Смутное время: Московская Русь продолжает жить жалостью и личной милостыней

Смутное время, последовавшее за смертью Ивана IV, привело страну к разорению и упадку. Лихолетье накрыло Русь, губя ее мятежами да бунтами, обескровливая морами и пожарами, уничто­жавшими целые города, население сократилось почти наполовину. Общество ожесточалось и озлоблялось, в нем крепла подозритель­ность, а то и неприкрытая ненависть к инакости любого рода. Хрупкое христианское терпимо-сострадательное отношение к ка­лекам и убогим, нищелюбие и милосердие едва теплилось, словно огонек лампады на безжалостном ветру. В обществе накапливалась «нравственная усталость», традиция милосердия слабела и исто­щалась. «Лишения, которым подвергался русский в старину, — пи­шет об этих временах Н. Г. Чернышевский, — притупляли в нем и жалость к страданиям других, при всей врожденной доброте серд­ца, вообще, русские были в старину народ безжалостный; помочь ближнему и заставить его страдать было для них одинаково легко; первое было внушением врожденного качества; второе, гораздо сильнее и чаще выступавшее наружу, было следствием ожесточе­ния от скорби и лишений. Оба ряда этих противоречащих явлений могут быть наблюдаемы в народе до сих пор всяким, кому есть охота наблюдать народ» [36, с. 320].

К началу XVII в. на фоне значительного сокращения численно­сти населения стремительно множилась армия больных и обездо­ленных. Нищенство становится естественным состоянием жизни, распространенным социальным явлением, тяжелой ношей госу­дарства, бичом страны. Общество делается все менее сердоболь­ным, все более подозрительным и угрюмым. Незлобивость, готов­ность к участию, сострадание — именно эти свойства русской души в XVI—XVII вв. подвергаются испытанию.

И во второй половине XVII столетия Русь не поднялась до дея­тельной благотворительности, которая к тому времени набирала все большую силу в странах Западной, Центральной и Северной Евро­пы. Правда, самодержец и знать по случаю могли жаловать нищих, убогих и калечных. «Царь, по обряду, должен был совершать дела христианского милосердия — ходил по богадельням, раздавал мило­

стыню, <...> нищий, по церковному взгляду, пользовался некото­рого рода обрядовым уважением, все заискивали в нищем; всем нищий был нужен. <...> Нищий своими молитвами ограждал силь­ных и гордых от праведной кары за их неправды. Они сознавали, что бездомный, хромой или слепой калека'в своих лохмотьях си­льнее их самих. <...> Царь не только собственноручно раздавал милостыню нищей братии, но в неделю мясопустную приглашал толпу нищих в столовую палату, угощал их и сам с ними обедал. <...> То был обряд. <...> Величие царское не умалялось от этого соприкосновения с нищетою, как равно и нищета не переставала быть тем же, чем была по своей сущности. То был только обряд» [21, с. 669]. Так оценил Н. И. Костомаров деяния государя Алексея Михайловича, правившего страной спустя почти полвека после Смуты.

Для европейской традиции второй половины XVII столетия по­добное отношение было уже архаичным. На Западе личное отноше­ние властителя к убогим уже не имело решающего значения, по­скольку сложилась традиция законодательного регулирования пра­вового положения подданных, имеющих физические или умственные недостатки. На Руси монаршее показное добродеяние, сведенное к раздаче милостыни и ритуальным совместным трапезам, не пере­плавлялось в социальную политику; на смену подаянию не приходи­ла деятельная благотворительность. Более того, периодически демон­стрируя на Соборной площади сочувствие к убогим, государь в то же время усиливал борьбу с нищенством как социальным явлением, не пытаясь при этом строить богоугодные заведения, где немощные (глухие, слепые, слабоумные) могли бы получить помощь. Не вдох­новили царя даже добродеяния Ф. М. Ртищева¹, хотя, если верить историкам, именно за них Алексей Михайлович приблизил москов­ского благотворителя к себе, возведя в сан постельничего.

«Впрочем, не государственная деятельность в точном смысле слова была настоящим делом жизни Ртищева, которым он оставил по себе память: он избрал себе не менее трудное, но менее видное и более самоотверженное поприще — служение страждущему и нуждающемуся человечеству. <...> Сопровождая царя в польском походе (1654), Ртищев по дороге подбирал в свой экипаж нищих, больных и увечных, так что от тесноты сам должен был пересажи­ваться на коня, несмотря на многолетнюю болезнь ног, в попутных городах и селах устроял для этих людей временные госпитали, где содержал и лечил их на свой счет и на деньги, данные ему на это дело царицей. Точно так же и в Москве он велел собирать по ули­цам валявшихся пьяных и больных в особый приют, где содержал их до вытрезвления и излечения, а для неизлечимых больных, преста­релых и убогих устроил богадельню, которую также содержал на свой счет. <...> Его человеколюбие вытекало не из одного только

¹ Ртищев Федор Михайлович (1626—1673) — государственный деятель, московский филантроп. Приближенный царя Алексея Михайловича, глава ряда приказов (Большого дворца, Тайных дел и др.). Входил в Кружок рев­нителей благочестия. На собственные средства открыл ряд больниц, богаде­лен, а также школу в Москве при Андреевском монастыре.

сострадания к беспомощным людям, но и из чувства общественной справедливости» [20, Ключевский В. О. Лекция 56].

Отсутствие организованного государственного призрения ин­валидов не могло чудесным образом компенсироваться за счет со­страдания и подаяний нищелюбивых христиан. Народ, в силу соб­ственного обнищания и бесправия, не имел возможности внести лепту в дело создания и поддержания приютов и богаделен для больных и убогих. Таким образом, общество не могло встать на путь деятельной благотворительности, а государство (монарх) не помышляло строить светскую систему призрения.

Правда, наследник Алексея Михайловича, Федор Алексеевич, незадолго до своей кончины повелел отобрать из московских ни­щих калек и определить их в две специально заведенные богадель­ни. Трудно сказать, что подвигло самодержца на благотворитель­ный поступок, быть может, память о делах Ф. М. Ртищева, успевшего побывать воспитателем одного из братьев будущего ца­ря, быть может, иные резоны. На церковном соборе 1681 г. Федор Алексеевич предложил патриарху и епископам по всем городам устроить богоугодные заведения по примеру «еуропских стран», справедливо считая, что «в государствах и во градях, где такие до- мы (шпитальни и богадельни) нищих построены, великая от того польза» [35, 41].

Согласно традиции, начало которой положили «Правила о цер­ковных людях», русские храмы имели «записных», т. е. штатных нищих, коих насчитывалось немного. На приход дозволялось иметь не более двух десятков просящих, тогда как счет живших на Руси Христа ради, промышлявших нищенством профессионально, велся на тысячи. Государева «программа» принципиально отли­чалась от нищелюбивых забот Ф. М. Ртищева, суть ее состояла в том, чтобы «здоровым лентяям работу дать». Впрочем, замысел Федора Алексеевича в связи с его скорой кончиной в жизнь не во­плотился.

Итак, вереница драматических событий XVII в. ослабила традицию терпимо-сострадательного отношения к убо­гим, Церковь для организации призрения не имела полно­мочий и достаточных средств, самодержец не считал деятельную благотворительность нужной. Московская Русь продолжала жить оскудевающей жалостью и личной мило­стыней.