XXVII. Первый период иконоборчества и собор Константина Копронима. Преп. Иоанн Дамаскин
Литература: Шмеман, Исторический путь; Мейендорф, Введение; Meyendorff, Byzantine Theology; Meyendorff, Christ in Eastern Christian Thought; Карташев; Болотов; Флоренский, Восточные отцы V-VIII вв.; Ostrogorsky, History of the Byzantine State; Vasiliev; Previte-Orton; Вейдле В.В. Рим. Из бесед о городах Италии. Париж, 1966.
1. Вопрос об изображениях был спорным в Церкви с самого начала христианства, поэтому нельзя сказать, что основными виновниками иконоборческой ереси были императоры.
Само иконопочитание - плод системного усвоения людьми церковной веры. Ранняя Церковь не знала иконы в ее современном, догматическом значении. Начало христианского искусства - катакомбная живопись - носит символический характер, или, по определению Вейдле, "сигнитивный". Это не изображение Христа, святых или разных событий священной истории, как на иконе, а выражение определенных мыслей о Христе и Церкви, причем выражение прежде всего сакраментального опыта крещения и Евхаристии, т.е. той двуединой "мистерии", через которую даруется спасение.
"В искусстве сигнитивного типа показательна не трактовка его тем (ибо как они трактованы, для его целей безразлично), а самый их выбор и их сочетание. Оно склонно изображать не столько божество, сколько функцию божества. Добрый Пастырь саркофагов и катакомб не только не образ, но и не символ Христа; он - зрительное ознаменование той мысли, что Спаситель спасает, что Он пришел нас спасти, что мы Им спасены. Даниил во рву львином - тоже не "портрет" Даниила (пусть и самый условный), а знак того, что Даниил спасен и мы спасены, как Даниил. Искусство это в подлинном смысле слова вообще не может быть названо искусством. Оно не изображает и не выражает: оно знаменует, и знаменует оно то самое огненное ядро, то живое солнце мистериальной веры, о котором свидетельствуют мученики и пастыри тех веков, вновь окрещенные язычники, обряд их крещения и сами враги христианской Церкви". Но отрекшись от искусства ради чего-то другого, эта катакомбная живопись оказалась на деле причиной "возникновения того нового, средневекового, насквозь религиозного и христианского искусства, которое постепенно утвердилось как на Востоке, так и на Западе империи. Для того чтобы оно возникло, надо было образам и формам телесно-душевным сделаться духовными, искусству натуралистическому стать трансцендентальным. Дабы ожить и возродиться, искусству пришлось отречься от себя и окунуться, как в крещальную купель, в чистую стихию веры. Оно приняло "покаяние в жизнь" и омылось "баней пакибытия", чтобы стать "новой тварью..."" (В.В. Вейдле, "Рим"),
Икона и есть плод этого "обновления" искусства, и появление ее в Церкви связано, конечно, с раскрытием в церковном сознании смысла Богочеловечества: полноты Божества, обитающей во Христе телесно. Бога никто никогда не видел, но Его полностью являет Человек Христос. В Нем Бог становится видимым. Но это означает, что Он становится и описуемым. Образ Человека Иисуса есть образ Бога, потому что Христос - Богочеловек. Но если благодатью Святого Духа сам мир и его материя могут быть освящены и, питая наше тело, питать наш дух, или, вернее, "всего" человека, в целостном замысле Бога о нем как о воплощенном духе; если вода крещения дарует нам прощение грехов, если хлеб и вино Евхаристии причащают нас Телу и Крови Христа, то и изображение Христа - плод человеческого искусства - может быть наполнено благодатью Его присутствия и Его силы, может стать не только "образом", но и духовной реальностью. В иконе еще с одной стороны раскрывается глубина Халкидонского догмата, и она дает новое измерение человеческому искусству, потому что Христос дал новое измерение самому человеку.
В IV в. христианские храмы уже почти повсеместно украшаются целыми библейскими картинами и изображениями новых христианских героев, мучеников, подвижников. Об изображениях мучеников и святых говорят как о чем-нибудь обычном св. Василий Великий, св. Иоанн Златоуст, блж. Феодорит Киррский, св. Григорий Нисский и др.
Из археологических раскопок мы знаем, что уже в середине III в. христианские церкви и даже иудейские синагоги, следуя моде римских зданий, расписывались ветхо- и новозаветными сценами.
Но были и противники икон. Например, арианин Евсевий Кесарийский на вопрос Констанции, желавшей найти истинный телесный образ Христа, где можно найти этот образ, ответил, что истинный образ Христа всякий христианин должен носить в своем сердце. Он писал: "Божественная природа неизобразима, но мы научены, что и плоть Его растворена славой Божества и смертное поглощено жизнью... Итак, кто же в состоянии изобразить мертвыми и бездушными красками и тенями издающий сияние и испускающий блистающие лучи свет славы и достоинства Его?"
Известен и случай из жизни св. Епифания Кипрского, который, будучи в Палестине, увидел в одной церкви завесу с вышитой на ней иконой. Несмотря на то что он был даже не в своей епархии, св. Епифаний, взбежав на амвон, разодрал эту завесу и отдал ее на покрытие гроба нищего, а церкви подарил новый кусок материи.
Среди монофизитов иконоборчество было весьма распространено. Но у них богословские обоснования его весьма понятны - они в умалении человечества Христа. Филоксен Маббугский и Севир Антиохийский весьма подозрительно относились к иконам.
На Западе также постоянно прослеживается иконоборческая струя. Мы знаем, например, что на Эльвирском (Гренада) Соборе в Испании (ок. 300 г.) было принято полуиконоборческое постановление. Нам известно, что во время папы Григория Великого были епископы-иконоборцы, которым он возражал, а споры, связанные с изображениями Христа и святых, возникали буквально во всех уголках христианского Запада. Но и в Константинополе были иконоборческие настроения. Паломник c Запада Аркульф в конце VII в. сообщает, как в Константинополе один фанатик сорвал со стены дома резное по дереву изображение Богоматери и бросил его в отхожее место. Но все же это был уже факт исключительный, обративший на себя внимание.
В VII в. иконопочитание, засвидетельствованное уже многими памятниками, стало прочно утвердившимся фактом церковной жизни. "Начертываю и пишу Христа и страдания Христовы в церквах и домах и на площадях, - пишет Леонтий Иерапольский, - и на иконах, и на полотне, и в кладовых, и на одеждах, и на всяком месте, чтобы, ясно видя их, вспоминать, а не забывать... И как ты, поклоняясь книге Закона, поклоняешься не естеству кож и чернил, но находящимся в ней словесам Божиим, так и я поклоняюсь образу Христа. Не естеству дерева и красок - да не будет... Но, поклоняясь неодушевленному образу Христа, через Него я думаю обнимать Самого Христа и поклоняться Ему... Мы, христиане, телесно лобызая икону Христа, или апостола, или мученика, душевно лобызаем Самого Христа или Его мученика" (ибо всякий святой - свидетель Христа, в себе являющий всю силу соединения с Ним, Его живая икона). А из этого "халкидонского" смысла иконы вытекает и способ их писания, определяемый 82-м правилом Трулльского Собора: "Почитая древние образы и тени, преданные Церкви, как знамения и предначертания Истины, мы выше чтим благодать и истину, как исполнение Закона. Посему, чтобы и искусством живописания совершенное было представлено очам всех, постановляем отныне запечатлевать на иконах Христа Бога нашего - в человеческом образе, чтобы через это изображение усматривать высоту смирения Бога-Слова и приводить себе на память Его житие во плоти, страдания, спасительную смерть и происшедшее отсюда искупление всего мира". В этом тексте уже дано и основание, и смысл иконы, как свидетельства о Боговоплощении - свидетельства в полном смысле этого слова: изображения, наполненного силой изображаемого.
Но в то же время стали распространяться грубые, языческие формы иконопочитания, когда оно стало приобретать идолопоклоннический характер и заменяться грубым суеверием.
"Многие думают, - писал преп. Анастасий Синаит, - что крещение достаточно чтится тем, кто, войдя в церковь, перецелует все иконы, не обращая внимания на Литургию и богослужение"... Появился обычай иконы брать в восприемники детей, примешивать соскобленную с икон краску в евхаристическое вино, причастие класть на икону, чтобы получить его из рук святых, многие служили Литургии по домам на иконах, вместо престолов, и т.д.; "в массе этих явлений, несомненно, давало себя знать грубое извращение церковного обряда, чествование икон приближалось к идолослужению и разрешалось в чествование самого вещества их" (Болотов). Иными словами, с иконопочитанием происходило то, что раньше часто происходило с культом святых и почитанием мощей. Возникнув на правильной христологической основе, как плод и раскрытие веры Церкви в Христа, они слишком часто отрываются от этой основы, превращаются в нечто самодовлеющее, а следовательно, в ниспадение обратно в язычество.
Следует еще учитывать фактор появления и распространения ислама с его запретом на изображение человеческих и сверхчеловеческих лиц. На границе христианства и ислама существовали и имели значительное влияние такие антикультурные и антииконные по духу секты, как монтанизм, маркионитство, павликианство. В этом смысле ислам был понятнее, как бы "духовнее" христианства. И многие могли этой "духовностью" соблазниться.
К тому же императоры-иконоборцы были великолепными правителями и полководцами, пользующимися безоговорочным авторитетом в армии, а за иконопочитание выступали прежде всего монахи. Монахов в Империи было великое множество, и это порождало ряд проблем, особенно с точки зрения императоров: шел постоянный отток людских ресурсов, денег, земель, столь нужных государству во время, крайне для него напряженное. Вспомним отношение к монахам Петра I, считавшего их дезертирами, не желающими воевать со шведами. Но тут вопрос был гораздо серьезнее: решался вопрос о самом существовании Империи: новая волна арабского нашествия подобралась к самому ее сердцу. Естественно, монахи казались этим воинам-императорам если не прямо изменниками, то дезертирами и бездельниками. И эти политические факторы также подливали масла в огонь иконоборческих споров [33].
В.В. Болотов вообще считает, что главные причины иконоборчества были политическими, вызванными антиклерикальной политикой воинов-императоров. Не отрекаясь от христианства и Церкви, они хотели довести обрядность, внешние формы благочестия до минимума: они чествовали св. Крест и отметали св. иконы.
2. После свержения Юстиниана II за 6 лет сменилось три императора. Лишь в 717 г. на трон взошел самый успешный узурпатор Лев III Исавриец (т.е. родом из малоазийской провинции Исаврия) (717-741). Крестьянин по рождению, в молодости он оказал важную услугу опальному Юстиниану II. Тот щедро наградил его и поставил на государственную службу. Лев проявил выдающиеся способности и сделал блестящую карьеру.
В 717 г. положение Империи вновь было критическим. Лев совершил великий исторический подвиг спасения Империи и христианской цивилизации вместе с ней. С Севера и Запада Империю теснили болгары. С Востока подошли арабы. По существу, в Империи оставался один Константинополь, и тот осажденный со всех сторон.
Осада длилась год (с августа 717 г. по август 718 г.), после чего арабы отступили, потеряв до 150 тыс., и вернулись в Сирию лишь с жалкими пятью судами. Следующая их кампания была сухопутной. Война продолжалась почти все правление Льва, и лишь в 740 г. он окончательно разбил их наголову. В течение своего правления Лев реорганизовал всю Империю, построил новую армию, создал новую экономику. Так что победа его не была случайной.
Лев проводил много времени в Малой Азии, а среди тамошних епископов создался целый иконоборческий кружок. Они добились доступа к императору, и тот нашел их идеи вполне созвучными своим. А когда в 726 г. случилось извержение вулкана на дне морском возле Крита, Лев счел это знаком Божественного гнева за идолопоклонство Империи.
Император созвал тайный совет и сделал на нем сообщение о своих новых антииконных идеях. Однако патриарх Герман отказался предпринимать какие-то действия без решения собора, поэтому Лев решил действовать постепенно. Вначале, в виде опыта, он приказал поднять иконы в церквах повыше, чтобы народ их не лобызал и не кланялся. За этим последовали другие осторожные полумеры.
Но во многих частях Империи иконоборчество было воспринято в штыки. Особенно воспротивились его введению на Западе. Повсюду начались восстания. Еще папа Григорий II писал императору: "Тут находились коммерсанты из Рима, Галлии, из Вандалов, из Мавритании, из готов - словом, из всех внутренних стран Запада. Прибыв на родину, они рассказали каждый в своей стране о твоих ребяческих поступках. Тогда повсюду стали бросать твои портреты на землю, попирать их ногами и уродовать твое лицо". В 727 г. папа собрал в Риме собор и подтвердил на нем законность иконопочитания.
Даже в самом Константинополе иконы оставались внутри церквей. Лишь постепенно, по ходу замены имперскими властями иерархов, в Церкви возрастали иконоборческие настроения. В 730 г. был издан первый указ против икон и смещен патриарх св. Герман, отказавшийся осудить иконопочитание. К этому же году относится известный эпизод со снятием иконы Христа - "Споручник". Это была почитаемая барельефная икона Распятия над аркой ворот на дворцовой площади. Солдат, поднявшийся на раскладную лестницу, по всей видимости, хотел отодрать изображение Тела Христа от креста, а сам крест оставить. Но когда толпа увидела, что он бьет топориком по лику Спасителя, она не вынесла такого кощунства. Лестница была опрокинута, а солдат разорван на части. В последующей за этим актом самосуда стычке с войсками появились первые мученики за иконы - 9 человек.
На место снятого образа Лев поставил крест, а под ним подпись: "Не терпя, чтобы Христос изображался в безгласном и бездыханном образе из землевидного материала, воспрещаемого в Писании, Лев с сыном юным Константином начертывает на вратах трисолнечный образ Креста, похвалу верных".
Новый патриарх, Анастасий, был ставленником императора и полностью поддерживал всю его политику. Все большее количество новопоставленных епископов также занимало иконоборческую позицию. Вот так и случилось, что главным защитником иконопочитания стал гражданин другого государства - св. Иоанн Дамаскин (675-749), по прозвищу Мансур, т.е. "помощник" в победе - секретарь халифа Дамаска.
3. По свидетельству папы Григория II, император Лев так обосновывал свою иконоборческую позицию: иконы - это остатки идолопоклонства, запрещенные второй заповедью Моисеевой и не предписанные шестью Вселенскими Соборами; народ суеверно чтит материю и святых мучеников считает за богов. Израильский царь Езекия, после 800-летнего почитания Моисеева медного змея, из-за суеверия народного убрал его из храма; так и теперь, по истечении 700 лет по Христе, Лев, "как царь и иерей", вынужден сокрушить накопившееся суеверие христианского народа. Император угрожает папе поступить с ним как с папой Мартином.
Папа Григорий II, ответивший Льву двумя обличительными посланиями (в 727 и 729 гг.), осуждает этот царский произвол и разъясняет истинный смысл иконопочитания, указывая на то, что не все и необходимое предписано Вселенскими Соборами, что чествование икон глубоко коренится в сознании народа, убеждал императора не вмешиваться в дела церковные, а на угрозы ответил напоминаниями, что для папы нетрудно будет удалиться под власть западных государей, где он будет в совершенной безопасности от византийских прещений. Папа возражает Льву грубоватыми аргументами: "Если ты не научился от разумных, то научись от глупых. Пойди в школу, и дети тебя научат. Если ты там отзовешься непочтительно о Христе и Божией Матери, то дети закидают тебя учебными досками".
Болотов подвергает сомнению подлинность этой переписки, но и он признает, что она основана на настоящих письмах папы Григория, скорее всего лишь отчасти приукрашенных византийским переписчиком.
Лишь св. Иоанн Дамаскин мог ответить императору богословски грамотно и обоснованно. В своих "Словах" в защиту икон Дамаскин исходил из понимания иконоборчества как христологической ереси. Иконоборцы основывали свои возражения на ветхозаветном запрете кумиротворчества, по существу игнорируя Боговоплощение. В ответ св. Иоанн пишет следующее:
"В древности (т.е. в Ветхом Завете) Бог, бестелесный и не имеющий вида, никогда не изображался. Теперь же, когда Бог явился во плоти и жил среди людей, мы изображаем видимого Бога... Я видел человеческий образ Бога, и спасена душа моя. Созерцаю образ Божий, как видел Иаков, и иначе: ибо он очами ума видел невещественный прообраз будущего, а я созерцаю напоминание о Виденном во плоти" ("Три слова против порицающих иконы").
Дамаскин говорит о материи, как о творении Бога, а не как о чем-то презренном и низком: "...А с тех пор, как в нем вселилось Слово Божие, вещество стало достохвальным, а потому вещественные образы необходимы и имеют положительный смысл".
В полемике против обвинений в идолопоклонстве преп. Иоанн проводит различие между служением (латриа), подобающим лишь Богу, и поклонением (проскинесис), оказываемым тварным вещам, к каковым относятся и иконы. Это терминологическое различие было утверждено Седьмым Вселенским Собором.
4. Итак, сопротивление иконоборчеству активнее всего проявлялось на окраинах Империи или за ее пределами. Центром сопротивления стал Рим. Император боролся с этим как мог, но папы держались твердо. Их стойкости помогало то, что Константинополь находился от Рима на солидном расстоянии и власть императоров была в Риме в значительной степени условной.
Когда до Григория II дошло послание патриарха Анастасия, папа отверг эпитет "брата и сослужителя", который прилагал к нему Анастасий, обличил Анастасия в ереси и написал, что отлучит его, если тот не вернется к Православию. Григорий II умер в 731 г. Преемник его Григорий III придерживался той же твердой линии. На соборе в Риме, на котором присутствовало 93 епископа, папа постановил: "Вперед кто изымет, уничтожит или обесчестит и поругает иконы Спасителя, Его Пречистой Матери, Честнейшей и непорочной Девы, или свв. апостолов и прочих святых, да лишится Тела и Крови Господа и да будет отлучен от Церкви". Но все послания папы об этом к императору были перехвачены на пути и не допущены до адресата. Арестованы были подобные письма, отправленные и по разным городам Италии. Император решил покончить с сопротивлением Рима. В 732 г. в Италию направлен был флот, но он погиб от бури в Адриатике. Озлобленный император наложил большую контрибуцию на Сицилию и Калабрию, в том числе и на "наследие апостолов", т.е. на владение римской кафедры.
Но, кроме этой междуусобной войны с римским Западом, иконоборческое безумие спровоцировало и многовековую церковную войну, которая в конечном итоге привела к распаду Церквей, римской и греческой. До сих пор древняя "Великая Греция", т.е. юг Италии (Апулия, Калабрия, Сицилия), где жили греки и говорили в эту эпоху на своем греческом языке, а также почти весь Балканский полуостров (Ахаия, Эпир, Фессалия, Иллирия, Македония, Дакия, Моэция, Дардания), соответственно старому имперскому делению, считались провинциями Западной Римской империи и потому церковно были приписаны к Римской кафедре. В них, однако, церковная жизнь по богослужебному языку, обрядам и обычаям текла не по латинскому, а по греческому руслу. Латинская каноника и латинский обряд только еще начинали поглощать обряд греческий на крайнем Западе, на юге Италии. Чем далее на Восток (в Ахаии, Македонии), тем незначительнее было влияние римского обряда. Но при греческом языке и греческом богослужебном чине, а также при практически полной церковной автономии, греки этих областей считали себя церковно лояльными чадами Римского епископа - папы. Особенно такое положение дел было выгодно фактическому церковному предстоятелю этих обширных областей - митрополиту Фессалоникийскому, считавшемуся папским викарием. Формальное подчинение далекому папе давало ему гораздо больше самостоятельности, чем мог бы он иметь при строгом контроле со стороны близкого Константинопольского патриарха.
Но как бы там ни было, император Лев положил этому конец. В гневе на пап, без собора, своей властью, он произвел передел границ Римской и Константинопольской юрисдикции. Он силой отнял у пап церковную юрисдикцию над этой обширной территорией, с сотнями епархий и епископов, и подчинил ее церковной, патриаршей власти Константинопольского архиепископа. Константинопольские патриархи и все византийцы не могли не увлечься выгодами этой их национальной "победы". А Римская Церковь (папы) не могла не отнестись к этому как к неканоническому насилию, грабежу "наследия - патримонии" апостола Петра. Именно этот раздор из-за власти сыграл свою роль в расколе при патриархе Фотии (IX в.) и усугубил печальный процесс разделения Церквей.
А Римские папы этим актом императора Льва как бы выбрасывались из пределов замыкающейся в границах грекоязычного мира Империи, отрывались от ее духа и интересов и вталкивались в объятия новых западных "варваров". Иконоборческое безумие углубляло разделение Востока и Запада.
Император Лев умер 18 июня 741 г. после славного, со светской точки зрения, царствования и укрепления мощи своей империи. А Церковь в Неделю православия анафематствовала Льва так: "Первому злейшему иконоборцу, паче же христоборцу, зверю зловерному, прельщенному от двух псов евреев, демонскому слуге, богопротивному ратнику Божия Церкве, мучителю, а не царю, Льву Исавренину и его лжепатриарху Анастасию, гонителю Христова стада, а не пастырю, и с таинники их - анафема!"
5. Продолжателем дела Льва был его сын Константин V Копроним (по-славянски это прозвище переводится как Гноетесный, т.е. по-русски - Навозоименный) (741-774). Прозвище объясняли двояко: историей, что будущий император обмарался в купели во время крещения, - но также и тем, что он до безумия любил лошадей, проводил все свободное время в стойлах и даже обмазывался навозом, утверждая, что это очень полезно для здоровья. Часто его называли Константин Лошадник, а церковные люди просто усилили это прозвище, дав ему имя Навозник. Константин был физически нездоровый, нервный человек, к тому же извращенец-мужеложник. Но вместе с тем в его немощном теле был неукротимый и мужественный дух: император был чрезвычайно талантливым правителем, очень способным полководцем. Константин упрочил победы своего отца, укрепил границы, остановил арабские набеги и повысил благосостояние империи. Армия боготворила его.
В нем уживалось множество противоречий. С одной стороны, он устраивал с каким-то монахом-расстригой оргии, пародировавшие православное богослужение. В чем-то это было сродни "всешутейшему собору" Петра I. С другой стороны, Константин увлекался богословием, хорошо знал Писание. В своих богословских взглядах он был строгим пуританином почти протестантского образца, отрицавшим не только иконы и мощи, но и почитание Богородицы и святых. Известен эпизод, когда он, держа в руке кошелек, набитый золотом, спросил о цене его. Ему ответили, что стоит он очень много. Тогда он вытряхнул золото из кошелька и повторил свой вопрос. Ему ответили, что теперь он не стоит ничего. Вот так и Мария, сказал Константин: пока носила в себе Христа, была достойна чести. А родив Его, уже ничем не стала отличаться от других женщин.
Но Константин вполне отдавал себе отчет, что нахрапом свои идеи не проведешь, поэтому поначалу он действовал исподволь. Лишь через 11 лет после воцарения Копроним решил, что время назрело, и объявил о проведении "Вселенского собора", чтобы окончательно решить вопрос об иконах. Собор был назначен на 754 г., и Константин отдал все силы на его проведение.
Насколько упорно Константин был сосредоточен на создании этого собора, видно из того, что он буквально бросил на произвол судьбы Италию, которую пядь за пядью брали лонгобарды. Риму грозило падение. Папа Стефан II умолял Константина исполнить обещание и послать в Италию войска искусных генералов, чтобы остановить наступление короля Астольфа. Но Константин отказался, всецело поглощенный своим иконоборческим безумием. Тогда папа вынужден был обратиться к королю франков Пипину, просить его помощи и венчать его Римским патрицием (Patricius Romanorum). Это произошло в 754 г. Пипин отблагодарил пап за свое возвышение. Франкские короли отняли у лонгобардов Равеннский экзархат и Пентаполис и подарили их римским епископам. Так появилось папское государство (Patrimonium Petri) и родилась светская власть папы. Еретическое безумие византийских царей само гнало от себя прочь Римскую Церковь...
6. Собору был отведен дворец Иериа на другом берегу Босфора, между Хрисополем и Халкидоном. Замышлялся он как "вселенский". Но ни Рим, ни Александрия, ни Антиохия, ни Иерусалим на нем не были представлены, и в истории собор получил название "безглавый", т.к. на нем не было ни одного патриарха. Патриарх Анастасий перед тем умер. Константин сознательно оставил вселенский престол вдовым, как бы предлагая его "достойнейшему", с иконоборческой точки зрения, кандидату. Всего собралось 338 епископов. Председателем собора был митрополит Феодосии Эфесский, незаконный сын императора Тиверия III Апсимара (698-705 гг.). Столпами собора были: митрополит Антиохии Писидийской Василий Трикокав и митрополит Пергии Памфилийской Сисинний Пастилла. Заседания продолжались с 10 февраля по 8 августа. 8 августа собор перешел во Влахернский храм в Константинополе. В конце концов император избрал преемником Анастасия монаха Константина, епископа Силлейского из Пергской митрополии, и сам возвел его на патриарший престол.
27 августа на ипподроме был провозглашен орос собора и анафема всем поборникам иконопочитания: св. Герману Константинопольскому, св. Иоанну Дамаскину и св. Георгию Кипрскому. А императора Константина Копронима отцы собора величали 13-м апостолом и возглашали: "Днесь спасение миру бысть, ибо ты, царь, искупил нас от идолов!"
Ряд мыслей и формул ороса таков: "Из ненависти к человеческому роду диавол, научивший людей служить твари вместо Творца, под видом исповедания христианского учения незаметно ввел идолослужение, убедив своими лжемудрованиями христиан не отпадать от твари, но поклоняться ей, чтить ее и почитать тварь Богом под именем Христа". Но Сам Христос воздвиг "подобных апостолам верных наших царей", которые созвали вселенский собор, чтобы исследовать Писание о соблазнительных обычаях делать изображения, отвлекающие человеческий ум от высокого и угодного Богу служения к земному и вещественному почитанию твари, и по Божию указанию изречь то, что будет определено епископами.
Отцы собора рассмотрели вопрос о чествовании икон, согласно ли оно с учением предыдущих шести Вселенских Соборов, и нашли, что "употребление икон противно основному догмату христианства - учению о Богочеловеке" - и, следовательно, ниспровергает все шесть Вселенских Соборов.
Если икона хочет изображать Божество, то получается Божество ограниченное, "описуемое" (т.е. арианство). Если изображается Божество, слитое с плотию, то выходит евтихианство, монофизитство. Если же изображается лишь человеческое, то художник впадает в несторианство. Итак, изображать неизреченную тайну единения двух естеств во Христе невозможно; следовательно, икона Христа по самому существу дела невозможна.
Да постыдятся иконопочитатели впадать в богохульство и нечестие, да обратятся и перестанут изображать, любить и почитать икону Христа, которая ошибочно называется именем Христовой.
Но, сверх того, такая икона и не нужна: ни Христос, ни апостолы, ни отцы не заповедали чествования Христа под видом иконы; и нет молитвы, претворяющей икону, как предмет, вышедший из рук обыкновенного живописца, в святыню. Есть единственная истинная икона Христова - это евхаристия. Из всего, находящегося под небом, не названо другого вида или образа, который мог бы изображать Его воплощение. Итак, вот что служит иконой животворящей плоти Его, и этого "богопреданного образа" для религиозного чувства христианина более чем достаточно.
Икона эта должна быть приготовляема с молитвой и благоговением. Что же хотел сделать этим Премудрый Бог? Ничего другого, как только наглядно показать и объяснить нам, людям, то, что сделано Им в таинстве домостроительства. "Христос преднамеренно для образа Своего воплощения избрал хлеб, не представляющий собой подобия человека, чтобы не ввелось идолопоклонства".
Но, может быть, можно изображать изобразимое, т.е. писать иконы Богородицы и святых? Но если отвергнуто как ненужное первое, то ненужно и это. Христианству чужды и иудейство, и язычество, т.е. и "жертвы", и "идолы". "Итак, если в церкви нет ничего чуждого (иудейского и языческого), то нужно извергнуть из нее и иконопочитание, как чуждое ей и как изобретение людей, преданных демонам".
Христианству чуждо наплодившее идолов языческое искусство. "Как можно даже осмелиться посредством низкого эллинского искусства изображать православную Матерь Божию, в Которой вместилась полнота Божества, высшую небес и славнейшую херувимов? Или еще: как не стыдятся посредством языческого искусства изображать святых, имеющих царствовать со Христом, стать сопрестольниками Ему, судить вселенную и уподобиться образу славы Его, когда их, как говорит Писание, не был достоин весь мир (Евр.11:38). Вообще искусство неприлично Церкви, унижает ее. Недостойно христианам, получившим надежду воскресения, пользоваться обычаями народов, преданных идолослужению, и святых, имеющих возблистать такой славой, оскорблять бессловесным и мертвым веществом". Затем следовали ссылки на запрещение изображений в писаниях Ветхого и Нового Заветов и отцов Церкви. Между прочим, приводились следующие строки отца V в. Феодора Анкирского: "Мы получили наставление не лица святых изображать на иконах вещественными красками, а подражать указанным в писаниях добродетелям их. Пусть скажут устраивающие иконы, какой пользы они достигли через это и к какому духовному созерцанию приходят от такого напоминания? Очевидно, что это выдумка и изобретение пустого ухищрения".
По всем этим мотивам иконоборческий собор опубликовал нижеследующий орос:
"Итак, будучи твердо наставлены из богодухновенных писаний отцов, а также утвердив свои ноги на камне божественного служения духом, все мы, облеченные саном священства, во имя Св. Троицы пришли к одному убеждению и единогласно определяем, что всякая икона, сделанная из какого угодно вещества, а равно и писанная красками при помощи нечестивого искусства живописцев, должна быть извергаема из христианских церквей. Она чужда им и заслуживает презрения.
Никакой человек да не дерзает заниматься таким нечестивым и неблагоприличным делом. Если же кто-нибудь с этого времени дерзнет устроить икону, или поклоняться ей, или поставить ее в церкви, или в собственном доме, или же скрывать ее, таковой, - если это будет епископ или пресвитер или дьякон, то да будет низложен, а если монах или мирянин, то да будет предан анафеме, и да будет он виновен и пред царскими законами, так как он провинник Божиих предписаний и враг отеческих догматов".
Но... за этим следует логически неожиданная оговорка: "Чтобы никто из предстоятелей церквей не дерзал, под предлогом устранения икон, налагать свои руки на посвященные Богу вещи (сосуды, одежды, завесы), на которых есть иконные изображения (ειναι αυτα ενωδα). Кто желает переделать их, пусть не дерзает на это без ведома вселенского патриарха и разрешения императора, дабы дьявол под этим предлогом не уничижил церквей Божиих. И из мирских властей и подначальных мирян пусть никто не налагает рук на храмы Божии и не пленяет их, как бывало прежде от некоторых бесчинников". Очевидно, это необходимо было оговорить при наличии крайних светских иконоборцев - секуляризаторов церковного имущества.
В заключение следовал детальный анафематизм во многих пунктах:
"Если кто замыслит представить божественный образ Бога-Слова как воплотившегося, посредством вещественных красок, вместо того, чтобы от всего сердца умственными очами поклоняться Ему, превыше светлости солнечной одесную Бога в вышних на престоле славы сидящему - анафема.
Кто неизобразимую сущность и ипостась Слова, ради Его вочеловечения, осмелится изображать в формах человекообразных и не захочет разуметь, что Слово и по воплощении неизобразимо, - анафема.
Кто осмелится начертывать на иконе ипостасное соединение двух природ и станет называть изображенное Христом и таким образом смешивать две природы - анафема.
Кто захочет изображать плоть Христа, соединившуюся с лицом Слова Божия разделенно и отлученно от Самого Слова - анафема.
Кто будет изображать Бога Слова на том основании, что Он принял на себя всякий образ, изображать вещественными красками, как бы Он был простой человек, и будет отделять Его от нераздельного с Ним Божества, вводя таким образом четверичность в Св. Троицу, тот - анафема.
Кто лики святых будет изображать вещественными красками на бездушных иконах, которые не приносят ровно никакой пользы (!), ибо эта мысль лжива и произошла от диавола, а не будет отображать на себе самом этих добродетелей - этих живых икон, тот - анафема.
Анафема от Отца и Сына и Св. Духа и святых Вселенских Соборов на того, кто не приемлет наш святый сей и Вселенский Седьмой Собор, но в каком-либо смысле отвергает его и не лобызает с полной готовностью его определений, основанных на учении богодухновенного Писания".
В такой аргументации богословской позиции иконоборцев есть изъян: если Божество действительно "неизобразимо", то оно и "несказанно". Отсюда нужно было бы отвергнуть не только художество, но и всякое другое отображение тайн боговедения, т.е. слово, богословие и даже слова Писания. Тут иконоборцы были логически непоследовательными. Их узколобая точка зрения сама опровергала себя и тем, что не могла дать ответа на вопрос: почему же отвергаются иконы "описуемых" святых и мучеников? И уж во всяком случае иконоборцами отвергалось всякое положительное религиозное служение для человеческой культуры, что приводило к своеобразному агностицизму.
Что же касается евхаристических доводов иконоборцев, то они, мягко говоря, не корректны. Учреждая Евхаристию, Христос не говорил: "Сие есть образ Мой", но "Сие есть Тело Мое и сие есть Кровь Моя". Принимая Таинство, мы принимаем Самого Христа, а не Его образ. Таким образом, по существу, иконоборцы, предвосхищая протестантизм, отвергали православное понимание Евхаристии.
7. После собора началось кровавое гонение на православных и особенно на монахов - главных защитников иконопочитания. Их насильно женили, не желающих жениться подвергали жестоким истязаниям и казнили. Иконы уничтожались, фрески в церквах замазывались и изображались охотничьи и жанровые сценки и орнаменты. Монахи массами бежали в Италию. Всего их там собралось не менее 50 тыс.
Гонения продолжались до 775 г., когда Константин скончался от горячки во время похода на болгар. Вся армия оплакивала его как своего любимого вождя и патриота.
А чин недели православия так анафематствует императора Копронима: "Сего льваименного злого зверя (т.е. Льва III) сыну, второму иконоборцу, скверному от его рода тирану, а не царю, хульнику на Вышняго, ругателю церковному, окаянному человеку, глаголю Константину Гноетесному, и с таинниками его всеми - анафема".
Восточные патриархи, проживавшие вне империи, а следовательно, и в свободе от имперского давления, также выступали против иконоборчества Константинополя и активно переписывались с папами. Те же все более укрепляли связи со своими новыми покровителями франками, которые во всем поддерживали пап: рука руку <