Глава 22. Последнее свидание

Солнце только поднялось, а семья Федора Онищенко уже была у ворот тюрьмы. Вчера они приехали в Херсон только к вечеру, когда суд уже кончался. Пробраться в зал из-за толпы они не смогли и остановились на улице. И сейчас они ждали его выхода. Кроме Федора и матери были двое сыновей, Надя и тетя Катя.

Больше года они не виделись. Больше года каждый день вся семья вспоминала в молитвах Ваню. Свиданий не давали, как подследственному, и передачу приняли только один раз, да вот этими днями вторую.

Несколько раз Федор проводил ночи у стен тюрьмы, наблюдая со стороны жизнь этого страшного места заключения. Он смотрел на огоньки в окнах тюрьмы, слышал несколько раз доносившееся оттуда пение молитвы «Отче наш», как она поется в Ряснопольской церкви.

Как-то, разговорившись с вышедшим из ворот солдатом, он услыхал от него, что поют все арестанты и что виновник этого евангелист Иван Онищенко, имя которого все знают в тюрьме, даже начальство и сам губернатор. Дивился этому отец и наряду с горем радовался: жив мой Ваня и телом и душой!

Вот уже и полдень. Часы над воротами показывали двенадцать. Наконец в воротах открылась боковая калитка, и из нее вышел Иван в новом сермяге, в новых сапогах и шапке, с сумкой в руке. Шел он молодо, хотя лицо его было утомлено и бледно. Но ласковая улыбка при виде родных ему людей и слезы украсили лицо.

— Мамо, тато! - сказал он и обнял обоих стариков вместе. Отец крепился и силился улыбнуться, а мать припала головой к груди сына и плакала. Тетя Катя, Надя и братья стояли и плакали, и улыбались, и ждали своей очереди расцеловаться. И еще не окончились поцелуи и объятия, как подъехал Михаил Ратушный, с которым они тоже обнялись и расцеловались, как было прежде, хотя Иван и чувствовал некоторую отчужденность и холод в глазах друга.

— Ты не думай, - сказал Михаил, - что я забыл тебя или разлюбил. Я бы не пришел к тебе... После твоего ареста все собираются у нас в доме. Читаем Евангелие, я руковожу. С Ряснопольским батюшкой я дружу, мы с ним беседуем хорошо.

— А причащаешься? - спросил Иван.

— Таинство Христово везде таинство.

— Разве везде? - недоверчиво спросил Иван. Михаил смолчал, потом продолжал:

— Я, Ваня, уже хорошо читаю. Спасибо, что научил меня грамоте. Я сожалею, что еще тогда не принял от тебя крещение. Мне все казалось, что ты молод, а мне хотелось принять крещение от более старших. Меня и сейчас тянет в Рорбах, там некоторые называют себя баптистами. И мне так нравится это слово.

— Не гонись за красотой слова, Миша. Любить надо истину. И поручаю тебе, Миша, любимую мою тетю Катю. От нее ты много можешь почерпнуть. У нее мои дневники. Если что с ней случится, возьми их и передай старшим братьям. Там вся моя жизнь, весь я. Постараюсь писать их и в дороге. И писать буду письма, храните их. Кто знает, может, через сто-двести лет захотят знать люди о вере первых начинающих. Пусть знают. Сделай это, Миша.

— Обещаю, - сказал Михаил, и они, прощаясь, крепко обнялись.

— Тато, - обратился Иван к отцу, - идите, посмотрите мое свидетельство, как я буду идти дальше.

Все подошли к Ивану, он вытащил из кармана сермяга сложенную вчетверо гербовую бумагу, развернул и прочитал вслух:

— Свидетельство № 485 от 12 сентября 1859 года.

Выдано настоящее ссыльному Онищенко Ивану Федоровичу, рождения 1830 года, села Основа, Херсонской губернии в том, что он присужден к пожизненной ссылке в далекую Сибирь без ограничения времени.

Учитывая его хорошее поведение и добросовестное отношение к государственному законодательству, а также его высоконравственное воспитание, ему разрешено судом следовать в место ссылки добровольно без конвоя.

На него лично возлагается обязанность отмечаться в городских и сельских управах о его проходе к месту ссылки. При предъявлении данного свидетельства ему дается право останавливаться на пути следования во всех тюрьмах, где обязаны ему согласно существующего законодательства предоставить ночлег и питание на необходимое ему время пребывания.

В сельской местности ему предоставляется право требовать этого через сельскую управу. Там, где отмечается, ему обязаны предоставить ночлег.

Срок данного свидетельства ссыльным пожизненно не устанавливается. Губернатор: Полищук Судья: Щеглов Начальник тюрьмы: Кузьменко.

Прочитав бумагу, Иван сложил и спрятал ее. Посмотрев на родных, он сказал:

— Я счастлив, что Бог послал меня сюда, в эту тюрьму. Я прошел здесь такое благословенное поприще, что стоит отдать жизнь за этот короткий период времени.

— Для тебя, Ваня, это короткий миг, а для меня это было как сорок лет. Я за всю свою жизнь не пережила того, что за этот срок.

— А я, Ваня, - сказал отец, - вижу, как ты отпускал свой хлеб по водам. И многие нашли его и ели, и насытились. Слышал я об этом много.

Из-за стен тюрьмы чуть слышно доносилось пение «Отче наш». Все прислушались. Проходившая мимо них старушка остановилась лицом к тюрьме и перекрестилась. Ваня снял шапку и сказал:

— Это тюрьма меня провожает. О, если бы вы знали, как мне не хочется с ними расставаться. И не только с сорок первой камерой, а со всей тюрьмой. Она для меня стала, как родной дом.

— А что у тебя за шрам на лице? - спросила мать. - Тебя били?

— Все бывает с людьми, мама. Это я упал в камере и ударился об угол стола.

— Тебя толкнули?

Но Иван не хотел об этом распространяться и обнял Надю.

— Ну а как ты живешь, моя дорогая сестричка? Надя вздрогнула от неожиданности и сказала:

— А мы с тетей Катей все о тебе молились. Один раз даже в том овраге, что ведет к тете Кате, мы опустились на колени и долго-долго молились и плакали.

— Молитесь и в овраге, - тронутый рассказом Нади, сказал Иван и обнял ее вместе с тетей Катей.

К Ивану подошел одетый по-дорожному конвойный и вежливо сказал:

— Пора нам идти.

— А мы поедем. Я довезу вас до первой ночевки, - предложил Федор, - вон и наша бричка стоит.

— А я спрошу, - сказал конвойный и пошел спросить. Вскоре он вернулся и сказал:

— Можно, разрешил начальник.

Федор подъехал с лошадью. Иван положил в бричку сумку. Все преклонили колени и помолились. И тогда в бричку вскочила Надя.

— И я поеду, - сказала она. - Я, Ваня, расскажу тебе по дороге, как я тебя тогда провожала.

— Все в бричку не сядем, много нас. Вы все идите на постоялый двор и опять там ночуйте, а я с Иваном, с конвойным и Надей поедем. Я довезу их до Дарьевки, там оставлю ночевать, а мы с Надей вернемся.

Все еще раз поцеловались. Ваня с трудом оторвал от себя мать и последним взобрался на бричку. Федор тронул вожжами, и бричка покатилась.

— С Богом, Ваня! - крикнула тетя Катя.

Онищенко смотрел на оставшихся, слезы одна за другой капали на его новый сермяг.

А там, у тюрьмы, еще долго махала белым платочком тетя Катя. Мать же своим мокрым платком все отирала безудержно текущие слезы...

ЧАСТЬ III. ССЫЛКА

Глава 1. Отец и сын

Вечерело. Не доезжая до села Баратовки, Федор остановил лошадей, и провожавший жандарм с Иваном пошли искать сельского старосту, чтобы определить ссыльного на ночлег. Сам же Федор приехал в село и там переночевал.

Жандарм представил старосте Ивана и, сурово сдвинув брови, сказал, что это опасный преступник. Но доброе выражение лица и ласковый взгляд на Ивана слишком явственно свидетельствовали, что сам жандарм думает совсем не так.

Расположение жандарма передалось и старосте. И хотя он определил ссыльного на ночлег в сторожку при волости, однако пищу ему велел принести со своего стола.

Жандарм, получив расписку от старосты о вручении ему ссыльного, ушел ночевать к своим, а Иван, поужинав и поблагодарив Бога, в первый раз уснул на свободе.

Рано утром Иван вышел из села на дорогу, ведущую дальше в Снегиревку. Там его уже ждал отец. Не сговариваясь, у брички отец и сын встали на колени и произнесли хвалу Тому, Кто сотворил мир и охраняет его. Когда сели на бричку и лошадь, понимая хозяина, тронулась, Федор заговорил, и в его голосе была и печаль, и торжественность, и любовь к его любимому и достойному сыну.

— Ну благословляю тебя, дорогой мой сын, в дальнюю дорогу, в путь, который указан тебе самим Господом. На земле есть только один верный путь - путь правды, путь святости во всех поступках, путь, достойный звания человека. Этот путь угоден Богу и ведет к вратам вечной жизни. Иди только по нему. И если, Ваня, на нем будет и трудно порой, ты все-таки иди только по нему. Этот путь проложен Господом Иисусом Христом, и идущий по нему не погибнет. Не сворачивай с него никогда. Ты всегда хотел идти от села к селу, от сердца к сердцу. Бог тебе полной мерой предоставил эту возможность. Иди, Ваня, и да будет Господне благословение всегда с тобой. Я дсвезу тебя до Снегиревки и оставлю там. Сверну влево на Николаев. Сам не спеши объявлять, что ссыльный. А если кто прямо спросит - отвечай, как есть. Всякая неправда неугодна ни Богу, ни людям. Тебе Господь много дал. Делись им щедро, от чистого сердца.

Ровно катилась бричка но степной дороге юга Украины. Стояла жаркая пора созревания плодов. Хлеба давно уже убрали, и оставшиеся нивы желтыми

полосами красочно подчеркивали приближение осени. Наливались зерна подсолнуха, созревали кочаны кукурузы, наливались соком дыни, арбузы. Навстречу едущим попадались брички, наполненные плодами. Едущие кланялись, и отец с сыном отвечали им.

— Когда тебя забрали, - продолжал отец, - все мы сначала плакали и горевали. А когда услышали, что ты в тюрьме любишь Бога, - успокоились. И только молились, чтобы Бог даровал и нам, и тебе силу и понимание Его воли. И вот видишь, как все хорошо. Трудно, очень тяжело, но хорошо.

— Это правда, тато, хорошо. Вы знаете, даже из тюрьмы мне не хотелось так скоро уходить. Я полюбил видеть там души людей, пробужденных к жизни. Это такая радость и торжество. Это редко может быть на воле. Только в страданиях оно бывает настоящим. А там ведь сплошное страдание. Я там всегда был рад видеть, что страдания так ярко открываются любовью, но радует и то, что там есть уже пробудившиеся, что они уже сами не могут не нести семена веры. А из этих семян какие деревья вырастают!

Иван увлекся рассказом, а Федор с удивлением и радостью слушал и смотрел на свое чадо, на своего старшего сына, который, может быть, навсегда расстается с ним, уходит в далекий, неизведанный путь. Нет большей радости для отца знать и видеть, что дитя его ходит в истине. Как верны эти слова! И стихают угрожающие бури. «Что вы так боязливы?» - сказал Иисус ученикам во время бури. Верить в неумираемость жизни, в вечную жизнь души, и знать, что душа ходит в истине. Чего можно страшиться?

Отец взял руку сына в свою, натруженную, и долго держал ее так. Лошадь шла, не требуя управления или понукания, как будто бы сама знала, куда идет.

— Я иногда думаю, - заговорил Федор, завидев на горизонте село, - почему Бог посылает в Сибирь? Ведь и здесь работы много. Но Бог мне на этот вопрос не отвечает. Наверное, я здесь не прав. У нас уже горит огонь Евангелия. Сколько у нас уже общин, сколько книг. Сколько у нас уже любящих и знающих жизнь по Евангелию, сколько проповедников и миссионеров. У нас тепло и сыто, да у нас и души горячие. А там, в стране снегов, безлюдья, медвежьих берлог, - кто там скажет, кто научит, кто жизнью своей покажет, как верно жить по-Божьему, в чем найти силу, чтобы жить по воле Пославшего?

Подъехали к селу. Отец с трудом удерживал слезы; Иван тоже готов был расплакаться. Приближались минуты расставания навсегда. Навсегда на этой земле...

Федор остановил лошадей.

— Вот здесь я подкормлю лошадку, здесь закусим на дорогу и попрощаемся, - сказал он, успокаиваясь и снова обретя равновесие духа.

Выпрягли лошадь и, задав ей корм, Федор разослал на сухой траве платок, выложил из сумки пищу, и, кратко помолившись, они покушали. Когда поднялись, Федор вытащил узел с деньгами, который хранил за пазухой, и подал сыну.

— Здесь, Ваня, деньги. Немного, но они пригодятся тебе в пути. Знаю, что ты даром хлеб есть не будешь. Знаю твои руки, знаю твою натуру и душу. Но в жизни все может быть. Это дар нашей семьи. Бери, не отказывайся. Пиши с дороги, твои весточки будут для нас большой радостью. Не беды будут нас печалить, а неизвестность. Помни это и жалей нас, любящих тебя. Ну все.

Федор протянул руку, и Иван, приняв дар, припал к груди отца. Они рыдали и не стеснялись друг друга.

— Преклоним колени, - вытирая лицо, сказал Федор. И два апостола правды, честности, добра, любви к Богу и к человекам склонились у брички. В деревьях шумели птицы, готовясь к ночлегу. Лошадь кончила жевать и, казалось, понимая все, смотрела на хозяина и его сына. А к небу неслась горячая молитва веры, надежды и любви.

Поднявшись, Федор снова привлек к себе своего 28-летнего сына и, когда глаза их встретились, вдруг сказал:

— А помнишь, Ваня?

И как эхо, как сама любовь, сын сказал:

— Помню, тато! - залитые слезами лица осветились улыбкой.

Да, вот Ване семнадцать лет, вот отец едет на ярмарку искать любимому сыну подарок, и сын провожает его. И он привез ему ангела...

Отец запряг лошадь, уложил в сумку сына все остатки пищи, крепясь влез на сиденье, пустил вожжи, и бричка тронулась. Иван перебросил сумку через плечо и, бодрясь из всех сил, легко зашагал в село. Входя в него, он остановился и оглянулся: все уменьшаясь, катилась бричка в обратную сторону, туда, где его, Ивана, сердце, детство, любимые, близкие и родные люди. Он вошел в село и, остановившись, внятно сказал:

— Вот моя матерь, вот мои братья. Вот наш Отец небесный, Отец всех, исполняющих Его святую волю.

Он поднял к небу глаза, и оно, бездонное, святое, отразилось в его чистых очах, видящих Бога.

Глава 2. По дороге в ссылку

От села к селу, от хутора, к хутору, от дома к дому шел Иван по пути, назначенном ему Богом.

Выйдя еще до зари из Любомировки, он почти до полудня не встретил на своем пути жилых мест. Бескрайние степи, бездонное небо и дорога, дорога... Хотелось отдохнуть, и Иван сел у обочины дороги, вытащил из сумки кусок хлеба

и сала, поел. Захотелось пить, по пути он проходил мимо баштанов, на которых уже поспели кавуны. Но сорвать он их не мог, каждый участок имеет своего

хозяина, трудом создавшего эти плоды. Как же без спроса их взять? Но вот в версте от проселочной дороги показался хутор из пяти или шести дворов. Иван повернул туда и вскоре увидел несколько дворовых собак, с лаем мчавшихся ему навстречу. В детстве он боялся собак. Теперь он остановился, вытащил из сумки кусок хлеба и, когда они подбежали к нему, не замахнулся на них, не стал кричать, а молча бросил им хлеба, разломав его на несколько кусков. Собаки остановились, съели хлеб, рыча друг на друга, а Иван мимо них пошел к хутору. Замахавши хвостами, собаки побежали впереди, дружелюбно оглядываясь. В хуторе людей не видно было, все ушли в поле на уборку урожая. Во дворах он видел большие кучи кавунов и дынь. Подходя к третьему дому, он увидел девочку лет двенадцати.

— Девочка, подойди, родная, сюда, - позвал Иван.

— Наших никого нэма дома, воны в стэпу, - говорила она, подходя к воротам.

— Дай мне водички попить.

— Та я вам кавуна дам. Воны таки солодки! - с готовностью предложила девочка. - А можэ дыньку? Она побежала к куче и принесла к калитке кавун и дыню.

— Спасибо, сестричка ты моя, - тепло сказал Иван, садясь на скамью у ворот.

— Я принэсу перепичку, мамо сегодни пэклы!

Иван вытащил нож из сумки, сел на скамью и стал кушать. Девочка стояла около калитки, с любопытством рассматривая прохожего.

— Как тебя зовут? - спросил он, собирая корки.

— Та я убэру сама! Я - Маня. А вы куды идэтэ?

— Иду, сестричка моя, далеко. Куда Бог посылает. Ну спасибо тебе, покормила ты меня, напоила. Расти хорошей, доброй.

— Я прынэсу водычки, руки помыты.

— А что это за хутор?

— Цэ хутор Явкино, так вин эзвэться. А дали Бэрэзнэговатэ.

Довольный и радостный пошел Иван обратно на большую дорогу. Девочка смотрела ему вслед. Собаки провожали до самой дороги.

— Боже, как хорошо! - шептал Иван, и горячая полна любви ко всему живому охватила все его существо.

После полудня погода стала меняться. С запада поплыли темные тучи, и Иван ускорил шаг. Приближаясь к Березноговатскому, он видел, что это село богатых людей. Добротные дома, высокие ограды, просторные конюшни, коровники, много домашней птицы. Он шел улицей, видел совершенный достаток, а на душе не было радости. Не верил он, что в богатстве может сохраняться привет к пришельцам, радость в самих домах.

«Трудно богатому войти в Царство Небесное».

Думая так, он прошел все село. Люди тоже были в поле. Несколько бричек, поторапливаясь, проехали мимо, и суету, а не привет видел он в замкнутых лицах. Он еще больше ускорил шаг и с чувством облегчения вышел из села. Небо прояснилось, прояснилось и на душе у путника.

Когда стало уже темнеть, он подошел к небольшому селу на каменистом склоне. Поражала бедность хаток и дворов. Или почва другая? Или люди другие? Как получается богатство одних и бедность других? Знал Онищенко одно: в бедной хате больше душевного тепла и для себя, и для других. И не ошибся. В крайней хатке, к которой он подошел, его пригласили переночевать. Жили в ней старик со старухой. Старуха приветливо говорила:

— Село наше бедное, называется Калугой, заходи. Чем Бог послал, накормим

и ночевать устроим.

По двум ступенькам они завели его в землянку. Полумрак, земляной пол, тяжелый запах. Небольшой самодельный стол, лавка, полка с посудой, в углу печь, на которой спят старики. С боку помост из досок. Там уложили путника. Соломенный матрац, подушка, сермяг для укрывания. На ужин старуха поставила на стол миску борща и миску пшеничной каши. И пока Иван ел, она рассказывала:

— Живем мы со стариком и за все благодарим Бога. Сил уже нет, а все ж не голодны. Курочек держим, поросенка купили, будем зиму кормить. Сын и невестка помогают, вот капусты привезли, муки мешок. Что нам еще надо? Бог не оставляет.

Под помостом, где было постелено пришельцу, что-то завозилось и хрюкнуло.

— Да то поросенок. Он еще малый. В сарае мерзнет, так мы его в хате держим. Ты уж не обессудь, он ночью бывает не спит. Ну да ты с дороги, устал, будешь спать.

Дед уже лежал на печи. Старуха перекрестилась на образок и полезла на печь.

— Загасишь после огонек. Дверь у нас не запирается. Если надо будет, выходи на двор. Собаки у нас нету.

Иван поблагодарил старуху, затушил каганец, помолился, разделся и лег на свое ложе. «Блаженны нищие духом...» - улыбнувшись, подумал Иван. И эти так же блаженны, как и он, не боится что-либо потерять, чего-либо лишиться. Он вспомнил слова древнего мудреца Сократа. Когда его спросили, почему он всегда спокоен и радостен, он ответил, что это от того, что у него нет ничего, о чем он мог бы жалеть, потеряв его. Правда, в сумке у Ивана сейчас лежит узелок

с деньгами, которые дал ему отец. Но боится ли он потерять его? Нет! Страха такого нет. Иван совершенно не думает, что от этого узелка зависит его жизнь или благополучие. Он не мог отказать отцу и принял сердечный дар семьи. Ведь они беспокоились о нем. Но Иван верит в способность своих рук заработать,

верит в доброту людей, в заботу Бога о нем, своем работнике. «У богатства одна радость - отдать его». Он глубоко впитал эту мудрость, и когда придет надобность, - отдаст его.

Сон начал смыкать его глаза, но в это время под помостом зашевелился поросенок, хрюкнул, потом еще раз. Сон убежал, и Иван долго не мог уснуть, слыша возню и хрюканье животного, которому, видно, тоже было неуютно и холодно. И только под утро усталость взяла свое, и он уснул. Но уже чуть свет Иван поднялся, вышел тихонько во двор, умылся, помолился на дорогу. Положив на стол горсточку серебряных монет, он оделся, взял свою сумку и, плотно закрыв двери землянки, вышел на улицу.

Пели петухи, люди шли и ехали в поле. Взошло солнце, и высоко в небе запел, затрепетал жаворонок. Эти места он знал, здесь уже ходил. Знал, чтобы дойти до села Соболево, нужно идти целый день. И он пошел. Только раз, остановившись у криницы, он поел и напился воды. К вечеру он уже подходил к Соболево. По прежним своим хождениям он помнил это село, его жителей. Еще тогда не раз подходил к ним Иван, но они уходили от него или недружелюбно молчали. Переселенцы других мест, они сохранили свою замкнутость и отчужденность от местных жителей. Зачем навязывать себя, если люди не хотят? Если не принимают - идите дальше. Так учил Христос. И Иван, уставший от дальней дороги, остановился у большого амбара недалеко от площади. Внутри горела лампа, и с десяток усталых, угрюмых мужчин сидели, отдыхая. Они нагрузили мешками с зерном фуры и утром должны увезти их на станцию Южный Буг. Иван вошел в амбар. На него никто не обратил внимания. Он присел на лежащие за дверью мешки, потом прилег и скоро уснул тяжелым сном.

Рано утром его разбудил громкий разговор, хождение, потом заржала лошадь. Он вышел из амбара и увидел, что фуры уже запряжены лошадьми, и люди собираются уезжать.

Пожилой крестьянин, поправлявший сбрую лошадей у первой фуры, внимательно посмотрел на Ивана и дружелюбно сказал:

— Может, и тебе на станцию? Можем и тебя подвезти.

И вскоре Иван, сидя рядом с пригласившим его, ехал и слушал, что ему тот рассказывал. А крестьянин, которому и лицо, и личность путника очень понравились, рассказывал:

— Ты что, ночевал в амбаре? Да, люди в нашем селе неласковые. Они все из поляков и не любят нас. Старая вражда... Говорят, здесь как-то проходил кроткий

и добрый человек - евангелист Онищенко, так и того не приняли ни разу. Крестьянин поправил вожжи, посмотрел на Ивана и продолжал:

— А в других селах Онищенко принимали хорошо. Теперь многие здесь стали

евангелистами. Живут по-своему: не пьют, не курят, в церковь тоже не ходят. Сами собираются. Вот недалеко, сразу за Южным Бугом, верст десять, в селе

Софиевка живет моя родня, Тимошенко. Их там много, почти все Тимошенко. И живут все по Евангелию. Если интересуешься, будешь проходить, зайди. Скажешь: ехал с дедом Щербаком, там все меня знают. Принимают странников там хорошо.

На станции дед Щербак, увидев подводы уже сгрузившие зерно, сказал благодарившему его Онищенко:

— А вот те подводы едут в саму Софиевку. Они тебя и подвезут.

По пути в Софиевку крестьяне рассказывали, что Тимошенко добрые и верные люди, хотя и все евангелисты. А что с того? Люди спокойные, не воры, не пьют водку. Только в церковь не ходят и иконам не кланяются, правда, и не крестятся.

Ивану хотелось рассказать им, что и он евангелист, рассказать, почему и он не крестится. Но люди так хорошо рассказывали, так не осуждали евангелистов, что он был рад сам слушать и радоваться.

Когда въехали в село, он как будто в родную Основу возвратился. Подвезли его прямо ко двору Тимошенко, в доме которого обычно, как знали односельчане, собирались евангелисты. Иван легко спрыгнул с подводы, поблагодарил подвозивших его людей и вошел во двор. Дверь в сенцы была открыта, и он вошел в дом. По голосам он понял, что там кто-то есть.

— Мир дому вашему! - громко сказал он.

— С миром принимаем, - отозвался голос, и к двери вышла опрятно одетая старуха.

— Можно к вам?

— Заходи, заходи, молодой человек.

Она повела его в комнату, где были трое детей и молодая женщина. Он снял картуз и сумку, положил их на лавку.

— Раздевайся, милый, добрым гостем будешь. Издалека ли Бог тебя ведет? Иван разделся и сел. Узнав, что он издалека и еще не ел сегодня горячего,

старушка налила ему миску борща, поставила на стол ватрушки, сметану и стакан молока. Иван попросил старушку просить благословение на пишу. Негромко, незаученно и сердечно старая женщина проникновенно помолилась. Иван сел кушать, а она и дети молча смотрели на такого приятного пришельца.

Покушав, Иван рассказал, что идет издалека, что узнал о том, что в Софиевке есть евангелисты и что собираются они в семье Тимошенко, и что дедушка Щербак его подвозил и велел кланяться. При упоминании деда Щербака лицо старушки засветилось:

— Хороший дедушка! Он уважает евангелистов. Он был церковным старостой, но оставил этот пост и стал работать возчиком. А ты, браток, кто сам будешь?

— Я евангелист, люблю Слово Божье, люблю читать его и себе, и людям.

— Так ты, может, заночуешь у нас? И почитаешь нам, а мы соберем наших людей.

Получив согласие и поговорив с невесткой, она стала что-то наказывать детям, и они, умывшись и одевши чистые сорочки, побежали по селу.

— А ты, Ваня, пройди в горенку и там отдохни, с дороги ведь.

Когда люди вернулись с полей, умылись, поужинали, то собрались в доме Тимошенко. Всего пришло человек тридцать. Ждали руководящего. Иван в чистой сорочке сидел за столом, и ему рассказывали о жизни верующих в селе. Когда пришел руководящий, крепкий со-роколетний мужчина с окладистой бородой, он остановился у дверей, и вдруг лицо его расплылось в широкой улыбке, а на глазах показались слезы:

— Ваня! Иван Федорович, ты ли это?

И двое мужчин крепко обнялись, плача, не в силах говорить. Иван хорошо помнил этого крепкого человека, которого узнал во время своих хождений по этим селам.

— Братья и сестры! - обратился он к собравшимся. - Ведь это Онищенко Иван Федорович, о котором мы столько плакали и молились. И вот Бог освободил его. Так я говорю, Иван Федорович?

— Все верно, Бог освободил меня и послал к вам и дальше, и совсем далеко нести Его волю о человеках, Его спасение и любовь.

Руководящий встал на колени, за ним последовали все. И радовались, и благодарили в своих молитвах Отца небесного.

До полуночи Иван читал собравшимся Евангелие, разъясняя, отвечая на вопросы. И уже в полночь Иван сказал:

— Время позднее, пора всем на отдых. Для труда нужны силы. Да благословит вас всех Господь.

И когда после молитвы все разошлись, руководящий брат и старик Тимошенко еще долго рассказывали Ивану, что у них в Софиевке после закрытия филиала Библейского общества осталась небольшая типография и что они ночами печатают Евангелие и Псалтирь, и их дети, уподобившись книгоношам, разносят их по селам. Бумагу им присылают из Минска, и остановки бывают только при неполучении бумаги. Таких типографий по Елизаветграду уже несколько. Остановка теперь за грамотностью и благовестниками..

Отдохнув часа три, рано утром Иван отправился дальше. В дорожной сумке у него лежала провизия, приготовленная щедрыми женщинами. «Трудящийся достоин пропитания».

Глава 3. На Фаворе

Хлебопашец, взявшийся за плуг, не оглядывается назад. Он пашет, бросает семена, верит, что в свое время зерно взойдет, будут плоды.

Иван в этих местах пахал и сеял. И теперь ему очень хотелось увидеть всходы, увидеть рост. Ему бы идти своим путем, туда, в ссылку, в Сибирь. Но все существо его тянулось, может, в последний раз, пройти ниву, где был и его труд. Он подавил в себе страх и опасения и направил свои стопы по знакомым местам:

в Березовку, Установку, Степановну. Задерживаться нельзя, за ним могут следить. Здесь у него были недруги, да и осень надвигается. Но знал он также, что в Малой Виске, Новомиргороде, в Каменке, Смелой и других местах его даже ждут. Так передавал ему отец, так чуяло его сердце.

К обеду он пришел в Березовку и сразу прошел к больной евангелистке, которая долгое время лежала с парализованными ногами. И потянул его туда не долг утешить рожденных от Бога, от Духа Божьего; сила этого Духа особенно проявляется в немощах плоти. Закономерность этого хорошо подтверждается опытом самой жизни.

Подойдя к небольшой аккуратно побеленной хате, Иван приоткрыл дверь и громко спросил:

— Можно?

— Всегда можно, - радушно ответил голос.

Низко нагнувшись, Иван шагнул и очутился в невысокой комнате, где на постели сидела больная сорокапятилетняя Феня и около нее человек пять посетителей.

— Иван Федорович, родной наш человек! - вскричала она, протягивая к вошедшему руки. - Какими судьбами? А мы о тебе столько слез пролипи, молимся о тебе...

— Слава Богу, сестра Феня, и живой, и здоровый. Иду и зашел к вам насытить душу свою вашей бодростью, вашей любовью к жизни, вашей постоянной благодарностью Создателю за все.

— Как же, Ваня, не благодарить за все, когда вот, смотри, сидят мои братья и сестры дорогие. Ты знаешь, что я сирота. А как я неодинока. Постоянно в моей комнатке кто-то есть. Я и дверь не запираю: всегда открыта, всегда можно всем. А сколько духовной пищи приносят мне! И я делюсь своим богатством. Я люблю дары отдаривать: мне искрой - я костром, мне зорькой - я заревом, мне теплинкой - я теплом. И за мою теплинку, крохотный огонек, сколько я тепла получила. Как мне не благодарить Бога, людей?

В комнату вошли еще трое христиан, а скоро по селу узнали, что у Фени Иван Федорович. И скромная маленькая комнатка вскоре была до отказа наполнена людьми. И Иван рассказывал, наставлял, испытывал сам доброе...

— Ты, Ваня, голоден ведь. Накормим тебя.

— Я покушал утром у Тимошенко. И в пути поел, меня щедро наградили там. Да я с вами недолго. Вечером я должен в Устиновке быть, там меня уже ждут. А давайте сделаем так: вот, я вижу, кто-то принес хлеб, давайте разделим его, как

одна семья. Иисус говорил: когда только будете есть в Мое воспоминание.

Участвовать будут только те, кто принят в члены через водное крещение.

Глаза всех заблестели. Как это хорошо! Все такие разные, такие несовершенные по жизни, и все так устремляются к горнему. От одного куска, из одной чаши. Кто-то принес вина, и вскоре Иван Онищенко с жителями Березовки совершил воспоминание о вечере Иисуса Христа с учениками.

После молитвы Иван сказал:

— Родные мои братья и сестры! Я так счастлив видеть вас всех. Умоляю вас, идя по земному пути, не ссорьтесь, почитайте себя ниже другого, любите Господа, любите друг друга. Пусть о том, что вы ученики Иисуса, люди узнают по любви вашей между собою, по любви ко всем, не взирая на лица.

В Устиновку Ивана повезли на подводе, поехали и еще две подводы с людьми, желающими послушать там Ивана. На место приехали уже вечером, и там Онищенко ждали.

В жизни людей, активно живущих духовной жизнью, появление хорошей книги, нового лица - событие огромное. Когда долгое время нет нового, того, что будит, зовет к постоянному совершенствованию, тогда человек томится, тоскует, испытывает недовольство собой. И вдруг вот оно, высокое, которое хочется слушать, испытывать самому, быть подобным, лучшим...

Таким являлся для многих верующих Онищенко. Общины были, собрания были, проповеди были - но все это круг своего села, своего уровня, а уровень-то какой? Один-два класса, а то и самоучка.

Сразу по приезду Онищенко провели молитвенное собрание. Помещение было переполнено, у открытых окон стояли люди и слушали. После собрания никто не хотел уходить. До полуночи Иван рассказывал, отвечал на вопросы об устройстве общин, о взаимоотношениях в общинах, о семейных отношениях, о хождении человека перед Богом.

Расставаться нелегко. Но на просьбу остаться еще Онишенко сказал, что рано утром он должен идти. Так надо. И в этом, он верит, воля Пославшего. Идти пешком, как он думал, ему не дали. Его взял к себе молодой евангелист. Волнуясь, он расспрашивал о важных вопросах хождения перед Богом. Так они и не ложились спать в эту ночь, а утром до рассвета выехали в направлении Криничеватки. Туда уже тоже было сообщено, что идет через село Иван Онищенко.

Уже было светло, когда приехали в Криничеватку, там уже были братья из соседних сел: из Лозоватки, Компанеевки и других, которые находились в стороне от столбовой дороги. И снова собрание, снова проповеди, пение, снова торжество духа. К концу собрания приехали тачанки с евангелистами из села Гармоновка. Опережая события, туда долетела весть о приближении Ивана Онищенко, и они приехали, чтобы пригласить его к себе на общение, чтобы

доставить его на встречу с братьями в Елизаветграде. Там в эти дни должен быть Герасим Балабан.

«Боже мой! - думал Иван, выслушивая приехавших из Гармоновки, - какая великая сила в евангельском учении Иисуса Христа!»

Вечер радости провели и в Гармоновке. И так же рано на той же тачанке Онищенко ехал в Елизаветград. Организм был молод, сил было много, но усталость взяла свое, и Иван в тачанке, мягко качавшейся, уснул, прислонясь к сидящему брату. «Никогда я так хорошо себя не чувствовал, - вспоминал потом этот человек, - я боялся дышать. Поправляя ему голову, я укрыл его своим сермягом, просил везущего ехать тише, держаться ровных мест дороги. Такая душа, такой человек ехал со мной!»

Думалось, что в Елизаветграде Онищенко с Балабаном только увидятся, а собрание проводить не будут: власти, полиция, духовенство. Но так не получилось. При встрече они со слезами обнялись и на коленях поблагодарили Бога за то, что вновь увиделись, Балабан рассказывал Ивану, что в Малой Виске идет подготовка к расширенному совещанию евангелистов, что он направляется туда и что он видит во встрече с начинателем евангелизма в этих местах Онищенко - перст Божий.

— Значит, Иван Федорович, такова воля Господня о тебе. По-человечески это опасно, неразумно. Но по-Божьи - кто определит? А сердце мое явно говорит мне: да будет воля Бога.

Балабан сначала колебался: совершать ли служение в Елизаветграде или ехать в Малую Виску. «Но видя толпы народа, Он сжалился над ними». Видя взоры окружающих, жаждущие Слова души местных и приехавших верующих, Балабан и Онищенко решили провести собрание. И снова до утра шла беседа, вопросы, ответы.

К утру в город к условленному месту съехались двенадцать повозок и тачанок, на которых братья должны были ехать в Малую Виску. Было еще темно, когда, помолившись, начали отправляться к своему месту назначения. Ехали не вместе,

а по две подводы с небольшим расстоянием одна от другой. Ехали на совещание, которое вылилось в съезд.