Глава четвёртая. Испанская инквизиция

Именно с Испанией чаще обычного ассоциируется инквизиция. На самом деле, однако, в Испании деятельность инквизиции приобрела свой драматический размах сравнительно поздно. К тому же, когда это случилось, она, по крайней мере, в некоторых отношениях, очень сильно отличалась от того, каким был этот институт в других местах.

Тем не менее, распространённые представления не совсем неверны. Несомненно, именно в Испании инквизиция открыла в своей истории новый период слепого фанатизма, насилия и террора.

Нужно помнить, что в тринадцатом столетии Испания не была единой страной. Немалая часть Иберийского полуострова по-прежнему находилась под контролем мусульманских владык. И даже христианская часть полуострова была разделена на несколько самостоятельных и не всегда уживавшихся между собой королевств.

В христианских государствах Иберийского полуострова инквизиция была впервые учреждена в 1238 году, но сперва только в Арагоне. Поначалу она действовала спорадически, бессистемно и неэффективно, а к началу пятнадцатого века и вовсе бездействовала. В других местах — например, в Кастилии, Леоне и Португалии — инквизиция вообще появилась только к 1376 году — спустя полтора столетия после её прихода во Францию.

В 1474 году на королевский престол в Кастилии взошла женщина, известная в истории, как Изабелла Кастильская. Пятью годами позже её муж Фердинанд стал королём Арагона. С 1479 года они, таким образом, сделались совместными правителями по сути единого королевства. В последовавшие за этим годы они взялись за реализацию крайне амбициозного и масштабного плана. Они принялись уничтожать последние мавританские, или исламские, анклавы в своих владениях.

Апогеем этого предприятия стало взятие Гранады в 1492 году. И они также стали проводить бесчеловечную политику «пурификации», которая предвосхитила национал‑социалистические программы двадцатого столетия и практику «этнических чисток», применявшуюся на Балканах в 1990‑х годах. При Фердинанде и Изабелле Испания не только должна была стать единой. Она одновременно также должна была быть «очищена» от ислама и иудаизма, равно, как и от язычества и христианских ересей.

Для этой цели испанские монархи учредили в 1478 году свою собственную инквизицию. В своих методах и действиях — «во всех аспектах ареста, судебного процесса, конфискации имущества, наборе персонала» — испанская инквизиция следовала примеру инквизиции в других странах.

В отличие от последней, однако, испанская инквизиция не являлась инструментом папского престола. Напротив, она непосредственно подчинялась Фердинанду и Изабелле.

Поскольку владения испанских монархов представляли собой разновидность теократии, где Церковь и государство действовали в единой упряжке, испанская инквизиция была таким же придатком короны, как и Церкви. Она функционировала не только как инструмент ортодоксального духовенства, но и как инструмент королевской политики.

Обращаясь к вновь назначенным инквизиторам Арагона, Фердинанд сказал: «Хотя вы носите титул инквизитора, назначили вас я и королева, и без нашей поддержки вы очень мало можете сделать».

Торквемада

1 ноября 1478 года своей буллой папа Сикст IV узаконил создание особой инквизиции — испанской. Два или, возможно, три священника в возрасте старше сорока лет должны были быть назначены инквизиторами. Право назначать и смещать их было доверено не доминиканцам или какому‑либо другому папскому институту, а испанским монархам.

27 сентября 1480 года они назначили в качестве инквизиторов двух доминиканцев. Инквизиторы начали свою работу на юге, по соседству с всё ещё мавританским королевством Гранада. Первое аутодафе было проведено 6 февраля 1481 года — живыми на костре были сожжены шесть человек. В одной только Севилье к началу ноября 1482 года огонь пожрал ещё 288 жертв, а семьдесят девять человек были приговорены к пожизненному заключению.

Спустя четыре месяца, в феврале 1482 года, папа санкционировал назначение инквизиторами ещё семи доминиканцев. Одному из них, приору монастыря в Сеговии, суждено было войти в историю и стать олицетворением испанской инквизиции в её самых мрачных проявлениях.

Через три года после назначения Томаса де Торквемады[17], трибуналы инквизиции были учреждены в четырёх других местностях. К 1492 году трибуналы действовали в восьми главных городах. К этому времени также испанская инквизиция уже закусила удила. Протесты последовали ещё десятью годами раньше, через несколько месяцев после назначения Торквемады.

В апреле 1482 года, отвечая на удручённые письма испанских епископов, папа издал буллу, выражавшую сожаление о том, что «многие истинные и праведные христиане, на основании свидетельств врагов, соперников, рабов… без каких‑либо доказательств были брошены в тюрьмы, подвергнуты пыткам и осуждены… лишены своего имущества и переданы в руки светских властей для приведения в исполнение приговора… многих приводящего в возмущение».

В том же документе папа делал вывод о том, что «инквизицией уже некоторое время движет не ревностное служение вере и спасению душ, но жажда богатства». В соответствии с этим выводом все полномочия, вверенные инквизиции, были аннулированы, и папа потребовал, чтобы инквизиторы были поставлены под контроль местных епископов.

Такие меры были, разумеется, дерзким вызовом монархии, и король Фердинанд был понятным образом возмущён. Сделав вид, что сомневается в подлинности буллы, он отослал понтифику лукавое послание. Оно заканчивалось открытой угрозой: «Позаботьтесь, таким образом, о том, чтобы дело не пошло дальше… и доверьте нам заботу об этом вопросе».

Получив такой отпор, папа полностью капитулировал. 17 октября 1483 года новая булла учредила совет — «Консехо де ла Супрема и Хенераль Инкисисьон», — вверив ему полномочия высшей инстанции инквизиции.

Для управления этим советом, Супремой, была создана новая должность генерального инквизитора. Первым эту должность занял Торквемада. Все инквизиционные трибуналы католической Испании были теперь, по существу, сосредоточены в юрисдикции одной администрации с Торквемадой во главе.

В последующие пятнадцать лет, вплоть до своей смерти в 1498 году, Торквемада обладал властью и влиянием, которые могли поспорить с властью и влиянием самих монархов — Фердинанда и Изабеллы. Что касается инквизиции, то, по словам одного историка, «он пестовал нарождающийся институт с неутомимым рвением». Он делал это с «безжалостным фанатизмом» и «беспощадным усердием».

Фанатическая преданность своей роли вынудила его отказаться от предложенной должности епископа Севильи, и до конца своей жизни он так и не сменил своего аскетичного доминиканского облачения на пышные одеяния прелатов того времени. Кроме того, он был строгим вегетарианцем.

Однако он оставлял себе значительные доли конфискованного богатства, обитал в роскошных дворцах и путешествовал со свитой из пятидесяти конных стражников и еще 250 вооруженных людей, рассчитанной на то, чтобы производить впечатление и одновременно вызывать трепет.

Это, тем не менее, не уберегло его от паранойи. Когда он обедал, то неизменно хранил при себе «рог единорога», который якобы служил ему защитой от яда, — нет, правда, никаких указаний, как действовал этот химерический талисман или что именно делал с ним его владелец. В других отношениях он был человеком явно незаурядного ума, одним из непревзойдённых макиавеллистов своего времени, наделённым знанием человеческой натуры и хитростью политика.

В «Братьях Карамазовых» великому инквизитору не дано имени. Однако не приходится сомневаться, что в качестве прототипа Достоевский имел в виду Торквемаду. И в самом деле, описание великого инквизитора, данное Достоевским, вероятно, является столь же точным портретом Торквемады, как и описание любого историка или биографа. Безусловно, не трудно вообразить, как Торквемада преднамеренно отправляет Иисуса на костер во имя инквизиции и Церкви.

Под бескомпромиссным руководством Торквемады деятельность испанской инквизиции возобновилась с удвоенной энергией. 23 февраля 1484 года тридцать жертв были одновременно сожжены живьём в Сьюдад‑Реале. Между 1485 и 1501 годами были преданы огню 250 человек в Толедо. В Барселоне в 1491 году три человека были казнены, а ещё 220 присуждены к смерти в их отсутствие. В Вальядолиде в 1492 году были одновременно казнены тридцать два человека. Перечень всех зверств занял бы несколько страниц.

В какой‑то момент знатные жители Барселоны написали королю Фердинанду: «Мы все в ужасе от приходящих к нам новостей о тех казнях и процессах, которые, как нам сообщают, идут в Кастилии».

В сентябре 1485 года во время молитвы перед главным престолом в соборе был убит инквизитор Сарагосы; но в ответ это только вызвало новую волну казней. Впрочем, инквизицию интересовала не только смерть.

В 1499 году, через год после смерти Торквемады, в вымогательстве и мошенничестве виновным был признан инквизитор Кордовы. Его преемник беспечно продолжал следовать по его стопам, арестовывая всякого состоятельного человека — даже членов благочестивых христианских семей, — дабы конфисковать и присвоить себе его имущество.

Судебная машина инквизиции

В своих методах и приёмах испанская инквизиция подражала изначальной папской инквизиции тринадцатого века. Во всяком случае, она применяла её методы ещё более последовательно — и ещё более цинично. По крайней мере, среди своих инквизиторы отбрасывали своё лицемерие и выражались с бесстыдством, которое мало сочеталось с благочестием, — с бесстыдством, вполне соответствующим художественному вымыслу Достоевского.

В 1578 году, например, один инквизитор заявил, обращаясь к своим коллегам, что «мы должны помнить, что главная цель судебного процесса и казни не в том, чтобы спасти душу обвиняемого, а в том, чтобы добиться общественного блага и вселить страх в других».

Преследуя эту цель, испанская инквизиция, подобно своему средневековому предшественнику, наносила неожиданные визиты в город или селение через регулярные промежутки времени — в 1517 году, например, каждые четыре месяца, — правда, со временем инквизиторы обленились, разжирели, потеряли охоту к разъездам и делали это всё реже.

Прибыв в какое‑то место, инквизиторы предъявляли свои верительные грамоты местным духовным и гражданским властям. Затем объявлялся день, в который все жители должны были присутствовать на особой мессе и услышать там публично зачитываемый «эдикт» инквизиции.

В назначенный день в конце проповеди инквизитор поднимал над головой распятие. От присутствующих требовали поднять правую руку, перекреститься и поклясться, что они будут помогать инквизиции и её уполномоченным лицам. После этого предваряющего ритуала торжественно зачитывался «эдикт». В нём кратко указывались различные ереси, равно как и ислам и иудаизм, и содержался призыв ко всем, кто мог быть виновен в «заразе».

Если они доносили на себя в оговорённый «льготный период» — обычно от тридцати до сорока дней, но чаще меньше, так как он устанавливался по усмотрению инквизиторов, — они могли быть снова приняты в лоно Церкви без каких‑либо излишне строгих наказаний. Однако они были обязаны назвать соучастников, не пришедших с повинной. В действительности это было главное условие, позволявшее отделаться епитимьей.

«Донести на себя, как на еретика было недостаточно, чтобы воспользоваться льготами эдикта. Нужно было также донести на всех тех, кто разделял заблуждение или привёл к нему».

Легко увидеть, как функционировал психологический механизм, задействовавшийся в этом процессе. В Испании, как и везде, люди прибегали к услугам инквизиционной машины для того, чтобы свести старые счёты, отомстить соседям или родственникам, устранить конкурентов в бизнесе или коммерции. Всякий мог донести на всякого, не заботясь о доказательствах, а бремя судебных разбирательств ложилось на плечи обвинённого.

Люди начинали всё больше бояться своих соседей, коллег по профессии или конкурентов, любого, с кем у них могла быть вражда или размолвка, любого, с кем они могли не сходиться во взглядах или мнениях. Чтобы опередить обвинение со стороны других, люди нередко делали ложный донос на самих себя. Подчас целые группы могли сообща доносить на себя, заразившись атмосферой паранойи и страха перед всевластием инквизиции.

Во второй половине пятнадцатого столетия, когда эдикт инквизиции был впервые зачитан на Майорке, на себя донесли 337 человек. В Толедо в 1486 году таким же образом поступили 2400 человек. Но люди по‑прежнему жили в страхе перед своими деловыми партнёрами и конкурентами, соседями и даже собственными домочадцами. Доносы по мелочным поводам были скорее правилом, чем исключением.

Так сообщают, что в Кастилии в течение 1480‑х годов свыше полутора тысяч жертв были сожжены на костре в результате ложных свидетельств, которые зачастую даже не могли указать источник обвинения против них.

Свидетели инквизиционных расследований оставались анонимными, а их свидетельства редактировались во всём, что могло выдать их личность. Тем самым инквизиция получала энергию и поддержку от тех самых людей, которых она преследовала. Свою власть она черпала в наглой эксплуатации самых слабых и низменных сторон человеческой натуры.

В теории каждый случай полагалось рассматривать конклаву теологов — из инквизиторов‑визитёров и по крайней мере одного местного квалификатора (эксперта‑юриста). Только если доказательства признавались достаточно убедительными, обвиняемого полагалось арестовать.

На практике же многих арестовывали до рассмотрения их дел. Тюрьмы инквизиции были переполнены узниками, значительная часть из которых находилась в неведении относительно выдвинутых против них обвинений. Они могли годами томиться в заключении, так и не зная, в каком преступлении они якобы виновны.

Тем временем их и их семьи лишали всего имущества, ибо арест неизменно сопровождался незамедлительной конфискацией всего, что принадлежало обвиняемому, — начиная от его дома и заканчивая его горшками и штанами. И пока он находился в тюрьме без предъявления какого‑либо обвинения, его имущество распродавали в уплату за содержание его в заключении.

В редких случаях его могли в конечном итоге выпустить на волю, но при этом он обнаруживал, что стал банкротом или нищим. Известны также случаи, когда в результате конфискации имущества умирали от голода дети богатых заключённых.

Только в 1561 году правила были слегка изменены и стали дозволять использование по крайней мере части средств, вырученных от продажи конфискованного имущества, для поддержания иждивенцев.

Каждый трибунал двадцати одного регионального управления инквизиции располагал своей собственной тюрьмой, размещённой в его официальном «дворце». Узники обычно содержались в одиночном заключении в цепях и были лишены какого бы то ни было контакта с внешним миром. Если их освобождали, с них требовали клятву о неразглашении того, что они видели или испытали в камерах.

Неудивительно, что многие жертвы сходили с ума в заточении, умирали или, если могли, кончали жизнь самоубийством. И, однако, как это ни парадоксально, тюрьмам инквизиции часто отдавали предпочтение перед тюрьмами светских властей. Известны случаи, когда обычные преступники добровольно сознавались в ереси, дабы их перевели из гражданской тюрьмы в инквизиционную тюрьму.

Во время судебных дознаний и допросов вместе с инквизиторами, представителем местного епископа, врачом и самим экзекутором, которым обычно был городской палач, всегда присутствовали нотариус и секретарь. Всё дотошно фиксировалось — задаваемые вопросы, ответы обвиняемого и его реакции.

Испанская инквизиция, как и её средневековая предшественница, прибегала к высокой риторике и лицемерным формулам, дабы завуалировать и оправдать мерзостную реальность пытки.

Инструкции инквизиции от 1561 года оговаривали, что пытка должна применяться в согласии «с совестью и волей уполномоченных судей, в соответствии с законом, здравым смыслом и чистой совестью. Инквизиторы должны заботиться о том, чтобы пытка в каждом случае была оправданной и сообразующейся с законом мерой».

Испанской инквизицией, как и её средневековой предшественницей, признание, вырванное в агонии пытки, само по себе не считалось действительным. Инквизиторы признавали, что, подвергнув человека мучительным страданиям, его можно принудить сказать всё, что угодно. По этой причине обвиняемый был обязан подтвердить и скрепить подписью своё признание день спустя, с тем чтобы его можно было назвать самопроизвольным и добровольным, полученным без принуждения.

Во времена испанской инквизиции, как и во времена её средневековой предшественницы, жертву полагалось подвергать пытке только один раз. И, подобно своим предшественницам в других местах, испанская инквизиция обходила это ограничение, именуя окончание каждого эпизода пытки «прерыванием».

Тем самым можно было и правда заявлять, что жертву пытали всего однажды, даже если этот «единичный» случай пытки состоял из множества эпизодов и прерываний, растянувшихся на длительный период времени. И, естественно, жертву лишали надежды на то, что окончание данного эпизода пытки означало конец её мучениям.

Какие бы садистические наклонности при этом ни преследовались инквизиторами, необходимо подчеркнуть, что их главной целью было не столько вырвать признание у отдельной жертвы, сколько получить в свои руки свидетельства, с помощью которых можно было бы укрепить свою власть над народом в целом.

От обвиняемого ожидали не только признания своих собственных преступлений, но также и сообщения сведений, пусть и самых незначительных, порочащих других людей. Едва ли удивительно, что человек в агонии пытки легко называл любое имя, которое приходило ему на ум, или то, которое хотели услышать от него его мучители.

В 1518 году Супрема, руководящий орган испанской инквизиции, постановила, что пытка не должна быть автоматической или рутинной процедурой. По крайней мере, в теории решение о её применении должно было приниматься в каждом отдельном случае голосованием членов местного трибунала.

На практике же это мало что меняло, коль скоро каждый местный трибунал мог автоматически голосовать за применение пытки в каждом разбираемом случае. Когда трибунал голосовал за применение пытки, обвиняемого приводили в зал для слушаний, где присутствовали инквизиторы и представители местного духовенства.

Объявлялся результат голосования, и обвиняемому давалась еще одна возможность признать свою вину. Если он по‑прежнему отказывался это сделать, зачитывалась полная формула приговаривания к пытке.

«В ней говорилось, что ввиду навлечённых на него подозрений и имеющихся против него свидетельств, они приговаривают его к пытке такой продолжительности, которую сочтут нужной, дабы услышать от него правду… и заявляют, что если в результате пытки он умрёт или получит увечье, вина за это будет возложена не на них, а на него за отказ говорить правду».

В своей мучительной продолжительности этот ритуал уже сам по себе составлял психологическую пытку. Эту пытку усиливали на каждом этапе последующего судебного процесса дополнительными отсрочками, дополнительными периодами неопределённости. Ожидание физических страданий иногда оказывалось не менее действенным, чем сами страдания.

Инквизиторы в Испании, как и их средневековые предшественники, старались избегать намеренного пролития крови и сами не имели права проводить экзекуции. Пыточные методы изобретались в соответствии с господствовавшими ограничениями.

В Испании были особо популярны три вида пыток. Имелась, так называемая, «тока», или пытка водой, когда в горло жертвы насильно вливали воду. Была пытка «потро», когда жертву вздёргивали на дыбу и натягивали удерживавшие её верёвки. И была, так называемая, «гарруча», или блок, испанская версия итальянской пытки «страппадо».

При этой процедуре руки жертвы связывались веревкой у нее за спиной, после чего жертву подвешивали за запястья к блоку на потолке с привязанным грузом к ногам. Человека поднимали очень медленно, чтобы сделать боль максимально сильной, затем опускали с такой резкостью, что вывихивались суставы. Неудивительно, что многие жертвы получали пожизненные увечья или хронические заболевания.

Естественно, нередки были и случаи смерти. Если жертва умирала, то смерть, считалось, наступала «случайно» и квалифицировалась скорее, как сопутствующее обстоятельство или побочный результат пытки, чем как её прямое следствие.

В более поздние периоды истории испанской инквизиции вошли в обиход и другие методы. К примеру, жертву могли поднять на дыбу, а затем постепенно натягивать верёвки, пока они не прорезали тело жертвы до костей. И были многочисленные дополнительные приспособления, слишком гнусные, чтобы их воспроизводить. Всё, что могло изобрести развращённое воображение инквизиторов, в конце концов получало санкцию.

В инструкции 1561 года заявляется, что «ввиду различий в телесной и душевной силе между людьми… не может быть дано никакого определённого правила, но должно быть оставлено на усмотрение судей, которые должны руководствоваться законом, здравым смыслом и совестью».

Неудивительно, что иногда было крайне трудно найти людей, готовых воплощать прихоти инквизиторов и проводить пытки. Чаще обычного исполнителем этой работы бывал городской палач. В конце семнадцатого столетия за каждую проведённую пытку ему выплачивали четыре дуката — сумму, равную пол‑унции золота, или порядка 90 фунтов в сегодняшней валюте.

Излишне говорить, что выполняемая им за это вознаграждение работа не внушала к нему особой любви его соседей. По этой причине он обычно желал скрыть свою личность. Эдикт 1524 года запретил экзекутору надевать маску или накидывать на себя простыню. Позже в качестве компромисса были дозволены капюшон и смена одежды. К семнадцатому столетию экзекутору снова было разрешено использовать полный камуфляж, включая маску, «если полагалось лучшим, чтобы его не узнали».

Смертная же казнь оставлялась главным образом для нераскаявшихся еретиков и для тех, кто впадал в ересь после номинального обращения в католичество. Как вскоре станет видно, чаще обычного её предназначали для евреев — для исповедующих свою веру иудеев и тех, кого подозревали в возврате к своей вере после мнимого принятия крещения.

Подобно своей средневековой предшественнице, испанская инквизиция передавала приговорённого к казни человека светским властям. Если он раскаивался в свои последние мгновения у позорного столба, его «милосердно» удушали, прежде чем вспыхивал костёр. Если он продолжал упорствовать, его сжигали живьём.

Антисемитизм и инквизиция

В своих методах и приёмах испанская инквизиция тщательно копировала свою средневековую предшественницу. Она отличалась тем, что была подотчётна не папскому престолу, а напрямую испанской короне. Отличалась она и ещё в одном отношении. Главными мишенями средневековой инквизиции во Франции и Италии были христианские еретики, такие, как катары, вальденсы и фратичелли, или мнимые еретики, такие, как тамплиеры.

Главной же мишенью испанской инквизиции суждено было стать иудейскому населению Иберийского полуострова. Жестокостью и беспощадностью своих антисемитских кампаний инквизиция в Испании предвосхитила патологию двадцатого века — нацизм.

В середине четырнадцатого столетия, более чем за сто лет до создания испанской инквизиции, Кастилия была расколота гражданской войной. Обе враждующие стороны искали козла отпущения и нашли его в лице иудейской общины — особенно многочисленной в Испании, благодаря терпимости прежних исламских режимов.

Последовали погромы, а ревностные христианские проповедники ещё больше разожгли пламя. Насилие нарастало, пока не достигло своего апогея в 1391 году, приведшего к убийству сотен, если не тысяч, евреев. В последнее десятилетие четырнадцатого века многие еврейские семьи в Испании, напуганные преследованиями, отреклись от своей веры и приняли христианство. Их стали именовать «конверсос» («обращённые»).

Во многих случаях, однако, был хорошо известен принудительный характер их обращения, а потому широко бытовало мнение, что они тайно продолжают исповедовать свою изначальную религию. Несомненно, значительное их число так и поступало; однако большинство, судя по всему, просто‑напросто сделались в такой же степени условными христианами, в какой до этого они были условными иудеями.

Как бы то ни было и какими бы искренними католиками они ни являлись, «обращённые» семьи неизменно вызывали подозрение и недоверие и продолжали преследоваться антисемитами. Наибольшую ненависть испытывали на себе, так называемые, «иудействующие» — «конверсос», подозревавшиеся в том, что втайне по‑прежнему исповедуют иудаизм или, что ещё хуже, совращают в иудаизм крещёных евреев.

Несмотря на предубеждение со стороны общества, многие «обращённые» семьи преуспевали. В последовавшие за этими событиями годы немалому их числу удалось занять видное положение в королевской администрации, в гражданских институтах власти, даже в Церкви.

В 1390 году, к примеру, раввин Бургоса принял католичество. Свои дни он окончил епископом Бургоса, папским легатом и наставником принца крови. И это был не единичный случай. В администрациях некоторых крупных городов доминировали видные «обращённые» семьи.

В то самое время, когда была создана испанская инквизиция, казначеем короля Фердинанда был в прошлом «обращённый». В Арагоне пять высших административных постов в королевстве занимали «конверсос». В Кастилии было по меньшей мере четыре «обращённых» епископа. Трое из секретарей королевы Изабеллы были «конверсос», таковым же был и официальный придворный летописец. Один из дядей самого Торквемады был «обращённым».

Даже святая Тереза, столь почитаемая впоследствии за свою фанатическую преданность католицизму, не была «чистой». В 1485 году на её дедушку была наложена епитимья за то, что он продолжал придерживаться иудейских обрядов, — указание на то, что сама будущая святая имела в родословной иудеев.

Вообще же «конверсос» и их семьи были, как правило, среди самых образованных людей Испании. Обретая положение в обществе, они так же, как правило, превращались в одних из самых богатых людей. Вполне неизбежно, что их социальное и экономическое положение вызывало зависть и негодование среди окружающих. Это также подогревало ненависть инквизиции.

С момента своего создания, испанская инквизиция положила глаз на богатство иудеев. На самих иудеев она смотрела с глубокой и непреодолимой неприязнью уже хотя бы потому, что они находились вне официально установленных рамок её юрисдикции. Согласно папскому бреве, узаконившему её деятельность, инквизиция была уполномочена преследовать еретиков — то есть, христиан, которые отошли от ортодоксальных формулировок веры.

Её власть, однако, не распространялась на приверженцев других религий, например иудеев и мусульман. Иудейские и мусульманские общины в Испании были велики. Вследствие этого значительная часть населения оставалась недосягаемой для инквизиции, а для института, который стремился к тотальному контролю над обществом, такая ситуация являлась нетерпимой.

Первым шагом инквизиции стало преследование, так называемых, «иудействующих». «Конверсос», которые возвращались в иудаизм после принятия христианства, могли быть преспокойно названы еретиками. А дальше и все те, кто подстрекал их к ереси, — а отсюда было рукой подать и до обвинения в соучастии всех иудеев. Но руки инквизиции были пока ещё связаны, поскольку ей надлежало предъявить — или сфабриковать — доказательства для каждого разбираемого случая, а это не всегда было легко сделать.

Инквизиция с энтузиазмом одобрила разнузданный антисемитизм, который уже провозглашался с амвона печально известным проповедником Алонсо де Эспина, одинаково ненавидевшим иудеев и «конверсос». Играя на националистических чувствах масс, Алонсо выступал за полное запрещение исповедания иудаизма в Испании — путём высылки или уничтожения всех иудеев.

Приняв программу Алонсо, инквизиция развернула свою собственную рьяную антисемитскую пропаганду, используя методы, которые спустя четыре с половиной столетия возьмёт на вооружение Йозеф Геббельс. К примеру, проповедники снова и снова повторяли чудовищные обвинения, зная, что, в конце концов, они будут приняты за соответствующие действительности. Ссылаясь на волну антисемитизма, которую ей таким образом удалось спровоцировать среди широких кругов населения, инквизиция умоляла корону принять «надлежащие» меры.

Предложение изгнать всех евреев из Испании исходило непосредственно от инквизиции[18].

Петиция, выражавшая это предложение, была охарактеризована одним историком, как «дикий документ», от которого «веет оголтелым антисемитизмом». Король Фердинанд понимал, что преследование иудеев и «конверсос» неизбежно привело бы к печальным экономическим последствиям для страны. Однако ни он, ни королева Изабелла не могли противостоять общему давлению инквизиции и вызванных ею в обществе настроений.

В письме к своим самым влиятельным феодалам и придворным король писал:

«Святая инквизиция, видя, какой опасности подвергаются некоторые христиане, вступая в контакт и общение с иудеями, постановила, что иудеи должны быть изгнаны из всех наших владений и территорий, и убедила нас выразить ей в том нашу поддержку и одобрение… мы идём на это, несмотря на великий вред для нас самих, предпочитая спасение наших душ нашей собственной выгоде…»

1 января 1483 года монархи письменно объявили, чтобы умилостивить инквизицию в Андалусии, что все иудеи, живущие в этой провинции, будут изгнаны. 12 мая 1486 года были изгнаны все иудеи из крупных поселений Арагона. Однако полномасштабную высылку пришлось отложить на некоторое время, поскольку монархи остро нуждались в финансовой и другой поддержке со стороны иудеев и «конверсос» для непрекращавшейся военной кампании против мавров, отброшенных в своё, час от часу уменьшавшееся, королевство Гранаду[19].

Есть основания полагать, что между Торквемадой, представлявшим инквизицию, и испанской короной был заключён тайный договор. Торквемада, по-видимому, согласился с отсрочкой короны на изгнание всех евреев из Испании, пока не будет окончательно и бесповоротно завоёвано мусульманское королевство Гранада. Другими словами, евреев оставляли в покое в некоторых местах до тех пор, пока оставалась необходимость в них и их богатствах.

Между тем инквизиция занялась подготовкой почвы для того, что должно было случиться позже. Так последовало пресловутое дело «святого дитя из Ла‑Гуардии» — столь же топорно состряпанная история, как те, что фабриковались в недавнем прошлом Гитлером или Сталиным.

14 ноября 1491 года, за две недели до падения Гранады, пять иудеев и шесть «конверсос» были отправлены на костёр в Авиле. Их осудили за осквернение гостии[20]. Их также обвинили в том, что они якобы распяли на кресте христианского ребёнка, вырвав у него сердце[21].

Целью этого мрачного действа якобы был магический ритуал, предназначенный для того, чтобы нейтрализовать силы инквизиции и погубить всех христиан. Инквизиция прилежно обнародовала это дело в каждом городе Кастилии и Арагона, доведя антисемитское помешательство до истерии. Через две недели Гранада капитулировала, и последний исламский анклав в Испании перестал существовать.

Спустя три месяца, в марте следующего года, появился королевский эдикт, в котором говорилось, что все иудеи в Испании должны обратиться в католичество или будут изгнаны. Те, кто отказывался подчиниться указу, становились законной добычей инквизиции. Как заметил Карлос Фуэнтес, Испания в 1492 году изгнала чувственность с маврами, изгнала интеллект с евреями и продолжала проводить стерилизацию последующие пять столетий.

Однако ещё до окончательной высылки иудеи и «конверсос» пострадали от инквизиции в гораздо больших количествах, чем еретики. После 1492 года преследования всего лишь усилились, подкреплённые новой видимостью законности и легальности. Из всех осуждённых инквизицией в Барселоне между 1488 и 1505 годами 99,3% были иудеями или «конверсос». Иудеи или «конверсос» составили 91,6% всех осуждённых инквизицией в Валенсии между 1484 и 1530 годами.

По замечанию одного историка: «Святую службу, другими словами, не заботила ересь вообще. Её заботила только одна форма религиозного отступничества — тайное исповедование иудейских обрядов».

Конец инквизиции

С неослабевающей жестокостью испанская инквизиция продолжала вершить свои дела более 200 лет. В Англии за правлением Вильгельма и Марии последовало правление Анны[22], а затем Ганноверов. Стране вскоре предстояло быть объединенной с Шотландией в Соединённое Королевство Великобритании и вступить в золотой век неоклассицизма.

Франция уже достигла культурного расцвета в правление Людовика XIV, «Короля Солнце», который, уже будучи пожилым, всё еще задавал тон при своём рафинированном дворе в Версале. В Испании же «семнадцатое столетие завершилось холокостом конверсос». Война за испанское наследство (1704‑1715) закрепила смену династии, состоявшуюся в тот момент, когда в 1701 году Филипп V Бурбон взошёл на престол, прежде занимаемый Габсбургами.

Была, казалось, мимолётная перспектива просвещения, когда новый монарх отказался присутствовать при аутодафе, устроенном в его честь. Очень скоро, однако, инквизиция вновь восстановила свой контроль над испанским обществом, и снова последовали ужасы двух предыдущих столетий. Новая волна репрессий произошла в начале 1720‑х годов.

Для некоторых потенциальных жертв инквизиции теперь, по крайней мере, имелось какое‑то близкое убежище. В 1704 году, во время войны за испанское наследство, британский флот под командованием адмирала Джорджа Рука осуществил одну из первых в истории нового времени военных операций с высадкой десанта и захватил Гибралтарскую цитадель.

В 1713 году Испания официально уступила Гибралтар Британии — на том условии, «что ни под каким видом не будет дозволяться временное или постоянное проживание иудеев и мусульман в означенном городе Гибралтаре». К немалому неудовольствию инквизиции, британцы никак не соблюдали требование испанцев. Еврейская община на Гибралтаре стремительно росла и к 1717 году уже располагала своей собственной синагогой.

После 1730 года власть и влияние испанской инквизиции начали заметно ослабевать. Недостатка в потенциальных жертвах не было, но Испания не могла оставаться полностью изолированной от той тенденции к веротерпимости, которая уже господствовала к тому времени в остальной Европе. К тому же служители инквизиции, по замечанию одного комментатора, «уже не интересовались ничем, кроме получения собственного жалованья». Между 1740 и 1794 годами трибунал в Толедо рассматривал в среднем только одно дело в год.

Во время французской революции испанская инквизиция впала в настоящую «спячку», напуганная тревожными антицерковными выступлениями по ту сторону Пиренеев. Основания для опасений действительно были. В 1808 году французская армия под командованием военачальника Наполеона маршала Иоахима Мюрата вступила в Испанию и оккупировала страну.

Династия Бурбонов была низложена, на престол был возведен брат Наполеона Жозеф. По заключённому вслед за этим договору, католическая религия приравнивалась к любой другой религии. Хотя и недовольная создавшимся положением, инквизиция посчитала, что сама она в безопасности, и на этом основании поддержала новый режим.

Некоторые инквизиторы, однако, оказались неспособными побороть фанатизм более чем трёх столетий. С трогательно наивной неосмотрительностью она арестовала секретаря Мюрата, филолога‑клас<