Какую часть слова «нет» ты не понял?

В конце октября внезапно похолодало. Большую часть времени я занимался тем, что либо консервировал, либо продавал последнюю волну урожая из огорода. Когда подошел Хэллоуин, мамина кладовая была снова заставлена вареньем, желе, маринованной бамией, фасолью, горохом и всем остальным.

Я не мог объяснить, почему с таким рвением ударился в заготовку припасов. В школе никто бы не назвал меня – гея – парнем, который в будущем станет держать козу и закручивать банки с вареньем, но после смерти родителей это меня увлекло. Сэм говорил, что таким образом я пытаюсь контролировать свою жизнь. Я говорил, что мне нравится работать руками. Истина, вероятно, находилась где-то посередине.

– Я хочу взять с собой Иши, – сказал Сэм в пятницу вечером, пока Иши на полу играл с Бо.

– Ты хочешь взять семилетнего мальчика на охоту? – не веря своим ушам, спросил я.

– Ему понравится. И ему почти восемь.

– Как насчет «нет»?

– О, да ладно тебе!

– Какую часть слова «нет» ты не понял? «Н», что значит «нет»? «Е», то есть «еще раз нет»? Или «Т» – «в третий раз нет»? Нет. Три буквы. Видишь? Все просто.

– Но охотиться ходят все.

– Я не хочу, чтобы Иши брал в руки оружие, Сэм. Конец разговора. И если тебе надо спрашивать меня, почему…

Он вздохнул.

– Что такое «охота»? – спросил Ишмаэль.

– Ничего, – сказал я.

– Я всему его научу, – пообещал Сэм.

– Ничему ты его не научишь. Если я когда-нибудь увижу, что он играет с оружием, я сверну твою чертову шею, Сэм Рейкстро, и я не шучу.

– Все мальчики ходят охотиться.

– Нет.

– Ну пожалуйста.

– Нет.

– Я хочу поехать, – сказал Ишмаэль.

– Нет, не хочешь, – ответил я. – Оружие – это опасно, оно мне не нравится, и я не хочу, чтобы ты с ним играл.

– Он ведь должен когда-нибудь научиться, – заспорил Сэм.

– Когда-нибудь, но не сейчас.

– Тогда с кем мне поехать?

– Возьми Ларри.

– Он больше не охотится.

– Как любой здравомыслящий человек.

– Когда я набью морозилку олениной, ты запоешь по-другому.

Тут он меня подловил.

– Поезжай один, – сказал я.

– Одному скучно. А если я возьму его, но стрелять он не будет?

– Да! – с энтузиазмом сказал Ишмаэль. – Я хочу поехать.

– Нет, – сказал я.

– Дядя Хен, ну пожалуйста.

– Нет.

– Пожалуйста?

– Отпусти его, – сказал Сэм. – Я не дам ему притрагиваться к ружью, но он сможет посидеть рядом со мной, увидеть, как это делается. И ты сам знаешь, что хочешь полную морозилку свежего мяса. В прошлом году мы ели стейки из оленины до самого марта.

Я вздохнул.

– Это значит, он может поехать?

– Я не хочу, чтобы он стрелял из оружия, Сэм.

– Я ему не позволю.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– На мизинчиках поклянешься?

– Клянусь.

Я оглянулся на Ишмаэля, который улыбался от уха до уха. Когда он весь день просидит со своим дядей Сэмом на холоде, дожидаясь в засаде оленя, ему будет не до улыбок.

– О, ну в самом-то деле! – воскликнул я.

– Ты лучше всех, – усмехнулся Сэм.

– Пусть наденет что-нибудь яркое. Оранжевое, – распорядился я. – Если его подстрелит какой-нибудь рожденный в инцесте ублюдок-реднек…

– Никто никого не подстрелит.

– Оранжевое, – повторил я. – Оранжевую шапку, оранжевый жилет, и если бывает оранжевая краска для лица, то и ею намажь его тоже.

– Мы поедем на папину землю, – пообещал Сэм. – Там стоит знак, поэтому никого, кроме нас, там не будет. Люди знают, что на папину землю лучше не заходить.

Бо, заскучав без внимания, тявкнула.

– Бо, я поеду охотиться, – объявил ей Ишмаэль. – Хочешь со мной?

Гав!

– Собираешься реднека из него сделать, да? – спросил я у Сэма.

– Он деревенский пацан, Генри Гуд. А чем занимаются деревенские пацаны? Мы рыбачим, стреляем, охотимся, убиваем…

– Не все, Сэм Рейкстро. Не все.

– Хен, твои родители тут не при чем. – Он склонил голову набок и бросил на меня понимающий взгляд.

– Продолжай себя убеждать, – сказал я.

Глава 103

Мама пошла бы на все

В четверг Саре официально предъявили обвинение в соучастии в убийстве драг-дилера в Алабаме. Калкинс, который заехал, чтобы сообщить мне эту новость, стоял теперь на крыльце, одетый для защиты от наступающих холодов в полицейскую куртку.

– Плохи ее дела, Хен.

Я молчал.

– Я думал, мы с тобой заключили сделку, – проговорил он.

– Я пытался.

– Пытайся сильней.

– Вы же уже взяли ее за убийство.

– За соучастие. Это разные вещи. У меня есть свое дело, которое нужно закрыть, и я закрою его. Но мне надо, чтобы ты с нею поговорил.

Я вздохнул, зябко обхватил свои плечи. Мне было не по себе.

– Ну? – не отставал он.

– Я знаю, почему мама сделала то, что сделала. Почему убила себя.

– И почему?

– Она хотела защитить Сару.

– Поздновато было ее защищать.

– Может быть. А может, и нет.

– Не понимаю.

– Сарина жизнь уже была уничтожена. Стараниями отца. Она была совсем маленькой. Ее жизнь закончилась, когда еще даже толком не началась. И Сара сделала то, что должна была сделать.

– Убив своего отца?

– А вы бы как поступили?

– Убивать своего отца я бы не стал.

– Вы не можете забеременеть. Вы, наверное, не понимаете, каково это. Особенно, если тебе только тринадцать.

Он ничего не сказал.

– Мама, видимо, все поняла и попыталась скрыть это, сделать похожим на убийство с самоубийством. Такое ведь то и дело случается, разве не так?

– Ну…

– Случается. Вы сами знаете, шеф. Старики потихоньку сходят с ума, и в один прекрасный день… оно происходит. Как недавно в Тупело. Убийство и самоубийство. Один тип застрелил дочь и жену. Поругались, наверное, из-за чего-то, он снял с полки ружье, и понеслось. Так бывает. Вот я к чему.

– И?

– Мама любила Сару.

– И что?

– Она пыталась дать Саре шанс. Извиниться за папу. Она думала, что если взять вину за его смерть на себя, то никто ничего не узнает, и у Сары появится шанс, и она не проведет всю жизнь за решеткой.

Калкинс нахмурился.

– Я не говорю, что так правильно, но свою маму я знаю. Я знаю, она думала именно так и сделала именно это. Мама была не из тех, кто сидит и думает, а не убить ли себя. Она просто была не такой. Они с папой, конечно, ругались, но всегда улаживали свои дела. Ради меня и Сары она пошла бы на все. На все вообще. И она это доказала.

– Хен, мне от этого помощи мало.

– Я не стану отбирать шанс, который ей дала мама.

– То есть, ты не будешь мне помогать?

– Больше нет.

Он поджал губы.

Я молчал.

– Хен, ты что, забыл о той ночи?

– Нет, не забыл.

– Мне думается, что информацией такого рода я буду обязан поделиться с судьей.

– Что ж, делайте то, что должны.

– Это сведет к нулю твои шансы оставить того мальчонку себе.

Я дернул плечом.

– Давай-ка ты подумаешь еще раз. И подумаешь хорошенько. Мне надо, чтобы эта девица призналась. Блюсти закон – это мой долг, и я намерен выполнить его до конца. То, что случилось с Сарой, ужасно, но оно не давало ей права отнимать чью-то жизнь. Подумай о своем папе. Ты должен поступить правильно. Ради него.

– А как же Сара?

– Она должна заплатить за содеянное. Уж я за тем прослежу.

– Разве она недостаточно заплатила?

– Это закон будет решать. А не ты и не я.

– Так же как он будет решать, что делать с Рики?

– Прошу прощения?

– Все знают, что сделал ваш сын.

– Он был дома. У него алиби.

– Ясно.

– Поосторожнее, Хен. Не советую тебе сворачивать на эту дорогу.

– Я просто хочу, чтобы все кончилось. Что это изменит, в конце-то концов? Предъявите вы ей обвинение или нет, мои мама с папой мертвы. Их не вернуть. Мы с вами знаем, что было. Разве этого мало? Разве моя семья недостаточно опозорена? Разве мало мы с Иши вынесли бед? Почему нельзя оставить это дело в покое?

– Мы говорим о законе.

– Вы говорите о том, чтобы снова все это вытащить и объявить на весь свет, что мой отец изнасиловал свою дочь, что она от него забеременела, а потом – вот сюрприз! – разозлилась настолько, что убила его. И что? Кого теперь это волнует? Какая разница, кто виноват?

– Огромная.

– Жертва здесь я. И я говорю, что разницы нет.

– Ты не в себе. Да-да, не в себе. Совсем как в ту ночь, когда я приехал к вам…

– Ладно, вперед.

– Прошу прощения?

– Вперед. Можете рассказать судье, что я сделал. Мне все равно. Если вам кажется, что Иши будет лучше в приюте, делайте то, что должны. Но шантажировать себя я вам не дам.

– Ты пожалеешь об этом, – сказал он.

– Возможно, – допустил я. – Но Сара и так достаточно настрадалась, и наказывать ее еще больше я не хочу.

Он зашагал обратно к машине.

Глава 104

Теперь я все понимаю

Во вторник перед Хэллоуином я отправился в следственный изолятор навестить Сару.

Она держалась подавленно. Села напротив меня, опустила глаза, и вид у нее был одновременно и более здоровый, чем раньше, и отчего-то очень больной. Она была слишком бледной. Слишком худой. Слишком чистой и вялой. И усталой. Невероятно усталой.

– Я тут подумал, – тихо заговорил я.

– О?

– У тебя никогда не было шансов.

Она продолжала молчать.

– Мама хотела помочь тебе.

Она пожала плечом.

– Сара, я пытаюсь сказать, что все понял. Жаль, что ты не обратилась ко мне. Я бы помог.

– Я не могла, – не поднимая лица, сказала она.

– Почему?

– Просто не могла, Хен, и все.

– Я бы помог тебе.

Она ничего не ответила. Тяжко вздохнула, словно груз лет давил на нее, потом закрыла руками лицо и заплакала. Из нее будто изливалась вся пережитая за жизнь боль. Мне хотелось обнять, утешить ее, но я знал, что физический контакт с «заключенными» запрещен.

– Господи! – вырвалось у нее наконец. – Как же я изгадила свою жизнь.

– Это папа изгадил ее, а не ты.

– И зачем только он…

– Я знаю.

– Богом клянусь…

– Я знаю.

На выражение несчастной мольбы у нее на лице было невыносимо смотреть.

– Мы все исправим, – сказал я.

Она подняла глаза на меня.

– Я знаю, что ты сделала, – тихо прибавил я. – И знаю, почему мама сделала то, что сделала. Но другим знать об этом не нужно.

Она облизнула губы.

– Но ты должна сделать для меня одну вещь. – Я наклонился вперед. – Ты должна подписать отказ от родительских прав. Мы с Сэмом заберем Иши к себе. Он моя кровь. Бога ради, он мой младший брат. Я не позволю, чтобы с этой семьей стряслось что-то еще. Мы пойдем в суд, и мне дадут постоянное опекунство. И ты должна мне помочь.

– И почему?

– Потому что я знаю, – просто ответил я.

– Знаешь что?

– Ты знаешь, что именно, Сара. Ты… знаешь в точности… что. Когда мы у тебя убирались, я нашел в шкафу обувную коробку. Думаю, ты знаешь, что там лежит.

Мы долго смотрели друг другу в глаза.

– Прикроешь меня – и я прикрою тебя и буду помалкивать, – добавил я. – Не знаю, выгорит ли твоя сделка, но если тебе предъявят…

– Я уловила суть, Хен.

– Я просто объясняю тебе. Подпиши ту бумагу, и я буду держать рот на замке.

– Я не стану подписывать никакую бумагу. Хочешь поступить со своей родной кровью, как чертов предатель, – дело твое. Все равно ты никогда и ни в чем не мог мне помочь, разве не так?

Она встала и ушла прочь.

Глава 105

Сейчас я тебя поцелую

Пока я ставил ужин на стол, вернулся с работы Сэм. Ишмаэль, одетый в костюм Капитана Америки, который я купил в «Доллар Дженерал», услышал грохот колес и помчался к двери.

– Дядя Сэм, угадай, кем я буду на Хэллоуин?

– Спайдерменом? – изобразил непонятливость Сэм.

– Нет.

– Суперменом?

– Нет.

– Бэтменом?

– Вот еще. Нет.

– Ну, тогда я сдаюсь. На тебе же нет маски, ковбоец.

Ишмаэль надел маску и приосанился.

– О! – Сэм хлопнул себя по лбу. – Ты Капитан Америка. Какой же я дурачок.

– Я буду спасаться людей, дядя Сэм, – заявил Ишмаэль.

– Каких людей?

– Всех, кто в беде.

– Молодчина, ковбоец. Не знаю, что там готовит твой дядя Хен, но пахнет вкусно.

– Я помогал мять картошку, – гордо сказал Ишмаэль.

– А уроки ты сделал?

– Дядя Хен сказал, чтобы я подождался тебя.

– Вот как?

– Мне надо запоминаться слова.

– Да уж, не помешает.

Они зашли на кухню. Сэм шагнул ко мне, широко ухмыльнулся, а потом, не дав мне опомниться, приложился к моим губам в поцелуе.

– Милый, я дома.

– Это я вижу, – ответил я.

– Ты поцеловал его, – хихикнув, сказал Ишмаэль.

– Сейчас я и тебя поцелую, – пообещал Сэм, повернувшись к нему.

– Фу!

– Тебе же нравится делать «фу», разве нет, маленький пердунишка?

– Я не маленький пердунишка, дядя Сэм.

– Ну все, пукалка, я пошел тебя целовать!

– Нетушки!

– Лучше беги, если не хочешь, чтобы твой дядя Сэм смачно чмокнул тебя прямо в губы.

Ишмаэль, довольно визжа, унесся в гостиную, а Сэм под тявканье Бо погнался за ним.

Глава 106

Сладость или гадость?

– Идите уже, – произнесла Дебби. – А то он вот-вот выпрыгнет из этого своего костюмчика.

– Ты точно не против? – сказал я.

– Идите. Уже начинает темнеть.

– Спасибо, Дебби.

– Иши, повеселись хорошенько, слышишь меня?

– Да, мэм. – Он надел маску.

Было шесть часов следующего вечера, и Иши от предвкушения был сам не свой.

– Не ешь слишком много конфет, – строго наказала она. – И прибереги сколько-то для меня.

– Хорошо, – пообещал он.

– Смотри, не забудь. Я ем за двоих, так что моя доля должна быть двойной.

– Мисс Дебби!

– У тебя их будет полно, – заверил его я.

– Можно, мы уже пойдем? – щурясь на меня, спросил он.

– Где твои очки?

– У меня.

– Дай-ка сюда.

Он подал мне очки, и я убрал их в нагрудный карман.

– Ладно, козявка, идем.

– Дядя Хен, я не козявка.

– Ты моя маленькая козявка.

– Развлекайтесь! – крикнула Дебби нам вслед, когда мы пошли.

– Дядя Хен, я не козявка. Я Капитан Америка.

– Это я вижу.

Мы пошли в дальний конец парковки, где я оставил пикап. Приблизившись, я сбавил шаг, и мои губы сжались.

На моем лобовом стекле краской из баллончика было написано: ПЕДИК.

– Дядя Хен?

– Пойдем лучше пешком. – Я развернул его, надеясь, что он ничего не увидел, что его праздничное веселье не будет испорчено. – До центра недалеко, всего два квартала. Что скажешь?

– Хорошо, дядя Хен.

Словно ища утешения, я взял его за руку. На душе было тошно.

Свободной рукой я достал телефон и позвонил Сэму.

Глава 107

Мне страшно жаль

– Дядя Хен, гляди, сколько конфет, – гордо сказал Ишмаэль, поднимая свое пластмассовое ведерко с конфетами, чтобы я посмотрел.

– Ты постарался на славу, – признал я.

– И они все мои.

– Ты должен поделиться с мисс Дебби. Ты обещал.

– Хорошо.

Мы возвращались во «Всегда экономь» после того, как час бродили по центру, заходя в магазины и церкви. Вокруг моего пикапа на парковке собралась небольшая толпа.

– Давай-ка ты зайдешь внутрь и отдашь мисс Дебби ее конфеты? – предложил я.

Он убежал.

Я не ожидал, что напротив моей машины будет стоять шеф Калкинс. Я просил Сэма не вызывать его.

Тут был и Марк Фусберг, который делал снимки со вспышкой. Он уже успел написать что-то в фейсбук – за последние двадцать минут мне позвонили три человека с вопросом, что за черт происходит. У меня в фейсбуке аккаунта не было. Видимо, у одного во всем Бенде, потому что любая новость облетала город практически моментально.

– Хен, мне страшно жаль, – сказал Калкинс, когда увидел меня.

Да уж конечно, подумал я.

– Есть подозрения, кто мог это сделать? – спросил он.

Я улыбнулся.

Он тоже.

Сэм встал рядом со мной, словно я нуждался в защите.

– Когда вы приехали в город? – спросил Фусберг, и было сложно сказать, берет ли он у меня интервью или просто интересуется.

– В четыре часа, – ответил я.

– А во сколько обнаружили надпись?

– В шесть. Мы с Иши пошли за конфетами.

– Значит, ее сделали между четырьмя и шестью?

– Должно быть. Ее точно не было на стекле, когда я ехал сюда.

Калкинс следил за нашим с Фусбергом разговором. Когда я повернулся к нему, в моих глазах был вопрос, который задавали себе, наверное, все: шеф, а где с четырех до шести был ваш сын Рики?

– Какой позор, – сказал Калкинс. – Порча личного имущества. Не думал, что однажды увижу такое у нас.

– Да, позор, – сказал Фусберг. – Хен, есть мысли, кто мог это сделать?

– Даже не знаю, – ответил я. – Но заправку разрисовали краской такого же цвета.

– Ты прав. И почерк похож.

– Наверное, какие-то заезжие буяны из Алабамы, – прибавил я.

– Наверное, – согласился шеф.

– И как мне теперь ее оттирать?

– Можно попробовать растворителем, – сказал Сэм. – У меня есть немного внутри.

– Хотя… может, я просто возьму и оставлю ее, – сказал я.

– Ты не можешь ездить с этой надписью на стекле, – воскликнул Сэм.

– Почему? Тоже мне, тайна. Все в этом чертовом городе знают, что я «голубой».

Сэм остолбенел.

Калкинс смерил меня хмурым взглядом.

– Если цель была в том, чтобы унизить меня, пусть постараются немного сильнее.

– Не говори ерунды, – сказал Сэм. – Калкинс и его парни проведут расследование.

– Такое же, как на заправке?

Сэм замолчал.

– Все уже забыли о ней, разве нет? Так оно и работает. Не буди спящих псов. И не лезь в кастрюлю с дерьмом, если не хочешь потом облизывать ложку.

– Мы выясним, кто это сделал, – пообещал Калкинс. – Но только если ты подашь заявление, иначе я ничем не сумею помочь.

– Я не стану подавать заявление.

– Хен! – воскликнул Сэм.

– Сэм, какой в этом смысл? Это всего лишь слово.

– Ты должен с ними бороться.

– То же самое апостол Петр сказал Иисусу в Гефсиманском саду.

– Неважно. Ты должен бороться. Нельзя такое спускать.

Я покачал головой и отвернулся.

– Хен, какого черта? – Он схватил меня за руку.

– Я не могу больше бороться, – ответил я.

– Нельзя давать людям поступать так с собой.

– Они будут делать все, что им хочется, Сэм. Я на них повлиять не могу.

– Потому у нас и существует полиция.

– Ну, удачи тебе.

– Мы подадим заявление, – сказал Калкинсу Сэм.

Я только покачал головой.

Глава 108

В том-то и суть

– Я не понимаю тебя, – сказал тем вечером Сэм, когда мы легли. – Серьезно, иногда я просто не понимаю тебя. Вообще.

– Переживешь.

– Засунь свой сарказм знаешь, куда? Ты должен бороться, а не ездить по Бенду с оскорблением на стекле. Да что с тобой, черт побери?

– Ничего. В том-то и суть.

– Какая?

– Со мной все в полном порядке. Не я написал это у себя на стекле. Это сделал кто-то другой. И если он думает, будто его художество опозорит меня, то он ошибается. Пусть хоть весь город увидит. Мне все равно.

– Это унизительно.

– Для города. Не для меня. Это же не я написал.

– Ты спятил.

– Или мне просто теперь наплевать.

– Ты никогда не мог постоять за себя.

– Если бы моим папочкой был преуспевающий бизнесмен, то я, вероятно, вел бы себя по-другому.

– Не пори херню.

– Ладно, держи подсказку. Твои родители не просто так ходят в Первую Баптистскую церковь. Еще туда ходит Калкинс, и его парни, и все, кто имеет в этом городе вес. Свои заботятся о своих. Сэм, ты же знаешь.

– Чушь.

– Продолжай себя убеждать.

– Просто ты трус, который не хочет бороться за свои права.

– Может, у меня есть причины быть трусом.

– Например?

– Знаешь, кто еще ходит в Первую Баптистскую? Правильно. Тот самый судья, который будет решать, можно Иши остаться со мной или нет. Судья, который будет решать, можно ли моему брату жить со своей семьей, или его надо отправить в приют. Если б мы были членами Первой Баптистской, то получили бы разрешение без проблем.

– Ты иногда уж слишком циничен.

– Я говорю то, что есть.

– И я не понимаю, как это связано с твоими планами ездить по Бенду со надписью ПЕДИК на лобовом стекле.

– Сдается мне, что дело с заправкой расследовали бы малость усердней, если бы мистер Хасан оставил ту надпись у всех на виду. Но он ее стер, и привет, теперь никто не помнит, что было. Почему мы должны облегчать этим гаденышам жизнь? Наверное, я и правда на какое-то время оставлю ее на стекле. Напомню добропорядочным жителям Винегар-Бенда, что не все в этом городе такие добропорядочные, какими считают себя.

– И чего ты хочешь этим добиться? Почему не поступить по-нормальному и не подать заявление, как делают все?

– Заявление против кого?

– Хен, у тебя есть права.

– Которые мало что значат, когда зависишь от тех, кто недолюбливает тебя. Ты знаешь в этом городе еще одного белого человека, который ждет, когда судья вынесет свое частное, субъективное решение о его жизни и о том, может его младший брат жить вместе с ним или нет? Не знаешь? Об этом и речь.

Он с раздражением выдохнул и отвернулся к стене.

Глава 109

Что там наверху?

– Можно мне подняться наверх? – спросил Иши, стоя у подножья лестницы вместе с Бо.

– Конечно, – ответил я.

– А что там?

– Всякие старые вещи. Ванная. Пара спален. Сходи, посмотри.

Он окинул лестницу опасливым взглядом.

Я снял штору с верхней площадки и убрал сложенные на лестнице вещи. Второй этаж отныне открыт – таков был намек.

– Дядя Хен, точно можно? – спросил он.

– Конечно, – сказал я. – Давай, поднимайся. Если какая-нибудь комната наверху тебе приглянется, она будет твоей.

– Правда?

– Да. Там на стенах висят фотографии твоей бабушки. Ты помнишь ее?

Он пожал плечами.

– Сходи, посмотри.

– Можно, я возьму с собой Бо?

– Конечно.

Он осторожно поднялся наверх, то и дело оглядываясь на меня и прижимая к своей груди Бо.

Стоя на кухне и занимаясь ужином, я слышал его шаги по старым, поскрипывающим половицам. Бо радостно гавкала.

Когда Сэм вернулся домой, он пошел сразу на кухню.

– Что происходит? – спросил он с тревогой.

– Ничего.

– Ничего?

Я пожал плечами.

– Ты открыл ход наверх?

Я кивнул.

– Почему?

– А почему бы и нет?

– Там Иши.

– Я знаю.

Он подошел к раковине, где стоял я.

– Все хорошо?

– Все прекрасно, Сэм Рейкстро. Сегодня я все проветрю, а завтра поднимусь туда и приберусь. Если Иши захочет, чтобы его спальня была наверху, то мы ему разрешим.

– Что тебя к этому подтолкнуло?

– Время пришло. Вот и все.

– Что это значит?

– Им больше не ранить меня. Я понял это на днях. Больнее, чем есть, им мне не сделать. Самое страшное я уже пережил, и теперь все идет только на спад.

– Ты серьезно?

Я кивнул.

– Ты переворачиваешь страницу и начинаешь жить?

– Возможно, – ответил я.

– Значит, я получу своего прежнего Хена назад?

– Сэм, он уже никогда не вернется. Но где-то внутри меня есть кто-то, кто очень похож на него. Думаю, им тебе и придется удовлетвориться.

– И я удовлетворюсь, – с улыбкой пообещал он.

– Все. Теперь оставь меня одного. Мне надо готовить.

– Сперва ты должен дать мне чуть-чуть сахарку и разрешить поиграть со своей свистулькой.

– Господи, какой же ты похотливый ублюдок.

Глава 110

Есть вероятность

На ужин я запек курицу. Сэм терпеть не мог это блюдо, я же его обожал. Я положил куриную грудку и овощи – картошку с морковкой – в глубокую сковородку, залил все это водой, добавил немного приправ и на два часа поставил в духовку. Когда я вытащил мясо, оно само соскальзывало с костей, овощи приобрели божественный вкус, а за бульон было не жалко и умереть. Такую еду мама называла простой, честной пищей.

– Иши, нам надо поговорить, – сказал я, когда мы закончили есть.

Он поднял глаза на меня, на его лице появилась тревога.

Я оглянулся на Сэма. Тот ободряюще мне кивнул.

– Иши, возможно, тебе будет трудно это понять, поэтому я хочу, чтобы ты меня выслушал, – произнес я. – Я говорил с той леди из ДСЗ. С мисс Дарлин. Помнишь ее?

Он кивнул.

– Перед Днем благодарения у нас будет судебное слушание.

– Что это?

– Мы придем пообщаться с судьей, и судья скажет, можно тебе остаться у нас или нет.

Он нахмурился.

– Иши, я хочу, чтобы ты кое-что понял. Судья может не захотеть, чтобы ты жил с нами.

– Почему?

– Есть много причин.

– Но мне нравится здесь.

– Знаю. Мы тоже очень хотим, чтобы ты здесь остался, но судья может решить…

– Почему?

– Так просто не объяснишь.

– Я сделал что-то плохое? Я стану лучшéе.

– Иши, ты здесь не при чем.

– Дядя Хен, я стану лучшее. Я обещаюсь.

– Дело не в тебе, мой хороший.

– Но я не хочу уезжать.

– Иши, послушай своего дядю Хена, – произнес Сэм. – Выслушай, что он должен сказать.

– Но, дядя Сэм…

– Иши, послушай его.

Он вытер глаза и с несчастным видом повернулся ко мне.

– Иши, скорее всего ты останешься с нами, – сказал я. – Окей? Так что не паникуй. Но есть вероятность, что судья может решить, что тебе нужно жить не со мной и твоим дядей Сэмом, а с настоящей семьей. Ну, понимаешь, с мамой и папой. Вероятность совсем небольшая, но я хочу, чтобы ты знал: так может случиться. И если это случится, я хочу, чтобы ты вел себя хорошо, пошел с ними и не создавал каких-либо проблем.

Он уставился на меня, словно не мог поверить в то, что я говорю, и я ощутил, как внутри меня все скрутилось.

– Я просто пытаюсь тебя подготовить…

Он перестал меня слушать.

Он вскочил на ноги и со сдавленным вскриком выбежал вон.

Глава 111

Ты не понимаешь

В воскресенье утром, стоя на церковной парковке, я смотрел, как Ишмаэль уходит в приходской зал, где была воскресная школа, и ощущал себя так же подавленным и побежденным, какими были его поникшие плечи.

Я прислонился к пикапу и задумался, чем занять час до мессы. Обычно я заходил в церковь на репетицию хора. Сейчас об этом не могло быть и речи. Можно было посидеть в классе, где изучали Писание, но в текстах Библии я был не силен.

Пока я неприкаянно стоял на парковке, из боковой двери вышла мисс Стелла. Я смотрел в ее сторону достаточно долго, чтобы узнать, кто идет, а потом отвернулся и притворился, что не увидел ее.

Ее шаги прервались. На секунду.

А потом:

Цок-цок-цок-цок…

– Генри?

Я поднял глаза.

– Что это? – требовательно спросила она – с ужасом и неприязнью одновременно. Ее взгляд был направлен на мое лобовое стекло.

Я пожал плечом.

– Я, разумеется, слышала о случившемся. Но полагала, что к этому времени ты ее стер.

Я промолчал.

– Тебе не кажется, что это несколько непристойно? – спросила она, подойдя к пикапу и встав напротив меня.

– Что есть, то есть, – негромко ответил я.

– Ты что, не можешь ее оттереть?

– Могу, – сказал я.

– И? – Ее заметно трясло, ее руки дрожали, лицо пылало… Возмущением? Гневом? Стыдом? – Мы можем помочь тебе, – натянутым голосом сказала она.

– Не стоит беспокоиться.

– Почему нет?

– Знаете, что? – заговорил я, вдруг ощутив внезапное безрассудство. – Недавно я выяснил, что мой племянник на самом деле мой брат. А его отец – его дед. А его мать на самом деле его сестра. Поэтому признаюсь вам честно: на данный момент меня очень немногое может смутить, и какая-то надпись на лобовом стекле – меньше всего. Вы, вероятно, очень довольны.

– Почему ты так говоришь?

– Люди вроде меня, мисс Стелла, нужны, чтобы выгодно оттенять людей вроде вас.

– Полнейшая чушь.

– Я так не думаю.

– Я не понимаю тебя.

– Хоть в чем-то мы с вами согласны.

– Это позор – видеть такую машину на нашей парковке.

– А еще позорней, наверное, присутствие владельца этой машины и его племянника-тире-младшего-брата внутри самой церкви, но что бы сделал Иисус?

Это ее, кажется, обескуражило.

– Что бы ты там ни надумал себе, Генри Гуд, я не ненавижу тебя. Однако есть правила…

– Сказал фарисей саддукею.

– Я не фарисей.

– В самом деле?

– Любить человека – не значит потворствовать его греховным делам.

– Не припоминаю, чтобы просил вас чему-то потворствовать.

– Ты сделал это нашим общественным делом.

– Я просто стоял и никому не мешал. Вы сами ко мне подошли и сделали это дело своим.

– Я не нравлюсь тебе.

– Тут вы правы.

– Я пытаюсь помочь тебе. Жаль, что ты не можешь это понять.

– Помочь чем? Попытками разрушить мою семью и порицанием за любовь к человеку, которому я верен с десятого класса? Это, по-вашему, помощь? Что именно вы мне помогаете делать? Стыдиться себя? Притворяться, будто я не тот, кто я есть, лишь потому, что такие люди, как вы, не могут с этим смириться? Единственный человек, которому вы хотите помочь, – это вы сами.

– Это просто смешно.

– Неужели?

– Естественно, да.

– Забавно, что все наши беседы всегда сводятся к вам.

– И что это значит? – надменно спросила она.

– Речь всегда идет только о вас. О ваших чувствах. О том, что вы считаете правильным или пристойным, или чему по вашему мнению учит церковь, или о вашем отношении ко всему. Обо мне же ни слова. Ни разу. Ни слова о том, почему я такой, какой есть, как я им стал, что со мной происходит, и каково это – проснуться однажды и осознать, что ты не похож на всех остальных. Как по мне, это довольно эгоистично, мисс Стелла. При всей своей сердобольности вы ни разу ни удосужились спросить у меня, что происходит. Не расскажете, почему?

– Речь вовсе не обо мне.

– О вас. И так было всегда.

– Какой бред.

– Некоторые говорят то же самое о гомофобии.

– Я не гомофоб.

– Продолжайте себя убеждать.

– Я видела, что произошло с моим братом. Это я нашла его тело.

– Возможно, он бы не сделал то, что он сделал, будь в его жизни хоть один человек, готовый принять его и любить несмотря ни на что – так, как нужно любить и принимать всех детей.

– Его извращение надо было принять? Таков твой ответ? Принимать извращенцев? Кланяться им и разрешать вытирать о нас ноги? Что еще посоветуешь, Генри? Принять педофилов? Может, мы должны окружить их любовью и похвалить за то, что им нравится совершать насилие над детьми?

– А я-то считал вас образованной женщиной.

Ее ноздри затрепетали, но она промолчала.

– По-вашему, я насилую Сэма? – спросил я. – Так вы считаете, да? Он крупнее меня. Он старше меня. Он совершеннолетний мужчина. Вы считаете, будто наши с ним отношения похожи на те, когда кто-то вроде моего папы приходит в спальню моей младшей сестры и систематически ее трахает, да? Будь оно так, я согласился бы с вами. Но это не так.

– Ты не понимаешь, – сказала она, как-то печально, расстроенно качнув головой.

– Нас таких двое.

– Я знаю, что мой брат сделал со мной, и будь я проклята, если позволю тебе поступить так с кем-то еще. Мы только и делаем, что говорим о тебе и твоих правах, но как насчет моих прав? Кто будет говорить за людей вроде меня?

И она, фыркнув, ушла.

Глава 112

Не очень

Тем вечером мне позвонила мисс Бетси, сестра мистера Коттона. Коттон Пикл подхватил пневмонию, и его положили в больницу.

– Хен, тебе лучше приехать, – сказала она. – Он звал тебя, и на сей раз дела его не особенно хороши.

– Он в Гилморе в Эмори?

– Да.

– Уверен, с ним все будет в порядке.

– Хен, он устал. На этот раз все по-другому.

– Буду через двадцать минут.

– Кто это? – спросил Сэм, когда я повесил трубку.

– Мистер Коттон в больнице.

– Тот старик-извращенец, который написал диско-песню?

– Он мой друг. Не называй его так.

– Ну, он ведь такой и есть.

– Я поеду его повидать. Присмотришь за Иши?

– А Папа католик?

– Многие сомневаются.

Оставив Сэма и Иши на попечение «Уолтонов» (телесериал – прим. пер.), я отправился в Эмори, где находился Мемориальный госпиталь Гилмора. Когда я увидел мистера Коттона – бледного, изможденного и такого решительно старого, – то понял, что его сестра имела в виду.

Она поднялась на ноги.

– Спасибо, что приехал. Мне кажется, ему осталось недолго.

– Вы в порядке?

– Конечно. Просто это слегка неожиданно. Ты подойди к нему, Хен. Он любит тебя. Всегда говорит, что ты ему будто сын. Подойди к нему.

Я подошел к койке, на которой, вытянувшись, лежал мистер Коттон, и взял его за руку.

Его старческие глаза открылись. Поначалу он, кажется, меня не узнал.

– Ты пришел, – наконец с усилием вымолвил он.

– Как вы, мистер Коттон?

– Не очень, – просто ответил он и сжал мою руку со всей небольшой оставшейся у него силой. – Ты всегда был так добр ко мне, Хен. Хотел бы я, чтобы ты был моим мальчиком.

Я не знал, что сказать.

– У Бетси есть для тебя письмо, – тихо проговорил он.

Он закрыл глаза и пугающе сильно закашлялся. Долгую, наполненную тревогой минуту я смотрел, как мисс Бетси пытается усадить его, чтобы он выплюнул поселившуюся в его легких мокроту. Его кашель был громким, надрывистым, он исторгался словно с самого дна его души. Мисс Бетси с обеспокоенным выражением на лице нажала кнопку вызова медсестры.

Когда та вбежала в палату, я пошел ждать в коридор.

Спустя десять минут Коттон Пикл скончался.

На парковке я, попрощавшись с мисс Бетси, сел в свой пикап и с тяжелым сердцем открыл письмо, которое она мне отдала.

Мой дорогой Хен!

Ты никогда не узнаешь, что значила для меня твоя дружба и доброта, и если ты читаешь это письмо, значит рассказывать об этом тебе уже слишком поздно. Просто знай, что ты всегда занимал в моем сердце особое место. Поправка: ты всегда БУДЕШЬ занимать в моем сердце особое место. Пусть я сейчас и поджариваюсь в аду, но я всегда буду любить тебя и лелеять воспоминания о тебе, нравится это Парню На Небесах или нет.

Хен, я хочу, чтобы ты сделал для меня одну вещь. Дом я оставляю сестре Бетси, но свои песни завещаю тебе. Позаботься о них. Других детей, кроме них, у меня нет, и я бесконечно люблю их и знаю, что с тобой им ничего не грозит. Но следи за кровопийцами-адвокатами. Найди такого, который не облапошит тебя, и мои детки обеспечат тебе приличный доход. Следи за сроками истечения авторских прав. Не позволяй им перейти в общественное достояние.

Но самое главное, Хен, следи за собой. Ты парень хороший. Поверь в себя хоть чуть-чуть. Напиши новую песню. Будь счастлив. И верь.

Надеюсь, ты будешь вспоминать меня с нежностью.

С любовью, твой Коттон Пикл.

Глава 113

Мистера Коттона больше нет

Когда я вернулся, в доме было темно. Я на цыпочках прошел через кухню и коридор и заглянул к Ишмаэлю. Он спал. Осторожно присев к нему на постель, я посмотрел на его лицо в сиянии ночника. Он обнимал Капитана Америку. В коробке возле кровати Бо с надеждой завиляла хвостом и уцепилась лапами за картонную стену, которая отделяла ее от свободы. Она хотела выбраться из коробки.

Я взял ее на руки. Она радостно лизнула мое лицо.

– Хен? – прошептал Сэм, босиком зайдя в комнату. – Все хорошо?

– Мистера Коттона больше нет, – сказал я.

– Мне очень жаль.

Я украдкой вытер глаза.

– Ты и впрямь любил этого старика, да? – спросил Сэм.

– Он был моим другом.

– Сочувствую, Хен.

– Он завещал мне права на свои песни.

– На «Я верю в диско»?

– Он написал и много других.

– Ничего себе.