Глава восьмая. Страх перед мистиками

В «Братьях Карамазовых» великий инквизитор Достоевского готов безжалостно отправить на костёр самого Иисуса во имя сохранения устоев и законности Церкви. Чтобы понять такой менталитет — понять, в сущности, роль инквизитора в европейской истории и культуре, равно как и её собственные приоритеты, — необходимо провести разграничение между религией и «духовностью».

Или, если слегка перефразировать, необходимо провести разграничение между «религией» и «религиозным опытом». Это разграничение имеет основополагающее, по сути решающее, значение для понимания любых религиозных вопросов. И, однако, оно почти неизменно выпускается из виду, затушёвывается или нарочно игнорируется.

Для большинства людей слова «религия» и «духовность» означают одно и то же и употребляются нераздельно и взаимозаменяемо. Данный момент можно проиллюстрировать простой, даже по видимости легкомысленной аналогией. Давайте представим себе человека, никогда не сталкивавшегося с электричеством в том виде, в котором знакомы с ним сегодня мы, — в виде прирученной силы, подвластной человеческому контролю, приводящейся в движение одним щелчком выключателя.

Этот гипотетический человек мог бы быть из так называемого «примитивного» общества, подобно, например, тем жителям некоторых островов в Тихом океане во время Второй мировой войны — приверженцев «карго культа»[36], — которые воспринимали солдат союзников как настоящих богов, спускающихся с небес на огромных металлических птицах, и продолжали спустя уже немало времени после прекращения военных действий поклоняться на алтарях, сооружённых из останков самолётов, брошенных джипов, резиновых покрышек или даже консервных банок из‑под супа «Кэмпбелл».

Либо наш гипотетический человек мог бы быть из прошлого — к примеру, американским индейцем до прихода белого человека или даже одним из наших собственных средневековых предков, телепортированным, как в некоторых научно‑фантастических фильмах, в настоящее.

Такой человек был бы ошеломлён, даже напуган тем окружением, в котором вдруг оказался. Но при всех тех чудесах, с которыми ему пришлось бы столкнуться, его, вероятно, мало поразили бы змееподобные провода, соединяющие наши лампы, наши холодильники, наши телевизоры и другие электроприборы с розетками в стене.

Если бы ему сказали, что эти розетки являются источником огромной силы, наш гипотетический человек вполне мог бы воспринять это скептически. Если бы, однако, он засунул свой палец в одну из таких розеток, он испытал бы своего рода откровение. Говоря современным языком, его бы здорово тряхнуло. С ним бы произошло нечто драматическое, даже травматическое, последовавшее с незамедлительностью и интенсивностью, которые не терпели ни сомнения, ни акта веры или неверия.

Допустим, что его не убило бы на месте током, тогда наш гипотетический индивид испытал бы на несколько секунд «состояние изменённого сознания». Его волосы встали бы дыбом. Он потерял бы способность ориентироваться. Он утратил бы способность связно думать, тем более, связно говорить. Он мог бы расплакаться или закричать, притом совершенно невольно.

Он был бы вырван из самого себя, из своего привычного умственного жилища, и перенесён в какое‑то другое измерение чувств. Для стороннего наблюдателя переживания нашего гипотетического индивида были бы, естественно, достаточно реальными, «объективно» реальными. Он ведь не просто вообразил происходящее, не просто испытал галлюцинацию чувств. Был бы задействован узнаваемый механизм не только физиологически, но также и психологически.

Тем не менее, это было бы совершенно объяснимо с рационалистической позиции. Для нашего же гипотетического человека испытанное им было бы абсолютно другого порядка. Реальность, с которой он столкнулся внутри своей психики, сильно бы отличалась от реальности стороннего наблюдателя. Эта реальность узурпировала бы все другие реальности, наполнила бы и захватила его сознание, вытеснив из него всё остальное.

Она могла бы даже полностью затмить его сознание. Допустим, что он выжил бы, тогда наш гипотетический индивид, несомненно, вернулся бы к жизни в состоянии глубокой дезориентации. Придя в себя и оправившись от шока, он захотел бы узнать, что же произошло с ним, что же вызвало столь экстраординарные переживания, далеко выходящие за пределы его обычного жизненного опыта. Он не смог бы отмахнуться от своих переживаний или усомниться в их реальности, не смог бы отрицать их, но был бы не в состоянии объяснить, что они означают, на что указывают.

В этот момент перед ним встала бы проблема, которая сопровождает всякий религиозный опыт, всякую попытку его осмысления, установления его связи с повседневным существованием и обществом в целом — проблема интерпретации. Поскольку сам он не имел бы контекста или опыта, чтобы объяснить то, что он испытал, мы могли бы предложить нашему гипотетическому индивиду интерпретацию, которую он, вероятно, склонен был бы принять за отсутствием какой‑либо альтернативы.

Мы могли бы сказать ему, что он только что вступил в прямой и непосредственный контакт с Великим Богом Электричеством. Мы могли бы дать красноречивые описания могущества этого божества. Могли бы объяснить, как это божество снабжает нас неистощимыми запасами божественной энергии, которая освещает наши дома и наши города и позволяет нам обращать ночь в день, которая даёт нам возможность принимать волшебные звуки из воздуха с помощью наших радио и волшебных движущихся картинок из наших телевизоров, которая приводит в действие наши автомобили, холодильники, телефоны, стиральные машины и все другие приборы и приспособления современной цивилизации.

Мы могли бы затем разработать подробнейшую теологию, основанную на Великом Боге Электричестве. Могли бы описать, как добиться милости этого божества и как умиротворить его. Могли бы показать и объяснить, как это божество можно убедить служить нам. И после этого мы могли вернуть нашего гипотетического человека в его прежнюю среду обитания, предварительно снабдив его, скажем, переносным генератором электрической энергии и всем необходимым, чтобы он мог познакомить свое общество с этим могущественным божеством.

В его собственной среде наш гипотетический индивид мог бы без особых трудностей создать культ, а сам сделаться верховным жрецом. Имея при себе переносной электрогенератор, он мог бы «посвящать» в «таинства» своего культа своих соплеменников — возможно, многих из них, а возможно, небольшое избранное их число.

Для большинства было бы достаточно просто стать свидетелем того, как новое божество «тряхнуло» друга, родственника или знакомого. После этого человек с готовностью принял бы нового бога на веру, не имея надобности самому переживать «контакт» с божеством. Благодаря демонстрируемой и контролируемой им силе наш гипотетический индивид мог бы насаждать свою собственную теологию, а с ней и свою собственную космологию, свою собственную доктрину, свой собственный морально‑этический кодекс, свои собственные заповеди, свой собственный каталог запретов и заветов.

В отсутствии другого толкования его интерпретация считалась бы окончательной истиной, а его власть была бы абсолютной. До тех пор пока кто‑нибудь, бродя по лесу во время грозы или запуская самодельного змея, как якобы делал Бенджамен Франклин, не установил бы свой собственный — уникальный и независимый от господствующей теологии и доктрины — контакт с Великим Богом Электричеством. Тогда он открыл бы, что значимо только само это переживание — то, что получено из первых рук, — а все интеллектуальные толкования, все апостериорные интерпретации не имеют никакого значения.