь каналом, вы столь пусты, что сквозь вас может струиться он. Вы становитесь полым бамбуком, и он может играть на вас свои песни. Когда вы позволяете играть на себе человеческим устам, Бог отрицается.

"За что вы так цените пустоту? В пустоте нет ничего ценного".

"Слово "цена" не подходит", — ответил Ли-цзы.

Это столь ценно, что его можно назвать лишь не имеющим цены. Сло­во "цена" не подходит: цена означает товар, цена означает нечто, что может быть определено в терминах человеческой пользы, некое средство, а не конечная цель. Конечная цель не может иметь цену в обычном смысле слова. Например, вас спрашивают: "Ты любишь. За что ты так ценишь любовь?" Вы ответите: "Слово "це­на" не подходит. В любви нет ничего ценного в том смысле, в ка­ком ценна машина, ценится дом. Ценность имеют деньги, здо­ровье, но любовь? Любовь предельна, окончательна, это конечная цель".

Любят ради самой любви. Это не средство к чему-то еще, это — сама цель. Ее ценность внутри ее, ее ценность в ней самой. Если вас спросят: "За что вы так цените жизнь?" Вы, конечно, ответите:

"Слово "цена" не подходит".

— Зачем ты живешь?

— Потому что мне нравится быть живым, - ответите вы.

— Но чем это так ценно?

— Чем ценно?.. Ничем.

Все предельное, с точки зрения мира, не имеет цены, но из-за этого предельного приобретает цену все остальное. Поэтому слово "це­на" не подходит, хотя все ценности существуют только через это.

Вы ходите на работу, в свое учреждение — это ценно; в конце месяца вы получите тысячу рупий и, придя домой, отдадите эту тысячу ру­пий жене, потому что любите ее. Вы работаете для нее, для своих детей, — вы их любите. Любовь же не имеет цены, цену имеет ва­ша работа, но цена эта, в конце концов, приносится в дар, кладется под ноги тому, что не имеет цены, что неоценимо.

Помните: у цели не может быть никакой цены, вот почему даосы гово­рят, что у жизни нет цены, цели. Людей это шокирует.

Однажды ко мне пришел человек и спросил, в чем цель жизни...

— Нет никакой цели, жизнь просто есть.

Его это не удовлетворило: — Я приехал сюда издалека (он приехал из Непала). Я — старик, отставной профессор. Не отпускайте меня с пустыми руками. Я пришел, чтобы спросить только об одном: в чем смысл жизни?

— Если я смогу отпустить вас с пустыми руками, — ответил я, — ваше путешествие будет иметь смысл: быть с пустыми руками и есть цель.

— Не говорите загадками, скажите мне просто и ясно: в чем смысл жизни?

Он не мог понять, что задает абсурдный вопрос. У жизни не может быть никакого смысла, потому что если у жизни был бы какой-то смысл, то это нечто было бы важнее, чем жизнь, и опять встал бы вопрос: в чем смысл этого? Если сказать: "Жизнь для того, чтобы достигнуть истины", тогда истина становится подлинной целью.

Но тогда в чем смысл истины? Если сказать: "Жизнь для того, чтобы стремиться к Богу", возникает вопрос, в чем смысл Бога? В чем смысл стремления к Богу? В самом конце вам придется оставить слово "смысл".

Да, слово "цена" не подходит. Если вам станет доступно это прозрение, великий свет воссияет в вас. У жизни нет смысла, нет цены. Лю­бовь не имеет ни смысла, ни цены. Бог не имеет ни смысла, ни цены. Истина не имеет ни смысла, ни цены. Это значит, что жизнь, любовь, Бог, истина — разные имена одного и того же, они не отличны. Есть только одно, что лишено смысла, все остальное имеет смысл благодаря нему. Это — высочайшее, высший пик.

Одна женщина жаловалась мне на днях:

— Когда вы говорите "Бог", мне трудно вас понять, я не верю в Бога. Понять мне бы очень хотелось, но как вы только говорите "Бог", что-то происходит в моей голове — я становлюсь закрытой.

— Это легко поправить, — ответил я. — Всякий раз, когда я говорю "Бог", немедленно переводите это в "жизнь", слышите это как "жизнь".

Она была счастлива.

Как вы увязли в словах! Если я скажу "Бог", в ком-то это вызовет нега­тивную реакцию; если я скажу "жизнь", это вызовет негативную реакцию в ком-то другом. А я всего лишь меняю имя... а роза - это роза и только роза, роза остается розой.

Предельное только одно. Разные люди давали ему разные имена. И это одно не имеет цены, ибо это предельная ценность. Нет ничего вне него, поэтому оно не может быть ценно ради чего-либо другого. Вы не можете положить его ступенькой, к чему бы то ни было; вне этого ничего нет, оно — вне всего.

"Слово "цена" не подходит", — ответил Ли-цзы, — лучше будь тих, будь пуст. В тишине, в пустоте мы находим свое пристанище. Получая и давая, мы теряем место".

"Лучше будь тих..." Вместо ответа о цене, вместо ответа о ценности пу­стоты, Ли-цзы настаивает на непосредственном опыте. Даосский подход основан на экзистенции. Даосов не влекут абстрактные построения и концепции. "Это же можно испробовать, — говорят они, — зачем же заимствовать знание из вторых рук?" В самом де­ле, из вторых рук получить Бога невозможно, Он дает себя только в ваши руки, у меня занять Бога невозможно. Мой Бог — это толь­ко мой Бог. Вам надо прийти к своему Богу. Конечно, придя, вы увидите, что ваш Бог и мой Бог — одно и то же, но прийти к этому вам предстоит самим, это должно расцвести в вашем существе.

Вот даосская притча.

Однажды князь Хуан сидел в своей лоджии и читал книгу, а колесник Пиень внизу мастерил колесо. Отложив молоток, Пиень поднял­ся по ступеням и обратился к князю:

— Осмелюсь спросить, что читает ваша милость?

— Слова мудрецов, — ответил князь.

— А эти мудрецы живы? — осведомился Пиень.

— Они умерли.

— Тогда, — сказал Пиень, — то, что вы читаете, мой владыка, — это только истлевшее тряпье и ошметки этих древних.

— Как смеешь ты, колесник, — закричал князь, — судить о книге, кото­рую я читаю?! Объяснись, не то я велю казнить тебя.

(Немыслимо! Колесник приходит к князю и говорит: "Все, что ты чи­таешь, лишь истлевшее тряпье и ошметки этих древних".)

— Ваш покорный слуга, — ответил колесник, — смотрит на это глазами своего ремесла. Если, делая колесо, я мастерю его слишком неж­но, то работать приятно, но изделие не получается прочным. Ес­ли, наоборот, я мастерю энергично, то инструмент быстро выхо­дит из строя, и части плохо подходят друг к другу. Если же движе­ния моей руки не слишком нежны и не слишком энергичны, мысль понята моим умом. Но словами я не могу выразить, как это сделать.

(Не слишком энергично и не слишком нежно — точно в середине, в равновесии.)

— Но словами я не могу сказать, — отвечает колесник, — как достигнуть этой величайшей середины между усилием и безусильностью, между делом и недеянием. Я не могу высказать это словами. Тут есть некое умение, но все же высказать его я не могу. Я знаю, и все же не могу рассказать. Я не могу передать это умение даже своему сыну, и мой сын не может научиться этому от меня. Нет никакого способа научить этому, и нет никакого способа этому научиться. Учить и учиться, учиться и учить возможно только внешнему, а это — внутреннее чувство. Поэтому мне уже восьмой десяток, а я все еще сам мастерю колеса. Но эти древние, хотя и при жизни не могли передать этого, давно уже умерли, поэтому то, что вы читаете, мой повелитель, всего лишь их ошметки и ос­татки!

— Я вот жив, — говорит он, — я знаю это, у меня есть это умение, и все же я не могу научить, не могу передать это знание. Я жив, я знаю, я люблю своего сына и я очень хотел бы... Я очень стар, мне уже восьмой десяток, а мне все еще приходится работать самому. Ес­ли бы мне удалось научить сына, я мог бы отдыхать. Но если я не могу передать то, что может быть лишь пережито? Даже когда мудрец жив, передать это невозможно, как же это может быть пе­редано, когда его нет уже много веков? Вы даром теряете время, сударь, — сказал он, — все это белиберда.

Этот старик — человек Дао. У даосов есть прекрасные притчи вроде этой: простой человек, бедняк колесник, никто не знает его жиз­ни, но он обладает проникновением. Весь подход Дао в том, что ключ может дать только опыт. Можно задавать вопросы, можно отвечать на вопросы, но истинной ценности в этом нет. Чтобы узнать вкус, надо отведать; чтобы узнать любовь, надо любить. Нет никакого способа это передать, вот почему, вместо того чтобы ответить, Лао-цзы говорит: "Лучше будь тих..."

Да, слово "цена" не подходит. Будь тих. А что он имеет в виду, говоря "будь тих"? Вы постоянно колеблетесь, никогда не бываете тихи. Даже сидя, как статуя, вы колеблетесь. Ваш ум постоянно мечет­ся во всех направлениях. Ваше внутреннее пламя никогда не бы­вает непоколебимо. Оно постоянно колеблется то туда, то сюда, от одного желания к другому, вас постоянно тянет в разные сто­роны. Когда нет никаких желаний — даже желания достичь Бога, - тогда ты тих. Когда все желания отрицаются, а в этом — смысл пути отрицания, внезапно ты становишься тих: некуда идти, не­куда стремиться. Ни ветерка. Желания — это ветер, что постоянно носится внутри и заставляет внутреннее пламя постоянно коле­баться. Вот почему ты не бываешь тих. Даже сидя молча, в меди­тации, ты не тих.

Кто-то спрашивал на днях:

— В медитации мысли не прекращаются, они продолжают бег, их даже еще больше.

Когда вы заняты своей обычной, повседневной жизнью, мыслей не так уж много; вы заняты, поглощены. Но когда вы сидите, ничего не делая, тогда ваша энергия устремляется в мысли, тогда в вас под­нимается шторм, вихрь: мысли, мысли, мысли... Порой такие мысли, что и не вообразить! Воспоминания: вдруг выныривает случившееся тридцать лет назад. Мысли о будущем: ваша жена еще не беременна, а вы соображаете: "В какой колледж отдать ре­бенка, если он родится?" Вас тянут, пихают, дергают всевозмож­ные и невозможные вещи, хотя вы знаете, какая это чепуха. Мно­го раз вы все это уже понимали и хотели отбросить, но оказыва­лись бессильны.