Старославянский/церковнославянский язык как общий книжнобогослужебный язык средневековых славянских народов.

Кирилл и Мефодий как создатели первого общеславянского литературного языка.

Изобретение алфавита - такое событие в жизни славянства, значение которого невозможно переоценить. Алфавит, однако, нужен не сам по себе. В массовом сознании Кирилл и Мефодий создали для славян язык высокой христианской культуры, новый литературный язык, способный выразить сложную мысль, тонкое чувство и быть носителем эстетического начала. Нельзя думать, что Кирилл и Мефодий, предложив азбуку, просто-напросто с ее помощью записали наличные средства выражения славянской диалектной речи. При всей важности народной основы для формирования литературного языка, все же язык книжной культуры совсем не сводится к ней.

Народная основа церковнославянского языка

Материалом для данного раздела служат евангельские тексты тексты книги, которая, наряду с Псалтырью, была переведена Кириллом и Мефодием на первом этапе их деятельности. Славянские (Остромирово Евангелие) источники X-XI в. довольно хорошо отражают утраченный перевод Евангелия, выполненный самими первоучителями, поэтому на их основе можно судить о принципах и механизмах выработки первого общеславянского книжно-письменного языка, который был сознательно создан для потребностей христианизации. Евангелие - книга неоднородная; она состоит из множества текстовых форм. Примерами текстовых форм могут быть: новелла, легенда. притча, заповедь, апофтегма, угроза и др. Всем формам соответствуют свои средства выражения, т.е. отчасти особый синтаксис и, прежде всего, свой собственный (тематический) набор характерных слов. Имеются текстовые формы, в которых ученым и специальным языком излагается высокое христианское богословствование; конечно, народный язык языческого славянства не имел для его передачи готовых средств выражения. Но в то же время в Евангелии представлено довольно много бытовых рассказов, имеющих общечеловеческий характер и соответственно понятных как иудею или эллину, так и германцу или славянину.

Известно, что Христос в общении с народом предпочитал форму притчи, и в этих фабульных новеллах (когда поверхностный смысловой слой скрывает под собой иносказание-мораль) он говорит то о строительстве дома, то о рыбной ловле, то о печении хлебов, то о пастушеских занятиях, то о денежном обороте, то о найме работников, то о брачном пире, то о тактике военачальника и т. д. Между тем славянские племена как принявшие христианство, так и пока оставшиеся язычниками, - имели довольно развитую традиционную культуру: славяне были и строителями, и рыбаками; умели, естественно, печь хлеб; пасли скот; были знакомы с денежным обращением; нанимали работников; имели пиршественные обычаи; вели войны и т.д. Соответственно в славянских диалектах имелись слова и выражения строительной, рыболовной, скотоводческой, финансовой, военной и других тематических сфер.

Традиционным занятием славян было, в частности, землепашество, земледелие. Поэтому когда Кирилл и Мефодий подошли в своем переводе Евангелия к знаменитой притче о сеятеле (Мф. 13, 3-8; Мр. 4, 3-8; Лк. 8, 5-8), они не испытывали, видимо, больших затруднений, - тема посева была им хорошо знакома, а в том славянском диалекте. Переводя с греческого притчу о сеятеле, первоучители зафиксировали на бумаге живую славянскую речь IX в.

Кирилл и Мефодий не чувствовали себя обязанными держаться буквализма по отношению к греческому оригиналу: их чуткость к "подсказкам" диалектной славянской речи позволила им создать подлинно национальную, идиоматичную, т.е. славянскую, версию Евангелия. (Конечно, речь идет только о некоторых текстовых формах и только о некоторых, хотя и многочисленных, темах.). Итак, в случаях, когда в Евангелии и в других греческих книгах, которые им приходилось переводить, затрагиваются темы, знакомые славянам-язычникам, первоучители прислушивались к живому устному языку и, фиксируя его на бумаге, не прибегали к греческой колодке.

Опора на ресурсы греческого языка

Христианская книжность, однако, охватывает немалое число текстовых. форм и тематических сфер, которые или были просто не знакомы славянам, или же были им известны в языческом религиозном преломлении, а последнее не только не совладало с христианским, но и противоречило ему. Например, христианское богословие (философия), а также ряд наук, возникших еще в античности и продолженных христианскими учеными, были для славян «простой чади» новы и непривычны. В славянских диалектах, естественно, было бы тщетно искать готовые слова и выражения, чтобы богословствовать, предположим, о троичности единого христианского Бога, о непорочном зачатии Приснодевы Марии, об искупительности крестной смерти Иисуса Христа, о евхаристии и т.д. Новую сферу жизни открывало собой христианское богослужение. Непривычными и чуждыми были образность и сам дух основной богослужебной книги - Псалтыри (а она, будучи переведена с еврейского, и для греков была не во всем вразумительна). К IX в. греческие гимнографы-песнописцы довели богослужебные стихиры и каноны до такой формальной сложности и даже вычурности, что их перевод на другой язык представлял собой трудноразрешимую задачу. Языческие молитвословия и заговоры здесь нельзя было перенять; напротив, - требовалось навсегда вывести их из народного обихода.

Короче говоря, в специфически христианских тематических сферах словесности Кирилл и Мефодий, выполняя свои переводы, или совсем не могли опереться на диалектную речь славян, либо должны были ее преобразовывать таким образом, чтобы она не отдавала язычеством, поэтому они использовали транспозицию(прием приписывания обиходной лексеме новых для нее контекстных смыслов в лингвистике)

Второй прием языкотворчества, наблюдаемый в переводах Кирилла и

Мефодия, - это заимствование греческих, латинских и (обычно через греческое посредство) еврейских слов. Казалось бы, путь заимствования - наиболее простой и безопасный: достаточно славянскими буквами переписать некоторое ключевое греческое слово, включить его в систему склонения или спряжения, и дело сделано, причем таким образом, что никакая критика неадекватности (ложности) перевода невозможна. Первоначально наши первоучители довольно широко прибегали к заимствованиям, но с укреплением и развитием славянского литературного языка новые заимствования вводятся все реже и реже, а уже введенные вытесняются славянскими соответствиями В том, что Кирилл и Мефодий нашли правильную меру для заимствованных слов - большая их заслуга.

Наконец, третий языкотворческий прием - это создание слов-переснимков или калькирование. В жизни Константина-Кирилла был такой момент, когда ему потребовалось точно изложить (исповедать) основы своей веры. Византийский греческий язык так устроен, что в нем незатрудненно возникают все новые и новые составные термины с отрицательными приставками. В славянской же обиходной речи для них не было и не могло быть даже отдаленных соответствий. Поэтому Кирилл и Мефодий славянские апофатические богословские термины создавали заново. Но при этом они воспроизводили внутреннюю структуру слов греческого источника. Калькирование распространяется не только на слова, образованные с помощью префиксов и суффиксов, но и на лексемы, возникшие путем сложения двух или даже трех самостоятельных лексических основ.

Таким образом, благодаря приемам транспозиции, заимствования и калькирования был практически заново сформирован обширный фонд христианской отвлеченной лексики - из сфер богословия, философии, прочих гуманитарных и естественных наук, а также из литургики, потому что византийское богослужение, имеющее несомненныйвысокий эстетический заряд, в то же время сплошь теологично. Следовательно, совокупность средств выражения вновь созданного литературного языка славян складывалась, во-первых, из обиходной и специализированной (ремесленной, военной, медицинской и т. д.) лексики народного диалекта и, во-вторых, из слов и словосочетаний, заново созданных под мощным влиянием греческого языка.

В том, что славянский язык примкнул к греческому и во многом обязан ему своими средствами выражения, нет ничего удивительного и тем более

унизительного. Напротив, А.С. Пушкин однажды сказал, что язык Кирилла и Мефодия был "усывовлен" греческим языком, и поэт видел в этом огромное преимущество для славян, потому что благодаря своему усыновленному

языку они имели возможность непосредственно приобщиться не только к греческой христианской, но и к эллинской античной культуре.

Формирование сложного синтаксиса

Не всякий текст, с помощью букв записываемый на бумаге, имеет право претендовать на статус литературного. Литературным, книжно-письменным может быть назван лишь текст, написанный в согласии с твердыми нормами языка культуры, имеющего (что очень важно) определенную традицию кодификации этих норм (т.е. их закрепления, иногда и письменного).

Следовательно, основная характеристика литературного языка - это наличное присутствие в нем как готовых, так и потенциальных средств для выражения развитой, сложной рациональной мысли и нравственных идеалов, причем присущие языку нормы, санкционированные совокупным мнением книжников (= традицией), присваивают слову и фразе ярлык «правильности» или же клеймят их как «неправильные».

Язык как средство развитого мышления должен располагать, наряду с номинативными, еще и синтаксическими средствами построения сложной и разветвленной фразы.

В диалектной речи синтаксические средства довольно бедны, в ней преобладает т.н. сочинительная, нанизывающая, связь между элементами (синтагмами) в границах фразы и между фразами. Между тем византийские богословы довели до совершенства синтаксис своих трактатов, и когда Кирилл и

Мефодий переводили их на славянский, они одновременно переносили и соответствующие синтаксические модели.

Приведем теперь суждение Пушкина, упомянутое выше. Наш национальный поэт великолепно сказал о значении синтаксиса: греческий язык

даровал славянскому "законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени".

Становление устойчивой языковой нормы

Как уже упоминалось, наряду с развитостью средств выражения, литературному языку непременно свойственна и еще одна характеристика - устойчивость, общеобязательность, кодифицированность, стандартность этих средств. Хотя и в народно-диалектной речи есть представление о норме, все же постоянные оценки правильности/неправильности слова или фразы сопряжены прежде всего с книжно-письменным языком. Орфоэпия (правильное произношение) и орфография (правописание) - неотъемлемые регуляторы книжного языка, с помощью которых литературная (культурная) речь противопоставляет себя диалекту, даже если она генетически сложилась на той же самой диалектной основе. Жизнь развитого и устойчивого книжно-письменного языка сопровождается появлением грамматических трактатов, в которых бывают собраны узаконенные наставления, как следует читать и писать. Соответствующие труды, когда перечисляются принятые нормы и высказываются предостережения против «неграмотных» речений и написаний, отражают постоянный процесс кодификации нормы литературного языка.

Овладение литературным языком, в общих чертах, складывается из усвоения азбуки и развития навыков беглого чтения, из знакомства с новой (отвлеченной) лексикой и со сложным синтаксисом, а также и из познания общеобязательной литературной нормы.

Новосозданный литературный язык обнаружил свои достоинства прежде всего как успешное средство массового приобщения славян к христианской вере, т.е. как орудие оглашения-катехизации. Кроме того, он столь же успешно сыграл свою роль в сохранении и развитии славянами своей национальной самобытности. Славянские народы, подвергавшиеся реальной опасности ассимиляции, благодаря языку упрочили свое этническое самосознание и обрели духовный щит для обороны. Наконец, этот кирилло-мефодиевский язык по своим внутренним качествам оказался очень легким для активного, творческого усвоения.

Действительно, если самые древние славянские тексты - это переводы, а период переводов можно считать для литературного языка временем ученичества, - то весьма скоро после того, как Кирилл и Мефодий записали первую переведенную ими фразу (863г.), уже началось активное, оригинальное творчество на языке первоучителей. Следовательно, кирилло-мефодиевский язык достиг времени зрелости очень быстро.

Историческая судьба Кирилло-Мефодиевской традиции в средневековых славянских странах византийского и западнохристианского кругов. Культурно-языковые пространства Slavia Orthodoxa и Slavia Latina и особенности языковой ситуации и словесного творчества в их рамках.

Книжно-богослужебный язык в первоначальном состоянии в современной науке принято называть старославянским. А его позднейшее историческое «продолжение», надежно документированное сохранившимися рукописными и иными памятниками, носит название церковнославянского языка. Как составная часть Кирилла-Мефодиевской традиции, церковнославянский язык в той или иной степени был известен во многих средневековых странах Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы - причем не только православных (Босния, Хорватия, в меньшей степени -Чехия) и не только славянских (Валахия и Молдавия). Таким образом, церковнославянский представлял собой общий книжно-богослужебный язык для большей части средневековых славянских народов и существовал в виде нескольких региональных вариантов - редакций, или изводов. Какие бы различия ни наблюдались между отдельными изводами, в своей основе церковнославянский оставался все же единым языком. Что открывало перед его носителями возможность самого широкого духовно-культурного общения и сотрудничества, включая обмен выполненными с его помощью книжными текстами. Прежде всего такому обмену подвергались тексты, прямо и непосредственно связанные с церковной жизнью и богослужениям по византийскому обряду.

Наиболее широкий масштаб и совершенный вид богослужебная, книжно-письменная и школьно-образовательная практика на церковнославянском языке получила в средневековых странах византийского круга: Болгарии, Сербии, Древней Руси, а также Валахии и Молдавии, где проживало значительное славяноязычное население. В этом отношении эти страны образовывали нечто вроде особого культурноязыкового пространства — Византийской или Православной Славии (Slavia Byzantina, Slavia Orthodoxa). В свою очередь, ей противостояла Славия Латинская, иначе Римская или Католическая (Slavia Latina, Slavia Romana, Slavia Catholics), оформившаяся в рамках средневековой западнохристианской, «латинско»-католической общности.

К-М традиция может быть описана как целостный и взаимосвязанный комплекс из нескольких основных составляющих:

- особой славянской азбуки - глаголицы и (или) кириллицы

- особого книжно-богослужебного языка -старославянского/церковнославянского;

- выполненных с помощью этих азбуки и языка церковнобогослужебных текстов (переводных и оригинальных)

- практических навыков ведения церковной жизни на основе всего вышеперечисленного.

Кирилла-Мефодиевекая традиция оказалась на грани исчезновения, когда после смерти Мефодия в 885 г. пришедшее к руководству Моравской архиепископией восточнофранкское (немецкое) духовенство повело борьбу против славяноязычного богослужения и подвергло жестоким преследованиям его сторонников. Еще одним ударом по наследию Константина-Кирилла и Мефодия стал распад самой Великоморавской державы наметившийся на исходе IX в., а в начале Х в. завершившийся ее полным крушением под натиском кочевников-венгров. Тем не менее, Кирилло-Мефодиевская традиция избежала подобной участи и обрела своего рода новую жизнь, благодаря деятельности тех из учеников покойных первоучителей, кто сумел найти приют в соседних странах с недавно крещеным славянским населением — Чехии, Хорватии и особенно Болгарии.

Slavia Orthodoxa

В Болгарии же это наследие, в известном смысле, «вернулось» на ту же почву византийского христианства, которая в свое время взрастила самих Константина-Кирилла Философа и Мефодия. Здесь, благодаря решительной и последовательной поддержке со стороны местных правителей Бориса-Михаила и Симеона, Кирилла-Мефодиевская традиция была не только воспринята, но и наделена столь высоким официальным статусом, какого она перед тем, вероятно, не имела и в Великой Моравии. К тому же в Болгарии она была вскоре дополнена новыми составляющими, включая вторую славянскую азбуку-кириллицу и беспрецедентно широкий фонд новых переводных и оригинальных церковнобогослужебных

(и не только) текстов. Не удивительно поэтому, что именно через болгарское посредство Кирилло-Мефодиевская традиция, главным образом, и была в дальнейшем воспринята православным населением сербских земель и Древней

Руси, а также позднейших Валахии и Молдавии

Стоит отметить еще несколько обстоятельств, связанных с развитием церковнославянской богослужебной, книжно-письменной и школьно-образовательной практики в странах «Православной Славии».

В соответствии с замыслом своих создателей и первых носителей церковнославянский язык обслуживал прежде всего нужды церковной жизни и богослужения по византийскому обряду. Однако при этом довольно долго использовались не одна, а две отдельные славянские азбуки - глаголица и кириллица. Именно из Болгарии кириллица распространилась в другие (преимущественно православные) средневековые страны со славяноязычным населением, чтобы затем совершенно вытеснить глаголицу из письменной практики среди не только самих болгар, но и других народов «Православной Славии». Со временем знаки церковнославянской азбуки - особенно кириллицы - стали применяться для создания отдельных записей, а затем и полноценных текстов не только церковнобогослужебного, но и административно-судебного, делового и даже нарочито бытового характера. Относясь по своему содержанию к сфере не «высокого» (сакрального), но «низкого» (профанного), такие тексты выпадали из поля действия строгих норм церковнославянского языка и неизбежно начинали отражать особенности повседневной диалектной речи местного населения. Тем самым наличие в странах «Православной Славии». Церковнославянской практики выступило мощным стимулом для становления в них письменности на местных средневековых славянских языках — после их выделения из праславянского, — которые, таким образом, обретали письменную форму и превращались из бесписьменных языков в письменные.

А это, в свою очередь, готовило местную культурную и языковую среду для восприятия в будущем полноценных славянских литературных языков Нового времени.

Первые и относительно точно датированные памятники, отразившие применение церковнославянской азбуки вне собственно церковной жизни, относятся уже к Х — началу XI в. Характерные примеры такого рода представляют собой официальные и частные надписи, происходящие из пределов Первого Болгарского царства, а также широко известная надпись бытового характера на сосуде из Гнездова (под Смоленском). В дальнейшем речь идет уже не об отдельных примерах, но о целых жанровых группах средневековой письменности, каждая из которых оказалась представлена по меньшей мере несколькими памятниками. Это и законодательные своды

(как, в частности, собственно сербская версия «Законника» Стефана Душана), и художественные произведения (например, болгарский перевод т.н. «Троянской притчи»), и, разумеется, знаменитые древнерусские берестяные грамоты (из Новгорода, Пскова и других мест).

В то же время, развитие церковнославянской практики в странах «Православной Славии» отнюдь не исключало для местных уроженцев возможность овладеть греческим языком и приобщиться к сокровищам не только собственно византийской книжности, но и античной греческой словесности.