В виде особого издевательства священнослужители привлекались к «трудовой повинности» по очищению отхожих мест, улиц, базарных площадей и другим черным работам.

«Кронштадтские известия» сообщали о том, что православных священнослужителей исполком депутатов привлекает к совершенно неподходящей их положению милицейской службе.

Издевательства доходили до того, что в Новгородской губернии, например, у сестер Валдайского монастыря, под угрозой выселения, требовали заявления о вступлении в местную организацию компартии."

Там же советские «психологи» изобрели необычную форму давления на неугодных. В церкви Десятинного монастыря они устроили резиденцию ГУБЧК, а рядом (через тонкую перегородку) — помещение для арестованных. Можно представить, какую симфонию пыток слушали круглые сутки арестованные священнослужители Новгородского уезда.

Небольшой Одигитриевский мужской монастырь, приютившийся вблизи города Уфы, разгромили в буквальном смысле этого слова. Монастырский храм осквернили. Стены рубили, разламывали, окна выбили, иконы превратили в щепы и даже... измазали нечистотами. Святой Престол один святотатец взял к себе в дом и место Трапезы Господней превратил в обеденный стол.

Раскаяния среди разбойников не было, святотатства продолжались. Хотя «широка заповедь Господня зело» о любви, но «не без ума же носят меч духовный и преосвященнейшие владыки-епископы», — говорилось в одной заметке по этому поводу.

Надо было пресекать это зло, надо было произвести суд духовный и анафематствовать упорных и дерзких кощунников и святотатцев. «Мы должны прощать своих врагов, но не Божиих».

Уфимский епископ Андрей, узнав о происходивших в Уфе погромах, обратился к пастве с посланием, в котором, между прочим, писал:

„Я не могу и не имею права, как епископ, молчать, оставлять грабителей без церковного наказания. Всякий грабитель есть оскорбитель Святой Церкви, и Церковь на два года отлучает его от святого своего общения, по священным канонам. Поэтому и я, как епископ Церкви Уфимской, по данной мне от Господа Иисуса Христа власти вязать и решить грехи человеческие, настоящим посланием своим определяю и объявляю: все воры и грабители, носящие христианское имя и участвовавшие в погроме храмов г. Уфы, отлучаются от святого Причастия на два года...

Первые послереволюционные годы сопровождались взрывами необычайной классовой вражды, с крайней ненавистью ко всем, стоящим выше и лучше обеспеченным (хотя бы это было добыто исключительно собственным умом и трудом), со стремлением ко все большему захвату материальных благ.

Недостатки прежнего государственного строя (а в каком строе их не найдешь? — В. Р.) возбудили в части народа жажду лучшего. Но вместо чистой воды жаждущие бросились пить напиток, омрачающий разум и совесть.

Омраченный разум вызвал крайнее проявление зависти, злобы и алчности. Из этих человеческих страстей в России образовался как бы огромный костер, на котором безо всякой пользы для народа погибло множество людей совершенно неповинных.

Только в первые полгода после революции погибло имущества на миллиарды золотых рублей.

Погибли произведения искусства, которые вообще не поддаются оценке в денежных единицах.

В этот же костер было брошено духовенство и все церковное имущество.

Чтобы оградить народную душу, необходимо было напомнить, что представляет в действительности христианская религия, что она дана нам Христом, Который не имел где преклонить голову, заповедал любить ближнего, как самого себя, и положил душу Свою за спасение людей.

Но разъяснить все это у Церкви возможностей не было. В первые же месяцы после революции основная церковная печать прекратила свое существование и жесточайший террор принял всероссийский масштаб.

С ВЫСОТЫ ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА

„Начинается грандиозный опыт. Одному ч-ту известно, во что это выльется", — писал Горький вскоре после революции.

Но вылиться во что-то ЭТО должно было. И вылилось. Нескончаемым потоком во все концы России потекли ужасы, которым в богатом русском языке нет слов для «достойного» описания. „Беспримерное, еще небывалое в тысячелетней почти истории нашей Русской Церкви, время переживаем мы, — писала в то время пресса... — Можно ли было полтора года тому назад подумать, что скоро наступит открытое, все усиливающееся гонение на Церковь нашу...

Почти по всей России совершается осквернение храмов и поругание святынь, насильственное отнятие церковного имущества — особенно у обителей — во всех его видах, начиная от зданий и денег, продолжая угодьями..., и оканчивая последним скудным запасом хлеба и картошки, так что иноки и инокини обрекаются на голодную смерть. Отнимаются помещения церковно-учебных заведений и разных других учреждений духовного ведомства, наконец, зверски расстреливаются священнослужители, часто без всякого не только суда, хотя бы для видимости их виновности, но и без предъявления к ним какого бы то ни было обвинения, — только за то, что они — служители Церкви Православной, провозвестники Христовой истины".

„Гонение жесточайшее воздвигнуто и на Святую Церковь Христову, — писал Патриарх Тихон. — Благодатные Таинства, освящающие рождение на свет человека или благословляющие супружеский союз семьи христианской, открыто объявляются ненужными, излишними; святые храмы подвергаются или разрушению через расстрел из орудий смертоносных (святые соборы Кремля Московского), или ограблению и кощунственному оскорблению (часовня Спасителя в Петрограде); чтимые верующим народом обители святые (как Александро-Невская и Почаевская Лавры) захватываются безбожными властелинами тьмы века сего и объявляются каким-то якобы народным достоянием; школы, содержащиеся на средства Церкви Право- славной и подготовлявшие пастырей Церкви и учителей веры, признаются излишними и обращаются или в училища безверия, или даже прямо в рассадники безнравственности. Имущества монастырей и церквей православных отбираются под предлогом, что это — народное достояние, но без всякого права и даже без желания считаться с законной волей самого народа... Власть... проявляет всюду только самое разнузданное своеволие и сплошное насилие над всеми и, в частности, — над святой Церковью Православной".

Член Собора профессор Н. Кузнецов сказал совершенно определенно:

„О Православной Церкви в России приходится сказать до сих пор нечто невероятное. Церковь начинает быть гонимой. Это не мое только признание, но и заявление Всероссийского Церковного Собора и Патриарха в их посланиях православному народу.

Православные русские люди, сознаете ли вы весь ужас для России произносимых слов? Если бы миллионы наших предков теперь воскресли, они, вероятно, не могли бы оставаться среди нас и просили бы поскорее снова умереть. Вот до чего дошла Россия".

25 января 1918 года Собором было составлено моление о спасении Русской Православной Церкви и предложено на всякий случай наметить преемника Патриарху.

К Петроградскому митрополиту Вениамину явились в эти дни представители протестантского исповедания на территории России прокуратор Евангелическо-Лютеранской Генеральной Консистории Ю. Гептнер и светский член Консистории барон Рейнгольд Мирбах. В приветственном адресе на имя Патриарха Тихона были такие слова:

"Ваше Святейшество, Святейший Владыка. Последователи протестантского вероисповедания. . с душевным и все возрастающим прискорбием переживают постигшие за последнее время великую нашу страну несчастья: злополучную войну, потрясение основ государственного строя и, наконец, посягательства на свободу всей Христианской Церкви нашего отечества и прежде всего Церкви Православной.

В дни столь тяжких испытаний более, чем в другое время, сознавая единство всей Христовой Церкви и тщету всяких, идущих против нее попыток государственного строительства, нижеподписавшиеся последователи протестантского исповедания испытывают потребность выразить Российской Православной Церкви, в лице Вашего Святейшества, чувства глубокого возмущения творимым над нею насилием и, вместе с тем, твердое упование на скорое избавление от постигшего ее преследования, согласно словам евангелиста Иоанна:«Яко всяк, рожден от Бога побеждает мир: и сия есть победа, победившая мир — вера наша»".

Адрес был подписан президентом Евангелическо-Лютеранской Генеральной Консистории, светскими ее членами, многочисленными пасторами и представителями церковных советов лютеранских и французских реформатских приходов.

На заседании Собора 29 марта обсуждался обширный доклад «о гонении на Церковь» специальной соборной комиссии.

Страшный коммунистический опыт, совершавшийся на миллионах российских людей, породил стоны отчаяния, которые исходили со всех концов России: с берегов Оби и Енисея, с далеких островов Белого моря и горных хребтов Туркестана.

Что видел, что слышал вокруг себя рядовой российский человек? Оскудевает вера, гибнет древнее благочестие. Отечество потрясено смутой в самих своих основах. Потерявшие разум преступники совершают неслыханные злодейства, от которых безвинно гибнет множество людей. Люди простые отказываются от честного труда, дававшего им средства к существованию. Ополчаясь на чужое добро, они безумно губят плоды долголетних трудов и цветущие хозяйства обращают в пустыни и пожарища. Люди просвещенные не то с равнодушием, не то с робостью безмолвно созерцают распадение устоев нашей государственности.

„Испытания, ниспосланные Богом на страну нашу и святую Православную Церковь, — писали в письме, которое предполагали приложить к воззванию архиепископу Кентерберийскому члены Юго-Восточного Церковного Собора, — безмерны, равных им не знает история: у нас разрушены элементарные основы человеческого бытия. Храмы наши оскверняются, служители алтаря подвергаются гонениям, небывалым со времен римских императоров. Семейные очаги разрушены и отданы на поругание. Свобода попрана и русский народ стонет под гнетом самозванцев, насилием и предательством захвативших народную власть".

Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной «контрреволюции»."

„Точно множество бесов налетело на Россию и со свойственной им ловкостью в искушениях принялось напоять в большинстве темные русские умы тем духом, который еще до начала мировой войны распространился по Европе и привел ее к катастрофе".

„Грядущий Хам, — писали «Церковные ведомости», — ужасал ожидаемыми бедствиями русскую интеллигенцию, дождавшуюся, наконец, «пришедшего Хама», который на наших глазах попирает ее, повергая на землю в грязь свою и в ней затаптывая своими звериными ногами всех и все.

Растерзывание генералов и офицеров заживо, разграбление имущей интеллигенции и издевательства над нею самых бесчеловечных видов сделались уже известными читающей публике.

О страданиях православного пастырства печать замалчивает. А каковы они, можно судить по немногим примерам сего".

«Народное слово» писало в те дни о том, что погромная волна пошла зничительно дальше винных погребов, она нашла новые объекты, новые точки приложения, — и тут-то бросался в глаза некоторый параллелизм:

„Смольный (образное слово, означающее советскую власть, правительство которой размещалось в здании бывшего Смольного института благородных девиц — В. Р.) совершил налет на Александре—Невскую Лавру, — и ночным погромам подвергаются церковные дворы;

Смольный объявил золото сейфов конфискованным, — а «герои ночи» производят экспроприацию в ювелирных магазинах;

Смольный обыскивает частные квартиры «буржуев» в поисках прятанного продовольствия, желая таким способом накормить голодающий из-за гражданской войны Петроград, — громилы тоже обратили свое благосклонное внимание на частные квартиры «буржуев», считая себя более способными обнаружить эти запасы.

А между тем, когда приходится обуздывать учеников, учителя не знают жалости. Только при усмирении пьяных на Вознесенском было перебито 160 человек.

После долгого перерыва в «Новой жизни» возобновил свои размышления Горький. Примечательна его характеристика исторического момента и его отношение к своему народу. Горький считал себя и считался знатоком именно этой действительности — послушаем, что ОН говорит о ней, тем более, что этого не прочесть в полном собрании его сочинений и тем более, что Горький считается другом Ленина.

„Забитый до отупения жестокой действительностью, пьяненький, до отвращения терпеливый и, по-своему хитренький, московский народ всегда был и остается психологически совершенно чужд российскому интеллигенту, богатому книжными знаниями и нищему знаниями русской действительности. Тело плотно лежит на земле, а голова выросла высоко в небеса, — издали же, как известно, все кажется лучше, чем вблизи.

Конечно, опыт социальной революции — занятие, весьма утешающее маньяков этой прекрасной идеи и очень полезное для жуликов. Как известно, один из наиболее громких и горячо принятых к сердцу лозунгов нашей самобытной революции явился лозунг «грабь награбленное!»

Грабят изумительно, артистически, нет сомнения, что об этом процессе самоограбления Руси история будет рассказывать с величайшим пафосом.

Грабят и продают церкви, военные музеи, продают пушки и винтовки, разворовывают интендантские запасы; грабят дворцы бывших великих князей, расхищается все, что можно расхитить, продается все, что можно продать; в Феодосии солдаты даже людьми торгуют: привезли с Кавказа турчанок, армянок, курдок и продают их по 25 рублей за «штуку». Это очень «самобытно», и мы можем гордиться, — ничего подобного не было даже в эпоху Великой Французской революции.

Честные люди, которых у нас всегда был недостаток, ныне почти совсем перевелись; недавно я слышал приглашение такого рода: «Приезжайте к нам, товарищ, а то у нас, кроме трех рабочих, ни одного честного человека нет!»

И вот этот маломощный, темный, органически склонный к анархизму народ ныне призывается быть духовным руководителем мира, Мессией Европы.

...«Вожди народа» не скрывают своего намерения зажечь из сырых русских поленьев костер, огонь которого осветил бы западный мир, где огни социального творчества горят более ярко и разумно, чем у нас, на Руси.

Костер зажгли, горит он плохо, воняет Русью, грязненькой, пьяной и жестокой. И вот эту несчастную Русь тащат и толкают на Голгофу, чтобы распять ее ради спасения мира. Разве это не «мессианство» во сто лошадиных сил?

А западный мир суров и недоверчив, он совершенно лишен сентиментализма. В этом мире дело оценки человека стоит очень просто: вы любите? вы умеете работать? Если так — вы человек, необходимый миру, вы именно тот человек, силою которого творится все ценное и прекрасное. Вы не любите, не умеете работать? Тогда при всех иных ваших качествах, как бы они ни были превосходны, вы — лишний человек в мастерской мира. Вот и все.

А так как россияне работать не любят и не умеют, и западно-европейский мир это их свойство знает очень хорошо, то будет нам очень худо, хуже, чем мы ожидаем...

Сегодня «Прощеное Воскресенье».

По стародавнему обычаю в этот день люди просили друг у друга прощение во взаимных грехах против чести и достоинства человека. Это было тогда, когда на Руси существовала совесть; когда даже темный, уездный русский народ смутно чувствовал в душе своей тяготение к социальной справедливости, понимаемой, может быть, узко, но все таки понимаемой.

В наши кашмарные дни совесть издохла. Вот убиты невинные и честные люди Шингарев, Кокошкин, а у наших властей не хватает ни сил, ни совести предать убийц суду.

Расстреляны шестеро юных студентов, ни в чем не повинных, — это подлое дело не вызывает волнения совести в разрушенном обществе культурных людей.

Десятками избивают «буржуев» в Севастополе, в Евпатории и никто не решается спросить творцов «социальной» революции: не являются ли они моральными вдохновителями массовых убийств?

Издохла совесть. Чувство справедливости направлено на дело распределения материальных благ, — смысл этого «распределения» особенно понятен там, где нищий нищему продает под видом хлеба еловое полено, запеченное в тонкий слой теста. Полуголодные нищие обманывают и грабят друг друга — этим наполнен текущий день... Где слишком много политики, там нет места культуре, а если политика насквозь пропитана страхом пред массой и лестью ей — как страдает этим политика советской власти — тут уже, пожалуй, совершенно бесполезно говорить о совести, справедливости, об уважении к человеку и обо всем другом, что политический цинизм именует «сентиментальностью», но без чего нельзя жить".

«Строгости» в то время было сколько угодно. Расстреливали за малейшую провинность и без всякой вины. Нет, это была не та разумная строгость, какая необходима каждому народу и каждому государству. Это была дикая, звериная жестокость.

Ни о каком протесте этому безумию не могло быть и речи. «Мы знаем, — сказал на заседании Собора 20 января протоиерей А. Хотовицкий, — как жестоко карают насильники, стоящие у власти, мужественное слово правды». Особая комиссия Дзержинского в расклеенных по всей столице объявлениях грозила «стереть с лица земли» всех, кто будет выступать «с речами и действиями против советской власти».

Классовая принадлежность определялась по лишнему куску хлеба, поэтому таких, как член Собора А. Карташев, А. Шингарев или Ф. Кокошкин большевики и за людей не считали. Первый томился в заключении в Петропавловской крепости, а другие были зверски расстреляны в ночь на 6 января кучкой красногвардейцев и матросов в Мариинской больнице, куда они были переведены из Петропавловской крепости.

Вот в таких условиях встречал верующий русский народ светлый воскресный день Торжества Православия в 1918 году.

„В настоящем году Торжество Православия совершается в нашей первопрестольной столице с двумя совершенно исключительными особенностями, — сказал в своем слове за Божественной литургией митрополит Антоний Храповицкий. — Первая из них заключается в том, что в нынешнем году Торжество Православия впервые справляется не в том храме, где оно справлялось в течение четырех с половиной веков, не в древнем Успенском соборе, а в новом соборном храме Рождества Христова. Конечно, храм этот по крайней мере вчетверо вместительнее Успенского; многочисленный собор священнослужителей представляет собою здесь несравненно более величественную картину, чем в тесном старом соборе. Но не в этом заключается причина, по которой Торжество Православия перенесено ныне в новый собор; внешние удобства не понудили бы церковную Москву изменить исконный обычай —праздновать Православие пред чудотворными раками великих святых и пред чудотворным ликом Богоматери.

Нет, не по своей воле должны были собраться сегодня пастыри и паства московская в новый собор, а потому, что ее не пускают(выделено нами — В. Р.) в Священный Кремль и в чудотворную древнюю церковь Успения. Дожили мы до таких времен, когда жителям столицы заложен путь к самым дорогим, самым родным их святыням, когда приходится им отыскивать другие места для своих священных собраний, чем в прежние годы...

Церковь Российская впала в такое порабощенное состояние, какого не испытывали наши единоверные племена... под игом татар (разр. наша — В. Р.).

Наши церкви подвергаются расстрелам и ограблению, их имущества повсеместно расхищаются; наши школы лишены права учить детей и юношей тому, что Господь назвал единым на потребу, т. е. словесам Своего Евангелия и вообще Закону Божию; наши пастыри и архипастыри изгоняются из церковных домов; наши... училища и академии совершенно упраздняются. Ни евреи, ни магометане, ни протестанты не лишены тех прав..., каких лишен православный люд на Руси (скоро будут лишены тоже — В. Р.)...

При виде пробитого бомбой купола Успенского собора, разбитой стены Киево-Печерской Великой церкви, при виде разоренных монастырей и опустошенных причтовых домов, при виде нищенствующих иереев-изгнанников, их плачущих голодных детей, училищ, с вынесенными из них образами, и прочих ужасов современного развращения, не уместнее было бы и нам взамен торжества ужасаться и тосковать и восклицать с пророком:«О, кто даст главе моей воду и глазам моим источник слез? Я плакал бы день и ночь о пораженных дщерях народа моего» (Иер. 9,1).

Протоиерей Владимир Воробьев выразил свои переживания трагичности исторического момента в таких словах:

„Плачь, родная страна! Плачь, рыдай, родная Россия-мать! Святыня твоей государственной жизни, право-закон грубо растоптан, свобода твоего слова безжалостно раздавлена, неприкосновенность личности жестоко попрана, истерзано все, даже последние лепестки твоей юной благоухающей свободы. Отцы, с горечью напоминаю, что сбылись мои слова, сказанные вам с воплем души на собрании в апреле прошлого года, что историческое колесо политического переворота неизбежно повернется назад, и мы будем не в силах его повернуть, и вот тогда водворится в стране тирания. Тирания мрачной тенью теперь покрыла русскую землю, и мы пока бессильны даже ослабить ее.

Но... Возрадуйтесь! Смотрите, как загорелся свет веры в сыром холодном Петрограде и замерзшей Москве после лишь попытки глубоко-кощунственного захвата святыни Петрограда — Александро-Невской Лавры.

Радуйтесь: пред вами уже горит яркий огонь веры, который привлек такую несметную толпу с хоругвями и иконами на эту площадь, чтобы молиться о сохранении и защите Святой Православной Церкви.

Радуйтесь пламени любви к Церкви, которым сияют ваши сердца после издания декрета (указа) об отделении Церкви от государства. Вместо свободной Церкви в свободном государстве, наша мать святая Церковь Православная лишается всех человеческих прав и становится гонимой рабой. Ведь этого не знали и не знают православные церкви в деспотической магометанской Турции. Христианам было лучше, чем становится теперь нам, даже при гонителях кровавых — римских императорах-язычниках. Римские императоры считали священными места христианских погребений и не касались их. И христиане там спокойно, тихо молились. Декрет об отделении Церкви от государства лишает Церковь права иметь собственные храмы и свободно совершать общественное моление нашему Богу.

Но вы радуйтесь тому, что теперь наступило время мученичества за имя Спасителя Христа. Слушайте, вы, обитатели Смольного: вас мы не послушаемся, вам мы не подчинимся ни за что и никогда... Мы будем совершать все таинства нашей Церкви и все общественные богослужения. Вы силою отнимете наши храмы, мы будем править службу Господу Богу в домах и даже в подземельях. Вы произволом захватите наши антиминсы, мы будем без них, с благословения своих епископов, совершать литургии. Вы насилием заберете наши священные сосуды, в домашних сосудах тогда мы совершим страшную жертву Тела и Крови Господней.

Без нее мы не можем жить, она — наша жизнь, без нее — наша смерть. Святая Евхаристия дает нам радость, неземной восторг и силу жить, бороться и силу мужественно бестрепетно нести страдания. Гонений и мук от вас мы не боимся. Мы не трепещем ваших революционных трибуналов (судов, ведь, нет). Изуродованные даже вашим самосудом наши тела будут пронзать, словно иглами, вашу совесть, будут прокладывать путь победе света над беспросветной тьмою, христианству над новым язычеством, и победа бесспорно будет наша..."²

За один 1918 год разгромлены храмы московского Кремля, Ярославля, Симферополя, многие осквернены; расхищены исторические ризницы и библиотеки — патриаршие в Москве и петроградские; убиты более 20 епископов, сотни священников (перед убийством жертвам часто отрезали конечности тела, кололи, иных зарывали живыми в землю).

Расстреляны народные крестные ходы в Петрограде, Туле, Харькове, Солигаличе. Где власть большевиков, там гонение на Православную Церковь, которое по жестокости превосходит гонение первых трех веков. Насилуют монахинь, социализируют женщин, полная разнузданность страстей. Царят голод и смерть. Люди в унынии. В огненном искушении одни очищаются, а другие погибают. Только Сибирь и Приуралье изгнали большевиков, и по закону устраивают свою жизнь гражданскую и церковную.

Нет тех издевательств, тех зверств, которые бы стеснялись применять по отношению к религии и духовенству большевики в Советской республике. В г. Юрьеве красные палачи топорами изрубили семнадцать священников и епископов. Большевики отрезали им носы и уши, распарывали животы, бросали тела их в свалочное место. Они заставляли священников одевать женскую одежду и танцевать для их развлечения. Они одевали на лошадей церковные ризы, так, что крест приходился на лошадиный зад, вставляли папиросы в рот святых, изображенных на иконах, устраивали в церквах бесовскую свистопляску и т. д. и т. п.

„...Святители и пастыри Православной Церкви нашей предаются жестоким гонениям и мучительной смерти. Более десятка епископов приняли уже мученический венец. Много сотен священников погибли невинною жертвою нечестивых и злобных гонителей христианства. Храмы наши поруганы. Исторические церковные сокровища расхищены. Молитва изгнана. Мощи веками чтимых святых вынуты из хранилищ и преданы поруганию. Злодеи в богохульстве своем не остановились перед поруганием мощей святого Сергия Радонежского, великого печальника земли русской во дни татарского ига...

Безбожная власть изыскивает случаи унизить, оскорбить и разорить нашу святую веру. Православная Церковь наша непрестанно молит Господа о прекращении ниспосланных ей бедствий и о спасении народа от власти тьмы и зла. Но силен враг наш, разоривший страну нашу, силен не внешним могуществом, а внутренним влиянием на душу слабого человека. Прикрываясь заботой о бедных и угнетенных, он зовет темный народ к грабежу и убийствам, полному ниспровержению всякой власти, к отречению от Бога и совести".

„...В великой некогда России нет законной власти и бушуют свирепые волны революции, — писал в то время архиепископ Донской и Новочеркасский Митрофан, — вынесшие на своем пенистом гребне потрясение основ всех сторон общественной народной жизни. Больше года продолжается на Руси господство большевиков, доведших и общественность, и государственность русского народа до последних степеней разрушения, особенно же обрушившихся всею тяжестью своего террора (разр. наша — В. Р.) на православную веру, на Православную Церковь, в том, очивидно, расчете, что погибель веры и Церкви неизбежно повлечет за собою и гибель самого русского народа, рожденного к своему историческому бытию и выросшего в великий народ под осенением Православия.

Не буду описывать зверств, издевательств, насилий, гонений, преследований, мучений, воздвигавшихся и воздвигаемых большевистским правительством на архипастырей, пастырей, клириков и мирян, стариков и молодых, мужчин и женщин, даже детей, образованных и необразованных, в разных городах и весях и местах некогда великой и мощной, а ныне разоренной, разграбленной России (Петроград, Москва, Киев, Харьков, Пермь и т. д.)

Но уже по тому, что делалось и делается большевиками в донской церкви, на территории Всевеликого войска донского, можно убедиться, как велик и ужасен объем постигшего Православную Русскую Церковь бедствия, не случайного по своему происхождению, а вытекающего, как следствие из основания, из всей системы учения и действия большевиков.

Там, где в пределах земли Всевеликого войска донского были или находились большевики, там всюду полное разрушение жизни, обращенное прежде всего на православных пастырей и православную Церковь. Святые храмы или разорены, или осквернены, или поруганы. Святыни православные подверглись и подвергаются всяческому кощунству: иконы выбрасываются, антиминсы обращаются в носовые платки или и того худшие предметы домашнего обихода, священнослужительские облачения употребляются на попоны для лошадей, на покрышки для орудий, священные сосуды расхищаются и обращаются в предметы унизительного употребления.

Над пастырями церкви донской производятся всяческие издевательства и насилия адской злобы, вплоть до мучений, напоминающих собою страдания первых христиан. Так, одного священника красноармейцы-большевики заставили служить молебен о даровании им победы над донскими и добровольческими «бандами», и когда он под угрозой штыков сделал это, ему щедро заплатили... Другого перевенчали в церкви с кобылой; устроили потом оргию, якобы брачный пир. В третьего стреляли. Над иными производили кажущийся суд...

Таких пастырей (мучеников — В. Р.) донская церковь насчитывает до сего времени почти до полусотни; о многих новых мучениках-пастырях еще не собраны сведения в виду разобщенности целой половины епархии с г. Новочеркасском, столицей Всевеликого войска донского.

А что сказать о верующих сынах и дщерях, православных чадах донской церкви? Число их, подвергшихся издевательствам, поруганиям, мучениям, насилиям, теперь не может быть указано даже и приблизательно. Женщины, девушки и даже девочки подвергаются гнусному насилованию с целью «прививки пролетарской крови». Мужья, отцы и братья или насильственно мобилизованы или изрублены, изранены, избиты, убиты за твердость и преданность христианской вере, долгу, закону, совести.

Недостает мне слов изобразить наконец ужас бедствия и материального: станицы, хутора, села, деревни, поселки или разграблены или сожжены дотла. Всюду смерть и голод. Доведенные до отчаяния, казаки во многих местах подняли знамя восстания против врагов своих на защиту веры, Церкви, своих домов и земли. Мужественно борются с большевиками все, кто в годину искушений устоял против соблазнов, идущих определенно от врагов христианства, особенно Православия, и сохранил в чистоте веру Христову, в крепости, преданности Церкви Православной, в неповрежденности любви к Богу и ближнему..."

Верующие Сибири во главе с епископом Мелетием писали:

"...Так называемый большевизм есть открытое отрицание всякой религии, понятия греха, чувства долга, совести и стыда. Большевистская власть открыто ведет пропаганду безбожия в русском народе, последовательно и планомерно проводится кощунственное отношение к религии. Доказан и установлен целый ряд случаев гонения на православную веру и Церковь.

Сонмы священнослужителей подвергнуты мученической смерти, глумлениям и надругательствам; самые дорогие для души русского человека святыни поруганы и осмеяны, вскрыты мощи великих святителей, подвижников и молитвенников за русскую землю, оскорблены религиозные чувства русских людей, верных религии и Церкви.

Отношение большевистской власти к православной религии русского народа представляет большую угрозу для дальнейшего существования человечества".

В воспаленном сознании большевиков каждая церковь являлась «контрреволюционным очагом».

«Вся деятельность религиозных организаций является вредительством». Этот лозунг гулял по советской России не один десяток лет. Это был очень удачный тактический ход, которым большевики развязывали себе руки. Обвинив Церковь в контрреволюции, они тем самым подводили под свою антицерковную политику некое подобие «юридического основания».

Советские историки утверждают, что репрессии советской власти «обрушились со всею силою на церковников лишь в меру их контрреволюционной деятельности». Но своей кровавой рукой они охватили всю деятельность и все Церкви, поскольку в их представлениях все они были контрреволюционные.

„Какую бы религию мы ни взяли, — христианство, ислам, еврейскую религию или ламаизм, и т. д., все они служили знаменем для антисоветских выступлений", — вдалбливали большевики народу неандертальскую «мысль».

Контрреволюционерами были все: православные, сектанты, мусульмане, ксендзы и пасторы, раввины, буддисты, ламаисты, шаманы.

Принципиальная позиция большевиков — «тотальное безбожие», перед которой всякое религиозное чувство и всякая религиозная организация — будь то сектантство или еврейство, магометанство или буддизм, является одинаковым злом, требующим борьбы, а лучше — уничтожения.

«И слепым становится ясным, —писал революционный идеолог Скворцов-Степанов, — до какой степени необходима решительная борьба против попа, называется ли он пастором, аббатом, раввином, патриархом, муллой или папой; и столь же неизбежно, на известной ступени, эта борьба должна развернуться в борьбу „против Бога", называется ли он Иеговой, Иисусом, Буддой или Аллахом».

Евангельский призыв Патриарха Тихона повиноваться более Богу, нежели человекам — контрреволюционный. Кроме того, он — показатель «наглости», до которой дошла, мол, церковная контрреволюция, и какую силу она за собой чувствовала.

Красные активисты с завидной в другом деле готовностью спешат поставить каждого батюшку к стенке.

В сентябре 1918 года члены Собора почувствовали приближение грозы, и, не дожидаясь насильственного разгона, благоразумно разошлись, оставив нерешенными многие актуальные проблемы.

Еще в июле Патриарх обратился к верующим с воззванием, в котором описывал зверства и безумные жертвоприношения, совершаемые революционной властью в России, где воздвигались «целые курганы из тел» ни в чем не повинных людей.

Он писал, в частности, что все эти зверства совершаются там, где не знают или не признают Христа, где религию считают опиумом народа, где христианские идеалы — вредный пережиток, где открыто и цинично возводится в насущную задачу истребление одного класса другим и междоусобная брань.

ВСКРЫТИЕ МОЩЕЙ