Восстановление контекста речи – первая задача переводчика с древнееврейского.

Самым древним опытом истолкования древнееврейских письмен был перевод на греческий язык (Септуагинта). Перевод на греческий часто помогает восстановить контекст речи. Именно так обстоит дело, когда мы читаем описание бехемот’а и левиафана в Книге Иова.

Стих из описания левиафана Иов 41:22 ТМ:

Под ним – острия черепка,

он простер харýц на грязь (тит).

Понимание стиха зависит от того, как понимать харуц חרוץ. Переводчики еврейского текста на русский видят перед собой крокодила: брюхо крокодила подобно «молотильной доске» – молотилу– харýц (ср. Ис. 41:15). Десницкий пишет: «При обмолоте зерна использовались тяжелые деревянные щиты с вставленными в них острыми камнями. Быки волокли такие щиты по рассыпанным на земле колосьям, чтобы вылущить зерно»[28].

Если хотя бы на минуту отвлечься от того, что левиафан – это крокодил с феноменально жестким брюхом, то можно заметить, что слово харýц означает не только молотильную доску, но также «желтое» («рыжье»), поэтическое название золота (ср. Пс. 68/67:14). LXX поняли и перевели харýц как «золото», прежде всего, потому что они думали не о брюхе крокодила, а о левиафане-диаволе, а золото – орудие диавола[29].

Перевод LXX стиха Иов 41:22 о левиафане:

Ложе его клинки острые.

Все золото моря под ним – как брение несказанное.

Мы не знаем Vorlage (текста, который лежал перед переводчиком) стиха Иов 41:22, мы не знаем, был ли перевод LXX этого стиха точным или интерпретирующим. Но мы знаем другое: понимание контекста выдержано у LXX толковников безупречно: левиафан – дух богоборчества, вражды и наживы, его нельзя победить ни средствами войны (Иов 41:18-20), ни средствами экономики. С другой стороны, и бояться того, что все обращающееся в торговле золото соберется в одних руках, не нужно.

К этой древнейшей и авторитетнейшей интерпретации древнееврейских письмен из современных переводчиков не прибег никто (даже ее не упомянул). Это может быть следствием узкого и некритичного отношения к библейским текстам, но может иметь и другое основание. Септуагинта позволяет увидеть, что левиафан – это диавол; однако эта экзегеза упоминается авторами современных переводов как христианская. В их понимании Новозаветная экзегеза для книг Ветхого Завета – слишком поздняя, поэтому они ее никак не учитывают.

М. Рижский переводит Иов 41:22 (без комментария):

Низ (тела) его – острия черепков,

(Как) молотильный каток лежит он на грязи.

А. Десницкий переводит:

Его брюхо – что острые черепки,

боронит он ими грязь.

Почему так уверен Десницкий, что в стихе речь идет о крокодиле, а не о диаволе? Может быть, левиафан – это все-таки сатана? Такую мысль Десницкий допускает… и легко отвергает.

«Трудно понять, кто такие Бегемот и Левиафан»; может быть, они «воплощение чистого зла – выражаясь языком современного богословия, Сатаны? Едва ли, ведь Господь даже любуется этими страшными тварями»[30]. И далее Десницкий цитирует стихи о левиафане в своем переводе.

Действительно, в описании бехемот’а и левиафана Масоретский текст местами резко расходится с Септуагинтой и возвеличивает этих существ. Недоумение должны вызывать эти стихи из Книги Иова, толчком послужить для исследования, вопросы поднимать – заставить расшириться за пределы одного из библейских текстов, а именно, Масоретского. Например, в Септуагинте не «любуется» Господь этими страшными тварями, но дает образы своего противника, Господь озадачивает и ужасает Иова: «Не ужасаешься ли, что он уготован Мне?» (Иов 41:2 LXX)

Почему так легко мирится Десницкий с расхожими мнениями по ключевым и проблемными местам Книги Иова? Потому что мировоззрение его таково и – как следствие – отношение к библейским текстам. Если рассматривать «текст как таковой» – «анализировать Библию при помощи стандартных литературоведческих методов», то богословие уйдет на второй план. Оно и не очень для переводчика важно, а в Книге Иова богословие, по его мнению, очень даже простое. Бог говорит Иову: «Согласись с Моим благим замыслом о мире и о тебе самом, даже если ты его до конца и не понимаешь»; Иов согласился, так состоялась «встреча и примирение этих Двоих» (там же, с. 339, 341). Все, для межконфессионального перевода библейской книги как лит. памятника больше ничего не нужно. Нет богословия – не нужно разбираться и с концептуальными различиями библейских текстов.

Содержательные расхождения между Септуагинтой и Масоретским текстом местами настолько велики, что не без основания утверждают, будто перевод Книги Иова, вошедшей в Септуагинту, основывался на еврейском тексте, отличном от Масоретского. И даже сами сторонники Масоретского текста как самого авторитетного и исходного указывают, что «переводчики Септуагинты жили на несколько веков раньше, чем масореты» (имеются в виду авторы окончательного варианта Масоретского текста), и что поэтому «представляется вполне возможным, что их прочтение и понимание двусмысленного места могло быть ближе авторскому»[31].

Почему этого не учитывает Десницкий? Если так дорог сердцу Десницкого межконфессиональный перевод, то почему нет обращения к Септуагинте, которая была переводом до-конфессиональным?

Позиция «ни иудейства, ни христианства, только текст» – позиция не христианская, а по направленности – определенно иудейская. Отсюда и безоглядное – на Септуагинту – следование одному Масоретскому тексту, и старание больше концентрироваться не на «Божественной стороне Библии, а на человеческой ее стороне». Богочеловеческое как общий стержень Ветхого и Нового Завета при таком подходе утрачивается.

Если нет понимания, что Ветхий Завет может быть прочитан и понят только из Нового Завета, то сатáн-диавол как активная действующая сила останется невидим. Христос сказал о диаволе: «Он человекоубийца был от начала» (Ин. 8:44) – он и есть тот самый змей-нахáш, который соблазнил первых людей и через него человек стал смертным.

Слова Мессии должны отрицаться теми, кто отрицает Мессию. Слова Христа о предмете, который вошел в орбиту научного рассмотрения, – о диаволе, не учитываются теми, кто называет себя христианами. Для этих ученых нет выбора: или такая «наука», или Христос, потому что этот выбор уже произошел, и плоды его налицо в виде их переводов и научных работ.

Если не стоять на позициях Нового Завета, то диавола не разглядеть ни в именах, ни в обличьях. Бехемот будет гиппопотам, левиафан – крокодил; или, того лучше, бегемот и левиафан – это динозавры[32].

Переводчики серии «Ветхий Завет. Перевод с древнееврейского» дают нам прекрасный урок: если «ориентация на современную литературную норму» выходит на первый план, – как «принципиальная особенность», – то эта мировоззренческая позиция отнюдь не «нейтральная» по отношению к христианству и иудаизму. В вопросах религиозной веры нет объективности; нет такой позиции – есть сдача позиции.

Иудейство умеет находить себе место внутри христианской Церкви – как прививка, как настроение, как научный метод.