Процесс наполнения идеи реальным движением жизни проходит обычно в три ступени.

Первая ступень — встреча с идеей. Это состояние радости, внутренней наполненности и вдохновления, отчетливое ощущение знания — так должно быть. Оно приходит, потому что человек отождествляется с идеей. Признанная им, она начинает задавать тон всем его размышлениям и, главное, становится той центральной призмой, через которую он начинает воспринимать мир и себя в мире.

В жизнь семьи в разное время приходит множество разных идей: сбор макулатуры для обмена на книги, покупка или изготовление каких-либо вещей домашнего обихода (начиная от мебели, заканчивая кухонными приборами), новые способы воспитания детей, новый порядок питания, новый режим дня, новый характер отношений между супругами и т.д. О каких идеях здесь идет речь? Отвечая на этот вопрос, разложим все перечисленное на три группы.

Идеи, связанные с приобретением или изменением вещей и предметов обихода можно отнести к первой. Связанные с перестройкой физиологического режима самого человека будут отнесены к группе второй. И, наконец, третья группа — это идеи, в основу которых положено нравственное и духовное развитие человека. Мы будем говорить здесь только о третьей группе идей.[28]

С идеями же, увы, нередко происходит следующее. Я воспринял идею. Увлечен ею, живу чистым (так я думаю) стремлением воплотить ее в реальность. Теперь я отчетливо вижу поступки окружающих меня людей. Каждое неправильное с их стороны и несогласное с идеей действие рождает во мне немедленное желание поправить человека. Первое время бережно, а затем все более настойчиво, резко, наконец, категорично, я начинаю требовать от людей определенного поведения.

Сам я целиком и полностью следую идее, поступаю так, как она диктует. Подробно, точно, с пунктуальностью до последней запятой, исполняю предписанное… и все более жестко обращаюсь с близкими — как могут они не следовать ей с такой же устремленностью, с какой следую ей я? Если же близкие согласны с идеей и признали ее, но в исполнении допускают небрежность или забывчивость, я начинаю нервничать, раздражатся, досадовать или особенно резко поправлять.

— Ты же читал(а)! Ты же знаешь! Разве ты забыл(а), что сказал по этому поводу (называется тот или иной авторитет)? Почему же делаешь все наоборот? Как смеешь ты так поступать?!

Возмущение всякий раз возникает естественно, льется спонтанно.

В ином случае, отождествленный с идеей, я предаюсь ей целиком и полностью, забывая об окружающем мире и об окружающих меня близких людях. Но этой внутренней требовательностью к себе я невольно, одним присутствием своим задаю ситуацию жесткого требования к другим, потому что в таких случаях не я к ним, а они ко мне вынуждены как-то приспосабливаться.

С другой стороны, я становлюсь очень словоохотливым. О своей идее я говорю везде и всюду, проповедую каждому встречному. А иногда начинаю указывать людям, где они поступают не так и советовать как нужно поступать. Сколько таких действий мы совершаем, когда начинается наше воцерковление.

С флагом идеи я иду в наступление на человеческое невежество в церковных вопросах. И в этом наступлении вижу центральный смысл всего моего служения не просто идее, но даже Самому Богу.

Но во всех этих многообразных формах проявления моей "идейной преданности" нет главного. Моего собственного воплощения в идею. То есть реального воплощения идеи в мое собственное "я". Есть отождествление, но нет исполнения на деле. Причина такого положения одна: я просматриваю сквозь призму идеи поведение прежде всего окружающих меня людей, но не самого себя. И пока есть рожденное таким действием требование к другим, не может быть никакого нравственного становления в себе. Нравственное развитие возможно лишь в том случае, когда этическое правило направленно от начала и до конца на самого себя. Пока этого не произошло, идея остается в форме символа. Она не может стать внутренним движением человека.

Лишь с того момента, когда человек поворачивает действие ее в себя и только в себя, начинается движение по второй ступени. Здесь человек не требует проявления доброго отношения к себе, он сам устремлен к проявлению такого отношения, независимо от того, как относятся к нему окружающие.

Вся действительная сложность становления в себе доброты и любви к близкому человеку заключается именно в последнем — в необходимости быть добрым — на зло, любящим — на гнев. При этом не требовать ни внутренне, ни внешне, чтобы другой прекратил гневаться на меня и по всем правилам работы над собой стал проявлять противоположное гневу состояние. К сожалению, в острых ситуациях семейных неурядиц нередко возникает желание ответить другому его же средством, либо упрекнуть и укорить его в несоблюдении этических законов. Проявление такого желания означает падение и возврат на первую ступень проживания идеи. То есть на ступень, где нет преображения, где происходит только разрушение.

Каждую минуту в жизни человека происходит либо созидание, либо разрушение нравственных основ. Любая эмоция есть либо первое, либо второе. Поэтому так важно пронаблюдать свои отношения с любой нравственной идеей, свои отношения с Евангелием и учением святых отцов.

Можно многие годы активно занимать позицию первой ступени, провозглашая принципы добра и любви, и не замечать в себе проявлений нетерпимости к близкому человеку, отсутствие бережности к нему, завышенную требовательность, душевную черствость, бессердечие и т.п. Именно поэтому рассматриваемое правило отчетливо утверждает одно — бережность к другому, особенно там, где нравственная идея становится основой моей жизненной позиции. Не требование к другому, завышенное с позиций идеи, а бережность к нему. При этом — предельная требовательность к самому себе, внимательная и чуткая требовательность к себе. "Да будет украшением вашим … сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом" (1Петр, 3,4).

Выход на третью ступень проживания начинается с того момента, когда идея становится плотью и кровью самого человека. С этого времени идея как символ исчезает из его сознания. Она растворяется в самом человеке и присутствует в нем в виде естества, зовущего подчинить себе все его поведение, в виде личного, ему присущего способа отношения к людям. Человек не отдает себе отчета, почему он так поступает, но по-другому поступить у него уже не получается.

Когда мы садимся за стол, и начинаем есть из тарелок, используя вилки, ножи и ложки, мы не сознаем своей "культурной продвинутости" по отношению к другим животным, которые едят без всякой посуды. Мы садимся и едим. Если же нам предложат поесть прямо с пола, без ложек, из общей тарелки, мы почувствуем внутреннее возмущение и отстранение от такого способа поведения. Произойдет это только потому, что идея пользоваться посудой стала плотью и кровью нас самих. Когда-то, может быть в детстве, она была для нас всего лишь правилом культурного, значит, высокого, красивого поведения. Но тогда она была еще идеей.

Из книги "Шесть сотниц"

О. Петра Серегина

О жизни сердца

«От сердца бо исходят помышления злая, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы… хулы» (Мф. 15, 19) «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей» (Пс. 50, 12).

Из создавшейся "настроенности" нашего сердца возникают и наши отдельные поступки (как бусы, нанизываясь на нить). Причем эта настроенность может быть как кратковременной, так и более глубокой и длительной. К "глубокой настроенности" относятся и наши страсти, которые из-за долговременной привычки мы считаем своим "я" и (или) не считаем за грехи, или уже не в силах и не пытаемся бороться с ними.

Чем же создается наша "настроенность"? Только нашей доброй волей.

Мы по собственному желанию избираем и собираем "сокровища" нашего сердца и ими живем, почитая их источником жизни. И, называя Бога в молитве "Сокровищем благих и жизни Подателем", уже лжем, ибо живем не Богом, а тварным и игрой страстей наших.

Если отдельные наши поступки, как грехи и добродетели, наказуемы и награждаемы, все же они являются только характеристикой нашего сердца (отдельные наши поступки обнаруживают глубокие и давние страсти). А в деле нашего внутреннего устройства мы всегда должны иметь цель глубокое внутреннее исправление нашего сердца. Поэтому некто сказал о "Добротолюбии", что это "не система спасения, а указатель средств для борьбы со страстями".

Мы часто жалуемся на неблагоприятную обстановку нашей жизни, жалуемся на то, что люди нас обижают, унижают, притесняют, недооценивают и т.д. Но все это только потому, что нет в нас терпения, кротости, смирения. Если всегда удовлетворять наши страсти, то они будут неудовлетворимы и неукротимы. А свобода от страстей дает нам покой и радость в Боге, независимо ни от каких тварных сокровищ мира.

«Ищите же прежде Царства Божия (в сердце вашем) и правды Его (оправдания, очищения от страстей), и это все приложится вам» к Царствию Божию, как неотъемлемое его свойство (Мф. 6, 33). Ибо какое может быть недостаточество жизни и радости там, где будет присутствовать Бог Животворящий, Всеблаженный?