Католикос-патриарх мелхиседек iii

Патриарх Мелхиседек (Пхаладзе)⁴ был чело­веком исключительных дарований. За всю историю Тбилисской семинарии он был единствен­ным учеником, который никогда не получал других оценок, кроме высшего бала. Затем он поступил в Казанскую Духовную Академию. Его способности отмечал известный богослов Несмелов, желав­ший, чтобы молодой человек остался при Акаде­мии и занимался научной работой. Будучи студен­том, Михаил (таково было мирское имя будущего Патриарха) настолько хорошо овладел греческим языком, что переводил на грузинский язык Геро­дота (эти переводы хранятся в библиотеке Тби­лисского университета), а помимо того, самосто­ятельно изучал высшую математику. Он разрабо­тал оригинальный метод вычисления пасхалии, имеющий значение для исторической хронологии. Еще до принятия сана, являясь преподавателем математики, Михаил разрабатывал также матема­тическую теорию шахмат. Кроме того, будущий Патриарх был церковным композитором и оста­вил несколько музыкальных литургических про­изведений, в том числе Херувимскую песнь.

Вскоре после рукоположения во священники у него умерла супруга, и он принял монашество с име­нем Мелхиседек. Жизнь его была полна скорбей.

Власти преследовали его, не давали ему служить. Рассказывают, что когда после епископской хиро­тонии владыка Мелхиседек был направлен в Су­хуми, то первую свою проповедь он начал слова­ми псалмопевца: Сказал безумец в сердце своем: нет Бога*.

* Пс.13,1.

В то время эти слова воспринимались как оскорбление атеистической власти, и влады­ка оказался в положении человека, окруженного сворой разъяренных псов. Многие годы он оставался практически без средств пропитания - с деть­ми, которым надо было помогать. Наконец Пат­риарх Калистрат ⁵ выпросил для него, как боль­шую милость, место при кладбищенской церкви, где владыка Мелхиседек, в то время уже митро­полит, служил панихиды на могилах. Затем тра­гически погибла его дочь, и он всецело посвятил себя Церкви.

При нем были восстановлены и открыты такие известные в Грузии храмы, как храм святого вели­комученика Георгия в Сигнахи, где находятся мощи святой равноапостольной Нины, просветительни­цы Грузии, храм Моцамета в Кутаиси, куда были вновь перенесены мощи святых великомучеников Давида и Константина, князей Арагветских, Илорский храм святого Георгия, а также другие храмы.

У Патриарха Мелхиседека (как и у Патриарха Ефрема ⁶) был обычай: когда он заходил в алтарь, то прежде всего разворачивал на престоле анти­минс и смотрел, нет ли на нем частиц Тела Христова. Если он находил, что священник поступает небрежно со Святыми Дарами, то делал ему стро­гий выговор. (Надо сказать, что, делая внушение, Патриарх Мелхиседек не повышал голоса, но в его облике было нечто такое, что заставляло прови­нившегося трепетать перед ним.) Затем он прове­рял, имеется ли достаточно запасных Даров для причащения больных и мира для совершения Та­инства Крещения. После этого он обходил алтарь и смотрел, как он убран, нет ли в алтаре лишних вещей, как вычищены лампады, нет ли пыли на ико­нах. Он говорил, что небрежность по отношению к образу Божьему (иконе) - это неуважение к Пер­вообразу, что чистота алтаря - это свидетельство веры священнослужителя, потому что алтарь - это обитель Божества, и священнослужитель должен наблюдать за порядком в алтаре, не упуская ника­кой мелочи.

Во время хрущевских гонений на Церковь Пат­риарх Мелхиседек издал указ, предписывающий всем священникам и диаконам ходить в рясах, в противном случае провинившиеся на первый раз лишались полученных наград, а при последующих нарушениях запрещались в священнослужении. Он хотел, чтобы народ видел в облике священни­ка исповедника православной веры, а не наемника, который на службе надевает рясу, как спец­одежду, а затем снимает ее и растворяется в толпе, как будто стыдится своего сана. Это был мужест­венный поступок для того времени.

Я любил слушать проповеди Патриарха Мел­хиседека. Он говорил просто и доступно, но в то же время его наставления звучали как-то особенно чувствовалось, что он не повторял чужих слов, не пересказывал прочитанного в книгах, а с какой-то Душевной теплотой говорил о том, что пережил сам Однажды на проповеди Патриарх Мелхиседех сказал: «Мне рассказывали, что в пасхальную ночь в одной деревне умер юноша, единственный сын отца. И вот отец, чтобы не омрачать праздник Пасхи и не огорчать своих родственников и од­носельчан, скрыл от них смерть сына. Он запер комнату, где лежал его мертвый сын, и когда по обычаю к нему пришли поздравить с Пасхой его друзья, то он радостно приветствовал их, поса­дил за стол, угощал их и вместе с ними пел: "Хрис­тос воскресе из мертвых". Он не подал вида, что у него великое горе. На столе было угощение, как принято в деревне, а за стеной лежало бездыхан­ное тело юноши, и никто не знал об этом. Нет боль­ше горя, чем потерять единственного сына, но ради Пасхи он поборол это горе».

Сионский собор в Тбилиси

Мелхйседек - имя великого и в то же время сокровенного от мира ветхозаветного патриар­ха, таинственного лица, которое мелькнуло, как звезда, на страницах Библии и затем исчезло, ос­тавив после себя какое-то необъяснимое безмол­вие. Это имя, как мне казалось, больше всех имен подходило Грузинскому Католикосу-Патриарху. Облик его напоминал древних праотцев: движения были спокойны и величественны; в своем патриаршем служении он сохранял царственное достоинство и власть. Тогда было время гонений. Церкви стояли полупустыми даже в большие праздники. Но когда Патриарх Мелхйседек со­вершал богослужение, то казалось, что откры­ваются страницы «Картлис Цховреба»*. В нем невольно чувствовалась сила духовного вождя народа, какими были патриархи в минувшие века.

* «Картлис Цховреба» - «Житие Картли», сборник гру­зинских летописей XII-XVIII веков.

Часто он в простом монашеском подряснике выходил на клирос в Сионском соборе* и читал шестопсалмие и каноны, читал негромко и про­никновенно. Это была незабываемая картина. Полупустой храм, тускло горит электричество (он не любил яркого света), дрожат огни лампад, и Патриарх читает на клиросе молитвы, как будто Грузия молится его устами. Какой-то мистический трепет я испытывал в эти минуты. Кончалась служ­ба, а мне не хотелось выходить из Сионского со­бора; казалось, что души грузинских царей и пат­риархов призваны сюда молитвой первосвятителя, и невидимое богослужение будет продолжаться всю ночь.

* Сионский кафедральный собор во имя Успения Божией Матери находится в Тбилиси, на берегу р. Куры.

В Патриархе Мелхиседеке сочетались строгость и милосердие. Он был строг, но эта строгость была обратной стороной его любви к Богу; он был добр и милосерд, но в то же время его боялись именно за его справедливость. Он наказывал виновных вплоть до отлучения от Церкви, чтобы сохранить святость алтаря, но прощал, когда видел искреннее раская­ние человека. О нем можно было сказать словами псалмопевца: Неправду возненавидех и омерзих, закон же Твой возлюби**.

** Пс.118,163.

В его присутствии священ­нослужители и иподиаконы держались как солдаты в строю; в алтаре царила тишина; если кто-нибудь совершал ошибку, то только посмотрит Патриарх и слегка покачает головой - и это действовало силь­нее строгого выговора. Говорил он немного, но чувствовалось, что каждое слово его продумано и как бы взвешено на весах.

Патриарх относился с одинаковой любовью к людям всех национальностей, никто не чувствовал себя под его святительским омофором пасынком. Но в то же время люди чувствовали, как любит он свою многострадальную отчизну, ее историю, тра­диции, которых не смогли уничтожить нашествия магометан в минувших веках и мутные волны ре­волюции. Можно сказать, что его первой любовью была Церковь, а второй - Грузия. Эта любовь была чужда гордости и кичливости, свойственных людям с низкой духовностью, поверхностным умом и узкой душой,- такие люди обычно гордятся тем, чего не имеют сами. Напротив, любовь Патриарха Мелхиседека к Грузии имела ту благородную форму и ту внутреннюю красоту, которые помогали и другим лучше почувствовать и полюбить эту стра­ну. Патриарх особенно почитал чудотворную Дидубийскую икону Божией Матери и перед реше­нием тех или иных сложных вопросов приезжал в Дидубийский храм Рождества Пресвятой Бого­родицы* (обычно - поздно вечером, когда там не было народа) и подолгу молился Божией Матери, прося у Нее ответа и помощи. Патриарх Калистрат** был любимцем грузинского народа, а Патри­арх Мелхиседек - его достойным преемником.

* Дубийский храм Рождества Пресвятой Богородицы находится Тбилиси, в районе Дидубе.

** См. примеч. 5 на с.580.

Я услышал о смерти Патриарха Мелхиседека, когда служил в Илори. И мне припомнились слова фиваидского монаха, который, духом узрев смерть святого императора Феодосия, сказал: «О, Византия, исчезли дни твоей радости! Умер великий царь, умер наш отец».

МИТРОПОЛИТ ДИМИТРИЙ

Христианин, особенно монах,- это искатель духовной красоты - вечной, мистической, нетленной красоты, которая преображает мир. Эта красота Божественного света, соприкасаясь с ду­шой человека, делает ее прекрасной. Духовная кра­сота - тайна Божественной любви, которая зало­жена в самом творении, сокровенно пребывает в нем и откроется в последнем акте мировой исто­рии. Духовная красота - это цель и эсхатология, будущее мира. Нам дана картина будущего - это Откровение святого Иоанна Богослова, о котором отцы сказали: «Сколько в нем слов, столько тайн». Мы часто воспринимаем Апокалипсис как миро­вую трагедию, но это не только нарастающая кано­нада катастроф, которые будут потрясать землю, как ветер - ствол дерева, чтобы, превратившись в ураган, вырвать его с корнями; Апокалипсис - это прежде всего книга надежды, пророчество о вос­кресении мертвых, о возрождении земли из мусор­ной ямы цивилизации, где кровь смешана с гря­зью, и о возвращении космоса к его первозданной красоте. Духовная красота - отблеск Святой Тро­ицы в Его творениях, светозарная тень Божества, упавшая на землю. Духовная красота - это тайна будущего века, слава святых, смысл самого миро­здания и содержание вечной жизни.

Митрополит Димитрий (Иашвили)

Но есть еще другая - душевная красота. Это - благородство человече­ской души, подобное цветку, выросшему на стебле многовековых традиций; это - великодушие и со­страдание, чувство чести, верность слову, стремле­ние к нравственной чисто­те. Эту душевную красоту мы иногда называем лич­ным обаянием человека.

Здесь душа как бы пересекается с духом. Когда душа получает импульсы от ду­ха и чувствует себя христианкой, то ее силы, деформированные грехом, становятся гармоничными, словно струны духа, и ее красота кажется песней, чарующей слух. При отлучении души от духа нрав­ственность в первое время еще существует как привычка, а затем она оскудевает, точно поток, отрезанный от источника. Слово «честь» стано­вится декорацией для сцены, и душевная красота, отстраненная от духа, превращается в красивость, которой так часто обманывается мир.

В своей жизни я встретил человека, который обладал душевной красотой в высоком значении этого слова. Он дышал благородством; оно про­являлось в его словах и взгляде, в тоне его голоса в каждом его движении; в нем чувствовалась не вычурная манерность, а благородная простота души. Это митрополит Димитрий (в миру князь Давид Иашвили) ⁷, аристократ не только по происхождению, но и по духу. Он не был аскетом в обыч­ном понимании этого слова, но имел дар - лю­бить людей. Его доброта, душевная отзывчивость, доходящая до какой-то материнской нежности, его великодушие и умение обращаться с душой другого, как с драгоценностью, которую страшат­ся повредить неосторожным движением, его высокая сословная культура, лишенная, тем не менее, клейма сословной гордыни, создавали вок­руг него атмосферу особой теплоты, и те, кто при­ходил в его дом, словно становились членами его семьи. Он был хорошо образован, но интел­лигентность и интеллектуальность не подавляли в нем жизни сердца. Он писал не только богослов­ские статьи, некоторые из которых, как, напри­мер, «Ответ профессору Кекелидзе*», представ­ляли собой апологию христианства; в молодости он сочинял стихотворения и драмы, которые по­лучили высокую оценку в литературных кругах, но не могли быть опубликованы, так как их ав­тор стал духовным лицом.

* К. С. Кекелидзе (+1962) - исследователь памятников древнегрузинской церковной письменности, один из осно­вателей Тбилисского университета. Его главный научный труд - «Грузинские литургические памятники в отечествен­ных книгохранилищах и их научное значение» (Тифлис, 1908).

Он был одним из луч­ших грузинских проповедников; речь его отли­чалась чистотой и изяществом языка. И вместе с тем он был по-детски наивен. Он не предпола­гал в других людях зла, поэтому его часто обма­нывали и злоупотребляли его доверчивостью. Кажется странным, что человек, обладающий глубоким умом, занимающийся литературным творчеством, следовательно, знакомый с психо­логией, в том числе с психологией греха, не по­нимал и не верил, что его собеседник может лгать, смотря ему в глаза. И здесь - опять психологи­ческий парадокс: человек, составляя свое пред­ставление о другом, моделирует в нем себя, ста­вит себя на его место и затем анализирует, как тот (а на самом деле - он сам) может поступить в данной ситуации. Поэтому благородному чело­веку трудно предположить подлость в другом, и даже когда он видит явный обман, который ста­вит его под удар, то старается объяснить это ка­ким-то недоразумением. Я никогда не слышал от митрополита Димитрия грубого слова, раздра­женного или нетерпеливого тона. У него была постоянная готовность нести тяготы другого. Когда ему в монашестве дали имя Димитрий в честь мученика царя Димитрия Самопожертвователя*, он сказал: «Как бы я хотел быть на его месте, что­бы отдать жизнь за свой народ».

* Когда монгольский хан Аргун с большим войском под­ступил к границам Грузии, царь Димитрий сам прибыл в стан еприятеля и в ответ на предложенный ему выбор - смерть [ли разорение Иверии - пожертвовал жизнью ради спасе­ния своего народа. Он был казнен. После мученической кон­чины святого затмилось солнце, и монголы в страхе бежали от границ Грузии. Память святого Димитрия Самопожертвователя (+1269) совершается 12/25 марта.

Еще была в нем одна черта, редкая в наше вре­мя: он старался никого не осудить, как будто боялся причинить боль человеку даже словом на расстоянии. Низкие люди легко и охотно осуждают других чаще всего потому, что подсознательно хотят создать черный фон, на котором грязнова­тый цвет их собственного лица казался бы свет­лее; такие люди обличают чужие пороки якобы во имя правды, но на самом деле для того, чтобы их куцая нравственность и гнилая жизнь каза­лись более порядочными. Это самозащита кара­катицы, которая выпускает черную жидкость, чтобы спрятаться в ней. Одно из свойств благо­родной души - стараться во всех случаях сохра­нить честь другого имени, как мужество воина - покрыть в бою собрата и даже раненого врага сво­им щитом.

Митрополит Димитрий, еще будучи священ­ником, рано овдовел, но по своей глубокой порядочности не хотел, чтобы какая-нибудь женщи­на, прислуживая ему, находилась в его доме и тем вызвала нарекание в народе. Тогда дочь владыки Димитрия решилась на христианский подвиг: она не стала выходить замуж, не создала своей семьи, а посвятила жизнь служению своему отцу.

Двери дома митрополита Димитрия, как две­ри его сердца, были открыты для всех. Каждый уходил от него утешенным не только его слова­ми, но еще сознанием того, что в мире не до кон­ца оскудела та сила, которая называется любо­вью, а в любви нуждается каждая человеческая душа, какой бы она ни была, как растение - в сол­нечном тепле. За свою доверчивость митрополит Димитрий часто получал удары; но казалось, что его глубокой потребностью было отводить уда­ры от других и принимать их на себя. Часто люди отплачивали ему черной неблагодарностью, но он как будто не замечал этого и продолжал относить­ся к ним с прежней любовью.

Помню, когда я был еще ребенком, родители повели меня в картинную галерею. Я жадно смотрел на картины старинных мастеров, где были изображены рыцари, князья и седовласые старцы. На лицах их была печать душевного величия. Как я жалел, что этих людей уже нет на свете! Когда теперь я вспоминаю митрополита Димит­рия, то мне кажется, что один из этих старинных портретов ожил, он сошел с полотна и стоит пе­редо мной. Я видел в лице митрополита Димит­рия духовного рыцаря и еще то, что неизъясни­мо дорого мне: старую уходящую Грузию.

МТАЦМИНДА

В окрестностях Тбилиси есть гора, которая но­сит такое же название, как гора Афон,- «Свя­тая Гора», по-грузински Мтацминда; у нее есть еще другое название - «Гора преподобного Давида». Там в течение нескольких лет жил ученик второ­го после святой Нины апостола Грузии, сирийского подвижника преподобного Иоанна*, который по благословению Божией Матери пришел из Ан-тиохии в Иверию, чтобы проповедовать христи­анство и учредить монашескую жизнь по уставу и образцу антиохийских обителей.

Преподобный Давид Гареджийский** выбрал для своих подвигов расположенную на западе от Тбилиси гору и вел полузатворническую жизнь в пещере на крутом склоне. Шесть дней он молился в своей келий, а по четвергам спускался вниз в город. Там он проповедовал Евангелие, утверж­дал в вере христиан и убеждал обратиться ко Хрис­ту язычников-огнепоклонников, которых было много в Тбилиси, особенно среди торговцев и ре­месленников.

* Преподобный Иоанн Зедазенский (VI век). Память его совершается 7/20 мая.

** Память преподобного Давида Гареджийского совер­шается 7/20 мая и в четверг по Вознесении.

В Тбилиси есть изогнутая, как древо лука, ули­ца, которую называют тропой преподобного Да вида. Менялся лик города, строились дома, но на про­тяжении веков тропа преподобного Давида, про­ходящая дугой между зданиями, оставалась не­прикосновенной. Я помню, в годы моей молодости эту улицу покрыли асфальтом, и неожиданно на нем появилась трещина, похожая на ручеек; она как будто указывала на то место, где проходил преподобный Давид, спускаясь с горы и возвра­щаясь в свою келию. По четвергам много бого­мольцев поднималось на Мтацминда. Они гово­рили: «При своей жизни преподобный сходил с го­ры к народу, а теперь мы поднимаемся к нему». Пещера была расположена на выступе скалы, представляющей собой большую ровную площад­ку. Внизу расстилался город. Он лежал в ложби­не, окруженной с трех сторон горами. Дома под­нимались по склонам, подобно террасам, и город напоминал кубок с искрящимся и пенящимся ви­ном, которое переливается через края. Посреди города протекала река, разделяя его на две части. При свете солнца она казалась выкованной из се­ребра, а в пасмурные дни ее вода темнела и стано­вилась похожей на цвет морских волн.

За городом у дороги, ведущей к пещере препо­добного Давида, стоял домик, в котором жил старый священник по имени Михаил, восьмидесяти­летний старец. Каждый четверг по утрам он вы­ходил из своего дома и садился у дороги на скамью. Он уже был не в силах подняться по тропе в гору. Богомольцы подходили под его благословение. Этот старец с широкой седой бородой и белыми волосами, падающими на плечи, как грива льва, казался современником преподобного Давида, его келейником, открывавшим дверь в жилище своего духовного отца. Он любил повторять: «Побеждай зло добром» и: «Иди по дороге, какой бы длинной она ни была; не иди напрямик, как бы близко тебе ни казалось». Однажды он подозвал меня и ска­зал: «Я хочу рассказать тебе об одном событии в моей жизни, может быть, это пригодится тебе. Я жил в деревне вместе с матерью. У меня рано умер отец, и я остался единственным мужчиной в доме. С хозяйством я справлялся хорошо, я любил тру­диться, и когда работал в поле, пел песни. На меня заглядывались девушки из села, но я не знал, как сложатся их отношения с моей матерью, и не торопился жениться. Но мать вдруг стала настаи­вать, чтобы я поехал учиться. Я очень любил свою мать и боялся оставить ее одну. Однако она убеж­дала меня, чтобы я поехал в город и поступил в учи­лище, уверяя, что она еще может справляться с по­левыми работами, а в случае необходимости соседи помогут ей. Я уехал. И вот однажды ко мне приходит наш односельчанин и рассказывает, что сосед стал обижать мою мать, хозяйничает в ее винограднике, как в своем собственном саду, а не­давно нанес ей тяжелое оскорбление. Посетитель сказал: "Я знаю, что ты расквитаешься с этим не­годяем, только прошу, не убивай его, подумай о своей матери, которая останется без помощника". Я сказал: "Хорошо, я приеду и разберусь на мес­те". Вернувшись домой, я сказал матери: "Приго­товь угощение, поставь лучшее, что у нас есть, на стол",- а затем пошел в дом к этому человеку. Он хотел спрятаться, но не успел, так как я вошел в его комнату неожиданно. Поздоровавшись, я ска­зал ему: "Иди за мной"; он пошел, думая, что я со­бираюсь избить его, но я привел его в свой дом, где было приготовлено угощение, посадил на са­мое почетное место и стал обращаться с ним, как со своим другом. Он не понимал, что происходит, но потом вдруг встал из-за стола, подошел к моей матери, опустился на колени и сказал: "Я обидел тебя, прости меня, с этих пор считай меня своим сыном". И действительно, этот человек стал помогать моей матери так, как будто он был моим братом».

Как-то я спросил протоиерея Михаила, что значит «Иди по дороге, какой бы длинной она ни была». Он ответил: «Зачем далеко ходить за при­мером? Ты видишь, дорога, поднимаясь в горы, делает петли; что будет, если ты решишься идти напрямик?». Я ответил: «Я сорвусь и упаду в овраг». Отец Михаил сказал: «Да. Эту поговорку я слышал от своего деда: "Иди по дороге, какой бы длинной она ни была; не иди напрямик, как бы близко тебе ни казалось". Когда я поступил в учи­лище, было революционное время. Даже ученики, изучавшие Закон Божий, верили, что революция принесет людям счастье. А я знал, что они сошли с дороги и идут напрямик с закрытыми глазами, и это кончится большим горем для всего народа. Я никогда не участвовал в политических сходках. Когда меня спрашивали, в какой я партии, кому я сочувствую, то я молчал, не отвечая ни слова. На­род сошел с дороги, которую проложили наши отцы,- и куда он попал? Те, кто строит дороги, вначале изучают местность, проверяют твердость почвы, осматривают каждый камень. Дорога мо­жет быть испорченной, размытой дождями, но все-таки лучше идти по ней, чем напрямик, не зная куда. Среди наших учителей и начальников были разные люди. Попадались несправедливые и злые, но я считал, что должен подчиняться им. После революции я уехал в свою деревню и жил там как простой крестьянин. Мне, как грамотному чело­веку, предлагали разные посты, но я отказывался от них и, несмотря на уговоры, не вступал в партию. Все мои односельчане, которые спешили при но­вом правительстве выдвинуться и получить власть, хотя бы маленькую, как председатель сельсовета или колхоза, окончили жизнь плохо: большинство из них были осуждены и высланы, никто обратно не вернулся. Пришло время, стали открывать цер­кви. Я поступил старостой в храм, продавал свечи и помогал священнику. Через несколько лет меня вызвал Патриарх Калистрат и сказал, чтобы я го­товился к рукоположению. Церковь стала моей дорогой, с которой я не сходил. Я старался как можно чаще служить Литургию. Диакон был только у Патриарха, и священники на приходах сами прочитывали все молитвы, а когда служил архи­ерей, то один из священников заменял диакона. Случалось, что священник служил за певчего и пономаря, разжигал кадило, выходил из алтаря для чтения часов и других молитв и сам после про­шений и ектений пел "Упало шегвицкале"*. Но мне нравилось самому вычитывать все молитвы и петь. Для меня Литургия была прекрасней всего на све­те. В молодости я увлекался поэмой "Вепхисткаосани"** и много глав знал наизусть,- но какое сравнение может быть между ней и Литургией, как между свечой и солнцем?

* Господи, помилуй (груз.).

** «Витязь в тигровой шкуре» (груз.), поэма Шота Рус­тавели.

Я понял, что богослужение есть дорога, которую проложили святые отцы на Небо. Как несчастны те люди, которые не посещают храм и тем самым лишают себя церков­ных молитв! Затем меня постигла тяжелая болезнь глаз: мне стало трудно читать молитвослов и дру­гие церковные книги, но больше всего меня вол­новало то, что при богослужении я могу нечаянно уронить частицу Тела Христова или пролить Свя­тую Кровь. Патриарх Калистрат не хотел отпускать меня, а убеждал лечиться, но зрение мое ухуд­шалось, и я вынужден был уйти на покой. Я со­старился. Мне трудно часто посещать храм, но мне отрадно, что я могу выходить по четвергам из дома на дорогу и видеть, как люди идут молиться к пре­подобному Давиду. И я тоже мысленно молюсь, чтобы преподобный Давид исполнил прошение каждого из них».

На прощание он сказал мне: «Никогда не вме­шивайся в политику, даже не говори о ней; христианину нужна только Церковь. Цари и правите­ли меняются, а Господь один и Тот же».

Около пещеры Давида некогда стоял древний храм. В течение нескольких веков там был монас­тырь, где некоторые из грузинских царей окончи­ли свою жизнь. Храм обветшал. К началу XX века его разобрали и решили построить на этом месте новую, более обширную церковь. Тогда к пещере преподобного вела только лишь узкая тропинка. Трудно было поднимать строительный материал в гору, но помог народ. Кирпичи и камни сложили у подножия горы; по четвергам каждый из бого­мольцев брал с собой несколько кирпичей и под­нимался с ними на гору. Вскоре необходимый для постройки материал был доставлен на место. Труд сотен людей был вложен в этот храм. В Средние века, когда в Грузии строились церкви и часовни в горах, по склону горы двумя рядами располага­лось войско, и камни для храма передавались во­инами из руки в руку. Теперь человеку было бы немыслимо поднять такие тяжелые плиты.

Около храма преподобного Давида было клад­бище, где хоронили монахов. Затем незадолго до революции там стали хоронить «выдающихся дея­телей»: кладбище было названо пантеоном - зловещим «храмом всех богов». После революции, как бы в насмешку над святыней, около храма по­явились новые могилы революционеров - людей, бросивших вызов Богу, людей, одной из целей ко­торых было уничтожение христианства. Поджи­гателей храмов хоронили около храма, как преступников около их жертвы. Затем место прежне­го монастыря было буквально оккупировано певцами, артистами и танцорами - людьми, в боль­шинстве своем чуждыми Церкви; они не ходили в храм при жизни, а теперь их почему-то принес­ли сюда, в чужой дом. Если прочитать надписи на могилах, то покажется, что у стен храма располо­жился театр. К тому же взор верующих оскорбляет­ся изображением нагих тел на некоторых памятни­ках. В общем, люди культуры поступали с насле­дием преподобного Давида весьма некультурно.

В одном патерике повествуется о том, как бо­гатого человека похоронили недалеко от гробницы святого мученика, думая, что мученик отмо­лит его грехи. Но произошло другое: из земли ста­ли доноситься стоны, как будто несчастный мертвец кричал от боли, и сама земля колебалась, словно желая выкинуть из своих недр гроб нечестивого богача; святой гнал его с этого места. В жиз­ни святителя Гавриила, епископа Имеретинского, причисленного к лику святых*, был такой случай.

* Память святителя Гавриила (Кикодзе; +1896) совер­шается 13/26 декабря.

В собор для отпевания принесли умершего князя, человека безбожного и развратного. Епископ Гав­риил встал на паперти и, повелев положить гроб у ступени, сказал, обращаясь к покойнику: «Зачем ты пришел сюда, ведь при своей жизни ты ни разу не переступил порога храма, что тебе нужно здесь? Теперь уже поздно, ступай, откуда пришел»,- и отказался впустить гроб с покойником в храм.

Слепые люди, думая воздать честь своим та­ким же слепым кумирам, принесли их к пещере святого Давида, не понимая, что только усугубля­ют мучения этих по большей части безбожных людей, что благодать - это огонь, который жжет дерзких и недостойных. Поэтому Дух Святой, схо­дящий с Небес во время Литургии, благословля­ет только немногие могилы, а опаляет тех, кто ле­жит на том месте, где несколько веков назад почи­вали кости подвижников. Лучше было бы для этих людей устроить кладбище подальше от святыни. Пусть их гробницы будут окружены заботой и памятью их учеников и почитателей; если они имеют заслуги перед народом, пусть будет им ока­зана гражданская честь, но в самом погребении их около храма звучат какие-то лживые ноты.

Храм никогда не ограничивался одними сте­нами. Ему принадлежала земля и площадь вокруг того, что называлось двором храма. По церковным правилам то, что когда-либо принадлежало церкви, не может быть отнято у нее, в противном случае это будет продолжающимся насилием, преступлени­ем. Монастырь, построенный грузинскими царями, должен быть возобновлен.

Преподобный Давид вместе с мучеником Або* считается покровителем Тбилиси. Мтацминда не только связана с историей Тбилиси, с ее минув­шими веками; почитание храма и пещеры преподобного Давида - это благословение столицы Кав­каза, это ее защита в грядущих испытаниях.

* Святой Або, мученик Тбилисский (у790) - юноша-мусульманин, переселившийся из Багдада в Картли и при­нявший христианство. Он не пошел на уговоры мусульман вернуться в ислам, был заключен арабами в темницу и каз­нен через усекновение главы. Тело святого было сожжено, а прах брошен в реку Мтквари (Куру). Память его совершает­ся 8/21 января.

На западе от Иерусалима возвышалась гора Сион, что значит «сторожевая башня». Сколько вдохновенных слов посвятил Сиону псалмопевец Давид! Его сердце трепетало, как струны псалти­ри, от одного слова - «Сион». Мтацминда, подоб­но Сиону, стоит, как крепостная стена, на западе Тбилиси. Запад - символ мрака и области тем­ных сил. Как духовная стена, защищают город от невидимых врагов молитвы преподобного Дави­да и святых, подвизавшихся на этой горе.

ЗАЛОГ ВЕЧНОЙ РАДОСТИ

Одним из первых храмов, которые я начал по­сещать в своей юности, был храм Святой Трои­цы, расположенный в центре Тбилиси, в неболь­шом переулке между главными магистралями. Этот тихий уголок казался островком между дву­мя потоками реки. Я слышал, что Троицкий храм был построен в конце XVIII столетия во времена последних грузинских царей. Ктитором и строи­телем его был грузинский дворянин по имени Петр, служивший в войсках царя Ираклия. Он нес тяжелую пограничную службу, состоявшую из не­прерывного ряда сражений и стычек. Особенную опасность в то время представляли набеги лезгин. По ночам, маленькими группами, по горным тро­пам лезгины незаметно проникали в Грузию, как вода просачивается через щели, собирались в услов­ленном месте и нападали на мирных жителей, за­хватывали их в плен и продавали на невольничь­их рынках. «Перевалочным пунктом» служил Ахалцихский пашалык, которым управлял намест­ник турецкого султана - паша, похожий на рим­ского прокуратора. Оттуда пленников переправ­ляли в Стамбул, Багдад и другие города Востока. Лезгины выслеживали земледельцев, работающих в поле купцов, везущих товары, путников, идущих одного села в другое. Часто несколько банд, соединившись друг с другом в большой отряд, окружали деревни, грабили их, а жителей уводи­ли как свою добычу. Если раньше кавказские горы были похожи на крепостные стены, защищавшие Грузию от хазар и скифов, то теперь они казались черной грозовой тучей, нависшей над Грузией, или страной, где обитают драконы. Когда-то дремучие леса, окружавшие Тбилиси, делали город похожим на цветущий оазис или на огромную чашу из изум­руда, а затем сами грузинские цари приказали вырубить и выкорчевать леса, чтобы в них не мог­ли прятаться шайки разбойников, ночами нападав­ших на окраины города. Пограничные отряды представляли собой передовые ряды войска на поле боя, только там не было ни линии фронта, ни объявления о начале сражений. В каждую минуту дня и ночи мог послышаться сигнал о приближе­нии врага, и они принимали на себя первые уда­ры. Эти люди были похожи на живую стену, кото­рая защищала Грузию. Часто приходилось им ус­тремляться по следам врагов, чтобы настигнуть похитителей и отбить у них пленников.

Строитель Троицкого храма написал в завеща­нии, что во время боев он убил своей рукой более ста человек, и хотя он исполнял свой долг, но про­лил много человеческой крови и решил постро­ить на свои средства храм, в котором молились бы о нем и о его детях.

Храм Святой Троицы был небольшой, но свет­лый и какой-то уютный. Там образовался свой приход, вроде общины. Это было во время гоне­ний, когда с христианством боролись ложью, клеветой и скрытыми преследованиями. Тех, кто по­сещал храм, исключали из высших учебных заведений, снимали с работы, для них был закрыт путь к продвижению по службе. И в то же время эти преследования и психологический террор были как бы фильтром для Церкви - фильтром, который отсеивал ложных христиан, тех, кто не решал­ся и не мог пройти через огонь испытаний. Прихо­жан в храмах было мало, но они любили друг дру­га, как члены одной семьи; они чувствовали себя духовно родными - так сближаются люди, плы­вущие на одном корабле во время бури. Тогда было трудно найти Евангелие или молитвослов. Мно­гие переписывали эти священные книги от руки. Приобрести Библию считалось великим счастьем. Я помню, как один человек принес в церковь не­сколько исписанных тетрадей и подарил их мне. Это были четыре Евангелия, переписанные на гру­зинском языке; Евангелие от Иоанна осталось не­законченным. Этот человек рассказал мне, что его жена болела неизлечимым недугом - у нее был рак. Тяжело страдая, она переписывала Евангелия и в этом находила утешение и радость. Она уми­рала спокойно, с молитвой. Смерть прервала ее труд, и последние главы Евангелия от Иоанна ос­тались недописанными. Это были тяжелые годы, но все-таки я вспоминаю о них как о чем-то доро­гом и светлом.

Я помню то время, когда к древним монасты­рям вели чуть заметные тропинки, поросшие травой; когда святыни, омытые молитвенными сле­зами и кровью мучеников, не выставлялись напо­каз полуголым туристам; когда святыни Грузии были похожи на целомудренную девушку в бедном одеянии, которая скрывает свое лицо от мира.

Я помню развалины древних церквей, точно спря­танных среди гор, где само безмолвие кажется про­низанным молитвами тех, кто жил и умер на этом месте. Эти священные камни в пустыне дороже, чем украшения из золота и парчи.

Настоятелем Свято-Троицкого храма был про­тоиерей Мелхиседек Хелидзе, отличавшийся про­поведническим даром. В прошлом он окончил Казанскую Духовную Академию, но не принял сана, а работал учителем в Кутаиси. В 40-х годах его сняли с работы, потому что он отказывался участвовать в обязательной в то время антирели­гиозной пропаганде. Он вспоминал, как его вызвали в райком и сказали: «Мелхи, ты владеешь словом и пером, мы уважаем тебя, но ходят слухи, что ты веришь в Бога, поэтому ты должен высту­пить в печати с разоблачением религии, чтобы ре­абилитировать себя, иначе мы не сможем работать вместе». Хелидзе ответил: «Сколько времени вы мучили меня и себя, стесняясь прямо сказать об этом! Что плохого мне сделал Бог, чтобы мне бо­роться с Ним? И как мне бороться? - Взять ка­мень и бросить в небо? Я не Дон Кихот, чтобы со­вершать такие поступки».

Скоро Хелидзе получил приказ об увольнении без права работать в системе образования. Он не­однократ<