Патриарх Филарет и оборона Православия

Конечно, не все события борьбы протестантизма и католичества с православием в Польше и Турции были известны в России. Тем не менее контакты Московской Руси с западнорусскими землями и Ближним Востоком были достаточно часты, и дипломатические агенты, купцы и паломники к святым местам Палестины и Киева постоянно приносили новости о жизни и трудностях их братьев по вере. Постоянная связь Троице-Сергиевой лавры с Москвой и беспрерывный поток богомольцев из столицы в это популярное место русского паломничества делали лавру одним из наиболее хорошо информированных мест страны. Особенно хорошо были информированы в столице и в лавре о событиях в Польше, откуда в 1620-х и 1630-х годах шли в Московскую Русь беспрерывные потоки православных беженцев, призывавших помочь населению и церкви. В лавру поступали также сведения и о мерах обороны православия от чуждых “латинских” и “лютерских” идей, предпринимавшихся русским правительством и патриархом Филаретом. Там, конечно, знали о соборе 1620 года, предписавшем перекрещивать всех выходцев из Западной Руси, так как после измены тамошней иерархии православию и распространения кальвинистских, антитринитарных и униатских настроений москвичи вовсе не были уверены, что православие Белой и Малой Руси так же твердо, как и их московское[23]. В 1627 году троицким монахам стало известно, что две книги западнорусских богословов вызвали своим содержанием тревогу в Москве и даже были запрещены к распространению. Одна из них, “Катехизис” Лаврентия Зизания, была сначала неосмотрительно напечатана в Москве, но в последнюю минуту в ней было найдено весьма неправославное истолкование брака и других таинств[24], и поэтому она так и не была допущена к продаже. Другой запрещенной книгой было “Учительное Евангелие” другого западнорусского авторитета — Кирилла Транквильона-Ставровецкого, тоже заподозренное в искажении православного вероисповедания. Известия о прениях между самим Зизанием и его московскими оппонентами, игуменом Ильей и справщиком Григорием, быстро дошли до лавры, а распространение книги Транквильона-Ставровецкого привело в некоторых местах, например в родной Неронову Вологде, к добавочному церковному расследованию и запрещению местными властями[26].

Не заметить и забыть угрозу религиозно-воинственного Запада не позволяли и постоянные напоминания церковных властей, в том числе и самого патриарха Филарета. Пробыв десять лет в польском плену, патриарх Филарет стал бескомпромиссным и решительным противником всех западных духовных течений и поставил одной из своих главных задач защиту от них православия. Патриаршая грамота 1628 года, например, предупреждала всех русских, связанных работой или торговлей с иностранцами, что в результате встреч с иноверцами и особенно жизни с ними в одном доме некоторые православные стали пренебрегать своими религиозными обязанностями, перестали ходить к исповеди и причастию, были небрежны во время поста и иногда даже избегали встреч со своими духовными отцами[27]. Наряду с самим патриархом и другие русские консерваторы сетовали, что некоторые русские люди начали подражать в нравах и костюмах своим иноверным соседям: “Беда и скорбь и погибель роду христианскому, позавидехом иноверным ризам (платью) от глав до ног, и от всего их обычая... а Бог не повеле на неверных ризы, и на их обычаи взирати верным человеком... понеже Богу мерзко их беззаконное платье и обычай их и мерзок и неприятен”[28].

Для того чтобы оградить русских людей от иностранного соблазна, в 1620-х годах патриарх предложил всем иностранцам, бывшим на его службе, или немедленно перейти в православие или же подать в отставку. Через каких-нибудь десять лет, в 1633 году, по требованию опять-таки патриарха Филарета все иностранцы, жившие в Москве, были переселены в особую слободу, за Кукуй, ставшую гораздо позже известной под именем Немецкой слободы, причем патриарх даже настоял на закрытии, хотя и временном, одной из протестантских церквей[29].

Эти мероприятия были чем-то необычным для русских людей и для самих иноверцев, так как уже с конца XVI века в Москве было очень большое количество иностранцев, особенно немцев, англичан, шотландцев, французов — по преимуществу кальвинистов, — и русские привыкли беспрепятственно встречаться с ними и жить, как с добрыми соседями. Иностранные военные, купцы, доктора и техники тысячами жили в то время в столице и других городах. Уже Ливонская война сказалась на росте иностранцев в России. После нее тысячи пленных немцев, датчан, шведов, шотландцев и других выходцев и наемников с Запада были расселены по таким городам, как Новгород, Тверь, Углич, Кострома, Казань и даже в самой столице. При царе Федоре Иоанновиче только число иностранных военных, бывших на службе русского правительства, доходило до пяти тысяч человек. При Борисе Годунове и Лжедмитрии число иностранцев еще больше увеличилось, и оба царя окружали себя наемной гвардией, состоявшей главным образом из швейцарцев и французов. Даже в таком отдаленном от Москвы центре, как Нижний Новгород, только местная евангелическая община насчитывала в 1594 году до ста семейств и имела свою церковь и школу[30]. Первая лютеранская церковь в Москве была построена уже в 1575—1576 годах[31], а при царе Михаиле Федоровиче там были уже две лютеранские и две кальвинистские церкви, из которых одна и была временно закрыта по настоянию патриарха. Число иностранцев продолжало оставаться очень значительным в течение всего XVII века, так как Россия все еще продолжала нуждаться в иностранных специалистах. Но время от времени правительством предпринимались попытки ограничить их культурное и духовное влияние на окружающую их русскую среду и особенно пресечь все попытки религиозной пропаганды. Бесчинства иностранных армий на территории России во время Смутного времени, когда они, пользуясь сначала поддержкой Лжедмитрия, а потом польского и шведского правительства, не стеснялись осквернять русские храмы и оскорблять русское духовенство, несомненно, способствовали развитию национально-религиозной реакции среди духовенства, правительства и культурной элиты. Результатом этой реакции было усиление психологической и духовной изоляции России в течение почти что всей первой половины столетия, начавшегося Смутой и иностранной интервенцией. Если при царе Иване IV или при Борисе Годунове иностранцы были не только зваными, но и желанными гостями в России и правительство стремилось к культурному сближению с Западом, то в течение трех-четырех десятилетий после Смуты, помня попытку Запада завоевать и обратить в свою веру Россию, правительство только терпело необходимых ему иностранных специалистов, стремясь изолировать народ от их казавшегося опасным культурного и религиозного влияния.

Лавра, где в эти годы жил Неронов, была центром культурно-духовной обороны от иностранных влияний. Два главных антипротестантских полемиста того времени — князь Иван Хворостинин, автор “Изложения на лютеры, кальвины и прочия блядословцы” и Иван Наседка, автор “Изложения на Люторы” и “Сборника о почитании икон”[32], — как указывалось выше, были тесно связаны с лаврой. Поэтому, уже придя в лавру с твердым решением бороться за чистоту и славу церкви и оказавшись в самом центре русской духовной и апологетической работы тех десятилетий, Неронов мог еще больше укрепить свою решимость отдать все свои силы делу защиты православия.

Примечания

[23] Макарий. История русской церкви. Т. II. С. 30—33; Харлампович К.В. Малороссийское влияние на великорусскую церковную жизнь. Казань, 1914. С. 22.

[24] Соколов И.И. Указ. соч. С. 80; Харлампович К.В. Указ. соч. С. 103—107; Зернова А.С. Книги кирилловской печати, изданные в Москве в XVI и XVII вв. С. 64.

[25] Харлампович К.В. Указ. соч. С. 108.

[26] Прения по поводу составления... катехизиса // ЛРЛД. 1858. Т. II. С. 80—100.

[27] Соколов И.И. Указ. соч. С. 52.

[28] Там же. С. 30.

[29] Там же. С. 16.

[30] Busching A.F. Die Geschichte der evangelischen Gemeinden in Russland. Konigsberg, 1765. Bd. I. S. 91; Amburger E. Geschichte des Protestantismus in Russland. Stuttgart, 1961. S. 18—21; Карамзин Н.М. История государства российского. Т. IX. С. 15—17.

[31] Busching A.F. Op. cit. Bd. II. S. 182; Fechner A.W. Chronik der evangelischen Gemeinden in Russland. Moskau, 1876. Bd. I. S. 89—91.

[32] Николаевский П.Ф. Московский печатный двор при патриархе Никоне // Христианское чтение. 1890—1891. С. 171; Зернова А.С. Указ. соч. С. 55 (№ 161)

Неронов идет в мир

Несмотря на монастырскую обстановку, годы, проведенные вместе с архимандритом Дионисием, все же не сделали Неронова монахом. И в этом сочетании жизни с миром и в миру сказывается основное направление его жизни и работы. Помощь своим православным братьям, спасение их душ, а не забота о своем личном спасении были основными вехами в его духовной работе. Чувство прочной связи с миром, может быть, передалось ему от основателя скита его родного поселения Игнатия, который сделал из своей келии не место уединения от мира, а место служения миру, центр хотя и небольшого, но все же светского, а не монашеского поселка. И в этом решении не уйти от мира, не уединиться ради собственного спасения в монастыре или пустыни, вероятно, принятого по благословению самого Дионисия, и заключается отличие деятельности Неронова от подвигов русских подвижников-монахов предыдущих веков.

Поколения русских подвижников находили спасение в монашестве, вечной молитве, духовном самоусовершенствовании и уединении. Неронов же как бы рвет с традицией и ищет спасения, спасая других. Вместе с ним приходит другой новый стиль русского подвижничества и религиозной деятельности, направленной не на личное спасение, а на улучшение жизни церкви, поднятие духа русского православия, проповеди среди народа. Уже до прихода в лавру он старался бороться со слабостями русского духовенства и церкви. Теперь же, под влиянием Дионисия и, может быть, по прочтении произведений Максима Грека о проповеди Савонаролы и более детально изучивши трагедию Смутного времени и религиозно-национальный подъем 1612—1613 годов, Неронов мог только еще больше утвердиться в своем стремлении спасти Третий Рим от дальнейшего падения и еще больше почувствовать личную ответственность за судьбы страны и веры.

Житие Неронова, к сожалению, не говорит о том, сколько времени он пробыл в лавре. Но из этого жития зато известно, что и после ухода оттуда молодого Ивана архимандрит Дионисий не оставлял его без помощи и совета. На прощание престарелый архимандрит Дионисий, убедившись, что Иван “истинен и верен есть во всем”, трогательно благословил своего ученика: “Чадо Иоанне, буде на тебе милость пресвятой Троицы и преподобных Сергия и Никона [основателей лавры] и мое грешное благословение от ныне и до века”. Но архимандрит не только не ограничился благословением, но и выхлопотал у уважавшего его патриарха рукоположение молодого Неронова в диаконы и место диакона в том же самом селе Никольском, в котором Неронов жил до своего изгнания за обличения разврата и пьянства. На этот раз Неронов мог чувствать себя победителем местных представителей духовенства, так как в сопровождение молодого проповедника сам патриарх послал в Никольское грозное послание, осуждая тамошние порядки и отсутствие благочестия.

Из Никольского Неронов несколько раз ездил в Москву, где у него, видимо с помощью Дионисия, успели наладиться знакомства и связи. Там же, во время его второго путешествия, он был уже рукоположен в священники. Но, несмотря на упрочившееся положение, трудности с местным духовенством продолжались, и он, взяв с собой жену, отправился в Нижний Новгород. По дороге о. Иван Неронов остановился в селе Лыскове у известного тогда своим праведным житием священника Анания. Ананий был как бы прообразом будущих Оптинских старцев, и к нему приходило очень много людей за наставлением, духовной помощью и советом[33]. В Нижнем Новгороде Неронов стал настоятелем очень небольшой и заброшенной церкви Воскресения Христова. Сжатость жития не позволяет точно установить ни годы его поездок, ни время появления его в Нижнем Новгороде. Тем не менее можно предполагать, что архимандрит Дионисий продолжал руководить действиями Неронова и после ухода его из Никольского. Тот факт, что Нижний Новгород был в епархии патриарха Филарета, всегда дружески относившегося к Дионисию и уже показавшего, что он оценивает ученика архимандрита, говорит в пользу того, что в Нижний Новгород Неронов попал не случайно, а с благословения и Дионисия и Филарета. Что же касается пребывания Неронова у Анания, то тоже вполне вероятно, что Дионисий, человек монастырской жизни, направил к нему своего бывшего ученика и служку для того, чтобы пройти школу работы в миру у одного из лучших духовников тех десятилетий. Не случайно же Ананий был духовным наставником не только Ивана Неронова, но и других таких видных деятелей церкви середины XVII века, как патриарх Никон и известный своим благочестием митрополит Иларион Суздальский.

Не менее вероятно, что выбор Нижнего Новгорода как первого места проповеди этого молодого священника, был тоже сделан Дионисием. Троице-Сергиева лавра всегда была тесно связана с Нижним Новгородом как главным центром Среднего Поволжья и располагала вблизи города большими вотчинами. Эти связи особенно окрепли, когда во время Смуты нижегородцы первыми откликнулись на призывы Дионисия. Отсюда, из Нижнего Новгорода, Козьма Минин поднял против казаков Тушинского вора и поляков сначала Среднее Поволжье, а потом и всю Русь. Здесь же он рассказывал толпе русских людей, отозвавшихся на его призывы, как к нему явился во сне сам преподобный Сергий Радонежский и приказал ему, Козьме Минину, исполнить свой долг православного русского человека и стать на защиту родины и веры. Тут же, с паперти, читал призывы Дионисия и Сергиева монастыря престарелый нижегородский протопоп Савва[34]. Поэтому архимандрит мог рассчитывать, что нижегородцы раньше, чем жители других областей России, отзовутся на проповедь Ивана Неронова и что его друзья прошлых лет по общей работе во время лет Смуты — Минина он хорошо знал лично — помогут молодому проповеднику. Само житие ничего не говорит о роли Дионисия в дальнейших судьбах Ивана после ухода из монастыря. Житие только отмечает трудности новопоставленного священника по дороге в Нижний Новгород и в самом Нижнем Новгороде, но это совершенно не исключает возможность выбора архимандритом места главного служения его ученика. Можно думать, что во всяком случае Дионисию удалось перед своей смертью, последовавшей в 1631 году, услышать о первых успехах Неронова. Неронов к этому времени стал уже хорошо известен в Нижнем Новгороде и вне его пределов и в столице, где он проповедовал во время своих наездов в Москву; например в 1632 году он даже открыто критиковал внешнюю политику русского правительства. Со своей стороны, Неронов никогда не забывал своего учителя, и в 1650 году по его просьбе Симон Азарьин написал житие архимандрита.

Выбор Нероновым или Дионисием Нижнего Новгорода как центра деятельности начинающего молодого священника был, несомненно, очень удачен. Это был не только один из старейших городов Поволжья, но и наиболее значительный политический и торговый центр этой части Руси. После завоевания Казани, Астрахани и Западной Сибири при Иоанне Грозном он быстро вырос. Вся торговля внутренней России с ее новыми восточными областями и странами Ближнего Востока была сосредоточена в Нижнем Новгороде и в Казани. В начале XVII века там насчитывалось более двух тысяч домов, а по сборам налогов он был четвертым в России после Москвы, Ярославля и Казани. Но Казань, несмотря на быстрые успехи русской колонизации, все еще была главным образом столицей полутатарской и полумусульманской части страны, в то время как Нижний Новгород был чисто русским центром. Его значение было особенно велико, потому что он являлся связующим пунктом внутренней России не только с русским Востоком, но и с богатыми торговыми городами севера — Вологдой, Великим Устюгом, Холмогорами, Усть-Сысольском, Соль-Вычегодском, — имевшими в то время хорошо налаженные связи с Западом, в частности с Англией и Голландией. Кроме того, через города Севера и Нижний Новгород шла торговля солью и мехами, которые поступали туда из Сибири через Печору и Обь[35].

Осевши в Нижнем Новгороде в своем маленьком храме, который так подходяще для его работы назывался храмом Воскресения Христова, Неронов начал совсем необычный для русского священника того времени тип церковного служения. Он не ограничивал, как это было обычно, свою деятельность церковными службами, исполнением треб и направлением духовной жизни прихожан, а начал проповедовать и разъяснять смысл слова Божия. В начале XVII столетия проповедь была почти что неизвестна на Руси, хотя в домонгольское время русская церковь создала целую школу проповедников, среди которых выдавались такие мастера слова и знатоки Священного Писания, как митрополит Иларион, Кирилл Туровский, Климент Смолятич, Лука Жидята, Серапион Владимирский. Монгольское нашествие подорвало не только политическое и хозяйственное положение Руси, но и ее духовную культуру, и ко времени возвышения Москвы слово Божие уже совсем не проповедовалось в русских церквах. Поэтому деятельность Неронова по объяснению смысла учения Христа была чем-то совсем необычным и даже революционным для церковных нравов Руси того века. Проповеди этого нового и “революционного” священника не носили отвлеченного характера и были доступны каждому посетителю и прихожанину храма.

“Начаша, прихожане слушати Божественного пения [так называли тогда церковную службу], и найпаче слушаще поучения его наслаждахуся, — говорит его биограф, бывший, вероятно, его современником. — Иоанн же, почитавше им божественные книги с рассуждением, и толковаше всяку речь ясно, и зело просто, слушателям простым. Поучая народ, кланяшеся на обе стороны до земли, со слезами моля дабы вси, слышаще, попечение имели всеми образы о спасении своем...” Но этой умилительной проповедью спасения душ Неронов не ограничивался, но еще просил прихожан и посетителей, “чтобы они и дальше несли слово Христово” и проповедовали его “в домах своих” и убеждали бы всех своих близких и самих себя найти путь ко спасению. Этот опыт сделать и мирян носителями слова Божия был уже совсем необычен не только в русской, но даже и в западной практике Средневековья и скорее приближался к типу протестантской проповеди.

Церковь не была единственным местом призывов Иоанна ко спасению, так как после церкви он обычно шел на улицы и площади города, “неся с собой книгу великого светильника Иоанна Златоуста, именуемую “ Маргарит”, и “возвещал всем путь спасения”.[36]

Проповедь и ясное, понятное всем богослужение были только частью его работы. Следуя примеру Златоуста, он говорил не только о спасении душ, но и о ежедневной земной помощи ближним. Он организует помощь бедным, больным, странникам, которых всегда так много было на Руси. Тогда с помощью прихожан, которых он всех неустанно призывал помогать бедным ближним, он построил особый приют и трапезу для странников и больных, где у него иногда собиралось до ста человек его нуждающихся братьев. При церкви Иоанн создает школу — очевидно, он ясно понимал, что просвещение и знание Писания помогут русскому человеку найти путь к спасению и что молитва, нравственность и милостыня не являются единственными средствами для христианского восприятия мира. Наконец так же, как и он, его жена организует при церкви кружок социально-христианской работы и христианского просвещения.

Тема социального христианства, всегда близкая Иоанну Златоусту, которому, между прочим, Иоанн посвятил один из пределов своей церкви после того, как ему удалось собрать средства для его постройки, постоянно видна в деятельности Неронова. В Нижнем Новгороде, Москве и даже во время своей ссылки в Вологду, в 1650-х годах, он не перестает заниматься нуждающимися и обиженными и старается организовать им помощь. Так, например, в Вологде он является инициатором общественной и правительственной помощи голодающему населению, и правительство, забыв, что к нему обращается ссыльный мятежник, отозвалось на его призывы.

Конечно, Иоанн не смог остаться в узких рамках своего прихода и переносит проповедь христианского обновления и нравственного возрождения на более широкую платформу. Он стремится переделать уклад жизни самого духовенства, которое, как и католическое духовенство накануне Реформации, часто жило не для проповеди слова Божия, а просто для своего собственного удовольствия, и нередко бывало примером не добродетели, а распущенности и безнравственности. В Нижнем Новгороде он продолжает ранние вологодские и никольские выступления против нерадеющих собратьев, призывая их давать пример моральной жизни и благочестия своим прихожанам. Однажды, приехав в Москву и придя по делам во дворец, он не постеснялся выступить против поведения бояр, которых он обвинил в отсутствии благочестия, в посещении святого храма в татарских скуфьях, наконец в бритье бороды, которую он, как и Максим Грек, написавший целый трактат в ее защиту, считал неотъемлемой частью христианского облика. Естественно, его проповеди и поучения духовенству и особенно боярам приводили к новым столкновениям, в которых он нередко оказывался жертвой тогдашних грубых нравов и бывал битым. Наконец более серьезное столкновение произошло в Москве, когда Иоанн стал выступать против приготовлений к войне с Польшей. По его глубокому убеждению война христиан с христианами и убийство, даже на поле брани, — большой грех, и он резко высказывал свое мнение, указывая, что “поднявши меч”, русские поступят против их Божьей заповеди и могут быть за это наказаны Богом, проиграв войну. Через двадцать лет, в 1653 году, когда Россия снова собралась воевать с Польшей за освобождение Украины, Неронов вторично выступает против войны. Но в 1632 г. он пострадал серьезнее за свое выступление. Патриарх Филарет не хотел терпеть вмешательства простого священника в дела государства и сослал его в заключение в дальний северный монастырь св. Николая Корельского.

Тогда же патриарх Филарет отправляет в этот монастырь грамоту, в которой излагает и объясняет проступки протопопа Неронова. Видно, что глава русской церкви не сочувствовал прямой, искренней и часто резкой проповеди Иоанна и его осуждению безнравственного духовенства и боярства. Патриарх просит игумена, чтобы он следил за Иоанном, чтобы тот “людей своим безумным учением не учил”. Далее патриарх запрещает допускать Нeронова к причастию и объясняет свое наказание тем, что Иван был сослан “за гордость и высокую [высокомерную] мысль”: “Во иступлении ума бысть, и ныне не в совершенном разуме. И в людех многою смуту чинил, а людей учил без нашего благословения, и священников лаял и еретиками называл от своего безумства”[37].

Тот факт, что даже такой строгий и просвещенный иерарх, как царский отец и “великий государь” патриарх Филарет, осуждал Неронова за его “безумную” проповедь, лучше всего говорит о том, в каких трудных условиях приходилось работать “отцу русской реформации” и насколько упорна была оппозиция его проповеди среди его же собратьев по духовенству. Но, видимо, и среди рядового духовенства и при дворе были и другие люди, которые отлично понимали все значение героического подвига нижегородского священника, так как вскоре после смерти Филарета, последовавшей в конце 1633 года, Неронова освобождают, и он возвращается в Нижний Новгород. Там на этот раз его проповедь имеет еще более значительный успех и превращается в общерусское дело.

Примечания

[33] Жизнь Илариона, митрополита Суздальского и основателя Флорищевой пустыни, изд. иеромонахом Иеронимом. М., 1859 (Иларион, род. 1632, ум. 1708, митр. суздальский 1682—1708).

[34] Книга о новоявленных чудесах пр. Сергия. Творение Симона Азарьина. СПб., 1888 (ПДПИ. Т. LXX). С. 36—38, 84.

[35] Бахрушин С.В. Научные труды. М., 1955. Т. III. С. 78, 106, 300; Очерки истории СССР. Т. 5 (Период феодализма. XVII век). М., 1955. С. 571; Любомиров П. Очерки нижегородского ополчения. М., 1939. С. 5—17.

[36] Материалы для истории раскола... Т. I. С. 257—258.

[37] ААЭ. Т. III. С. 284.

Протопопы выступают

После своего освобождения из первой ссылки Неронов выступает в Нижнем Новгороде уже окруженный значительным числом учеников[38], а город начинает под его влиянием жить более благочестивой жизнью, следуя примеру его самого и его последователей из числа духовенства и мирян. “Начати быти тишина и неблазненное [т. е. благочинное] житие в граде Нижнем”, — отмечает его биограф[39]. Авторитет бывшего ученика Дионисия так растет, что в середине 1630-х годов объединившаяся вокруг него и, видимо, влиятельная группа священников решается давать советы самому патриарху, как управлять церковью и что должно делать главе русской церкви, чтобы поднять духовный уровень духовенства и прихожан. Правда, Нижний Новгород был в это время частью московской епархии, главой которой был сам патриарх, и поэтому патриарх и был ближайшей епископской инстанцией, к которой могло бы обратиться нижегородское духовенство. Но священники, все же решаясь на такой шаг, минуя местных духовных старост и благочинных, делают весьма необычный для русского православия поступок. В 1636 году девять нижегородских протопопов и священников, возглавляемых Нероновым, подают патриарху Иоасафу (1634—1641), преемнику Филарета, “память”, или по-современному доклад, в котором дают весьма печальную картину русских церковных нравов и просят принять срочные меры для поднятия благочестия и спасения находящегося в опасности православия[40].

Протопопы и священники начинают свою “память”-челобитную с указания на царящие в храмах “мятеж церковный и ложь христианскую”, т. е. на непорядки и несоблюдение духа веры. Далее они обвиняют само духовенство в “ленности и нерадении”. По вине причта церквей, спешащего поскорее отбыть богослужение, в церквах водворилось так называемое многогласие — одновременное чтение молитв и пение песнопений членами клира и хором. “Говорят голосов в пять-шесть и более, со всем небрежением, поскору”. Вместо ясного и внятного богослужения прихожане должны терпеть одновременное чтение разных молитв, возглашения диакона, пение стихир хором. В результате никто не может понять богослужения, и прихожане не могут приобрести пользы душевной от пребывания в храме. В самой церкви во время службы нередко происходит шум, прихожане даже не считаются с тем, что идет церковная служба, ходят, разговаривают, не слушают молитв и Евангелия. “Прокураты”, т. е. призреваемые церковью люди острят, обмениваются шутливыми замечаниями, спорят...

Ввиду того, что при многогласии и непорядке в храме прихожане не получают никакого христианского воспитания, их нравственный и духовный уровень остается очень низким, хотя они официально и числятся православными. Нравственное состояние населения также очень печально — оно часто пьянствует, предается разврату; ругань молодежи и стариков постоянно оскорбляет уши как посторонних, так и самих же членов семьи, причем дети нередко относятся без уважения к отцам и матерям и “бесстыдной, самой позорной нечистотой языки и души оскверняют”. По праздникам, вместо того чтобы проводить время благочестиво, молодые и старики сходятся в толпы и устраивают между населением разных деревень “бои кулачные великие... и многие в тех играх без покаяния умирают”.

Не менее строго относились нижегородские священники к пережиткам язычества в народе, в поддержании которых они обвиняют скоморохов. Например, на четверг после Пасхи “собираются девицы и жены под березы в приносят, яко жертвы, пироги и каши и яичницы, и, поклоняясь березкам, ходят, распевая сатанинские песни и всплескивают руками”. В день св. Духа они плетут венки из березы и возлагают их себе на головы, а на Рождество и в день Иоанна Предтечи устраивают костры и “всю ночь до солнечного восхода играют, и через те огни скачут жонки и девки”. Скоморохи постоянно способствуют и этому безнравственному поведению населения и пережиткам язычества, участвуя в этих празднествах. Сами они, скоморохи, ходят по городам и деревням с “медведями, с плясовыми псицами... с позорными блудными орудиями; с бубнами и сурнами и всякими сатанинскими прелестями”. Во время их представлений население пляшет, пьянствует и предается разврату. Эти скоморохи были одновременно и артистами, и песенниками, и дрессировщиками медведей, собак и других животных. Стараясь развеселить население и привлечь его внимание к своим выступлениям, они нередко вводили в репертуар своей программы рассказы, прибаутки, пословицы и шутки весьма сомнительного содержания. Антиаскетические и антицерковные мотивы пользовались успехом у населения, часто не уважавшего своих духовных отцов, и нередко в шутках в песнях скоморохов можно было услышать высмеивание духовенства и церкви. Проповедь Неронова и тех из его последователей, которые выступали против скоморохов, еще больше обостряли их нелюбовь к духовенству. Пользуясь поддержкой любивших развлечения богатых людей и представителей администрации, скоморохи в результате фактически делались проводниками антиклерикальных идей.

Священники-нижегородцы полагали, что эти внецерковные полуязыческие забавы, пьянство и безнравственность являлись результатом отсутствия должного христианского воспитания, которое население должно было бы получать в церкви и прежде всего во время литургии. Если бы молитвы и песнопения литургии были хорошо поняты населением, то они, по мнению нижегородцев, переделали бы моральный облик народа. Поэтому особенно важно, чтобы слова Христа и смысл молитв дошли бы до сердец и душ прихожан и богослужение происходило медленно, отчетливо, ясно и в один голос. Многогласие — одновременное чтение и пение разных текстов песнопений и молитв — должно быть запрещено, и священники в своей “Памяти” умоляли патриарха ввести единогласие, принять меры к улучшению нравов, поднять дисциплину среди духовенства.

Голос нижегородских священников был услышан патриархом, и их требования были исполнены, хотя и частично. 14 августа 1636 года патриарх разослал свою особую “Память”. Один экземпляр на имя главы московского духовенства сохранился. Видимо, такие же “памяти” были разосланы и в другие приходы. Издавший эту “память” Н.В.Рождественский убедительно доказывает, что “память” явилась результатом петиции нижегородцев[41], повторяя их требования и предписывая, чтобы в церквах не служили более чем в два, в крайнем случае три гласа. Это же распоряжение патриарха настаивает, чтобы священники более внимательно относились к церковной службе и жизни. Почти одновременно в Нижний Новгород посылается патриарший ревизор, священник Андрей, с полномочиями проверить церковные книги и восстановить дисциплину среди духовенства[42].

Указание на непорядки в русской церкви и обличения духовенства и мирян вовсе не была исключительным явлением в русской жизни. Такие же попытки упорядочить дисциплину среди клира делалась митрополитами и патриархами неоднократно, хотя большей частью безуспешно. Так, например, митрополит Феодосий, хотевший поднять дисциплину среди клира, в конце концов должен был сам уйти в 1464 году, встретив сильное сопротивление своим мероприятиям[43]. Представитель таких противоположных течений в русской церкви, как, например, иосифлянин митрополит Даниил, большой сторонник дисциплины и обрядового восприятия православия, и Кассиан Косой, представитель заволжских старцев, сторонников миросозерцательного и скорее более либерального монашества, оба обличали как непорядки в церкви, так и низкий нравственный уровень мирян и клира.

Большинство постановлений большого церковного собора, так называемого Стоглава, собравшегося в 1551 году, также были посвящены вопросам дисциплины и борьбе с низким культурным и моральным уровнем духовенства. В свою очередь, многогласие даже в самом начале XVII века неоднократно осуждалось видными представителями русской иерархии. Поэтому в списке погрешностей духовенства, указанных группой Неронова, нет ничего нового. Русское духовенство начала XVII века очень напоминало по своему моральному и религиозному уровню духовенство Запада накануне Реформации, не достигнув, конечно, культурного развития католического клира эпохи Ренессанса. Переход Севера Европы в протестантизм был вызван не только злоупотреблениями римской курии и свободолюбивыми настроениями князей, но и возмущением мирян ввиду распущенного образа жизни епископов, священников и монахов. Обличения вождей протестантизма и постановления Тридентского собора развертывают картину, очень похожую (если даже не худшую) на ту, которую дали нижегородские священники.

Но если в непорядках церкви и в их обличениях не было ничего нового, то зато совершенно новыми явились организация священников и тот факт, что желание улучшения шло от них самих, а не от епископата и патриарха, как это обычно было на Руси. Это были уже не замечания и не дисциплинарные меры сверху, а возмущение низов духовенства, начало проявления их недовольства руководством церкви и выступления их как самостоятельной силы. Интересно, что патриарх Иоасаф не наказал их за “мятеж и смелость”, как это сделал всего лишь четыре года перед этим сам Филарет, а согласился с ними и последовал их совету.

Конечно, снисхождение патриарха к нижегородским “бунтовщикам”, глава которых Неронов всего лишь три года перед этим был объявлен Филаретом “безумцем в состоянии исступления”, можно объяснить большой мягкостью и меньшей авторитетностью патриарха Иоасафа. Но более правильным будет истолковывать его отзывчивость на челобитную новгородцев новыми веяниями в русской церкви, началом подлинного реформационного движения, стремившегося сделать из “богоизбранного народа Третьего Рима” народ подлинного христианства. Неронов и его работа оказались вовсе не изолированным явлением, что уже видно из коллективного выступления всей его группы протопопов и священников, а только наиболее значительным ярким явлением в поднимавшейся волне нового религиозного течения. Представители этого течения хотели стать христианами не только на бумаге, но и на деле и были готовы провести в жизнь свои идеалы и реформировать русскую церковную жизнь на практике.

Одновременно или вслед за Нижним Новгородом, по всей стране — в Пскове, Калуге, Вологде, Суздале и других городах России — раздаются голоса, требующие от иерархии перемен в жизни и режиме церкви, повсюду растет религиозное напряжение, со всех сторон стали видны признаки нового, мощного религиозного движения.

Движение, начатое Нероновым и его друзьями, которое можно назвать “движением церковной реформы”, не явилось первым религиозным движением на Руси, но оно зато носило совершенно отличный характер от обоих предыдущих подъемов русской религиозности. В конце XIV века святые Сергий Радонежский и Кирилл Белозерский были основателями большого монашеского движения в России, которое при всем своем своеобразии и чистоправославном, при этом русско-православном, характере несколько напоминало движение францисканцев на Западе. Столетие спустя преподобный Иосиф Санин, глава Волоколамского монастыря, и преподобный Нил Сорский, представитель заволжских старцев, снова оживили и возродили русские монастыри. Оба движения были движениями монашества и звали православных в монастыри как наиболее верное место для христианского спасения. Теперь же не монахи, а белое духовенство, приходские священники, зовут своих прихожан и всю Русь спасать не только свои души в скитах и монастырях, но и всю русскую церковь, весь русский народ, все общество мирян. При этом такие священники, как Неронов, ищут помощи мирян и хотят не только их учить, а со смирением и слезами просят их спасаться, спасать и учить других мирян. А затем уж они начинают требовать и помощи епископата