Обычные дни, необыкновенные моменты

Ритм жизни задавала Церковь — как для отдельных людей и их семей, так и для квартала или всего города. Политическая жизнь, вступление короля в город или коронация тесно связывали религию с прославлением власти государя.

Рождения и крестины, свадьбы и похороны собирали семью и друзей по радостному или прискорбному случаю, но всё это были события, зависевшие от Церкви, которая превратила их в таинства, а конкретнее — от духовенства, обязательного посредника между людьми и небесами. Правда, по завершении церковного обряда день заканчивался празднествами или светскими приемами. Церковь против этого не возражала и на этом этапе торжеств предоставляла мирянам почти полную свободу. Она призывала к скромности, но не могла не понимать общественного значения таких моментов, когда семья демонстрировала свой престиж и ранг. В ордонансах против роскоши, изданных в XIII и XV веках, напоминается, что расходы, связанные с празднованием подобных событий, должны согласовываться с иерархией общественных статусов, называемых в тексте «сословиями», но само существование таких ордонансов говорит о том, что на практике этим кодексом пренебрегали, если семья была достаточно богата, чтобы метить выше.

В этом плане Париж не выдумал ничего нового, но в столице можно было чаще наблюдать роскошные празднества королей и принцев, что поощряло стоящих ниже рангом пытаться им подражать. Отношения между семьями и общественными кругами гораздо разнообразнее и сложнее в большом городе, где живут рядом столько людей разного происхождения. События, которыми отмечена история семьи, как только она смогла как следует устроиться и заявить о себе, производят впечатление на соседей, а порой и на весь квартал. Для рядового парижанина на улице всегда найдется зрелище: склонность столичных жителей к «ротозейству» отмечали уже с XIII века, задолго до того, как над ней стал потешаться Рабле.

Паломничества или посещения проповедей являют собой другие незаурядные моменты семейной и частной жизни. Принимая во внимание господство религии, о проповедях рассказывают, если они имели необычайный успех, как, например, проповедь брата Ришара на кладбище Невинно убиенных. (Его успех был недолгим, поскольку в нищенствующем брате заподозрили арманьяка, то есть вражеского шпиона в англо-бургиньонском городе.) Это момент душевного потрясения, побуждающего толпу плачущих прихожан к зрелищному раскаянию, к обещаниям «изменить свою жизнь», — обязательствам, которые при возвращении к обычной жизни и привычным соблазнам улетучиваются вместе с волнением от проповеди. Но появление нового нищенствующего брата, умеющего тронуть душу и сердце, позволяет вновь пережить эти острые моменты, и толпа снова собирается, чтобы послушать проповедь, столь сильно отличающуюся от обычных воскресных поучений.

Необходимость помолиться о божественном заступничестве, об исцелении, о рождении ребенка или другие личные причины часто вынуждали совершать паломничества. Разумеется, ради дальних странствий требовалось уладить свои дела, составить завещание, но это был случай, выходящий за рамки обыденности. Большинство парижан и парижанок направлялись к святилищам поближе, чем Рим, Иерусалим или Сантьяго-де-Компостела. К мощам и усыпальницам в парижском регионе обращались в зависимости от типа просьбы. Святыни в ближних областях — на севере Франции, в Нормандии или Шампани — тоже посещали, поскольку такое путешествие можно было совершить за довольно непродолжительное время, чтобы отсутствие в Париже не требовало чересчур больших предварительных хлопот. В некоторых трудовых договорах, относящихся к концу Средневековья, допускается, что слуга будет какое-то время отсутствовать по такой уважительной причине. В XIII веке ремесленные уставы относили дальние паломничества к причинам, позволяющим мастеру расторгнуть договор об обучении. Схему ближних паломничеств можно составить на основе археологических находок — знаков паломничества, своего рода медалей из недрагоценных металлов, которые приносили с собой и прикрепляли к одежде или шапке. Раскопки, проведенные в XIX веке на берегу Сены, позволили обнаружить большое количество таких предметов, они и послужили объектом первого исследования, посвященного благочестию и церковным обрядам рядовых парижан. Такое исследование было бы полезно продолжить в свете недавних изысканий в области истории религии, отринув предвзятость историков XIX века, видевших в этом форму наивных верований, смешанных с предрассудками и народным невежеством.

В Париже процессии и ежегодные праздники задавали ритм личной и общественной жизни. Рождество, Пасха, а под конец рассматриваемого нами периода — праздник Тела Господня являлись важными событиями года. К этому добавлялись праздники местного значения: чествования покровителей прихода, цеховые, общинные. В целом довольно насыщенная программа, регулярно предоставляющая увеселения и отдых, уравновешивая, таким образом, будничное время, поглощенное трудом.

Не так давно историки задумались о роли нехристианских празднеств, все еще имевших место, например карнавала и Иванова дня. В Париже эти большие праздники были очень популярны, как и в других городах, но была ли связана живучесть таких массовых увеселений с религиозным протестом или с дохристианскими верованиями? Задаться этим вопросом побуждают два вида указаний.

Во-первых, это нормативные акты конца интересующего нас периода, которые пытаются смягчить упреки и насмешки в адрес сильных мира сего и их власти, звучащие в такие моменты. Конечно, власти допускали изменение социальных ролей на непродолжительное время, когда босяк становится королем, а осел — епископом. Нападки на власть и игрища дают черни разрядку, непродолжительность и временный характер которой укрепляют социальную иерархию в остальное время. Нормативные, религиозные или литературные документы конца Средневековья, например «Парижская домохозяйка» или «Дневник парижского мещанина», свидетельствуют о том, что образованные люди, честные нотабли или ученые клерки иронизировали по поводу невежества и доверчивости народа, известно, что уже давно существовало не слишком распространенное течение снисходительной насмешки над этими ритуалами и коллективными обрядами. Были ли заметнее в Париже такие проявления бунтарства — как их называли гражданские власти — и суеверия — или «ереси», как считало ученое духовенство? Возможно, такого рода опасность вызывала большую тревогу в столице — образце для всего королевства? Хотелось бы тщательнее изучить эти вопросы, но пока на них напрашивается утвердительный ответ.

Завершая обзор повседневной жизни вопросами, на которые еще только предстоит дать уверенные ответы, мы показываем читателю, что еще не всё сказано об истории города, о котором уже написано столько книг. Париж — это целый мир, который пока не исследован до конца.

Заключение

«…Мне показалось, что многие из тех, кто родился в Париже от старинного рода, наделены такой умеренностью и такой кротостью, что по похвальной привычке имеют мало наклонности гневаться… Большинство из них приятны своей очаровательной любезностью, учтивостью и кротостью духа… Что сказать о женщинах? Хочется верить, что супруги и матери семейств, несмотря на роскошь и чрезвычайное разнообразие своих одежд и вопреки несказанной красоте лица, почитают законы брака…» «Трактат о похвалах Парижу» Жана де Жандена, написанный по-латыни, относится к первой четверти XIV века. Другие отзывы, выдержанные в том же духе, переполняют исторические очерки и описания столицы и ее обитателей. Франсуа Вийон в «Балладе о парижанках» заявил: «Язык Парижа всех острей». Утверждение о превосходствах парижан и парижанок основано на целой литературной традиции; нет сомнений, что сей лестный образ отразился на повседневном поведении столичных жителей, и некоторых авторов XVI века, например Рабле, это раздражало. Он выворачивает наизнанку комплимент, приписывающий качества парижан умеренному климату и мягкому воздуху. «Парижский люд настолько глуп, празден и ни к чему не годен по природе», — пишет он в своем «Гаргантюа», высмеивая весь город, его монументальные сооружения, его педантичных и невежественных ученых докторов и всех парижан, напыщенных из-за своего мнимого превосходства. Этой темой проникнуто множество литературных произведений о столице. Интересно, что они начали появляться уже в середине Средневековья. Противоречивые аспекты — завышенная оценка качеств парижанина или резкая критика его притязаний — по-своему показывают, насколько трудно сделать выводы об истории Парижа к концу XV века.

Точно так же нелегко определить соотношение между косностью и новшествами в повседневной жизни парижан. На заре Новых времен все кажется новым, однако многое на самом деле было восстановлено на старый манер. Отстроенная, обновленная столица вновь начала процветать и разрастаться. По меньшей мере три поколения выросли в обстановке оптимизма, а город переживал период расцвета, и так продолжалось вплоть до Религиозных войн. День ото дня жизнь большинства парижан, став спокойнее, возвращалась в привычное русло.

Дома, улицы, площади внушали уверенность, поскольку мало изменились. В плотном и запутанном переплетении старых построек реконструкция чаще всего происходила в пределах прежних частных домов и сводилась лишь к незначительным изменениям: здесь — лестница пошире, там — дополнительный камин или вымощенный новыми плитами пол, порой несколько небольших построек объединяли в один дом улучшенной конструкции, или восстанавливали сад, который город, перенаселенный в XIV веке, занял под свои нужды. Это нельзя назвать ни косностью, ни восстановлением первоначального облика города, но за исключением коллективных учреждений, которые строили очень богатые люди или власти, так как они могли выкупить достаточно большие земельные участки для возведения на них современных зданий, в обычной городской застройке не произошло радикальных изменений. Новейшее расцветало вне городских стен, в пригородах. Теперь это новое выглядит совершенно средневековым. Например, дворец архиепископов Санса, перестроенный Тристаном де Салазаром, на котором было высечено следующее заявление: «Тристан, используя новейшее искусство, восстановил это величественное здание, ветхость которого привела его к разрушению». При этом материальная культура еще не вызывает столь противоречивых оценок, характеризующих собой переход от Средневековья к Возрождению.

Но нужно ли подводить черту? Разумнее завершить рассказ несколькими штрихами, возможно, свойственными истории жителей столицы, особенностями, уже существовавшими в XIII веке и в первой половине XIV века, которые сохранились, претерпев кое-какие изменения, и расцветили собой историю Парижа. Парижане и парижанки всегда обладали свободой характера, поведения и суждения, вносившей свою изюминку в повседневную жизнь. Смеяться и смешить, распевать песни и осыпать упреками — такая смелость порой каралась как наглость. В то время как эпоха загоняла каждого в жесткие рамки ограничений, в мегаполисе творились такие приключения, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Вот небольшая история в подтверждение тому.

Ее донес до нас Ватрике де Кувен, писатель начала XIV века. Это история трех парижских дам. В 1321 году, на праздник Богоявления, утром, до обедни, жена Адама де Гонесса Марг и ее племянница Маруаза объявили, что идут в город купить требухи. На самом деле они хотели заглянуть в недавно открывшуюся таверну; там они встретили Тифанию Цирюльницу, которая предложила им пойти еще в одно известное ей место, где подают «очень хорошее вино с реки» (то есть привезенное в Париж водным путем) и где им откроют кредит до десяти су с человека. Речь шла о таверне Майе (такая таверна действительно была на улице Нуайе, поскольку в податной книге 1292 года упоминается ее владелец Эрнуль де Майе). Три дамы не остались незамеченными, и некто Друэн Байе вызвался за свой счет дать им продегустировать вина. В рассказе отмечается, что они уже потратили пятнадцать су, но вино пробудило в них голод, и они спросили себе жирного гуся; Друэн присовокупил к этому заказу пирожные. Наевшись, они снова захотели пить, и одна из дам заявила: «Клянусь святым Георгием, от этих вин у меня горечь во рту, я хочу гренаш» (сладкое вино из крупного черного винограда, произрастающего на юге Франции). Им подали три полштофа (полштофа — 0,466 литра) вместе с вафлями, сыром, очищенным миндалем, грушами, пряностями и орехами. Однако дамы еще не утолили свою жажду. Они решили, что трех полштофов мало — разве что распробуешь вино, и заказали три кварты (одна кварта равняется двум штофам). Они пели, болтали и сравнивали вина из Арбуа и Сент-Эмильона с теми, что они пили, смакуя, ибо надлежит не проглатывать хорошее вино залпом, а продлевать «его силу и сладость во рту». Они дегустировали напитки как опытные знатоки. Около полуночи им потребовалось выйти на воздух, но, будучи пьяны, они вышли простоволосыми, что было неприлично, однако они выглядели еще более непристойно, поскольку Друэн снял с них платья и юбки, оставив в залог у владельца таверны. Им не было до этого никакого дела, они пели и рассказывали друг другу анекдоты, пока не упали в уличную грязь. Тогда Друэн украл остальную их одежду: забрал нижние юбки, сорочки, башмаки, пояса, кошельки и бросил голыми в грязи и отбросах, как свиней. На заре их так и нашли, сочли мертвыми, убитыми, поскольку вино, которое они извергли изо рта «и всех прочих отверстий», смешавшись с грязью, покрывало их словно кровь. Их узнал один сосед и известил мужей, которые не тревожились, думая, что жены совершают паломничество. Разумеется, увидев такое зрелище, они стали сокрушаться и велели отнести тела на кладбище Невинно убиенных. Там дамы к полуночи проспались, очнулись, выбрались из-под кладбищенской земли и вышли голые, покрытые грязью, смердящие, «точно бродяги и нищие, спящие на улице». Но они не потеряли присутствия духа и кричали: «Друэн, Друэн, куда ты делся? Принеси три селедки и кувшин вина…» Они также просили закрыть «большое окно», поскольку им очень холодно, впрочем, от холода они снова лишились чувств. Поутру могильщик, закопавший их накануне, увидел их поверх земли и пришел в ужас, решив, что пал жертвой дьявольского колдовства. Сбежались зеваки, принялись судачить об этом происшествии, но тут Тифания пришла в себя и тотчас потребовала вина, а за ней и две другие дамы. Столпившиеся прохожие тотчас разбежались, приняв их за демонов. Протрезвев и раскаявшись, они разошлись по домам. На этом рассказ кончается, не сообщая о том, как встретили жен мужья.

Конечно, это художественное преувеличение, но своим успехом рассказ был обязан тому, что не лишен правдоподобия в глазах читателя или слушателя XIV века. У трех добрых горожанок, которые умеют пить, и хорошо пить, наверняка были реальные прототипы, вполне вероятна и их прогулка по модным тавернам. То, что они едят после своих возлияний, — та самая еда, какую заказывали клиенты в заведениях такого рода, просто они едят много, соответственно большому количеству выпитого вина. Привыкшие к тому, что им служат, они без раздумий принимают корыстные услуги Друэна, который, должно быть, сговорился с трактирщиком и знает, что долги трех гуляк будут уплачены, причем без возражений. Три дамы устроили себе пьяную ночь, рассказчик усмотрел в этом пикантную ситуацию, а публика от души развлеклась. Актеры поневоле, лукавый автор, способная оценить юмор публика — всё это соединилось в Париже. В этом — вся привлекательность парижской жизни, веселой и полной неожиданностей, и данной особенностью проникнута ее история со времен Средневековья.

Люди средневековой эпохи уже тогда сумели нам об этом рассказать, и лучше всего закончить книгу, предоставив слово Эсташу Дешану — поэту, который в конце XIV века выразил в стихах свое сожаление от расставания со столицей:

Прощай, любовь, и вы, мои милашки,

Прощайте, бани, рынок, Большой мост,

Прощай, камзол, штаны, сорочки, пряжки,

Прощайте, зайцы, рыба, если пост.

Прощайте, седла, сбруя наборная,

Прощайте, танцы, ловкие прыжки,

Прощай, перина, пух и плоть живая,

Прощай, Париж, прощайте, пирожки.

Прощайте, шляпы, что пестрят цветами,

Прощай, вино, и брага, и друзья,

Прощайте, рыбаки с сетями и садками.

Прощайте, церкви, в дальние края

Я понесу святых благословенье.

Прощайте, жаркие, заветные деньки!

Я в Лангедок плетусь по принужденью.

Прощай, Париж, прощайте, пирожки…

Примечания

1 Это имя могущественного рода из окружения Капетингов впоследствии превратилось в «Галанд» и в таком виде сохранилось в названии современной улицы. (Здесь и далее примечания автора .)

2 Пошлина на землю выплачивалась феодалу-землевладельцу: она была установлена раз и навсегда и не обеспечивала крупных финансовых поступлений. Однако она была неотъемлемым правом сеньора, и каждый домовладелец должен был выплачивать ее ежегодно, признавая тем самым вторичность своих земельных прав и главенство над ними прав сеньора. Вот почему феодалы относились очень внимательно к взиманию этой пошлины, подтверждающей их права.

3 Правилами запрещалось пускать рысью лошадей, везущих мусорные повозки, поскольку от такого аллюра тележки сильно раскачиваются, и часть их содержимого высыпается на улицу.

4 Часословы предназначались для мирян и содержали молитвы на каждый день года, а потому и начинались с календаря. Обладать часословом, показывать его в церкви было признаком большой набожности и высокого общественного положения, поэтому произведения такого рода изготовлялись в большом количестве.

5 Книга подразделяется на две главные части. Первая воспроизводит более раннее описание Рауля де Преля, относящееся к 1371 году. Вторая часть — более личная, поскольку основана на собственных впечатлениях Гильберта де Меца, иностранца и почитателя прекрасного города Парижа. Здесь мы не будем обсуждать ошибки или пробелы, выявленные дотошными комментаторами в 1867 году.

6 Миряне и церковники, облеченные властью, старались уклониться от этой обязанности. В 1391 году начался судебный процесс над монахами из Сен-Мартен-де-Шан, которые утверждали, что в силу своих привилегий должны быть избавлены от обязанности мостить дороги. Процесс завершился только в 1399 году. К. Вейденфельд сообщает о том, что жители немощеных улиц выкапывали в них ямы и зарывали туда отбросы — эгоистическая позиция, побуждавшая также не выполнять приказ относительно дорог. Дурной пример вельмож поощрял такое неповиновение. Королю в своих посланиях приходилось напоминать горожанам об их обязанностях.

7 В реестре Сен-Жермена указано, что следствием, проводившимся в 1273 году, подтверждено, что позорный столб в конце улицы Ирондель в самом деле находится на землях этого владения и действует, поскольку в том самом году там сожгли старую сводню.

8 В город перенесли сельский обычай вершить правосудие прилюдно на видном месте, под большим деревом — вязом или дубом. Устойчивое выражение «ждать под вязом», то есть тщетно кого-то дожидаться, — намек на поселковых судей и магистратов, не самых лучших специалистов, которые долго дожидались своих клиентов под вязом на главной площади; оно показывает, что такая судебная практика сохранялась и после Средневековья.

9 В этом плане показателен пример Парижского университета. Иногородние студенты проживали в столице более или менее долго, в зависимости от продолжительности их учебы, но, получив ученую степень, покидали Париж. Те, что победнее, задерживались дольше — вероятно, преподавали, чтобы расплатиться за стипендию, позволившую им получить образование.

10 В документах второй половины XV века говорится о землепашцах, проживающих в Париже, Полагаю, что речь идет о сельских жителях, сохранивших связи со своей деревней, но решивших купить или взять в аренду городской дом, зачастую ветхий, а потому недорогой.

11 Отметим, что речь идет о плотнике, а не о каменщике. Даже престижные гражданские здания были деревянными, камень использовался лишь для фундамента и частично для облицовки стен. Так что плотник был важнее каменщика.

12 В Парижской хронике 1316–1338 годов безымянный автор, вероятно, тоже буржуа, рассказывает о турнирах, когда всадники сражались по заданному «сценарию», например: «Троянская война», а также о состязаниях между богатыми буржуа Парижа и северофранцузских городов.

13 Бургундская монета, чеканившаяся в Дордрехте и стоившая 14–16 су.

14 Приют был учрежден в 1260 году Людовиком Святым для парижских слепцов. Король велел выстроить под стенами Лувра больницу на триста коек, отсюда и его название. (Прим. пер .).

15 Бальи на севере Французского королевства и сенешаль в южной его части были королевскими должностями. Бальи представлял короля в большом территориальном округе, вершил там правосудие, занимался вопросами администрации и выполнял также функции военачальника.

16 Восстание 1413 года названо по имени одного из его вождей, Симона Кабоша — «живодера», то есть члена банды бродячих солдат, грабивших население. В восстании принимали активное участие мясники и другие ремесленные цехи, но также нотабли, монахи, преподаватели университета, которые видели в герцоге Бургундском государя, способного провести полезные реформы для восстановления мира. В 1413 году восстание удалось подавить, но в 1418 году оно одержало верх, и тогда застарелая политическая ненависть привела к резне.

17 Пребенда — доход духовенства с земель, домов, церковных сборов, треб и пр. (Прим. пер .).

18 Вопрос о совмещении бенефициев отравлял жизнь Церкви в конце Средневековья и, несмотря на ожидаемые реформы после Вселенского собора в Констанце, так и не был решен. Вся его сложность проявилась в Париже. Папство очень рано стало допускать, чтобы совершеннолетних клириков, явившихся в Париж для прохождения обучения, заменяли викарии, которые исполняли конкретные задачи, связанные с бенефицием. Церковники, служившие государю, тоже применяли такую практику. А раз обладатель бенефиция мог найти себе замену, возникал соблазн получить несколько бенефициев, чтобы увеличить доходы и жить соответственно своему рангу.

19 «Дневник парижского мещанина» — произведение вовсе не мещанина, как указано в заглавии, данном ему в XIX веке, а парижского каноника. Упомянутая проповедь состоялась в 1429 году. Автор дневника неоднократно говорит о прекрасных проповедях францисканца и их политической направленности, ибо брат Ришар подозревался в сочувствии к арманьякам и довольно скоро был вынужден покинуть пробургиньонский Париж.

20 Бегинки — благотворительное женское общество, возникшее в Нидерландах в XII веке и распространившееся во Франции с XIII века.

21 В то время жилища еще зачастую отапливались посредством рудиментарного очага, дым от которого уходил через дверь или отверстие в крыше. В городе, в том числе и в Париже, воздух в домах простых людей подогревался попросту жаровней или грелкой.

22 Его здравомыслие можно сопоставить с трезвыми суждениями парижского каноника, автора «Дневника парижского мещанина», который потешается над простонародьем и его верой в предсказания цыган. Епископ Парижский не был столь снисходителен: он произнес большую публичную проповедь, отлучил от церкви тех, кто обращался к хиромантам, и приказал отправить цыган в Понтуаз, в покаянное паломничество.

23 Хлеб разрезали на деревянных или бронзовых дощечках. Широкие ломти зачерствевшего хлеба служили тарелками. Такой хлеб пропитывался всякими соусами и подливами. Затем его собирали и раздавали в виде милостыни.

24 Это подтверждается, например, документами, устанавливающими пошлину на товар, ввозимый в Париж. Сельскохозяйственная продукция для домашнего использования от пошлины освобождена. Другое подтверждение, веком позже, приводится в «Парижской домохозяйке»: хорошая хозяйка дома должна заниматься вопросами аренды земель, отмечать, какие продукты доставлены, а какие нет, и организовывать прямое снабжение с помощью управляющего.

25 От англ. squat — селиться самостоятельно на чужой земле.

26 Сохранились правила использования источников. Там было запрещено стирать белье, поить животных, а водоносы не должны были единолично занимать доступ к источнику в ущерб простым горожанам.

27 Речь о варке гороха. Автор отмечает, что обычно горох не варят в воде из колодца, и объясняет, что в Париже для этого используют речную воду или воду из источника. В других местах он ничего не говорит о качестве воды, которую следует использовать для мытья овощей или мяса и рыбы, однако вода входит во многие приводимые им рецепты. Сведения по поводу воды для варки гороха ничего не сообщают нам о причинах, по которым выбор воды меняется в зависимости от места. Возможно, это знания, полученные опытным путем.

Иллюстрации