Назначение настоятелем подворья монастыря в Одессе. Афонская смута.

Андреевское подворье в Одессе (современный вид)

Меня назначили в Одессу, на Афонское подворье за настоятеля. В 1911 году, в декабре 1-го числа я приехал в Одессу, принял подворье и братию и всех поклонников. Начал управлять подворьем. И по доверенности управлять всем обительским капиталом и имуществом. 1912 год я провел благополучно в Одессе. А в 1913 году уже начался мой крест, который я видел на Афоне, где меня распинали.

В январе месяце 1913 года на Афоне случилось разделение между братиями. Началось имябожничество. На Кавказе некто схимонах Илларион, сам богословски малограмотный, издал книгу. И в этой книге он написал:

— В имени Иисус заключается сам Бог.

Но это было неправильное выражение его. И об этой книге на Афоне монахи стали разделяться. Один за книгу, другой против. Книга эта была передана Константинопольскому патриарху. Патриарх разобрал и осудил её, как ересь. Кто за неё, тот отлучается от Церкви. Так же передано в Российский Синод. Синод тоже осудил эту книгу неправильной. На Афоне в нашем Андреевском скиту иеромонах Антоний Булатович был сторонник этой книжки.

Набрал себе сторонников монахов, особенно молодёжь. Избили игумена и старцев, выбросили из обители и заняли нашу обитель. А монахи дали мне телеграмму в Одессу, что Иероним игумен и все старцы наши удалены из обители, и что «вы теперь подчиняетесь нам». Они выбрали вместо игумена Иеронима - нового - архимандрита Давида. Иероним, выброшенный из обители (старый игумен) тоже дал телеграмму мне в Одессу. И написал, что случилось, и просил, чтобы я не выполнял приказания Давида и его сторонников. Я взял обе телеграммы и послал к Архиепископу Димитрию Одесскому и Херсонскому, спросить его, как быть мне и как он благословит. Он меня благословил так: пока ни которого не исполнять приказания, а выжидать разбора дела. Я так и сделал. Но через две недели архиепископ Димитрий умер. Вместо него назначили архиепископом Сергия, который мне сказал:

— Как хочешь, а я не буду вмешиваться в это дело.

И мне пришлось брать всё это на себя. Когда я не стал выполнять приказания ни с той стороны, ни с другой, то они с Афона послали в Одессу в банк и почтами заявления, чтобы у меня не было доверенности. В скором времени посылают оттуда, с Афона двух монахов со стороны Давида и Булатовича, чтобы на подворье меня удалить, а им занять. Они взяли оттуда деньги в процентных бумагах на 20 тысяч, чтобы отсюда посылать им провизию. Но у них в таможне эти деньги отобрали и сдали в казначейство и спрашивают меня:

Можно ли им эти деньги выдать или нет?

Я заявил, что до выяснения деньги им не выдавать, а с этими монахами как мне поступить? Сергий отказался. Тогда я дал телеграмму в Святейший Синод. Синод мне ответил:

— Возвратить этих монахов обратно на Афон, и выдать им 20 тысяч.

Я их отправил на Афон, а деньги оставил в Одессе ввиду того, что из Константинополя они могли уехать по железной дороге в Россию.

Они по возвращении на Афон стали рассказывать, что надо усмириться и возвратить прежнего игумена. Тогда Антоний Булатович сам решил выехать в Россию. В 1913 году было 300-летие дома Романовых. Он набрал подписей от монахов насильно 330, что они его избирают представиться Государю, чтобы Государь утвердил управлять обителью архимандриту Давиду и Булатовичу и их сторонникам. И выехал на том же пароходе, на котором ехал Патриарх Антиохийский Григорий. Он так же ехал к 300-летию дома Романовых. Когда пароход пришёл в Одессу, то Патриарха встречала вся Одесская администрация. Для него был приготовлен поезд на вокзале, а Антоний Булатович приехал на подворье на извозчике. Я Булатовичу сделал обыск. Пригласил околоточных из полиции. Стали обыскивать, — все подписи к Государю были в портфеле. Он по столу ударил кулаком:

— Питирим, ты у меня сгниёшь в тюрьме!

Но я обыскал его, затем пошли и монаха его ещё обыскивать. Монах Порфирий к его номеру представил монаха Михаила, чтобы его не выпускал. Он у него выпросился в уборную. Он его пустил без шапки, а Антоний из уборной прямо на вокзал и как раз трогался поезд с патриархом Георгием. Мне сказали, что поезд как раз отходил, — его уже нельзя остановить. Я был в таком положении, — что делать? Сейчас же вечером я дал телеграмму в Петербург обер-прокурору Свят. Синода Саблеру и вторую Архиепископу Антонию (Храповицкому) Волынскому, который был член Священного Синода. Они сейчас же дали распоряжение: как с поезда он будет сходить, то его задержать. Но Антоний Булатович в Жлобине слез с этого поезда, сел на московский поезд и уехал в Москву к великой княгине Елизавете Фёдоровне. Там от неё взял письмо, чтобы ему было свободней попасть к Государю Николаю Александровичу. Поезд с Патриархом Георгием пришёл в Петербург, а его, т.е. Булатовича, не оказалось. Тогда обер-прокурор Синода Саблер на наше подворье в Петербурге настоятелю подворья иеромонаху Антонину дал указание:

— Как только Булатович появится на подворье, сообщите немедленно мне.

Антоний после этого появился спустя двое суток. Настоятель сообщил ему, что «тебя ищут арестовать». Он сейчас же скрылся. И скрывался в Петербурге он 6 месяцев.

В мае месяце по просьбе Булатовича, сделанную через великую княгиню Ольгу Александровну, Государь Николай Александрович предписал Синоду, чтобы Антония не преследовать, обитель (Андреевский русский скит) оставить за его последователями, а выгнанных, избитых ими монахов из русского Андреевского скита переместить в Ильинский скит и Пантелеимоновский монастырь. Греки же на Афоне и Константинопольский патриарх постановили, — всех имябожников выслать в Россию. Тогда я решил ехать лично в Петербург и хлопотать за русский Андреевский скит, чтобы его не захватили греки.

14 мая 1913 года я приехал в Петербург хлопотать за свою обитель. Явился в Синод. А в Синоде 20 мая уже последняя сессия заседаний. Члены Синода были: Митрополит Владимир Петербургский и Митрополит Макарий Московский, Архиепископ Никон Вологодский, Архиепископ Антоний Волынский и другие. Я им объяснил всё подробно. Просил послать на Афон комиссию. Я должен был рассказать и объяснить всем членам по отдельности, и я ходил к каждому на квартиру. 20 мая заседание Синода постановило послать комиссию на Афон. В комиссию назначили архиеп. Никона Вологодского и профессора Петербургской духовной академии Троицкого Сергея Викторовича, — я поехал к ним. Они сказали, что через 4 дня соберёмся. А мне сказали: чтобы у тебя было выхлопотано разрешение, дать комиссии выехать на Афон, за границу и там, чтобы греческая власть дала содействие.

Это нужно было хлопотать у Министра иностранных дел. Тогда был министр Сазонов. Он был в Москве, когда короновался Государь Николай II. Его первый заместитель Нератов, второй помощник князь Трубецкой. К Нератову я не мог попасть. Все иностранные послы меня назначают к Трубецкому, а я не соглашаюсь, потому что он Булатовичу был друг. Тогда я решил обратиться к княгине Черкасской Клеопатре Петровне, — она раньше была мне знакома. А у княгини Черкасской её племянница за министром Сазоновым. Она сейчас же дала свою визитную карточку, чтобы я обратился к иерею Петровскому, который был духовником у министра Сазонова и у княгини Черкасской, чтобы он попросил от себя первого заместителя Нератова. Протоиерей Петровский дал свою визитную карточку и написал, чтобы он принял меня вне очереди. Я пришёл с этой карточкой в Министерство иностранных дел. Передал карточку, и мне назначили в восемь часов вечера вне очереди. Я дождался 8 часов вечера. Нератов меня принял очень ласково. Принял моё заявление и сейчас же сделал на заявлении резолюцию, чтобы Константинопольское посольство приняло самые энергичные меры для комиссии, чтобы было предоставлено всё, что для неё потребуется.

Я поблагодарил Нератова. У меня ещё осталось дело к начальнику почты и телеграфа всей России Севастьянову, прихожу к нему, подаю заявление в Министерство почты и телеграфа. Подал я заявление, чтобы разрешили мне получить почту, деньги и посылки, и переводы. Он на меня раскричался:

— Что вы такие-сякие монахи там устроили бунт на Афоне.

Кричал, кричал на меня. Я стою и слушаю. Когда он кончил кричать, я ему стал говорить:

— Вот, — я говорю ему, — вы министр и начальник почты всей России и вы занимаете этот пост законно. Но вот пришли бы ваши младшие чиновники, избили бы вас и вывели из помещения. Стали бы вы хлопотать или нет?

— Конечно, стал бы.

— Вот так и я, хотя я там и не был, и никто меня не бил, но я в Одессе с 1911 года доверенное лицо над капиталом и имуществом. Я в Одессе издаю журнал под заглавием «Веры утверждение».

Подаю ему журнал.

«Подписчиков у нас 17 тысяч. Я печатаю журнал. Мне нужны деньги на бумагу, на материал, на печать. Они присылают деньги по почте на моё имя, кроме того, корреспонденция идёт на братию и поклонников. Всё это лежит в Одессе на почте. А лежать оно может только 3 месяца, а потом должно возвратиться назад. Вы знаете закон, и посему прошу вас разрешить выдать всю корреспонденцию, которая оставлена. Вы можете не разрешить только то, что пришло на имя игумена Иеронима или Давида, которые подали вам заявление, и то прошу до выяснения дела, эту корреспонденцию им не возвращать, — вот едет на Афон комиссия, — показываю ему разрешение от Министра иностранных дел.

Тогда он звонит, является чиновник:

— Что прикажете?

Он сказал:

— Принеси Афонское дело.

Чиновник сейчас же повернулся, через несколько минут несёт папку, подал ему. Он раскрыл папку и говорит мне:

— Вот смотри, заявление игумена Иеронима и архимандрита Давида и Булатовича.

Я ему говорю:

— Пусть ихние заявления будут тут храниться у вас до разбора дела. На их имена, я вам говорю, можете не выдавать, а остальную корреспонденцию прошу выдать. Так как во вчерашний день кончился трёхмесячный срок и Одесский почтамт обязан будет направить все переводы обратно.

Тогда он говорит мне:

— У тебя есть, кто у вас получает перевод денег?

— Есть. По моей доверенности получает иеродиакон Дорофей Дружинин.

Он говорит чиновнику:

— Сейчас же дайте телеграмму в Одессу начальнику почты, чтобы выдали все переводы, кроме тех, которые на Иеронима, Давида и Булатовича, чтобы их задержали до выяснения дела.

За всё это я поблагодарил его и попросил извинения, и он мне тоже извинился. Распростились, и я пошел. На другой день выехал из Петербурга в Одессу. Приехал в Одессу, — корреспонденция выдана за все три месяца. Я тут же стал приготовлять для комиссии, которая приедет в Одессу. Через два дня комиссия приехала: архиепископ Никон, член святейшего Синода и Троицкий Сергей Викторович, профессор Петербургской духовной Академии. 28 мая 1913 года комиссия выехала из Одессы в Константинополь. С комиссией я послал своего монаха Виссариона, чтобы он там с ними всегда был и указывал, где, куда нужно обратиться. Комиссия 30 мая приехала в Константинополь. Остановившись на Андреевском подворье, первым долгом они пошли к Вселенскому Константинопольскому патриарху — взять благословение и разобрать случившееся разделение монахов по брошюре изданной (На горах Кавказа), которая осуждена Вселенским патриархом, как ересь. От патриарха они обратились к послу Гирсу, чтобы он сопроводил комиссию на Афон, и дал комиссии помощь. Гирс, согласно приказания министра иностранных дел, сейчас же назначил канонерскую лодку на 200 человек солдат и чиновника от посольства Щербина. 2 июня комиссия из Константинополя выехала на Афон. 3 июня приехала на Афон. Нужно б было остановиться на пристани Дафни, где пристают все пароходы, и заявить греческой власти. Но архимандрит Пантелеимоновского монастыря Кирик перебил, — поехали прямо в Пантелеимоновский монастырь, не заявляясь греческой власти. Приплыли. Вылезли на берег и пошли в Пантелеимоновский монастырь — по обычаю прямо в собор. Отслужили обыкновенную литию, малую ектенью. После этого архиепископ Никон начал говорить проповедь. Монахи стали свистать, кричать. Тогда архиепископ Никон прекратил проповедь, и вышел из собора в трапезную. Там стал говорить им. Начал с одним говорить, и его обступают 10-15 человек. Кричат, не дают слова выговорить. Тогда, видя это безобразие, чиновник Щербин сейчас же взяли вл. Никона и Троицкого обратно на канонерскую лодку. Когда они стали отъезжать от берега, то монахи-имябожники бросали в них камнями. Тогда на другой день 4 июня комиссия обратилась к греческой власти. Греческая местная Афонская власть взяла на себя обязанность, стали переписывать и допрашивать каждого монаха: признаёт ли он вселенского патриарха и российский Синод? Или признает эту брошюру «На горах Кавказа»? И каждый должен расписаться, что он признаёт, — синод или брошюру. Перепись продолжалась две недели. На стороне имябожников оказалось 487 человек. Когда выяснили, то греки постановили удалить их с Афона, и от России был потребован пароход, чтобы забрать их в Россию. Россия послала пароход под названием «Херсон». Этот пароход пришёл на Афон 17 июня. Пристал к Пантелеимоновскому монастырю. Тех монахов, которых назначили вывезти, собрались в один корпус, заперлись и не хотели выходить на пароход. Тогда военная власть распорядилась, и греческие солдаты разобрали немного крышу корпуса и направили туда шланги. Пустили воду с потолка. Вода холодная полилась. Тогда они не выдержали и открыли дверь. Их стали брать под конвоем и прямо на пароход. Посадили всех Пантелеимоновских монахов. Теперь остался русский Андреевский скит, где монахи сидят 6 месяцев, запершись. Главарь, помощник Булатовича иеродиакон Фаддей, который руководил в Андреевском скиту, вышел на Карею узнать, что делалось в Пантелеимоновском монастыре. Его задержали греческая власть совместно с чиновником Щербиным из русского посольства. Стали ему говорить, чтобы отперли Андреевский скит. Он сказал:

— Если вы меня не возьмёте, оставите, то я сделаю всё, и монахи откроют скит.

Ему дали обещание, что его не возьмут. Он сейчас же пошёл в скит и объявил монахам, что пароход прислал Государь. И Государь им отдает Киево-Печерскую лавру или Новый Афон, на выбор, что они захотят взять. Монахи обрадовались, что Булатович для них выхлопотал такие богатые обители. Тогда иеродиакон Фаддей предупредил монахов, что завтра приедет к ним комиссия и мы их должны встретить с колокольным звоном и открыть ворота. «Нам разрешают взять, что нам нужно с собой, и каждому монаху выдадут из Андреевского скита деньги, кто сколько прожил на Афоне. За каждый год 100 рублей». Все монахи согласились с радостью. Сторонники Булатовича уговорились на другой день встречать комиссию.

Фаддей опять пошёл на Карею. Уговорились, что в 10 часов комиссия должна быть у Андреевского скита. На другой день в 10 часов комиссия явилась. Монахи открыли ворота Андреевского скита. Звонят. Комиссия входит торжественно в обитель и прямо в собор. И все монахи взошли в собор и стали служить встречную ектенью с многолетием Государю и Булатовичу. Пока продолжалось моление, в это время ввели в обитель сто человек матросов, и сейчас же везде расставили посты, чтобы никто не смел никуда разбегаться, и тут же начали каждого монаха, как и в Пантелеимоновском монастыре, стали переписывать, — кого он признает: Вселенского Патриарха, Синод или книжечку «На горах Кавказа». Всех переписали, оказалось 183 человека сторонников книги, а признающих Синод 345 человек. По окончании переписи, приказали сторонникам Булатовича собираться на пароход, и они спокойно, торжественно выезжали из скита. Когда посадили на пароход Андреевских монахов, тогда комиссия ввела в обитель выгнанных игумена Иеронима и с ним старцев.

Пароход «Херсон» тронулся с монахами — 736 человек и привёз их в Одессу. В Одессе на берег их не выпустили. Пароход стал на якорь. По списку их стали проверять и распрашивать каждого, — где его родина. Для этого приехал из Петербурга генерал Игневич. По его распоряжению Одесская администрация делала то, что он укажет. Каждому монаху давали на родину телеграмму, — верно ли он говорит. Когда получали с родины ответ, тогда выводили на берег в город Одессу. В помещении во дворе снимали с монахов монашескую одежду, а им давали взамен пальто, пиджак, — кто, что хочет. Ихнюю монашескую одежду переписывали подробно всё. На руки давали один экземпляр, а другой — переписывали, что кому принадлежит, и к ней прикладывали этот список. Делалось в присутствии Пантелеимоновских и Андреевских монахов. Им сдавали эту одежду. Монахам было объявлено, если вы признаете Святейший Синод и Патриарха, то вас примут в российские монастыри, где вы пожелаете. Когда поступите в монастырь, то одежда будет выслана туда, где вы поступите. Каждому монаху выдавался билет до родины, кому куда и давались деньги на расход: кому 100, 50, 20 руб., в зависимости от расстояния. Так все были провожены каждый на свою родину, а из них лишь 26 человек главарей оставили в Одессе на Андреевском подворье до разбирательства и суда.

Суд им был назначен в Москве. Меня вызывали в Москву для ознакомления всего этого подробного дела. Мною были даны точные сведения и данные, как всё это происходило. Суд монахам дал определённое место, чтобы они по России не расходились. Булатовича не судили, так как его крёстный Васильчиков у Государя был самым близким правителем Двора и генерал Воинов. Это самый близкий друг и товарищ Булатовича.

Сам Булатович — сын богатого помещика Харьковской губернии. Был он один сын, воспитывался в роскоши. Образование: кончил лицей и сразу был назначен в кавалерийский эскадрон № 13. В 1905 году во время японской войны он командовал эскадроном и скомандовал ему почему-то идти на наши два батальона солдат. 2000 душ наших побил и поранил. За это его лишили офицерского звания. По закону его должны были расстрелять. Но его близкие у власти сочли, что, якобы, помешался умом. Не осудили, а послали его к отцу Иоанну Кронштадтскому, чтобы он помолился за него и наставил на покаяние. Отец Иоанн благословил его в монахи на покаяние и велел оплакивать свои грехи. Он постригся на Никифоровом подворье в Петербурге. Постригли сразу в мантию, в 1906 году, а на подворье был он до 1910 года. В 1910 году он переехал почему-то на Афон, поступил по протекции в наш монастырь — Андреевский скит. Отец Иоанн Кронштадтский благословил ему, чтобы он каялся и приобщался каждую неделю, а у нас на Афоне не позволяют монахам приобщаться каждую неделю, а через 2 недели, а рясофорным через месяц. Он стал требовать, чтобы его приобщали каждый день, тогда его сделали иеромонахом, чтобы он служил и приобщался каждый день. Это игумен настоял, чтобы его сделали иеромонахом. В 1911 году его посвятили в сан иеромонаха. Как только посвятили в сан иеромонаха, то он сейчас же поехал в Абиссинию к королю, там у него было знакомство. Взял с собой двух монахов с Афона. Приехав туда, он вздумал там без благословения открывать монастырь. Потребовал с Афона 50 монахов в Абиссинию, чтобы там устроить монастырь. Из монашествующих Афона никто не пожелал ехать, и те, которые 2 монаха были с ним, тоже возвратились обратно на Афон. Он остался один и пробыл там год. В 1912 году возвратился на Афон и стал руководителем сторонников брошюры «На горах Кавказа». Набрал себе партию молодых послушников и учинил бунт. Избил игумена, старцев выкинули, и заняли Андреевский скит.

Когда удалили их с Афона и Государю Николаю II были наговорены разные небылицы, Государь и Государыня Александра, поверив сему, сожалели об этих вывезенных монахах, и писалось во всех газетах, чтобы дело разобрать в Государственной Думе.

Чтобы Государю объяснить, я в 1913 году 30 января был назначен на аудиенцию пояснить Государю всю эту ситуацию. И 30 января я был принят Государём в Царском Селе. Государь принял меня, всё выслушал и назначил меня на завтрак, чтобы я объяснил и Государыне во время завтрака. Я объяснил Государю и Государыне. На завтраке присутствовали 4 княжны и наследник. Мной всё было объяснено. Поблагодарив, Государь остался доволен. Булатович после этого хлопотал, чтобы это дело разбирали в Государственной Думе. Он был эсер левый, и левые взялись. Хотели поставить разбирать дело в Государственной Думе, обвинить архиепископа Никона и Троицкого и всю комиссию, которая была на Афоне. Когда в Думе было постановлено дело, то правые и центр не знали, что там делается. Тогда меня позвали опять в Петербург в Государственную Думу. Я дал им точные сведения, тогда правые стали настаивать, чтобы оставили это дело у них. Материал был даден точный, тогда левые это дело сняли с повестки дня. На этом дело Булатовича кончилось.

Часть II.