Там, где не ладятся отношения с ребенком, не могут ладиться отношения и супругов между собой. И наоборот, отсутствие чувства супружеского долга оборачивается отсутствием чувства долга родительского.

Обращенность к себе, занятость своими интересами и насаждение своих взглядов в семье одинаково нечутко проявляется в общении с ребенком и в общении с супругом или супругой.

Возникающее разногласие ведет к ссоре, если оба супруга про­должают стоять на своем, противодействие другого только укрепля­ет раздражение, усиливает настроение натиска и желание добиться своего. Взаимность таких переживаний разжигает огонь ссоры, унич­тожая все чистые порывы и светлые впечатления друг о друге. Каждое, даже малейшее, противоборство становится разрушительным для семьи.

Боль за другого, которая открывается с пробуждением чувства супружеского долга, дает источник душевной щедрости, позволяющей останавливать в себе движение самоутверждения. Чтобы не вызывать падения другого, нужно не падать самому. Следуя этому правилу, супруги стремятся уйти от малейшего напряжения отношений через отречение от себя и утверждение другого. Не будить самоутвержде­ния в другом собственным упрямством и настойчивостью — это про­стой, но и трудный способ движения в себе к чувству супружеского долга, и это ведущий способ помощи другому в движении становления в нем чувства любви.

Стремление добиться признания со стороны людей нередко уводит человека за пределы семьи. Он занят работой, погружен в свои мы­сли, увлечен идеей созидания чего-то великого, может проводить на заводе, в лабо­ратории, в институте, в храме, в приходских делах всё рабочее и часть свободного времени, добиваться цели, радоваться успеху и не знать, не подозревать, что близкому человеку в его семье трудно и одиноко, а детям тоскливо рядом с ним, увлеченным, поглощенным своими делами. В этой нечуткости сердца человек проходит мимо всех людей, с кем дружит, встречается, ра­ботает вместе. Вопрос — знает ли он настроение своих сотрудников, их душевное состояние и личные заботы — звучит для него странно. Этот вопрос мешает ему, раздражает требованием повернуться к лю­дям, к человеческим отношениям с ними — области, ему совершенно неизвестной, чуждой и поэтому малозначимой для него. Жить в со­зидании неживого оказывается проще, чем созидать живое. Более того, вознаграждение, которое получает он в этой отданности ра­боте — внимание людей, уважение к его талантам, признание его превосходства — оказывается в несколько крат более притягатель­ным, чем тепло и добрые отношения в рабочем коллективе и в семье. Потребности семьи кажутся ему мелочными и отягощающими. А речь о существовании иных — человеческих — смыслов в исполнении той ра­боты, которую он делает, воспринимается им как заведомая ложь. Ему не знакома область исполнения человеческого долга перед людь­ми, равно как не знакомо ему чувство гражданского долга. Он мо­жет добиваться успеха и признания людей, не разбираясь в спосо­бах и нередко прибегая к нечестным приемам. При этом он не будет чувствовать угрызений совести. Если же он встретится с делом, которое необходимо людям, но не обещает ему быстрого успеха или встретиться с большими хлопотами, он откажется от этого. Не забота о людях движет им, а сохранение собственного положения среди них и стрем­ление к большему комфорту в жизни. В нем закрыто сердце и натре­нирован рассудок. Он легко поймет самую заумную идею, но не сможет понять самую простую нужду окружающих его людей.

Нет ничего удивительного в том, что исполнение домашних обя­занностей для такого человека — настоящее мучение, отнимающее у не­го время, силы и способности.

Однако там, где человек отдается семье в стремлении разбу­дить свое сердце, там одновременно с долгом супружеским, родитель­ским и сыновним просыпается в нем чувство долга гражданского. По­тому что основание долга одно — преданность другому человеку. Когда это движение обращено к своим родителям, оно становится сыновним долгом, обращенное к детям становится родительским дол­гом, обращенное к жене или мужу — супружеским долгом, устремлен­ное к людям страны — долгом гражданским.

В исполнении четырех видов долга заключается сокровенный смысл человеческой жизни. Тогда к моменту достижения старости человек обретает опыт, позволяющий ему исполнить последний долг — долг мудрости в своей семье.

Древние легенды и предания подарили нам образ старейшины — глубокого старца с благородной сединой, объединяющего в себе сразу две роли — мудреца и правителя. А потом опыт истории разде­лил эти роли и отдал их в разные руки. Мудрец, освобожденный от непосредственного влияния на людей, получил возможность беспри­страстно наблюдать происходящие события и видеть их истинное дви­жение. Правитель, получив право решающего голоса, обрел власть над событиями и одновременно потерял ясность зрения — бесприст­растность наблюдения. Но каждый раз, обращаясь к мудрецу, он имел возможность вернуть себе правильное представление о происходящем, чтобы принять затем единственно правильное решение.

Так и каждый человек, правильно прошедший свой жизненный путь, обретает свойства, позволяющие ему исполнять роль мудрого настав­ника своих взрослых детей и малых внуков, к нему идут за советом, в трудную минуту приходят за утешением, у него просят благослове­ния и ищут поддержки. Но не он, а взрослые дети сами принимают решения, выслушав его советы. Он не вмешивается в ход их жизни, за исключением редких случаев, но при этой внешней отстраненности от дел нет человека более включенного в происходящее в семье, более проникнутого заботой о каждом, может быть поэтому семьи, в кото­рых любовь исходит от умудренных жизнью бабушек и дедушек, более близки к гармонии, чем семьи, живущие врозь со своими родителями. Может быть, в объединении под одной крышей людей трех поколений — детей, взрослых и мудрых стариков — заключается глубокий смысл человеческого и церковного единения.

Из книги "Шесть сотниц"

О. Петра Серегина