От достатка к выживанию: бедняки и обнищавшие

Повседневная жизнь бедных парижан ненадежна и сводится к преодолению изо дня в день всевозможных трудностей, чтобы раздобыть пропитание или кров. Найти хоть какую-то работу, которая принесет кусок хлеба, возможно в большом городе, когда он процветает. Зачастую неквалифицированные рабочие или разорившиеся ремесленники собирались с самого утра на Гревской площади, пытаясь найти временную работу: землекопа на стройке, помощника для перевозки грузов — на день или на неделю. В документах говорится о поденщиках, занимавшихся торговлей вразнос, предлагавших свои услуги или перепродававших в розницу продукты или предметы повседневного спроса. При случае они могли наняться за несколько черных монеток в помощники к мещанину или служанке из зажиточного дома.

Огромная масса слуг, которые могли рассчитывать лишь на свою пару рук при наличии постоянного места работы, пополняла армию обездоленных. Лакеи и служанки не имели уверенности в завтрашнем дне, если придутся не ко двору, поссорятся с хозяином или управляющим. Подыскать себе новое место нелегко, конкуренция здесь жесткая, ведь экономическое положение осложняется, а Париж привлекает к себе толпы бедных и неимущих в поисках работы.

Эти люди могут стать нищими и жить только подаянием. Выжить, побираясь под окнами, было целым искусством. В каждом квартале были свои бедняки, часто селившиеся у дверей церкви, а порой являвшиеся на раздачу хлеба в монастыри. Мир профессиональных нищих был достаточно хорошо организован, и каждый в нем знал, когда будут похороны, где нуждающимся раздают хлеб или мелкие монетки, но и раздатчики научились различать тех, кто несколько раз являлся за милостыней, оставленной покойным. Свадьбы и крестины тоже могли сопровождаться раздачей еды и денег. Религиозные общины в определенные дни, чаще всего на праздник святого покровителя, раздавали еду и деньги узникам, больным, нуждающимся. Некоторые имели официальное право просить милостыню: например, слепцы из приюта «Пятнадцать Двадцаток»14 или нищенствующие монашеские ордены, в частности францисканцы, которые сами избрали себе такую долю; для них нищенство было не печальной необходимостью, а формой благочестия; часть собранной милостыни они раздавали другим.

Нищенство вкупе с благотворительностью тоже можно рассматривать как один из регулярных потоков обращения денег и имущества. Между материальными и духовными благами совершается обмен: дающие деньги из милосердия получают взамен деятельные молитвы бедняков, которые страдают в этом мире и копят духовные богатства для того света. Нет сомнений, что такой обмен может приобрести нарочитую форму. Семья, выказывающая в нескольких церквях посмертное милосердие одного из своих членов, извлекает из этого свои преимущества: возрастает их престиж в земном мире, что порой компенсирует дурное настроение от чрезмерной щедрости покойного. Прекрасный тому пример содержится в завещании Дени де Моруа, генерального королевского прокурора в парламенте, составленном в 1411 году. Дени тщательным образом организовал раздачу разных сумм в день своих похорон. В частности, он выделил деньги на милостыню неимущим (16 ливров, из расчета 1 денье на человека), чтобы раздавать ее в местах, отведенных для нищих, в течение недели. Благодаря этому Брониславу Геремеку удалось составить карту мест раздачи милостыни в Париже.

Все завещания составляли по одному образцу с тех пор, как начиная с XII века Церковь вменила в обязанность написание завещания, а умереть, не выразив последней воли, стало считаться грехом. Завещатель мог располагать имуществом, не подлежавшим передаче по закону его детям, и воспользоваться этой свободой, чтобы искупить свои прегрешения, завещав деньги в пользу бедных или монахов, которые займутся раздачей имущества.

Однако к концу Средневековья нищенство и выставленная напоказ бедность стали подозрительными, и парижские мещане, не в силах бороться с количеством нуждающихся, потребовали принять меры. По словам муниципальных властей и правителей, в Париже было слишком много мужчин и женщин, которые скатились от случайной работы по найму к нищенству и от праздности к преступности. Эта проблема возникла, судя по всему, гораздо раньше эпидемии чумы 1348 года, и в определенном смысле учреждение в Париже, как и в других крупных городах Запада, нищенствующих орденов, которому способствовали пожертвования их монастырям, в частности в виде земельных угодий, стало отражением возмущения, вызванного нарочитой роскошью и богатством, соседствующим с крайней бедностью. Но похоже, что найденные решения — странноприимные дома и религиозное нищенство, включившее бедняков в деятельность по спасению души, — оказались достаточны для того, чтобы контраст не вышел за приемлемые рамки.

Великая чума изменила положение. Во-первых, потому, что она была следствием или сопутствующим явлением настоящей экономической депрессии, не говоря уже о последствиях первого крупного поражения в Столетней войне, перетряхнувшего парижское общество. В результате этого демографического кровопускания произошло разрежение имеющейся рабочей силы. Великий ордонанс Иоанна Доброго от 1350 года, имевший последствия для всего королевства, был издан в первую очередь для столицы. Он приказывал снизить заработную плату до того уровня, какой был до эпидемии, то есть наказать хозяев и рабочих, которые сговорились бы повысить плату за труд. Такие меры (одни из первых, о которых осталось письменное свидетельство) оправданы, как утверждается в ордонансе, тем фактом, что работники обоего пола отказываются трудиться, если им не повышают жалованье, предпочитая сидеть без работы, посещают таверны, где играют и пьют. Власть, позволяющая нижестоящим и малым таким образом помыкать собой, извращена, такое неподчинение — источник греха, за который королевская власть намерена воздать по заслугам.

Конец Средневековья в большом городе был эпохой, когда социальный страх, презрение к бедным и неприятие приезжих ощущались все сильнее. Страх перед бродягами, у которых «ни кола ни двора», перед людьми «без определенного места жительства» в XV веке чрезвычайно вырос. Их заранее считали виновными, потому что подозревали в готовности на любое злодеяние, ведь им нечего терять. Однако таких очень много. Городской кризис в Париже и великие несчастья, обрушившиеся на королевство, направили их на стезю нищих, бродяг и воров, чтобы выжить, — тем более опасную, что во время войн свирепствовало узаконенное насилие. Запершись в своих стенах, Париж пережил в 1420–1430-х годах гражданскую войну и иноземное нашествие, которое разрушило его округу, перекрыло торговые потоки и нарушило снабжение. Но когда вернулся мир, а городское хозяйство восстановилось, страх остался. Именно им проникнуто требование усилить контроль над нравственностью, проводить проверки групп, считающихся опасными (бедняков, студентов и даже женщин), принимать систематические меры по надзору, выдворению и изоляции.

Нельзя недооценить иерархию, основанную на богатстве и, прежде всего, деньгах, — новый порядок, частично обличаемый христианской моралью, но в то же время ставший основой современного общественного устройства, глубоко связанной с городом и его деятельностью. Отношение к деньгам — будь то в производстве богатств, их распределении, в исправлении неравенства, порожденного новым порядком, — определяет в Париже возможности современности — экономической, идеологической, политической и социальной.

Глава пятая

Мир власти

Париж, политический и административный центр королевства, был местом постоянного проживания всякого рода чиновников, юристов, магистратов, администраторов, судей. Дворы государей привлекали живших в Париже «слуг» королевского двора (то есть ближний круг лиц, исполняющих более или менее почетную должность), прислугу в домах, принадлежащих королевской семье и принцам. Городское правительство, со своей стороны, давало работу и средства к существованию собственным служащим. К этим должностям и службам, относящимся к функциям столицы королевства, добавлялись должности, в большей степени зависевшие от частного сектора, — агенты и слуги крупных парижских феодальных владений, которые также нанимали клерков, прокуроров и чиновников. Благодаря всему этому парижское население включало довольно большой сегмент, состоящий из людей, которые жили за счет политической деятельности в широком смысле слова, исполняя судебные, административные и управленческие функции. Это накладывало отпечаток на образ жизни, а наряду с возможностями занятости, предоставляемыми торговлей и ремесленным производством, открывалась карьера на службе королю, знатным вельможам или Церкви.

Эта особенность, общая для многих городов, в Париже усиливалась благодаря реальному присутствию государя и двора до 1418 года. Затем дофин Карл покинул Париж во время восстания бургиньонов, и начался период отсутствия короля, продлившийся вплоть до воцарения Франциска I. Сейчас уже трудно оценить, чем была для всех парижан возможность видеть короля и членов его семьи. Несомненно, это обстоятельство порождало чувство превосходства столичных жителей в их собственных глазах и в представлении провинциалов.

Париж — резиденция короля

Постоянное присутствие государя в Париже, там, где находится его официальная резиденция, влечет за собой и присутствие тех, кто ему служит. Об этом ясно сказано во вступлении к грамотам, передающим принцу крови в дар или в обмен на что-либо роскошные резиденции. Братья, сыновья, дядья и другие родичи короля должны располагать жильем в столице, соответствующим их высокому рангу, то есть красивым особняком и двором, копирующим двор короля.

Бурбонский дворец рядом с Лувром, особняки герцогов Бургундских, «Орлеанский дом» входят в число самых роскошных аристократических резиденций. Сейчас от них ничего не осталось. Но об этих прекрасных парижских постройках можно составить представление по картинам и нескольким письменным свидетельствам. В текстах даже проглядывает структура одного из таких средневековых дворцов — Бурбонского.

Он поглотил три десятка обычных домов. Прежде чем получить полный набор новых построек, герцог использовал старые перестроенные здания и снял несколько соседних домов под служебные помещения для своего дворца. Две описи, сделанные в середине XV века, сообщают нам хоть и неполные, но ценные подробности о дворце, возведенном в конце XIV века. Это просторный ансамбль. Помимо служб — пекарни, фруктохранилища, оружейной, занимающих часть построек, во дворце были залы и большие комнаты, называемые «парадными спальнями», — там проходила публичная жизнь герцога де Бурбона. Часть этого красивого сооружения была отведена под личные покои: спальни и комнаты для самого герцога, членов его семьи, гостей и друзей. В резиденции были молельня и часовня, здание украшали изящные галереи, по которым можно было попасть из одних покоев в другие. Очертания здания выделялись на фоне неба благодаря крышам, украшенным скульптурами из позолоченного свинца. Это черта, которую подмечают художники, когда изображают замок Но в текстах не сказано о контрасте между голубым небом и шиферными кровлями, прекрасно схваченном братьями Лимбургами (в Средние века шифер еще редко использовали в Париже для кровель, разве что для роскошных построек).

По вечерам дворец запирали, а в течение дня привратники должны были следить за тем, кто входит во дворец и кто из него выходит. Заведование хозяйством возлагали на консьержа — важное лицо, отвечавшее за движимое имущество, когда дворец пустовал. При дворце имелась баня, и Карл VI разрешил герцогу отвести часть источников, снабжавших водой Лувр. Кстати, он уточнил, и это подтверждают другие свидетельства, что намерен «веселиться и пировать» в этом дворце; известно, что, когда король не принимал, просители отправлялись в Бурбонский дворец — десятки комнат, дворы и сады, где проживало несколько сот человек Такая резиденция была сравнима с королевской, где слугами руководил дворецкий. По записям расходов на содержание таких ансамблей можно составить представление о роскоши и комфорте Парижа в конце Средневековья.

Несомненно, поддерживать таким образом свое положение обходилось очень дорого, о чем сообщает хронист герцога Луи де Бурбона. Часть этих богатств, расходуемых без всякой меры (что было признаком благородной щедрости), перепадала парижанам — поставщикам и ремесленникам, которые в свою очередь и сами давали работу слугам и подмастерьям. «Мотовство» не было бесплодным. Сила примера аристократов и принцев увлекла за собой всю городскую элиту, занявшуюся, в частности, сооружением красивых и просторных жилищ, отражавших ранг и социальные амбиции их владельцев. Ближние советники короля, именитые нотабли соперничали в пышности и роскоши, а «добрый народ» яростно укорял их за это.

Помимо принцев и придворных вельмож, проживавших в городе постоянно или часто туда наезжавших, Париж должен был принимать случайных гостей, сильных мира сего, чужеземцев и провинциалов. Большой праздник, какое-нибудь политическое событие могли резко увеличить спрос на жилье. На это намекают литературные тексты, относящиеся к началу интересующей нас эпохи и даже к более раннему периоду. В них говорится о шатрах, раскинутых на незастроенных пространствах возле городского вала или на берегу реки, чтобы дать приют тем, у кого нет в столице ни родни, ни друзей, и которым не нашлось места в гостиницах. Пожить какое-то время у знакомых было удобным решением, которым не пренебрегали даже вельможи. Короли подавали пример, останавливаясь порой у какого-нибудь горожанина. Принимать знатную особу было особой честью, и это событие повышало престиж хозяина дома. В большие праздники, когда надо было кормить и устраивать множество гостей, полагалось ставить на стол дорогую посуду. Тогда даже в знатных домах могли занять ее у соседей или взять напрокат, о чем свидетельствуют счета. Париж был городом, способным удовлетворить спрос, вызванный внезапным наплывом гостей. Мастеровые предоставляли всевозможные услуги, какие только потребуются богатым и могущественным клиентам.

Слуги короля

Парламент, Счетная палата и прочие органы королевского правительства разместились в Париже в основном в бывшем королевском дворце на острове Сите, где после Карла V короли и двор уже не жили. В Париже постоянно находилась административная, политическая и судебная элита, компетентные и влиятельные советники, вращавшиеся в сфере притяжения короля и его двора.

Мир парламента нам известен благодаря исследованиям Франсуазы Отран. Она внимательно изучила историю семейств, их союзов, успехов и бедствий в тот бурный век. Двойственное развитие этой небольшой социальной группы можно проследить на примере двух родов парламентских деятелей: Бюси, которые довольно быстро растворились в дворянстве шпаги, и Марлей, не покинувших среду высших королевских магистратов.

Династия Бюси появилась в парламенте в первой половине XIV века. Глава семьи, Симон де Бюси, стал первым президентом парламента в 1345 году. Он происходил из скромного семейства, жившего в нынешнем департаменте Эн, но его отец уже был королевским писарем. Симон сделал прекрасную карьеру: начал в 1326 году с должности прокурора в парламенте, потом отличился в 1356–1358 годах, в момент особенно бурных событий в Париже, завершившихся поражением Этьена Марселя: стал влиятельным членом политической группы, оставшейся в истории под названием «легисты», то есть чиновники, служащие королю и государству. Ему пришлось завязать отношения и союзы в среде королевской администрации. Он оставил пост президента в 1350 году, но играл важную роль в последующее десятилетие, поскольку опирался на родственников — советников парламента, таких как его шурин Жан Топен, клерк-разночинец, или кузен Жана, дворянин Жан д'Арт, или, немного позднее, Рауль де Лори. Все это были союзы с семействами, происходившими с севера Иль-де-Франс. Дочь Симона Перренелла вышла замуж за Гильома Морье, который был бальи, сенешалем15, а потом заседал в парламенте; таким образом, Симон мог воспользоваться многочисленными связями своего зятя. Два его сына были при дворе. Но этот род ненадолго утвердился в парламентской среде, его больше привлекала дворянская среда, куда он и внедрился. Из трех сыновей Симона де Бюси два стали церковниками (это не мешало им заседать в парламенте в качестве советников, но из-за обета безбрачия лишало возможности иметь сыновей, которые могли бы прийти им на смену), а третий получил дворянство шпаги благодаря своим связям в области Бос.

Марли, напротив, остались в мире парламента и создали обширную династию, одну из тех, что основали в XVI веке дворянство мантии. Ее славным предком стал Анри де Марль. Тоже родом из Эн, семейство Марль обладало землями и поместьями, но своим состоянием и успехом было обязано заседанию в парламенте и службе королю. Анри де Марль был лиценциатом права (1373), адвокатом парламента (1378), бальи епископа Парижского (1381), он стал четвертым председателем парламента (1394), потом, в 1403 году, — первым президентом. Удивительный карьерный рост, если вспомнить, что Анри не прошел ранг советника, как того требовал парламентский обычай. Это был новый человек, который обратил на себя внимание короля преданностью и способностями, за что Карл VI отблагодарил его в 1403 году, пожаловав дворянство; король лично посвятил его в рыцари — великая честь! — и присовокупил к рыцарскому званию пенсию в 500 ливров. Анри де Марль был человеком герцога Беррийского — одного из могущественных родственников Карла VI, ему поручали дипломатические миссии в Англии, чем объясняется его назначение на должность президента парламента. В 1413 году, сразу после провала пробургиньонского восстания кабошьенов16, он, человек короля, стал канцлером Франции — высшим чиновником в королевстве. Вот почему, когда восстание 1418 года отдало Париж, короля и власть под контроль бургиньонов, Анри де Марль, а также его сын Жан оказались среди жертв этого кровавого бунта. Некоторые его родственники смогли бежать и примкнули к дофину. Таким образом, зятья и потомки Анри де Марля оказались в лагере верных подданных законного короля Карла VII и извлекли из этого пользу и почести. Тогда они могли войти в дворянство шпаги, но это их не привлекало: они остались верны парламентской среде.

Связи между этими семействами, которые всеми способами помогали друг другу, понемногу образовали особую структуру, сознававшую свою политическую роль, высокое положение в механизме монархии, свое социальное превосходство. Среди членов этих семейств были буржуа, но также церковники и дворяне. Верховный суд в середине XIV века имел полную автономию. Вплоть до серьезного политического кризиса, связанного со Столетней войной, советники парламента группировались в сети сложных союзов.

После 1418 года, когда королевство раскололось надвое и началась гражданская война, верховный суд постиг неизбежный раскол; однако крупные парламентские династии сами разделились и таким образом старались соблюсти свои интересы в обоих лагерях (кстати, так же поступало и дворянство). Реорганизация парижского парламента в 1436 году, после того как столица была отвоевана Карлом VII, прошла довольно легко. Произошло объединение советников, укрывшихся в Пуатье и верных законному королю, и советников, оставшихся в Париже и служивших королю Ланкастеру, поддерживая бургиньонов. Вот тогда-то и проявился в полной мере прогресс парламента как важного государственного органа. Двор это почувствовал и дал это понять; он взял под свой контроль набор членов парламента и навязал приоритет чести и интересов целого над защитой интересов составляющих его частей. От времени поддерживающих друг друга союзников, образующих клиентуры, которыми порой управляют извне, перешли к эпохе родственников, утвердившихся в верховном суде, где должности передавались сыновьям и зятьям. Престиж и власть парламента ставились выше частных интересов, в том числе и интересов влиятельных родов. Это изменение императивов, руководивших людьми и их карьерой, не стесняло династии: они просто подладили под него собственную стратегию социального роста.

Члены парламента представляли королевскую власть в столице, особенно после 1418 года, так как король и его двор обычно уже не жили в Париже. Желая подчеркнуть свое положение в городе, они выстроили себе красивые особняки, подходящие им по статусу. Их свадьбы, крещение их многочисленных детей, похороны были поводом выказать свое высокое общественное положение посредством шествий, приемов, богатых нарядов, а также раздачи милостыни и возведения красивых и очень дорогостоящих надгробий. Франсуаза Отран показывает, что в XIV веке разные церемонии, в том числе траурные, были поводом явить всем соседям силу и могущество семьи, собиравшейся по такому случаю. Сошлемся на одно свидетельство, которое сохранилось, потому что было приобщено к делу, рассматриваемому в суде. Ле Бег, семейство парламентариев, требовало наследство одного парижского мещанина, приводя в доказательство своего неоспоримого родства то, что они занимают первое место на семейных церемониях. Они говорили, что члены семьи Ле Бег всегда были «первыми ближними родственниками на свадьбах и крестинах» в семье покойного, что они первыми облачались в траур во время похорон. Во второй половине XV века важные события частной жизни, например похороны, использовались, чтобы продемонстрировать могущество самого парламента, поскольку в последний путь покойного коллегу провожали его собратья в полном судейском облачении.

Другие органы центральной королевской власти эволюционировали таким же образом, разница состояла лишь в том, что парламент желал оставить за собой в иерархии, проявлявшейся во время церемоний, принадлежащее ему первое место, а те пытались это право оспорить. Эта традиция родилась в 1364 году на похоронах Иоанна Доброго, когда парламент был обозначен как отдельный орган в составе траурной процессии. Его высшее положение определено в ритуале королевских въездов: в кортеж, встречающий государя, входят прежде всего финансисты, в частности Счетная палата, затем судьи из Шатле, потом представители городских властей и, наконец, последними — представители парламента, поскольку именно они будут приветствовать и сопровождать короля.

Любое исследование, предпринятое с целью классифицировать и разложить по полочкам эту сложную иерархию, никогда не будет исчерпывающим. Магистры университета могли вытребовать себе достойное место среди людей, служащих королю и являющихся выразителями его воли. В XIV веке они, бесспорно, отнесли бы себя к этой категории, поскольку играли роль советников, информаторов и аналитиков при государях. Жан Жерсон очень красочно описал эту функцию парижского университета, которую его роль в Церкви и на Констанцском соборе, положившем конец «великому расколу» и избравшем единого папу, могла только укрепить. Но затем, из-за слишком активного участия в политических баталиях, университету и его магистрам пришлось научиться повиноваться, прежде чем давать советы. Ученые доктора как единая группа обладали только символической политической властью и не играли большой роли в управлении королевством.

Дворянство

Как сословие дворянство шпаги не входило во властные структуры городов, однако было обязано находиться подле короля, а потому не могло не присутствовать в парижском обществе. Принцы крови, братья, кузены и родственники правящих государей зачастую проживали в столице, а вместе с ними — другие аристократы, входившие в их свиту, которая обязательно должна была быть многочисленной для поддержания их статуса. Аристократы были и среди высшего духовенства и, не будучи прикреплены к парижскому бенефицию, могли проживать в Париже при дворе. Именно политическая роль Парижа побуждала дворян жить там подолгу.

Функции, отводимые дворянству в трехсословной идеологии, тоже имели свое значение. Военная служба заставляла кавалеров, баронов, капитанов жандармов собираться в Париже. Войны конца Средневековья открыли перед ними широкое поле деятельности и наделили влиянием, на которое горько сетовали парижане. Здесь была форма прямой власти — власти шпаги, которую дворяне делили с другими военными, а королевская власть реорганизовала и поставила под строгий контроль в конце Средних веков. Добрые парижские буржуа, как и граждане других городов, сумели извлечь пользу из тягот войны. Снабженцы и маркитанты поставляли королевскому войску провизию и снаряжение.

Дворяне служили королю, исполняя должности губернаторов и администраторов и, конечно, как мы уже видели, в качестве членов парламента. Когда их земельные владения в провинции оказывались урезанными, государственная служба, приносящая жалованье и вознаграждение, становилась основным источником дохода и власти. Таким образом, найти дворян любого ранга среди парижского общества — дело обычное, но все же власть дворянства как сословия не сосредоточивалась в столице. Влияние дворян распространялось на все общество — как в Париже, так и во всем королевстве. Парижская особенность роли дворян связана с тем явным фактом, выражаемым самыми разными способами, что власть короля должна распространяться на всех, включая дворянство шпаги — как мелкопоместное, так и высокородное. Для большинства парижан высшая власть короля, Церкви или крупных феодалов ощущалась в основном через контакт с их посредниками или подчиненными.

Наши рекомендации