Глава ii образ божий и подобие

Образ Божий

Начиная с XV века идея образа Божьего уже не играет никакой роли в философии. Нравственная совесть сохраняет еще неясное воспоминание о голосе, доносящемся издалека, но чистая воля Канта отделяет его от трансцендентного. Многие богословские словари говорят сегодня не об Образе, а об Его потере, и то только в статьях о первородном грехе. Это все равно, что, вместо того, чтобы говорить о Царствии Божьем, которое направляет ход истории, говорили бы о потерянном рае. Проповедь теряет свою остроту, нейтрализованная скрытым пессимизмом — "износом" истории. С другой стороны, современный персонализм испытывает очень большие трудности, сталкиваясь со следующей основной проблемой: как согласовать единство сознания, его метафизическую универсальность с множественностью личностных центров, которые его одинаково выражают. Либо единая реальность сознания проходит через людей, либо каждый человек имеет свое собственное сознание. Без инстанции, интегрирующей оба положения, невозможно принять одно, не уничтожив другое. Вместе с тем все антропологи счастливо сходятся в одном и том же определении человека: существо, которое стремится превзойти себя самого; существо, влекомое к тому, что больше него, к тому, что "совсем иное" по сравнению с ним; дитя богатства и бедности: "бедность" в человеке направлена к его "богатству". Нужен новый апостол Павел, который обратился бы к антропологам, чтобы растолковать им новый"...жертвенник... неведомому Богу"(Деян. 17.23) и чтобы дать имя этому основному влечению, в котором человеку приходится выражать наиболее глубинное в себе: "образ Божий". Антропологическое возвещение (kerygma) святых отцов говорит, что этот "образ" не является упорядочивающей или инструментальной идеей, но конститутивным принципом человеческого существа[71].

* * *

Сохранение чистоты апостольской веры всегда было предметом самой живой заботы Церкви. Якорь спасения, кристалл слова Божьего — догмат- имеет акцентированное сотериологическое значение: это вопрос жизни или смерти. К примеру, одно слово omoousios (единосущный) властно исправляет еретические построения: только единосущность Сына Отцу обосновывает Божество Христа, и с этим тесно связано наше спасение— через нашу единосущность человечеству Христа. Св. Афанасий Великий[72] развивает утверждение св. Иринея: "Бог становится человеком, чтобы человек стал богом"[73]. Это золотое правило восточной патристики полностью определяет ее антропологию. По определению апостола Иоанна Богослова (1 Ин. 3.4-6), грех есть беззаконие (anomia), преступление конститутивных, нормативных пределов человека. Грех обнаруживается законом: функция закона состоит в том, чтобы провести четкую границу между тем, что есть kata taxin (сообразно порядку), и тем, что есть беспорядок, хаос, глубокое смешение онтологических слоев в человеке. Патология предполагает и требует терапевтического воздействие, способного проникнуть до корня извращенности и осуществить исцеление природы через восстановление ее структуры. Этический катарсис, очищение от страстей и желаний, завершается в онтологическом катарсисе: metano и всей икономии человека. Следовательно, по существу, это есть восстановление первичной формы, возрождение Первообраза, образа Божьего.

В своей абсолютной чистоте этот Образ есть Христос, которого святые отцы называют Богочеловеческим Первообразом. В момент Воплощения Христос, "образ Бога невидимого" (Кол. 1.15), не ищет какой-либо иной формы, ангельской или астральной; Он не то, что приспосабливается к человеческой форме, но, согласно святым отцам. Бог, создавая человека, мысленно взирал на Христа как на Первообраз[74]. Христос— "печать Отца" и Христос - Ессе homo ("Се человек!"): Он соединяет в Себе образ Бога и образ человека. Положению "человек подобен Богу" соответствует его оправдание: "Бог подобен человеку'[75]. Таким образом Бог воплощается в Свою живую икону: Бог ей не чужд, так как человек есть человеческий лик Бога[76].

Образ Божий выражает сродство, сходство, соответствие и показывает человека в Божественном и Бога в человеческом настолько, что можно опровергнуть наиболее общепринятую формулировку: "Воплощение обусловлено падением", — и сказать: первоначально, в начале, в самом своем принципе, сотворение человека "по образу Божьему" имело место в предвидении Воплощения - - обожения, и, следовательно, по существу оно было "вдохновлено" богочеловечеством.

Юнг, выступая как психолог, дает нам очень важное уточнение в богословском плане. Если рассматривать человеческую сторону, то образ Божий не ограничен только функцией связи между образцом и его воспроизведением, неодновременно является тем органом, который подготовляет человека к наступлению проявленной полноты; он выполняет пророческую функцию Предтечи, который ожидает и призывает Воплощение. Он призывает то, ради чего он существует, и то, к чему он устремлен, и тем самым, в известной мере, приближает это событие. С Божественной стороны, образ Божий, вложенный в человека, выявляет желание Бога стать человеком. "Божественный Эрос,—говорит преп. Макарий Египетский, — побудил Бога снизойти на землю"[77], побудил Его "покинуть горнее молчание". Оба стремления. Божественное и человеческое, достигает высшей точки в историческом Христе, в Котором, как в зеркале, Бог и человек узнают друг друга.

* * *

У святых отцов нет полного единогласия относительно образа Божьего. Его содержание настолько богато, что его можно увидеть в различных способностях нашего духа и все же не исчерпать до конца. Св. Афанасий Великий, говоря о функции Образа, настаивает на Его онтологическом характере причастия к Божественному. Именно потому, что hat 'eikona (по образу) не является только моральным воспроизведением, его действие выражается в озарении человеческого nous[78], которое сообщает ему способность Богопознания. Св. Василий Великий также говорит о свете разума: "Как в микрокосмосе, ты увидишь в себе печать Божественной Премудрости"[79]. Однако это совсем не интеллекту алистская концепция, потому что ум берется не в своей самодостаточности, но в своей направленности, стремлении к Богу. Здесь мы встречаемся с классической концепцией Восточного богословия как практического пути познания —общения. Стремление к общению с Богом присуще человеку: "По самой своей природе у нас есть горячее желание прекрасного... все стремится к Богу"[80].

Св. Григории Богослов развивает другую сторону: "Как земной я привязан к здешней жизни, но будучи также Божественной частицей, я ношу в моей груди желание будущей жизни"[81]. Следовательно, "быть по образу Божьему" означает первоначальное харизматическое состояние; Образ предполагает неразрушимое присутствие Благодати в человеческой природе. "Струя невидимого Божества", которую Бог вдохнула душу, предрасполагает ее к участию в Божественном Бытии. Человек не только морально упорядочен, неким повелением настроен на Божественное, но он принадлежит к Божественному роду; образ Божий предопределяет его к обожению.

Для св. Григория Нисского, создание "по образу Божьему" поднимает человека на вершину его достоинства — как друга Божьего, живущего в условиях Божественной жизни. Его ум, его мудрость, его слово, его любовь отображают те же силы в Боге. Но образ Божий идет еще глубже ввоспроизведении неизреченной Тайны Св. Троицы — до той глубины, на которой человек является загадкой для самого себя: "Легче познать небо, чем самого себя". Выражая Непознаваемого в тварном, человек открывает самого себя сокровенного (absconditus) в самом процессе этого выражения. Св. Григорий Нисский останавливается на изумительной возможности свободного самоопределения[82], исхождении всякого выбора и всякого решения из самого себя: aulexousia. Но это именно и значит: определять самого себя, исходя из своего создания по образу Божьему. Аксиологическая функция оценки и рассуждения делает из человека владыку, господствующего над своей собственной природой и всей тварью, и таким образом являет его в его достоинстве космического слова. Разница между Богом и обоженным человеком Царствия Божьего состоит в следующем: "Божественная природа нетварна, в то время как человек существует благодаря тому, что сотворен"[83]. В связи с образом Божьим христианство определяется как "подражание природе Божией"[84]; отражением троичного бытия является множество человеческих ипостасей, соединенных в одной и той же единой человеческой природе.

Трансцендентный характер этого достоинства человека побуждает св. Феофила Антиохийского к следующему высказыванию: "Покажи мне твоего человека, и я тебе покажу моего Бога"[85]. Бог "обитает в неприступном свете" (1 Тим. 6.16), и образ Божий покрывает человека тем же облаком. Вслед за преп. Иоанном Дамаскиным и позднее св. Григорием Па-ламой можно определить человека в соответствии с его сознанием существования по образу Того, Кто есть. Сущего, и таким образом коснуться неизреченной области Его Тайны.

* *

Глубокая культура духовного внимания, которая находится в центре аскетических усилий, делает из этого внимания настоящее искусство видеть каждого человека именно в качестве образа Божьего. "Совершенный монах, — говорит преп. Нил Синайский, — будет почитать после Бога всех людей, как Самого Бога"[86]. Это объясняет тот кажущийся парадокс, что предание великих подвижников поражает своей радостной настроенностью и весьма высокой оценкой человека. Действительно, если монашество является проявлением эсхатологического максимализма (с последним монашествующим человеком земная жизнь останавливается и переходит в Царствие), оно также являет прозорливый максимализм тройного человеческого достоинства, трех функций образа Божьего: пророческой, царской и священнической[87].

Великая духовная преемственность, идущая от таких отцов, как преп. Макарий Египетский[88], преп. Исаак Сирии и другие, оставила нам в наследство не доктрину, а экспериментальную науку. Те, кто подобно практикам-терапевтам видели глубокое дно человеческой души, не нуждаются в дополнительных знаниях о степени ее извращенности (св. Андрей Критский определяет эту извращенность, как сотворение кумира из себя самого)[89], но то же самое проникновение в глубины дает им и совсем другое, столь же непосредственное познание: они видят новую тварь, облеченную в Божественную форму. "Между Богом и человеком существует самое близкое родство" (преп. Макарий Египетский)[90]. Таким образом, в этой антропологической лаборатории пустыни удивительным образом разрабатывается тема человеческого призвания: подобно неверному управителю в притче, человек широко использует сокровище Божественной Любви, чтобы "собрать Добро в сокровищницу" и "поставить Царствие Божие" (преп. Максим Исповедник). Художник работает над веществом этого мира, подвижник же порождает себя самого, ваяет свой собственный лик и заново ткет свое существо из Божественного Света.

Положение человека в мире исключительно: он находится между духовностью ангелов и материальностью природы; в своей структуре он соединяет оба этих аспекта, что привлекало особое внимание св. Григория Паламы. От ангелов человека отличает то, что он сотворен по образу Воплощения; его чисто "духовное" воплощается и пронизывает всю природу своими "животворящими энергиями". Ангел является "вторым светом", чистым отражением, он — Посланец и служитель духовных ценностей. Человеку же, образу Творца, дана возможность исторгать эти ценности из вещества этого мира, возможность создавать святость и быть ее источником. Человек не отражает, но сам становится светом[91], становится духовной ценностью, и поэтому ангелы служат ему. Первоначальная заповедь "возделывать" Рай открывает грандиозные перспективы для "возделывания" культуры. Это возделывание, в своих анагогических изменениях, выходит за свои собственные пределы и приходит к культу, к кос-мическойлитургии,кнескончаемой песни "всякого дыхания": "Пою Богу моему дондеже есмь" ["Буду—петь Богу моему, доколе есмь"] (Пс. 103.33), к песни, которая поется от человеческой полноты: это прелюдия — уже здесь, на земле — Небесной литургии. Как прекрасно выражается св. Григорий Нисский, человек соткан из музыки, он есть чудесно составленная хвалебная песнь Всемогущей силе[92]. Возвышаясь над нисходящей кривой, которую обусловил грех, первоначальная судьба человека влияет на историческую его судьбу и определяет ее, по словам св. Василия Великого, следующим образом: "Человек — это тварь, которая получила повеление стать богом".

* *

Обнимая взором широкий круг святоотеческой мысли, бесконечно богатой и обладающей многими оттенками, можно заметить, что она избегает систематизации и тем самым сохраняет свою удивительную гибкость. Она позволяет, однако, сделать несколько основополагающих выводов. Прежде всего надо отвергнуть всякое субстанциалистское понятие образа Божьего. Он не вложен в нас как часть нашего существа, а весь человек в целом создан, изваян "по образу Божьему". Первое выражение образа Божьего состоит в иерархической структуре человека, в центре которой — духовная жизнь. Именно это центральное положение, это главенство жизни духа обуславливает врожденное влечение к духовному, к Абсолюту. "Это динамический порыв всего нашего существа к его Божественному Первообразу", — говорит Ориген; "Это непреодолимое влечение нашего духа к Богу", — говорит св. Василий Великий; "Это человеческий Эрос, направленный к Божественному Эросу", — говорит св. Григорий Палама. Короче говоря, это неутолимая жажда, всенапол-няющая сила желания соединиться с Богом, по изумительному выражению св. Григория Богослова: "Для Тебя я живу, для Тебя я говорю, для Тебя я пою"[93].

Подводя итог, можно сказать, что каждая способность человеческого духа отражает образ Божий, но этот Образ состоит в том, что совокупность человеческого существа сосредоточена вокруг духовного начала и что человеку свойственно превосходить, перерастать себя, чтобы ввергнуться в бесконечный океан Божественной природы и там найти успокоение для своей тоски. Это — напряженное влечение иконы к своему Подлиннику, образа к своему агс/гё, своему Первообразу. "Посредством вложенного образа Божия, — говорит преп. Макарий Египетский, — истина заставляет человека устремиться на поиски Ее".